После окончания летной программы подошла очередь сдавать государственные экзамены по летной подготовке. Председателем экзаменационной комиссии назначен был Ситников — один из командиров дивизий Ил-28, базировавшейся на аэродромах Закавказья и Кавказа.
Прослышали мы, что он намерен отобрать себе 6-8 летчиков. Был он в звании подполковник, так как недавно министр обороны разжаловал его, полковника, на одну ступень за летную катастрофу. Пилот его дивизии на Ил-28 с одним отказавшим двигателем не дотянул до аэродрома и врезался в железнодорожную насыпь.
Полетел я с подполковником Ситниковым в зону. Выполнил там серию пилотажных элементов, закончил задание и направился к аэродрому. При входе в круг он убрал обороты до минимальных, малого газа, — имитация отказа одного из двигателей, и по СПУ заявил: «Меня здесь нет, заходи на посадку и садись».
В это время на аэродроме началась пыльная буря, видимость ухудшилась. Особенно плохая видимость была на высоте 0-2-3 метра. Я запросил у руководителя посадки, находящегося у посадочного Т, посадку на одном двигателе.
Руководивший полетами мой командир звена дал команду: «Запрещаю посадку на одном двигателе, производите посадку по-нормальному». Я эту команду передал председателю подполковнику Ситникову, летевшему со мной за экзаменующего. Он сказал: «Передай, что я здесь сижу».
Как передать эту команду на землю, я не знал. Времени у летчика-курсанта после 4-го разворота дефицит. И я решил садиться с одним работающим двигателем. Этому я был обучен, но сейчас обстановка усложнялась плохой видимостью из-за пыльной бури.
Тут же я почувствовал, что за штурвал взялся подполковник, только он, не зная особенностей нашего аэродрома, направил нос самолета прямо на радиостанцию, антенны которой еле просматривались в пыли. Я, зная, что радиостанция стоит левее посадочного Т, а сесть я должен правее Т, пересилил его руки и направил планирующий самолет в нужное направление. Он понял это и ослабил штурвал. Дальнейшие действия я проделал сам и сел с небольшим перелетом, так как недолет карался жестоко.
Подполковник Ситников вылез из кабины довольный, и когда я обратился к нему, чтобы получить замечания, он поблагодарил меня за полет. Но, как потом выяснилось, поставил мне «4». Четвёрки он поставил и всем остальным курсантам пилотам, с кем он слетал на проверку.
Я после полета с ним переживал, что вновь меня ожидает Азербайджан. Оценку «четыре» от меня мои летные начальники скрыли, заявив, что не знают, и сказали — сдавай остальные государственные экзамены. Их по теоретическим дисциплинам было 7 или 8, все их я сдал на «отлично».
Помогал готовиться к экзаменам отстающим, особенно курсанту Жовновскому. Он был из многодетной семьи, состоящей в основном из сестер, мог делать любую работу, а науки, особенно практическая аэродинамика, давались ему с трудом. Я занимался с ним много, и когда он по этому предмету на государственном экзамене получил пятерку, то вышел и крепко по-дружески обнял меня в знак благодарности.
Но я остановлюсь на сдаче последнего гос.экзамена по тактике. Проверяющим на экзамен прибыл начальник штаба полка. Я настроил ребят классного отделения на то, что экзамен последний, после моего четкого доклада они должны громко поприветствовать преподавателя, что мы и сделали. В ответ на громкоголосое «здравия желаем..!» преподаватель сказал: «Настроение у вас хорошее, но посмотрим, какие будут знания».
Курсанты отвечали неплохо, и лишь после моего ответа начальник штаба сделал солидное замечание: «Романика, тактики ты не доучил и показал нетвердые знания, тебе уже вскружили голову все остальные пятерки, которые ты получил до тактики. И тактику ты решил не учить, надеясь, что все равно поставят «отлично».
Мне стало не по себе. Начальник штаба был прав на все сто процентов. Время для подготовки я в основном использовал для посещения педагогического института, к экзаменам не готовился, а понадеялся на свой старый багаж и деловой авторитет. Я, не скрывая, сказал начальнику штаба: «Да, вы правы».
Он все же задал мне еще несколько дополнительных вопросов, потом немного поколебался и поставил мне последнюю пятерку. Так закончилось обучение во втором для меня училище, и мы стали ждать приказа министра обороны о присвоении нам воинского звания «лейтенант».
