Защита кандидатской диссертации.
Но пора вернуться к началу, и рассказать про другую историю. Я написал диссертацию, но ведь ее еще надо было защитить. Так как с работой у меня все было ясно, то как бы спешить с защитой было не обязательно. Диссертацию я передал Афанасьеву и стал ждать его замечаний. Ждать пришлось долго, почти полгода. Через полгода он мне вернул диссертацию, не сделав ни одного замечания, и сказал, что годится и так. Это было неожиданно, так как я ведь собирался ее перепечатывать, а без изменений это делать было неохота. Но она была напечатана на плохой машинке, у которой было много дефектов.
В конце концов, я карандашом подрисовал кое-где буквы, где совсем плохо читалось, и решил отдать ее на ксерокс, чтобы ее размножили в нужном количестве экземпляров. К счастью, ксерокс у нас в институте уже был, централизованный, на специальных аппаратах, и надо было писать заявки, но диссертации размножали без проблем. Я получил нужное количество экземпляров диссертации, а что дальше? Ученого Совета у нас в Институте по физике твердого тела тогда не было.
Афанасьев мне сказал, что вот сейчас он сам пишет докторскую диссертацию и собирается ее защищать в Институте Кристаллографии. Поэтому он не хотел бы, чтобы и я там защищался. Лучше всего мне поехать в МГУ и там договориться о своей защите. И он бы хотел, чтобы я сделал это сам, а то он всего боится перед своей защитой. Ничего страшного, если есть задача, то она решается, главное определить вектор движения. Сам, так сам. В один из дней я приехал в МГУ и каким-то образом поймал профессора Иверонову в коридоре. Она была в то время одним из ведущих специалистов в данной науке.
Я представился и попросил задать пару вопросов. Она меня немного помнила по ленинградской конференции, так что вопросы задать разрешила. Тем более, она знала Кагана и Афанасьева, я ей про всех рассказал. В двух словах обрисовав свою диссертацию, я спросил, могу ли я защитить ее в МГУ, у них на Совете. Она сказала, что это возможно. Тогда я сразу же попросил ее быть оппонентом. Она сказала, что согласна, но при условии, что вторым оппонентом будет молодой кандидат наук Чуховский. Так как она экспериментатор, то вторым оппонетом должен быть теоретик. А по моей теме он самый подходящий.
А потом добавила, что мне надо официально обратиться к Жданову как заведующему кафедрой. Жданов был ее мужем, так что она могла принимать кое-какие решения. После этого я уже пришел на кафедру физики твердого тела, попросился в кабинет к Жданову. Меня спросили зачем, я сказал, что диссертацию написал, и показал свой оттиск статьи из Acta Crystallographica. Мужик, который со мной разговаривал, сказал "Красиво". И проводил к Жданову.
Жданов мне сказал, что у них такой порядок: кто приходит защищать диссертацию со стороны обязан сдать у них кандидатский экзамен по специальности. Так как в аспирантуре я ни разу экзамен не сдавал, то теперь все-таки пришлось сдавать. Я спросил по какому материалу сдавать. Он объяснил, что будет достаточно, если я буду сдавать по его книге: Жданов "Физика твердого тела". Книгу я тут же купил и стал готовиться.
Через какое-то время я приехал снова и сдавал экзамен прямо в том же кабинете Жданова, кроме него был еще Кацнельсон, мой будущий коллега, я даже не знаю был ли он тогда профессором или нет. Потом мы часто виделись на конференциях. Мы занимались одной темой, то есть были коллегами. Я ответил почти на все вопросы, но на один вопрос все же ответил нечетко. Они меня поправили и сказали, что я экзамен сдал.
Затем начался сбор документов, тогда ученым секретарем была Ревкевич. Я довольно часто с ней общался, и она мне объясняла что надо делать, причем по частям. Я все хотел поскорее и даже ругался с ней -- почему она сразу мне не скажет про все бумаги, какие надо. Процедура действительно затянулась на два года. Я защитился только в начале лета 1973 года. Незадолго перед защитой Иверонова меня пригласила к себе домой и сообщила о замечаниях, какие она сделала в своем отзыве. В ее квартире я также снова увидел Жданова. Они жили прямо в корпусе МГУ, в квартире для профессоров.
В этом высотном корпусе на Ленинских горах есть аудитории для учебы, общежития для студентов и квартиры для профессоров. В общежитии для студентов я тоже один раз был еще во время аспирантуры. Одно время моим соседом по комнате был парень, который был уже женат, а его жена была студенткой МГУ, и жила в общежитии МГУ, а он в нашем общежитии. По выходным он ездил к ней общаться и проводить время. Один раз он и меня с собой прихватил показать МГУ.
