Художник провел застиранным рукавом по стеклу, стирая пелену влажной слепоты. Ему хотелось видеть ускользающие деревья и пожелтевшие травы; хотелось наблюдать за бегущими столбами, отсчитывающими километры. В его затуманенных светлых глазах отражались провода - тонны меди, покачивающиеся от сильного ветра, тускло сияющие от скопившейся влаги.
В вагоне было шумно. Кто-то ехал с друзьями и шумно что-то обсуждал, некоторые же пытались познакомиться со своим случайным попутчиком. Кажется, из соседнего вагона даже были слышны звуки аккордеона.
Силуэт в балахоне поймал на себе пытливый взгляд бурых глаз напротив. Его изучал высокий и улыбчивый молодой человек. Его светлые волосы пушились и торчали в разные стороны, чем-то напоминая львиную гриву. Блондин заговорил первым. Его голос был игривым, но будто сорвавшимся. Он вскользь похрипывал.
Художник сидел, чуть сгорбившись, и подгибал ноги под себя, с интересом слушая попутчика, почти не моргая. Он был крайне воодушевлен приобретением такого интересного собеседника. В его скромной душе тихо бегали теплые искорки симпатии, и мурлыкала зарождающаяся дружба. Кажется на тех старых, обшарпанных оранжевых лавках встретились два столь необходимых друг другу человека.
Попутчик оказался поэтом. Не то, что бы он был совсем поэтом. Но иногда писал стихи. А еще любил зачитывать их. Но в том вагоне, спасающем людей от унылого крика ворон в полях; вагоне, убаюкивающем своим ритмичным перестукиванием; вагоне, несущем вперед сотни историй, поэту хотелось рассказать свою историю.
Блондин кидает бутылку в стену. Она с визгливым звоном разбивается, наполнив кухню дождем из осколков и остатков рома. Парень резко вскакивает с табурета, и полуголая рыдающая девица остается совершенно одна сидеть на полу, размазывая тушь и помаду по своему опухшему лицу. Он идет уверенными и тяжелыми шагами прямо по осколкам. Даже не замечает, как они кусают его ступни. Блондин не говорит ни слова, просто тихо закрывает дверь.
На улице слышится чья-то брань. Воют собаки. Воют ветра. Как собаки, только тише. За поворотом затухают шаркающие шаги. Поэт стоит на четвереньках, слегка покачиваясь и сплевывая кровь на зеленеющую траву. Его глаза способны утопить первого встречного в своей лютой и безудержной ярости. Он очень тяжело дышит, но совершенно не жалеет о том, что был на рейде этой ночью. Он жалеет лишь о том, что в 4 утра негде купить крепкого «Честора». Нагнав на себя блаженную и безмятежную гримасу, блондин медленно поднимается в полный рост и семенит искать сигареты.
Какофония звуков. Какофония тел. В висках пульсирует кровь и царапается визгливое причитание расфуфыренной малолетки. Блондину хочется взять в руку копну ее рыжих волос и грубо сопроводить на улицу. Однако, он не успевает это сделать. Его зовут обратно на сцену. Промямлив какую-то чепуху в микрофон, он слышит смех собравшихся. Кажется, он как-то удачно пошутил. На лицо поэта карабкается слащавая и гаденькая улыбочка. Никто не ждет от него искренности. Блондин с чувством выполненного долга, с чувством превосходства и удовлетворенности направляется к бару, заказывает пятую кружку ароматного темного пива. Его настроение поднимается еще больше от вкуса напитка. На него налетает все та же визгливая барышня и говорит ему множество восторженных слов об организации, гостях, баре, пытается незаметно взять его за руку. У поэта совершенно нет желания портить свой вечер, и он грубо высказывает рыжей потаскушке все, что только может высказать самовлюбленный человек такой прекрасной ночью.
Сгорбившийся силуэт в балахоне оживленно и с интересом беседовал с поэтом. Ему очень импонировал этот сияющий малый. Эти мягкие глаза, немного приторные обращения и детская искренность. Блондин предложил художнику путешествовать вместе. Он направлялся в Златоуст. Ему нравились трамваи и смешные дома, выглядывающие меж густых крон на склонах гор.
Художник вовсю представлял себе, как они буду черпать друг в друге вдохновение, чавкать селедкой и похлебывать элем. Поселятся у того, старого знакомого, который частенько приходил к художнику. Этот самый, старый знакомый, жил на Урале. И играл на «Урале».
Однако художник осознал, что он перестал быть художником, как только прыгнул в этот вагон. Художник остался дома, продолжая рисовать и гладить кота. А напротив поэта сидела лишь тень, соизволившая ненадолго расправить свои плечи, что бы спеть песню о дружбе поэту. Персонаж крепко обнял блондина, потеребил и без того лохматые его волосы и направился к бегающим туда-сюда дверям.