Забег

Я – красивая. Я – красивая яркая брюнетка, рост метр семьдесят плюс каблуки. Люблю смотреть на всех свысока. Стоп. Давайте все по порядку.

Секундомер и свисток. Это альфа и омега моего детства. Протокол забега – мои скрижали, как у Моисея. Да, кстати, мои предки по Моисею очень бы удивились, что я – хорошая девочка из приличной семьи,- сменила библейскую ходьбу на бег. Просто бег. У меня талант: я люблю, хочу и могу бегать. Быстро бегать. Этот странный дар и непреодолимое желание воспарить в беге над землей родилось еще в юном возрасте, когда мой красивый молодой веселый папа подкидывал меня вверх и ловко ловил своими сильными руками. Я  заливалась счастливым смехом и кричала: «Еще, еще!». Хохотала, обнимала его, вырывалась и убегала в надежде быть пойманной моим любимым сказочным Марком. В детстве я называла отца по имени, растягивая единственную гласную в этом слове «Мааарк». Я была счастливая девочка, рожденная в счастливой семье. Счастливой неординарной семье. Мой папа – Марк, высокий красивый яркий веселый брюнет еврейской национальности. Моя мама – Валерочка, Лерочка, тихая молчаливая нежная русская красавица с родовыми корнями, уходящими в былинную Русь. Вот в такой семье я родилась, дитя большой, но запретной любви. Чувствуете антагонизм? Нет? Хорошо, объясню подробнее. За 9 месяцев до моего рождения одна моя бабушка кричала: «Еврей?! Ни за что! Только через мой труп!». Другая бабушка молча вскидывала брови и задумчиво качала головой. Один дед примиренчески гладил свою половиночку по плечам, приговаривая: «Ну, хватит, хватит, Бусечка», другой – с удивлением разводил руками и, обращаясь в молчаливое лицо своей жены, говорил: «А что? Все очень даже может быть, Дусечка». Вот так я и родилась в горниле межнациональной неразберихи и от большой и неугасающей любви моих юных мамочки и папочки. Я родилась в счастливой семье, где каждую весну отмечают праздник двух «П»: сначала едят мацу с куриным бульоном, а через неделю – творожные пасочки с крашенками. Мацу и паски по очереди носят друг другу мои замечательные бабушки – Дусечка и Бусечка. Две женщины-скалы. Дуся и Буся – два алтаря двух безупречных семей, у подножия которых уже много лет служат им их безропотные любящие мужья.

Дуся–Лидуся–Лидия Соломоновна – известнейший врач-гинеколог в городе, четверть населения которого она приняла в свои руки при родах. В отличие от меня всю свою жизнь проходила в удобной мягкой обуви по долголетней врачебной привычке. Уходила с зарей и приходила под вечер. Здесь не до каблуков и форса. Да уж, не в меня пошла бабулечка и уж не в свою мамочку, это точно. Моя прабабка Михля, Микаэлла была рыжая дерзкая красавица, которая очень много успела за свою недолгую яркую жизнь: в семнадцать выскочила замуж за самого лучшего парня в классе, будущего кардиохирурга; родила в восемнадцать бабушку, Лидусю, за несколько месяцев до войны; ушла на фронт; прошла всю войну в полковой разведке, дошла до Берлина и потушила окурок об Рейхстаг. Вот она на фото: яркий маникюр и бессменная папироса. Рыжая Михля – женщина-вспышка. Всю жизнь любила Сталина, Родину и Любовь Орлову. Так и прошла по жизни, как любимая актриса, с ошеломительной улыбкой и песнями, танцуя и смеясь. Ее любили все. Но ни ее любовь к жизни и веселью, ни любовь ее близких к ней не спасли ее от страшного приговора. Прошла всю войну без единого ранения. Но спустя годы война, схоронившись в заброшенном окопе, настигла ее. Все тяготы полевой жизни: голод, холод, сырость и ее любимые папиросы, - дозрели в ней спустя годы непоправимой бедой. Когда Михля медленно угасала от рака, моя бабушка, Михлина единственная дочь Лидуся, уже носила в себе моего папу. И моя рыжая прабабка завещала два имени, смотря кто родится: Марк или Любовь. В любом случае победила бы волшебная сила искусства. Вот так появился на свет Марк, мой отец, яркий и веселый, как Михля, и обаятельный, как Марк Бернес. Мой папа тоже родился в счастливой семье будущего хирурга-гинеколога и будущего начальника отдела снабжения метизного завода. Такие полярные профессиональные принадлежности не мешали крепко любить друг друга моим бабушке Дусе-Лидусе и деду Боре и родить моему папе брата Мишу. Это была обычная советская еврейская семья с необычной фамилией, которая сыграла не последнюю роль, когда мой папа поступал в университет. «Физика?!» - Только физика и только физтех! И папа – единственный еврей, который поступил. То ли выдающийся однофамилец, Нобелевский лауреат (по семейной легенде – дальний родственник), то ли широкая известность, авторитет и связи Дусечки как врача гинеколога повлияли на исход (и здесь не без Моисея), но фамилия сыграла свою положительную роль. «Таки Ландау звучит громко», - в очередной раз развел руками дед Боря. Папа был непомерно весел и горд от вытянутой из колоды вероятностей счастливой карты. Он учился легко, непринужденно и весело, но второго Ландау от физики из него не получилось, а вышел простой советский инженер отдела снабжения все того же метизного завода под крылом деда Бори. К тому времени у папы была моя мама, ее папа, ее мама – учитель математики и директор школы в одном лице, уже смирившаяся с выбором своей единственной дочери Валерии и полюбившая отдельно взятую еврейскую семью своих новых родственников; и была я. Я, которая могла и любила быстро бегать. Которая проявила необычайную твердость при выборе «музыка или бег» в пользу бега. Этим трем буквам была подчинена вся моя жизнь. Режим, дисциплина и самоконтроль – основа-монолит моего увлечения. Папа весело обнимал меня и целовал в темечко. Мама терпеливо писала записки, когда и что есть согласно моей диеты, волшебно проявляя на кухне свежие фрукты и овощи, отварное мясо и сыр, все то, что позволяло мне расти здоровой и энергичной и еще быстрее бегать. Родители молча и одобрительно наблюдали мое усердие и помогали строить надежную конструкцию моей жизни. Я все знала про бег и – бегала, бегала, бегала.

