Мой кайын ата (тесть) - инвалид войны, только чудом, как он выражался, вернувшийся оттуда, был человеком самой мирной профессии – совхозным кассиром.
Многим его поступки казались странными и непонятными. Он мог забыть инкассаторскую сумку где-нибудь в гостях и, когда все родственники пластались и панике, спокойно и беззаботно лежать и читать свежие газеты. Мог на всю свою зарплату купить лотерейные билеты или полмашины арбузов и устроить праздник всем детям на улице. В школу его не вызывали, предпочитали иметь дело с матерью. Учителя знали, чтобы его дети не натворили, он только добродушно посмеется…
Мне посчастливилось более близко пообщаться с ним в последние годы его жизни. И то потому, что был его единственным зятем. Со мной он позволял себе говорить откровенно. Помню, когда все его многочисленные дети, снохи и внуки, с чувством исполненного долга в его день, ложились спать после празднования 9 мая, мы вели долгие разговоры…
- Пойми меня, сынок, в один день я терял столько знакомых, сколько у тебя нет соседей в твоем девятитиэтажном доме... Бывало, после одной атаки от полка оставалось всего лишь двадцать- тридцать человек. Ты знаешь, что такое полк?
Дней десять рядом со мною был (он никогда не говорил «воевал», а просто «был»), вернувшийся после ранения парень из Омска. Мы считались земляками, потому что я призывался из Петропавловска. А на войне земляк – это больше, чем брат. В очередном бою его опять ранили в шею. Рана была ужасная, на чем только голова держалась и, как только он смог прохрипеть мне: «Пристрели, земляк!». Но не смог я, понимаешь не смог!!! Хотя видел - не жилец он…и рядом остаться не мог, все шли в атаку…. Шагов через десять услышал сзади взрыв. После боя, вернувшись на то место, понял, что он ухитрился выдернуть чеку собственной гранаты…
Я стал бояться привязываться к людям, что бы не ослабнуть на этой проклятой войне. Поверь мне, не было там, в окопах, таких чистеньких и аккуратных героев, как показывают в кино, потому и не люблю смотреть я ваши фильмы о войне.
В начале войны у нас в дивизии было много узбеков. Воевали как все, но, после боя они собирались все вместе – собирали, поминали, молились и хоронили своих погибших согласно мусульманским обычаям. Запретить им не могли, да и по-русски говорил один из ста. Не захотел переводить, а кто переведет? Однажды, в такую гущу людей попал тяжелый снаряд. Ты можешь представить себе, что там осталось?!…
Когда освобождали Украину, таких стариков как я (а было моему тестю в то время всего-то 22 года!), бывших с самого начала, осталось совсем немного, поступали совсем молодые, тощие, нескладные ребята. С самого утра и до вечера атаковали и заняли большое село. Названия не помню, сколько прошли мы деревень, сел, городов, днем или ночью, зимой и летом за четыре года, даже не узнав их названий?!
Но это село я запомнил! В одном высоком доме, окруженном со всех сторон, продолжал стрелять пулемет. Жители сказали нам, что это дом старосты и он живым не сдастся. Полтора часа потратили мы на то, что бы взять живым и сбросить его с крыши, собравшимся внизу людям. Но сколько, этот гад, положил за это время молодых зеленых пацанов, сколько у них могло бы быть детей и внуков…
Горестно покачав головой, глубоко – глубоко уходит в себя.
- Ну ладно, кайын ата, успокойся… Ты все о жестокостях войны, про которые даже в книгах не пишут. Но бывали же у вас и веселые минуты, расскажи?
Смеется:
- А ты как думал, ведь мы были молодые, всем по 19 -20 лет!
Из этих его «веселых» рассказов, от которых у меня наворачивались слезы, запомнил только, как их товарищ, впоследствии погибший на Одере, совершенно случайно получил высокую награду и как они подтрунивали над ним.
Или, уже к концу войны, потеряв в атаке почти половину взвода, в отбитом у неприятеля теплом, комфортабельном блиндаже взяли тепленькими четверых, в дупель пьяных немецких офицеров, которые даже не слышали звуков боя. Как заставляли их пить оставшееся в бочках французское вино, чтобы не отравиться самим. И как потом он не дал своим товарищам расстрелять их, а в наказание за свою жалость ему и поручили отвести пленных и сдать в штаб полка. И как ему не хотелось тащиться в весеннюю слякоть четыре километра, когда все его друзья уже отдыхали. Можно было просто пристрелить их по дороге. Как он заразительно смеялся, вспоминая ту свою прогулку с четырьмя пьяными фашистами!
А я до сих пор думаю: «Дорогой ты мой, кайын ата! За твое благородство и милосердие, наверное, и позволил тебе Аллах пройти горнило этой жестокой страшной войны и стать дедом многочисленных внуков»…
Но тщедушный этот кассир вовсе не был таким уж безобидным. Когда, один приезжий механизатор обидел его сына, этот инвалид войны, пока его не оттащили, замахивался на побелевшего от ужаса здоровяка, собственноручно оторванной им лопастью мотовила от стоявшего рядом комбайна!
Со смехом и нескрываемой гордостью его сыновья вспоминают, как впятером не могли загнать обратно быка, сорвавшегося с цепи и крушившего все подряд. Трое братьев, вооруженные окровавленными вилами взяли быка в кольцо, четвертый, верхом на разъяренном жеребце, обезумевшем от запаха крови и кусавшего быка за что попало, стремившегося вспороть ему брюхо, старался не выпустить смертельно опасное животное со двора. А пятый, самый старший брат, уже сбегал за ружьем. Какая там коррида может сравниться с этой сценой! Такое сражение животных, дикий храп, мычанье и крики людей раздавались на этой маленькой арене без единого зрителя!
