Тяжёлое послевоенное время пришлось на моё детство, но мы, детвора, этого не ощущали, а точнее, думали, что это так и должно быть. Мы жили своими ребячьими играми и забавами, светлыми мечтами о будущем… Нашими игрушками были тряпичные куклы и открытки, которые мы собирали и из которых делали волшебные шкатулки для хранения наших «драгоценностей», разноцветные блестящие стёклышки и фантики от конфет, которых мы часто даже и не пробовали, а впоследствии – фотографии артистов.
Как искры вспыхивают сейчас в моей памяти воспоминания о том счастливом времени, когда неведомая сила хранила нас от всех бед, когда не было страха ни перед чем и когда верилось, что можешь всё.
КРАСИВЫЕ ВЕЩИ
Я помню себя где-то лет с четырёх. Тогда все звали меня Ниночкой, наверное, за чёрные бусинки глаз, за нос кнопочкой и за яркие пухлые губки.
Вот я впервые собираюсь фотографироваться. Мама наряжает меня в самое лучшее, что есть в доме, и мы идём за моей подружкой в соседний дом. Она уже готова к фотографированию. Я гляжу на неё, и меня охватывает паника: у неё новая красивая блестящая сумочка, новая плюшевая шапочка на голове и ботиночки с блестящими калошами. А у меня всё старое, и сумочки нет, и ботинок, и калош… Мой рёв оглашает дом подруги и улицу вокруг.
- Что ты ревёшь как корова? – сердится мать. – Ведь ты же знаешь, что у нас таких нет.
- Не пойду фотографироваться! У Надьки есть такие красивые вещи, а у меня нет! – причитаю я сквозь слёзы.
- Ну ладно, хватит реветь! - говорит Надина мама, потом уходит в соседнюю комнату и выносит оттуда… и детскую сумочку, и шапочку со смешными, торчащими вверх ушками. Всё старое, но для меня – новое!
Радости моей нет предела! Взявшись за руки, мы с Надей дружно топаем за нашими мамами к фотографу. В его студии всё интересно: и старый фотоаппарат, почему-то вызывающий страх, и полотно позади нас – большое и белое, и сам фотограф. Он встаёт за фотоаппарат, накрывает голову тканью, просит нас глядеть в чёрную трубу и не моргать. «Сейчас вылетит птичка!» - говорит он. Мы ждём вылета птички и замираем… Вспышка – и никакой птички нет! Нас обманули!
Так я и выгляжу на своей первой фотографии – растерянная, заплаканная, но счастливая.
И СМЕХ, И СЛЁЗЫ
Канун Нового года… Ночь… Я, пятилетняя девчушка, сижу дома одна: мать и сестра куда-то ушли, а меня не взяли, потому что топилась голландка и мне надо было следить за ней. В комнате тихо и темно. Слышен тонкий звон сосулек за окном. Сиреневый свет струится в окна. Возле голландки от жаркого пламени горящих поленьев самое светлое место. Свет лампы слабо освещает стол около окна и стоящую рядом кровать, а дальше темнота лохматится по всей комнате.
Вначале я сижу у открытой дверцы голландки – здесь тепло и, как мне кажется, безопасно. Постепенно какая-то жуть охватывает на меня, заставляя забиться в угол за голландку. Время для меня как будто остановилось… Мысли заползают в мою бедную голову – одна страшнее другой: «Кто это там, за окошком на веранде, и стонет, и вздыхает, и топает? Наверное, это злые страшилища пришли, чтобы забрать меня с собой». Ужас сковывает всё моё тело, от страха я каменею. «Когда же придёт мама?» - эта мысль заставляет меня тихо плакать, чтобы страшилища не услышали. А вокруг дома всё продолжают ходить и издавать пугающие звуки неведомые мне существа, они заглядывают в окно, и шепчутся, и стонут, и вздыхают…
Сжавшимся маленьким комочком с дикими от ужаса глазами застают меня мать и сестра. «Что с тобой?» - кидается ко мне мать. Но я не могу ничего ответить. «Успокойся, мы здесь, - говорит мама, берёт меня на руки и гладит по голове. - Всё хорошо, успокойся». Я постепенно успокаиваюсь и рассказываю про мои ночные видения. Они смеются надо мной: «Да это же коза Катька на веранде стоит, мы её туда из сарая привели из-за холода, вот она там и топает, и вздыхает, и в окно заглядывает…»
А тут и отец появился – большой, весёлый – с мохнатой зелёной ёлкой в руках и с настоящей куклой для меня. Всё мгновенно забыто… Радость переполняет мою душу – и от ёлки, и от новогоднего подарка, и от того, что все родные рядом со мной. Вот бы так было всегда!
БАБУШКА
Моей бабушке Шуре (бабушка по матери) досталась тяжёлая судьба: семеро детей, двое из которых не вернулись с войны, пропавший где-то на заработках муж (мой дед, которого я не помню), жизнь в постоянной нужде…
Бабушку по отцу я не знала, а деда по отцу помню: он приехал к нам с Дальнего Востока старый и очень больной и всё время лежал на печке. Там он и умер.
Самое сильное моё воспоминание о бабушке Шуре такое. Воскресенье… Мы – шестеро внуков – сидим за столом возле жаркой печки и смотрим, как наша любимая бабушка печёт блинчики, ловко орудуя сковородками и сковородником. Они как будто летают в её ловких руках. Мы все в ожидании предстоящего пиршества. Когда блинчики оказываются на столе – с пылу, с жару, помазанные маслом и сложенные в стопку, происходит чудо: блинчики тут же исчезают с тарелки. Куда же они так быстро деваются? Они исчезают в наших голодных ртах. Какие они фантастически вкусные! Мы запиваем их молоком от бабушкиной коровы, которую мы все любим и холим, помогаем кормить и поить, ходим летом на дойку вместе с бабушкой.
А вот ещё одно воспоминание: бабушка Шура сидит около шалаша из веток – она охраняет огород от кур, соседских коз и мальчишек. Мы тоже рядом с ней. Она чистит нам морковку, угощает молодыми зелёными огурцами, а потом гладит наши головы своей большой и нежной рукой и что-то говорит-говорит, как будто заговаривает нас на будущую счастливую жизнь… Тихий мягкий голос, добрые глаза и тепло её рук – всё, что осталось в памяти о моей бабушке.