Когда ко мне в душ после тренировки зашел мой новый тренер, глянцевый сорокалетний красавец, я от неожиданности стрельнула в него шампунем, пихнула на мокрый скользкий пол душевой и – ушла из большого спорта. Мне было 16 лет.

Мне было шестнадцать. Мне было больно и гадко: я выросла. У меня не стало бега. Мне оставался только гламур.

Я – Алиса Ландау. Будем знакомы. Я – красивая яркая брюнетка, метр семьдесят роста плюс каблуки. Я выбираю глянец и смотрю на всех свысока.

У хороших девочек из хороших семей – двойная жизнь. Официальная, на свету. И сумеречная, которая зарождается где-то глубоко в потаенных местах их возвышенных душ. Как магнетическое «Nevermore» Эдгара Алана По порождает толпы поклонников и маньяков, так нереализованные восторги девичьих сердец заставляют их юных хозяек открывать запретные двери.

Кто-нибудь из вас говорил правду про ваш первый раз? Ну, вы понимаете? Первый раз: он и она. Я уверена, что и он, и она будут врать про свой первый раз, особенно девчонки, будут трепаться про всю эту лобуду «Люблю, туфли куплю».

Почему я встала  и пошла с теми парнями – я не знаю. До сих пор удивляюсь. Есть во мне какой-то кураж, обезбашенность какая-то. Это как опьянение от бега, быстрого бега, когда понимаешь, что еще чуть-чуть и – взлетишь.

Вечером я ожидала на террасе кафе свою приятельницу по журфаку. Она опаздывала. Мы не были с ней подругами, но иногда ходили вместе гулять. Она была веселая и отрывная, и меня это веселило. Вот и вся дружба. Приятельница вдруг вспыхнула возле меня своим новым прикидом и затараторила извинения. Прикол был в том, что извинялась она не за опоздание, а за уход: объявился новый ухажер. «Нимфоманка!» - Махнула я на нее рукой, и она, довольная, удалилась со своими дурацкими «Цем-цем-цем». После такой красноречивой сцены ребята за соседним столом воодушевились и пошли в наступление. Их было четверо, весьма разношерстных, и по возрасту, и по виду: кто-то старше, кто-то моложе, один очень обычный и простой, второй – вообще сельского вида, и два франта-фирмача. Все хотели меня. Я не хотела ничего.