Проходили мы в общежитие как-то нелегально, я уже не помню как, но он знал способы. Мы прошли в ее комнату, комната была маленькая, но отдельная, без соседей. Вероятно замужним студенткам такая полагалась, точно не знаю. Он меня с ней познакомил, мы какое-то время посидели в комнате, а потом пошли на Ленинские горы кататься на санках. Так я получил представление о том, как живут студенты в МГУ, когда-то я сам хотел стать таким студентом, но получилось по-другому.
Про отзыв Ивероновой. В то время я был еще таким дураком, что даже не понимал, что это просто игра. Я был против ее замечаний, с моей точки зрения это было неправильно. Кстати по поводу ее замечаний даже на самой защите разгорелся спор. Если я правильно помню, речь шла о том, какую волну считать истинно когерентной -- плоскую или сферическую. На защите присутствовал Пинскер, и даже выступил в мою поддержку. Вобщем меня ее замечания сильно расстроили, я подумал, что она ничего не понимает в физике.
Однако потом я прочитал ее книжку про все аспекты рассеяния рентгеновских лучей в кристаллах, написанную на основе курса лекций, и изменил свое мнение. Книжка написана совместно с Ревкевич, и в ней простым языком, но очень грамотно были прописаны все разделы. Особенно мне понравился раздел про диффузное рассеяние. Эта книжка до сих пор стоит у меня на полке, но я уже давно не читаю книг. Сейчас есть интернет, и все намного проще.
С Чуховским я тоже сам разговаривал, но с ним было проще. Он фактически решал ту же самую задачу, что и я. К тому времени он как раз получил формулу для функции Грина задачи для тонкого кристалла в геометрии Брэгга (на отражение). Мне доставило большое удовольствие сообщить ему, что формула уже опубликована в нашей статье, он опоздал. Он мою работу понимал как свою собственную, так что у него были грамотные замечания, против которых я не возражал и потому их не запомнил.
Афанасьев появился в МГУ только на самой защите, ему полагалось выступить по протоколу, как рководителю. На том заседании Ученого Совета были две защиты, я был вторым, а передо мной защищалась Марина Андреева. Я тогда ее совсем не запомнил, только помню, что была женщина. Это уже потом она мне рассказала про ту защиту, когда мы с ней познакомились поближе. У нее были свои проблемы в момент защиты. У женщин в науке всегда больше проблем, чем у мужчин.
Но была еще одна история. Ведущей организацией мне назначили Институт металлофизики в Киеве, где работал очень известный рентгенщик Кривоглаз. Я послал им диссертацию и рассчитывал получить отзыв. Но вдруг получаю телеграмму с приглашением приехать к ним. Делать нечего, пришлось поехать. Я купил билеты, приехал в Киев, нашел институт по адресу и карте, нашел ученого секретаря. Им оказался Вадим Молодкин. Он сразу сказал, что конечно они могли бы написать отзыв, но ему хотелось со мной познакомиться, и это был хороший повод.
Так мы и познакомились. Вадим тогда тоже интересовался динамической дифракцией рентгеновских лучей, но в более сложном случае диффузного рассеяния. Он как бы продолжал развитие теории Кривоглаза. Но у Кривоглаза, в основном, было кинематическое рассеяние, то есть однократное, а Молодкин начинал развитие теории на динамическое рассеяние, то есть многократное.
Я нигде конкретно не выступал, мы с ним просто поговорили, а вечером он повез меня к себе домой. У него была достаточно вместительная квартира, и я у него переночевал на диване, а на следующий день уехал. Вечером мы тоже говорили, он интересовался чем мы занимаемся и, вообще, как у нас все делается. Это знакомство имело продолжение, я еще много раз приезжал в Киев в качестве оппонента на защиту пяти молодкинских аспирантов, а также на конференции.
Вместе мы никогда не работали, так как до диффузного рассеяния у меня руки не дошли, но на все времена остались друзьями. В первый приезд Киев произвел на меня очень сильное впечатление. Он мне показался красивее и Ленинграда, и Москвы. Потом я все таки чуть поостыл, но Киев реально красивый город, и мне всегда нравилось приезжать в него. Тем более, что поезд идет как раз одну ночь.