Но в это время подошел с работы отец и с одной, первой попавшейся под руку лопатой, глядя прямо в кровавые глаза разъяренного быка, начал усмирять его.
«У меня так тряслись руки от страха перед этим разъяренным зверем и боязнью попасть пулей в отца, - вспоминал потом этот ружьеносец, - что я даже не уследил как он, загнав быка в сарай, посадил его на цепь. Запомнил только презрительно брошенное нам ходу, уже на ступеньках дома – Шириктер!" (Что-то вроде щенята, но гораздо обиднее).
И мне, единственный раз в жизни, пришлось ощутить на себе его гнев. Моя супруга, его старшая дочь, однажды стукнулась дома о дверной косяк и набила себе здоровенную шишку, плавно перешедшую затем в темно-лиловый синяк под левым глазом. Хорошо, были свидетели, которые смеялись над ней вместе со мной!
Возомнив себя любимчиком тестя, которому все прощается, я, на его вопрос, что случилось, самоуверенно, в стиле моих обычных шуток ответил, что немножко повоспитывал жену.
Его леденящий душу взгляд пронзил меня до самого мозга. Я просто онемел от ужаса. Тогда я вмиг понял, почему он был снайпером на войне, почему присмирел разъяренный бык, почему испугался приезжий комбайнер, я сразу все понял…
Спас крик дочери, знавшей всю силу любви и ненависти своего отца: «Папа, он шутит!».
Таким он был - мягким и твердым, простодушным и добрым, суровым и нежным, непонятным и странным.
Кажется, мы понравились друг другу с первого дня знакомства. Быть таким добрым, заразительно смеяться вместе со мной, надо мной мог только он один. А, может, это случилось потому, что я был его единственным зятем? Не знаю. Теперь уже не спросишь.
Да и относился он ко мне не совсем как к зятю. Уже во второй мой приезд он, вопреки всем казахским традициям, вместо положенной для зятя грудинки, подал мне жамбас (ляжку), а в третий — и голову барана. Наверное, чувствовал, что нам недолго быть вместе.
Тесть мой, дорогой...
Фронтовик, кавалер множества орденов и медалей, большинство которых, играя, растеряли дети и внуки, он не придавал большого значения вещам. Одно то, что он вернулся живым и вырастил сыновей и дочерей, успел понюхать внуков (не поцеловать, а именно понюхать, у казахов мужчины никогда прилюдно не проявляют нежных чувств) было для него ценнее всего на свете...
Его щедрости и гостеприимству не было предела. Как-то раз, приехав к нему летом, застал его во дворе дома, контролирующим разделку туши барана. Он тут же приказал сыновьям привести и зарезать другую овцу - в честь моего приезда. Я запротестовал, мол, какая нужда, есть же вот - готовый. Но со словами: "Сенин жолын болек!" (дословно - у тебя отдельная дорога), он настоял на своем. Его слово было законом для всех.
Когда же он приезжал ко мне, я не знал, как ему угодить. Он, если не болел, как хотел, так и обыгрывал меня в карты, шашки, охотно ходил со мной по городу, в гости к моим друзьям, которые очень уважали его и, даже в рестораны. Однажды я подарил ему 100 долларов.
-Что это?
-Деньги.
-Какие деньги, я таких не видел.
-Американские доллары.
-Американские, из самой Америки?
-Да.
-Если я пойду в магазин, мне дадут на них хлеба?
-Вряд ли. Да у вас в магазине - столько хлеба и не будет.
-Тогда зачем они мне?
-Это мой подарок, пригодится. Покажешь в ауле своим друзьям. Скажешь им, что на одну эту бумажку можешь купить себе новый костюм, рубашку и даже галстук!
-Вряд ли они поверят.
-Это их проблемы, главное только, не показывай Боранбаю (его старший сын - главный экономист совхоза).
Поняв, добродушно смеется. Позже кто-то из его сыновей, все равно, подменил оказывается, мой подарок на однодолларовую купюру. Заметил это слишком поздно, виновных не нашел. Пришлось компенсировать по его же просьбе, мелкой немецкой маркой. Ему было интересно, сильно ли отличаются эти деньги от тех, которыми он пользовался после войны.
Не зная, как еще его развлечь, и учитывая, что он много лет проработал совхозным кассиром, дал ему пересчитать российские деньги. Было это еще до очередной денежной реформы в РФ. Он увлеченно принялся за знакомое дело. Через некоторое время слышим с женой из кухни его удивленное восклицание:
- Ойбай, мынау миллионнан асып барады гой!. (Ого, здесь уже больше миллиона!).
Хохотали. Сейчас это всего лишь пять тысяч тенге...
К годовщине смерти, по его же собственным наброскам, мы воздвигли на могиле красивый мазар. При жизни, особенно после скоропостижной смерти тещи, чью потерю он так и не перенес, неоднократно напоминал мне:
- Ты не забыл, какое надо строить надгробие?
- Ата, сен немене, хабар алдын ба? (Дед, ты что, известие оттуда получил?)
- Не шути, сынок. Мои дети еще неопытные, ты останешься за старшего…
Мой родной отец, увидев на годовщине тестя, какой мазар ему воздвигли дети, спросил меня:
- Мне такой же поставишь?
- Посмотрю на твое поведение
Обиделся не на шутку.
Мне было так хорошо и спокойно, с моим кайын ата…