Глава 11.
Детский ГУЛАГ.
Заброшенная узкоколейка, петляя, бежала вглубь леса. Ели, выстроившись вдоль насыпи и раскинув свои заснеженные лапы, походили на часовых.
Паровозик, натужившись, дал протяжный гудок, дернул вагоны и покатил их дальше, попыхивая трубой и пуская белый пар. Наступила тишина. Ветер дул Владимиру в лицо, засыпая снежной пылью. Высокие не по росту валенки терли ноги и мешали идти. Завязанная ушанка приглушала слух. Слезы душили мальчика и... холодными ручейками застывали на щеках.
Он опять очень ясно увидел глаза матери... Большие, страдающие, и руки со вздувшимися венами, мягкие, теплые и еще живые... потом их свела судорога... они упали и замерли навсегда.
Мужчина в штатском из МГБ все курил свою папироску, неизвестно какую по счету, и крепко держа за руку Володю, ступал широким военным шагом. Сильный ветер со снегом бил прямо в лицо. Наконец, в белой мгле показались домики... Они были разбросаны по поляне, словно просыпанные грибы...
Залаяли собаки, запахло съестным. Топились печи: шел дым из труб.
— Вот мы и пришли, — сказал мужчина... И бросил папироску в снег.
Специнтернат для детей врагов народа, его еще называли спецдетдомом, находился в глухом Мещерском лесу. Здесь раньше был лагерь зеков. Сняли колючую проволоку, убрали вышки с часовыми, благо детям бежать было некуда. До ближайшего населенного пункта — тридцать километров. Да и к кому бежать? Родители у большинства расстреляны или сидят в лагерях по 58 статье... А значит, скорей всего замучены пытками, голодом, болезнями... И ждет их безвестная могила, в общей, наспех вырытой яме.
Дети были разные. Это и потомки уничтоженного класса российского дворянства, и интеллигенции, и дети советских партчиновников, и крупных военных, тоже расстрелянных или сидящих в тюрьмах. Возраст детишек: от семи до шестнадцати лет. Жили здесь и мальчики, и девочки, всего сто пятьдесят человек.
Возглавлял сие «заведение» бывший майор Мартынов. Он назывался начальником и носил пистолет в кобуре. Отличался тупостью и садизмом. Его десять воспитателей недалеко ушли от него. В основном, это уволенные из армии за пьянку, аморалку и прочие «доблести» младшие офицеры и старшины. Некоторые приехали с женами и сразу отстраивали себе дома. А всего на территории интерната строений было немного. Два спальных барака, столярная мастерская, столовая, конюшня с четырьмя лошадьми и так называемая школа с первого по седьмой класс.
Преподавали в школе воспитатели и их жены, а если учесть тот факт, что у самих учителей образование было от четырех до семи классов, то можно себе представить, как «повезло» детям со школьным обучением. Правда, им чаще всего приходилось думать о другом: как выжить в этом аду. На сто пятьдесят детей не было ни одного медработника, даже медсестры, не говоря уж о враче. И только после нескольких смертных случаев прислали из райцентра старушку-медсестру, оказавшуюся акушеркой. Дети, правда, рожать не собирались, но на безрыбье и рак рыба.
Мартынова прозвали в интернате «убийцей Лермонтова». Почему к нему пристала эта кличка, объяснить трудно. То ли за его свирепость, подлость и садистские замашки. Он любил, например, держать полураздетых детишек на улице, на линейке, часами заставляя стоять в шеренгах по стойке смирно и рассказывая им, какие негодяи их родители и они сами, дети врагов народа. Особенно было тяжело выдерживать его экзекуции зимой и осенью. Дети заболевали воспалением легких и умирали.
Возможно, кличка прижилась после одного случая с четырнадцатилетним Вовой Зубрилиным. Вова был начитанный интеллигентный мальчик. На утренней линейке Вова выкрикнул: «Мартынов, ты негодяй! Ты такой же, как убийца Лермонтова!» Наступила мертвая тишина. Мартынов побагровел, побледнел и снова побагровел. Раздались смешки. Тогда он взорвался и стал грозить всеми мыслимыми и немыслимыми карами. А Вову посадили в карцер, т. е. в холодную землянку, где хранились овощи. Во всяком случае, это прозвище прижилось.
В интернате было много всевозможных наказаний, начиная от карцера, который назывался еще проще: посадить в холодную. Далее шло лишение пищи на несколько дней, правда, здесь было спасение, ребята отрывали от себя и приносили наказанным. Потом тяжелая изнурительная работа — колоть лед или заготавливать дрова до посинения. Многочасовые линейки на улице в любую погоду. Избиение детей воспитателями. И, наконец, самое страшное преступление произошло незапланированно: изнасилование воспитанницы подонком-воспитателем.
Пострадавшая Катя Белосельская не выдержала ужаса случившегося и повесилась. Перед тем, как наложить на себя руки с горя и отчаяния, прибежала к доброй и сердечной старушке, интернатской медсестре-акушекре тете Дуне (Евдокии Ивановне) и, плача, все ей рассказала. Та осмотрела девочку и пыталась, как могла утешить... да видно не помогло...
Произошло это через несколько лет после приезда Владимира. А пока, ступая на территорию интерната, Володя Оболенский еще не знал, в какой чудовищный застенок для детей, придуманный Сталиным с его командой людоедов, он попадает.
В интернате Володе снились сны. Одни были длинные и почти реальные, с последовательными сюжетами, другие — короткие и фантастически неестественные. Они мгновенно исчезали, рассыпаясь, словно цветные стеклышки в детском калейдоскопе. Потом возникали снова, меняя детали и краски.
Вот он увидел себя в семилетнем возрасте, идущим по длинной бесконечной улице. Мостовая почему-то опустела, и машин не было. Оказывается, наступила ночь, и вовсю светила луна. Она одна освещала улицу и еще далеко впереди горел какой-то свет. Ему стало страшно, и он побежал. Он бежал изо всех сил, а свет приближался медленно-медленно. Он ловил ртом воздух и задыхался, и готов был упасть... Но вдруг, выросло белое полукруглое здание в три этажа с колоннами и с круглым куполом крыши. Чернеющие глазницы окон смотрели на него холодно и неприветливо.
Чугунная витая изгородь преградила путь, но он увидел проход и бросился туда. Цветочные клумбы оказались у него под ногами. Сладко и терпко, так, что кружилась голова, пахли цветы. Загорелся свет, и одно окно распахнулось... и он увидел мать, длинные черные волосы и бледное лицо.
«Как хорошо, что я здесь! — подумал он, — И скоро кончится ее ночное дежурство в больнице, и мы пойдем вместе домой...». Но вот лицо матери стало уплывать, меняться... Исчезло белое здание с колоннами, цветочными клумбами и чугунной оградой.