К моменту защиты Лариса уже была сильно беременна сыном Игорем, она даже не могла присутствовать ни на защите, ни на банкете. Я попросил Петю Александрова, сына директора Института, впоследствие, президента АН СССР провести банкет в его беседке, во дворе дома академика, где он жил с отцом. Мы уже до этого отметили там один раз Новый год, и, вообще, часто собирались в то время. Это была даже не беседка а такое большое помещение ангарного типа, которое было специально предназначено для банкетов в простых, но экзотических условиях.
Петя согласился, я накупил еды и вина и все это принес Пете в дом. Среди гостей была вся наша лаборатория и еще был Феликс Чуховский, он всех наших знал, так как сам был аспирантом Кагана. Иверонова на банкет не пришла. Наша компания была для нее слишком молодой. Ничего особенно интересного я на банкете не запомнил, но в те годы мы часто собирались по разным поводам и то, что было весело, могу сказать наверняка.
А через какое-то время я получил бумажку и корочку к ней, и стал кандидатом наук. Костя защитился на год раньше меня. Его Максимов не держал, как меня Афанасьев, да и процедура видимо прошла быстрее. Но реально это не имело большого значения. Правда, насколько я помню, моя зарплата в качестве кандидата наук немного выросла и стала 175 рублей вместо 135 рублей.
Наша теоретическая лаборатория.
Рассказывать последовательно по времени не удается, так как разные цепочки событий происходили в одно и то же время. Получаются как бы разные сюжетные линии, которые идут параллельно, но одновременно. В этом разделе я расскажу о нашей теоретической лаборатории под руководством Кагана, в которой я проработал всю жизнь и это продолжается. К моменту окончания аспирантуры закончилось строительство нового корпуса, который примыкает к старому зданию ОПТК и связан с ним переходом. Появились новые площади, и мы собирались переезжать.
Кагану выделили часть четвертого этажа, в котором находилось пять небольших комнат, рассчитанных на двоих. Они предназначались для сотрудников. Кроме того, сам Каган получил большой кабинет на втором этаже, где очень удобно было проводить семинары, места хватало всем. И еще выделили комнату для аспирантов на первом этаже, сразу при входе. Лестница выводила на правую комнату, все остальные комнаты были левее. Первоначальный план размещения был такой.
В правой комнате поселились Женя Бровман, Юра Кононец и Слава Пушкарев. Юра поступил в лабораторию сразу после института, и был зачислен лаборантом. Тогда была такая практика, так как для лаборантов было больше ставок. Как попал в лабораторию Слава Пушкарев я не запомнил, а может просто никогда и не интересовался. Во второй комнате, то есть левее, поселилась Наташа Горобченко одна, так как это была секретарская комната, и в ней сложно было работать. Все время звонил телефон и ходили люди. Кажется внешний (городской) телефон был только у Наташи, у остальных телефоны были в пределах территории института.
В следующей комнате разместились Леня Максимов и Саша Афанасьев, это были самые старшие из сотрудников, даже не по возрасту, а по научному уровню. Хотя Максимов был старше Афанасьева, но в тот момент они оба писали докторские диссертации, а также постоянно играли между собой в шахматы. Левее от них были рабочие столы Саши Козлова и Аркадия Жернова. А в пятой комнате разместился Петя Александров, и я собирался тоже там разместиться еще будучи аспирантом. Но незадолго перед моим зачислением в лаборатории появился Леня Дубовский.
Леня закончил аспирантуру МГУ, и его направили к Кагану в лабораторию. Всех подробностей я не знаю, но Леня тоже поступил на работу не случайно. Его отец был одним из первых сотрудников Лаборатории номер 2 Академии Наук, таким было первое название Курчатовского института. Он работал непосредственно с Курчатовым и участвовал в первом пуске ядерного реактора. По этой причине, кстати, многие люди думали, что Институт входит в Академию Наук, хотя на самом деле он относился к Министерству среднего машиностроения. Это было закрытое министерство.
Хотя отец Лени ушел из семьи и женился вторично, а также переехал в Обнинск, но за судьбой Лени он следил, и Леня получил работу по его протекции. Каган мне сказал, что Леня был зачислен раньше меня (разница была чуть ли не в дни), и по этой причине он будет иметь рабочий стол наверху. А мне места не хватило уже в момент переезда. Я разместился на первом этаже в комнате для аспирантов.
Опять повторилась история с общежитием на улице Рогова. Я сидел в этой комнате постоянно, а аспиранты приходили и уходили, и я их всех хорощо знал, и с ними общался чаще, чем с сотрудниками. У каждого была своя история и свои взгляды на жизнь. Я запомнил свои разговоры с человеком по фамилии Онищенко, который работал с Афанасьевым в то же самое время, что и Оля Яковлева. Фамилию я нашел поиском в интернете, а как зовут не помню.