Чтобы нам не так тягостно было ожидать офицерских погон, нас определили работать на мясокомбинат. Лето 1955 года на казахстанской целине оказалось засушливым, решено было скот порезать, так как кормить его было нечем. На мясокомбинате рабочих рук не хватало, и курсантов поставили работать у конвейера. За смену через нас проходило по 1000 голов скота.
Работали мы хорошо, сам конвейер нас дисциплинировал, так как тут, выражаясь по-авиационному, не сачканешь и не бросишь свой пост, ибо сорвешь весь цикл. Платы нам никто никакой не платил, а кормили лишь бесплатным обедом и давали по пачке папирос «Казбек».
Так в трудах мы и дождались приказа.
Был зачитан приказ министра обороны и вручены дипломы и значки…
Построили нашу АЭ в лейтенантских погонах по ранжиру, теперь я занял место на левом фланге. Строй обошел начальник училища генерал-майор авиации Михевичев…
Очень уж был он строгим, любое посещение курсантов выливалось в сплошные аресты, сыпал он их налево и направо. Были даже анекдотичные случаи, когда он арестовывал того, кто, как ему показалось умышленно, чихал или кашлял. Курсанты его не уважали и за деспотизм прозвали «горелым генералом».
Свирепости ему добавлял внешний вид. Во время войны он летал на штурмовике и был сбит на Украине. В самолете он очень сильно обгорел, обгорело лицо. Спасла его добрая украинская женщина. Она вытащила его из кабины и, рискуя всем и вся, так как была немецкая оккупация, спрятала его и лечила домашними средствами от ожогов. Поправившись, он ушел в партизаны, затем снова вернулся в строй летчиков.
Я не знаю, кем он закончил войну, но, как начальник училища, он был очень строгим. В благодарность своей спасительнице он ежемесячно посылал ей денежные переводы.
…Генерал-майор подошел к нашему левому флангу, посмотрел на нас и сказал: «Таким летчикам в полку доверия никакого не будет». Он имел ввиду наш малый рост. Позже я часто вспоминал напутствие начальника училища и все время убеждался, как он был не прав. На рост смотрели только при знакомстве. В дальнейшем играло роль все остальное — выучка, умение, эрудиция и так далее.
Пришла пора прощаться с пед.институтом. Один мой товарищ Николай Бузов обратился ко мне с просьбой помочь организовать его свадьбу. Сначала я начал советовать Бузову повременить с женитьбой, так как считал, что они не пара друг другу. Но Коля Бузов был парнем твердого характера. Он заявил мне, что дал девушке слово, и вопрос исчерпан. И я принялся за организацию свадьбы.
Свадьба прошла в помещении студенческой столовой. Тогда не было шикарных свадебных нарядов, а была приятная веселая компания студентов и новоиспеченных летчиков.
Я не знаю, как сложилась жизнь в дальнейшем у Бузова, так как переписка с ним давно прекратилась. Только однажды он прислал мне в Минск письмо, извещающее о том, что он вспомнил мои слова и не знает, как ему поступить дальше… Помню, я послал ему в письме хороших чертей, поскольку знал, что у них уже родилась дочь, и жена Валя ценила его.
Получил я лейтенантские погоны в 26 лет, окончил училище по второму разряду, так как подполковник Ситников поставил мне единственную четверку по технике пилотирования в зоне. Прошло ровно пять лет жизни в казарме. Путь был тернист и полон упорнейшего труда. Все было позади — мы прощались с Орском.
О своем назначении в г.Минск я узнал перед самым отъездом. Получилось по пословице: не было бы счастья, так несчастье помогло. Председателю комиссии летчиков в дивизию не дали, а нас всех, кого он отобрал, распределили по войскам Противовоздушной Обороны страны. Остальные попали в Дальнюю Авиацию на правое сидение Ту-16, тем самым ДА вспомнила о своих питомцах.
Я же после Дальней Авиации (Умань) и Фронтовой бомбардировочной авиации, ФБА, (Кировабад, Орск) направлялся в авиацию ПВО страны. После проведенного в с.Боромля отпуска я прибыл для дальнейшего прохождения службы в г.Минск, в 226 отдельную авиационную эскадрилью.