Мы пили, курили, болтали в какой-то задрипаной квартире. Потом как-то само собой в комнате – только я и тот, который обычный и попроще. А за дверью – гул голосов. Двое ушли. Там остался один. Я холодно и равнодушно вела подсчет. Этот, который попроще, когда увидел меня во всей моей первозданной красе – расплакался и вылетел пулей за дверь. «Один – ноль», - расхохоталась я. Меня, распатланую и красную, от внутреннего бешенства и жара, спустили на землю холодные руки франта. «Это не я, не я, не я», - стучало мое нежное сердце в забеге. И сердце оторвалось от земли. Что я могла и что я знала? Любовь? постель? мужчину? и мужчин? Витиеватой дорогой судьба вывела меня из душевой кабины спортшколы, чтобы отдать в руки незнакомого мужчины в этой задрипаной старой квартире. Мой первый раз – на старом диване. И – этот франт… Он вызвал такси. Мне было легко и пусто. Я стала взрослой.

К тому времени, когда называться бизнесменом стало модно и безопасно, в моем папе проснулась иррациональная тяга к предпринимательству, которая провела моего отца нехожеными тропами бизнеса в неотформатированном поле отечественного капитализма и водрузила целого и невредимого в нишу торговли медоборудованием. Конечно же, папа на этом пути был не один, неблагодарную роль серого кардинала исполнял мой дед Боря, за время работы в отделе снабжения метизного завода обросший нужными связями и знакомствами. Труд снабженца оценивался дешево, поэтому дед Боря был проворным и к середине своей жизни стал богатым. В бизнесе мой папа был талантлив, как настоящий Ландау, и фамилию своего отца и дальнего родственника не опозорил. Благодаря моим работящим отцу и деду у меня была счастливая беззаботная жизнь. Вы помните, я выбрала гламур и глянец. Гламур – стиль жизни, глянец – работа и времяпрепровождение. У меня была своя колонка в модном журнале. Да, спасибо папе. А вот спасибо папиному другу за его дочь-стерву, моего главреда – не скажу.

- Ух, и красивые же эти полукровки! - И чья-то наглая рука шлепает меня по заднице. - Статья готова? Зайди ко мне, - скабрезно ухмыльнулась мне в лицо моя главред Мэри. По паспорту, конечно, Маша. А для понтов и своих подруг-лесбиянок – Мэри. Не знала бедная княжна от журналистики, что моя прабабка Михля служила во фронтовой разведке и мне оставила в наследство боевой орден «Красной звезды».

Я быстро бегаю. Когда быстро, быстро бежишь – наступает момент опьянения, и кажется, что еще чуть-чуть и – взлетишь.

Как приятно смотреть в красивое, тупое и белое лицо Мэри. И нежно, и жестко зажимать ее горло. «В следующий раз, когда пустишь слюни по моему поводу – я своим каблуком выколю тебе глаз, сука». С большой журналистикой было покончено.

Маленькая Алиса нашлась и – потерялась. И я плакала, плакала навзрыд, сидя на кухне у Дусечки. Дуся и Буся молчали и переглядывались, а я все выплевывала: «Полукровка, полукровка». И вдруг стало все просто и понятно, как в детстве. А ведь надо было проткнуть глаз тому ублюдку-эротоману в душевой спортшколы и никогда не менять кроссовки на каблуки. Детский испуг и неожиданная близость мерзости, тогда давно, вытолкнули меня с моей дорожки, и я – сошла с дистанции.

Я смотрю, как красиво бегут дети по кругу. Они сдают кросс. Мне. Заслуженный учитель страны – моя Буся, - своей бульдожьей педагогической хваткой вырвала мне в своей бывшей школе должность учителя физкультуры. Я люблю и могу бегать. Правда, сейчас могу бегать только легкой трусцой, чтобы только не сойти с дистанции. Со скоростью пока повременю. Во мне сместился центр тяжести, и все происходит  в первый раз: первый триместр, потом следующий и следующий. А потом на мою дистанцию станут все: бабушки и дедушки, папа и мама, и тот  парень, виновник моей нынешней тайны и мой давнишний тайный воздыхатель. Красивый брюнет, как мой папа, и молчаливый и стойкий, как моя мама. Ах, да, он – узбек, вернее наполовину. Вторая половина, сами понимаете, из колен Израилевых. Он все ходил кругами вокруг меня, как Моисей по пустыне, пока я не предложила ему совместный забег. Вы же помните, у меня дар: я люблю, могу и хочу бегать, быстро бегать. Теперь со мной побежит вся моя многочисленная многокровная семья.