Вообще-то я в то время уже хорошо научился разговаривать с людьми не зная как их зовут. Нас знакомили, называли имя, я его тут же забывал, и потом мы были знакомы, иногда долго, но я не знал имени человека и мне это было не нужно. Я как-то обходился без имени, и так было с очень многими людьми. Я очень хорошо запоминал лица и мог знать про человека очень много, но элементарно не знал как его зовут.
Так вот, Онищенко имел свою теорию, по которой страна при советском режиме развивается исключительно благодаря Западу. Что в нем самом совсем нет механизма развития, и все новое, что делается, делается только потому, что это сделано на Западе. Если не считать вооружений, то все остальное примерно так и происходило. Но я тогда был большим оптимистом, и я пытался его убедить, что не надо на этом зацикливаться и портить себе настроение. Что жизнь интересна всегда и везде, только надо самому постараться создать себе микро-общество интересных людей и найти интересную цель.
Впоследствие я эту свою теорию немного модифицировал в том плане, что в любое время и в любом обществе одни люди живут хорошо, а другие плохо. И это не зависит от внешних факторов. При смене строя все воспроизводится. Те же люди живут хорошо, и те же люди живут плохо. Хотя последние раньше утверждали, что они плохо живут, так как страна плохая. Эта теория прошла экспериментальную проверку в 90-е годы. Бывшие коммунисты и комсомольские активисты моментально стали успешными бизнесменами, а кто был никем, так никем и остался.
Оля Яковлева была очень интересным человеком, но она редко появлялась в аспирантской комнате, хотя я с ней познакомился может быть раньше других, и мы по тематике были близки. Предпоследний раз, много лет спустя, я с ней общался в Мюнхене, точнее в Гархинге, пригороде Мюнхена. Так получилось, что мы одновременно вышли из института, шел дождь, а у нее не оказалось зонта. Мы с ней прошли до остановки автобуса под моим зонтом, а потом в автобусе она мне рассказала про свою немецкую жизнь. У нее была такая теория, что за границей жить можно, только не надо жалеть денег. После этого она еще бывала в Институте, когда вернулась, но я уже с ней доверительно не общался.
Еще мне в свое время очень помог Сидоренко. Чей он был аспирант, я даже не знаю. Но у него были знакомые в Институте Математики, он занимался расчетами сам и приносил мне очень ценные препринты по компьютерной графике, издаваемые в этом институте. Один препринт мне помог написать собственные программы трехмерной графики с устранением невидимых линий. Сам я никак не мог придумать алгоритм для такой программы. Были и другие аспиранты, никто из них в нашей лаборатории не остался, все находили работу в других местах.
Дополнительно к нашей группе также относились Костя Кикоин и Витя Флеров. Хотя они работали в другом институте, то есть получали там зарплату, но они продолжали ходить на семинары к Кагану и участвовали во всех корпоративах, как теперь говорят. Костя продолжал совместную работу с Максимовым, про Витю я не знаю, кажется он работал с Козловым.
Во время работы в ОПТК в те годы я почему-то больше всех сблизился с Леней Дубовским. Мы вместе никогда не работали, у него была совсем другая специализация. Но мы часто вместе возвращались домой после работы и обсуждали свои дела. Я ему рассказывал про свои, а он мне про свои. Леня рос с матерью на Соколе, в том же институтском желтом доме, где и я начинал свою московскую жизнь. Я даже запомнил эту его комнату, так как был у него в гостях.
К тому времени он женился на девушке Юле, которая жила тоже на Соколе, рядом, в нескольких минутах ходьбы. У него тоже быстро родился ребенок, но сразу сын Сергей. И он фактически повторил судьбу своего отца, то есть постоянно поддерживал отношения с сыном, хотя и не жил с ним. Как я понял по его рассказам, его первая жена была очень похожа на мою Ларису по характеру. Она тоже капризничала и имела неустойчивую психику.
Но если мне деваться было некуда, и, более того, мне это даже немного нравилось, то Лене было куда уйти, квартира мамы была рядом. В конце концов они разошлись, и потом Леня женился второй раз, уже более удачно. Но это было потом. А в самом начале на Новый 1973 год Леня пригласил меня с Ларисой к себе в гости в квартиру жены, где он и сам тогда жил.
Мы очень хорошо отметили Новый год, кроме нас были и другие друзья и их семьи, было интересно. Просидели мы долго, почти до самого конца, то есть до 6 часов утра, когда открывают метро. А потом поехали домой. Тане тогда было чуть больше года и ее мы оставили с тестем. Когда вернулись, выяснилось, что тесть не спал всю ночь, караулил Таню, зато Таня отлично выспалась, и ее надо было выводить гулять. А мне спать хотелось до невозможности. Лариса, как более слабый человек пошла спать, а я пошел катать Таню на коляске по зимней Москве, засыпая на ходу.
С тех пор я зарекся на всю жизнь отмечать Новый год только дома, и никуда не ездить в гости. Но в последние 15 лет мы с моей второй женой взяли за правило ездить в центр города незадолго до Нового года. В известном фильме люди ходили в баню, а у нас сложилась традиция ездить на Красную площадь, а точнее проходить треугольник: Пушкинская, Китай город, Красная площадь и снова Пушкинская по Тверской. Однако в самые последние годы попасть на Красную площадь за несколько часов до Нового года стало непросто. Приходится искать варианты.
Тот же Новый 1973 год мы также отмечали всей лабораторией у Пети Александрова в беседке. Я уже немного писал об этом. Это было не в самый канун, а чуть раньше, как и всегда отмечают на работе. Там было не очень тепло, мы сидели за длинным столом одетые, пили глинтвейн, но было весело. Мы все были молодые, жизнь только начиналась и сил было много. На этом корпоративе я вдруг стал заметным человеком в лаборатории.
Дело было так. Максимов был наш постоянный художник, и он нарисовал дружеские шаржи на всех наших сотрудников, чтобы было веселее. Но их кто-то должен был представить. Костя предложил, чтобы я их прокомментировал. Тогда меня, кроме Кости, никто не знал так хорошо, это было неожиданно. Я согласился, но при условии, чтобы мне показали рисунки и дали пару дней на размышление. Так и было. Я придумал шуточные комментарии и, когда пришло время, провел лекцию у плакатов. Рисунки были на ватмане. Все хорошо посмеялись, и я стал известен в коллективе как человек с чувством юмора.
После этого я почти постоянно комментировал рисунки на всех банкетах по поводу защиты диссертаций и по другим поводам. В то время таких поводов было много, защиты диссертаций проходили одна за другой. Я не запомнил все те рисунки и все комментарии. Но один запомнил. На нем были показаны Афанасьев и Максимов за игрой в шахматы. Тогда они были еще кандидаты и писали докторские. Я сказал, что на первый взгляд может показаться, что люди занимаются не делом. На самом деле они активно готовятся к защите диссертаций, так как в защите главное -- это правильно расставить фигуры.
Зимой 1973 года я вместе с многими нашими сотрудниками вторично ездил на научную школу "Коуровка-12", которая проходила на Южном Урале с 29 января по 9 февраля. У меня даже сохранилась программа этой школы. Если первый раз мы были там студентами и ничего не понимали, то на этот раз мы с Костей сами были московскими учеными, которым все завидовали. Сохранился список участников школы. Из нашей лаборатории, кроме меня, там были Дубовский, Жернов, Кикоин, Максимов, Флеров. Хотя по тематике школа мне не очень подходила, но было интересно познакомиться как с ведущими, так и с молодыми физиками того времени.
Изучая список участников, я обнаружил, что там были Инденбом, Кривоглаз и Тихонова. Это уже мои коллеги, хотя тогда я с ними не был знаком. Из других людей я запомнил Женю Максимова, это был однофамилец нашего Лени Максимова. Он работал в Фиане, был секретарем Гинзбурга, а к концу жизни стал членом-корреспондентом, как и Леня Максимов. В последующие годы он часто бывал у нас в лаборатори с докладами. Более того, он даже стал моим соавтором, одним из 150. Женя всегда очень эффектно себя вел, вот и там он хвалился, рассказывая как куда-то ездил на конференцию и всех там удивил.
Но самым интересным событием на той Коуровке для меня был сеанс мгновенного рисования шаржей, который устроил наш Леня Максимов. Мы все по очереди садились на стул и он, бегло посмотрев на каждого, мгновенно делал шарж в несколько линий. Но было поразительно похоже и даже подчеркивало характер. Эти листы сразу вывешивались на стену, и на стене образовалась картинная галерея. Потом мы, чуть ли не с дракой, разбирали эти шаржи себе. Я тоже умудрился свой забрать, но к сожалению он пропал. Или просто не могу найти. Я старался не выбрасывать бумаги и их накопилось очень много, так что трудно искать нужное.
Продолжение в третьем разделе