Наташа

               
               
               
                Из сборника рассказов «Слишком поздно».


Тёплый осенний вечер постепенно угасал. Солнечный луч, скользнув по серой стене, затерялся в листве могучих деревьев, а затем бесследно растаял в потемневшем небе. Маленькая, хрупкая девочка стояла, высоко подняв голову, застыв на месте. Смутные, неясные мысли пугали и завораживали. Было жаль, что этот тёплый вечер уходил, быть может, завтра его уже не будет, потому что стояла глубокая осень. Жёлтые листья осыпались с деревьев непрерывным потоком, их тут же подхватывал ветер и кружил над городом. В этом хороводе улетающих листьев ощущалось что-то печальное, грустное, навсегда уходящее.

Наташа стояла, широко раскрыв глаза, пытаясь уловить последний проблеск солнца в пасмурном небе. Хотелось надолго сохранить в памяти эту картину, картину меняющихся красок и теней…
Рядом с ней стоял мальчик лет четырёх и с удивлением смотрел на неё. Он заметил, как исчезла улыбка на её лице и как по щеке скатились две маленькие бусинки.

Холодный ветер продувал тонкое, поношенное пальтишко, прокрадываясь в рукава, обдувая шею и лицо мальчика.
- Нат, а Нат, пойдём домой…, - жалобно попросил он, пряча лицо в её пальто.
- Бедный мой малыш! – улыбнулась она, обнимая братишку. – Замёрз? А я про тебя совсем забыла. Замечталась, как дурочка… Плохая я сестра, да?
- Нет, ты хорошая, ты лучше всех! – ответил мальчик и весело засмеялся. Они, торопясь, перебежали дорогу и открыли калитку перед зданием, на стене которого висела табличка с надписью «Детский дом».

Ребята попали сюда недавно, несколько месяцев тому назад. Наташе страшно и больно вспоминать всё, что было раньше… Три года тому назад умер их отец. Тогда девочке было одиннадцать лет, и она помнила своего весёлого, доброго папку. Он постоянно возился с ней – играл в «жмурки», катал по реке на лодке, брал с собой на рыбалку. В те годы Наташа как-то смутно помнила свою мать, - испитое злобное лицо и страшные, чёрные руки, которые казались нечеловеческими. Готовили и стирали вместе с папкой, а  мать постоянно уходила на «смену», и приходила домой поздними вечерами, а иногда её не было видно целыми сутками. Наташа слышала, как друзья отца часто ему говорили:

- Николай, да что ты себя гробишь? Разведись с ней, и дело с концом. Всё равно квартиру тебе отсудят, а там найдёшь себе человека по душе…
Долго молчал отец, затягиваясь папиросой, и ненавидящим взглядом смотрел в окно, а потом, тяжело вздохнув, говорил:
- Давно ушёл бы, но как же я Наташку брошу?! Она ведь её съест, да ещё приведёт себе подобного…

Были и светлые дни, когда мать выписывали из больницы, и она приходила домой притихшая, молчаливая, и только плакала, глядя на Наташку. Затем брала на руки испуганную девочку и беззвучно шевелила губами. Ничего не понимая, девочка вырывалась из её рук, ревела и забивалась куда-нибудь в угол, ожидая прихода папки. А мать смотрела на неё недобрыми глазами и молчала.

Потом родился Славик, кричал и морщил носик-кнопку, хитро мигая глазёнками, мол, «как я вас всех обманул? Мне-то ничего не надо!» И вновь все тяготы быта легли на десятилетнюю Наташку, - стирала, готовила, гладила, - всё сама. Отец работал в две смены, пытаясь прокормить семью, по воскресеньям уходил на железнодорожную станцию грузить вагоны и возвращался вечером, шатающийся, обсыпанный весь мукой. Так он всегда проводил свой единственный выходной день. Друзья только сокрушённо качали головой, - ещё и тридцати нет. А он смеялся и бил себя в грудь: «Здоров как бык, до ста лет доживу и от внуков правнуков дождусь!»

Знали, не из хвастовства говорит, просто сочувствия, жалости не терпит к себе, потому как здоровья у Николая мало. Денег он не брал даже от друзей, отшучивался – у самого есть. Да и были бы, если бы жена не пропивала.

Здоровье Николай ещё пацаном в Афгане оставил, отслужил меньше года, получив тяжкое ранение в голову. Его комиссовали, поблагодарив за верность Отечеству. Сколько нервов и сил душевных стоило ему оформление пенсии, знает лишь он один. Приходилось брать с собой Наташку в больницу и выстаивать с ней длинные очереди. А затем ехать в соседний город на заключение комиссии.

Год, проведённый в разлуке с женой, многое изменил, - он вернулся не к нежной, любящей женщине, подарившей ему дочь, а к нервной, пьющей истеричке, которая не хотела на них смотреть. А ему было тогда, только девятнадцать лет… Он часто вспоминал их десятый выпускной класс, когда вместе со своей будущей женой строил планы совместной жизни, вспоминал их встречи, расставания, первый поцелуй…
С каким трудом они добились у директора детдома согласия на их брак в семнадцать лет. Как верилось тогда в счастливое будущее, и даже служба в армии не пугала, а скорее, наоборот, он стремился к ней, ждал призыва. Надеялся, что друзья по классу, те, которые останутся в городе, не дадут пропасть молодой, будущей матери. Получили от администрации города по просьбе дирекции детдома в подарок трёхкомнатную квартиру.

Они боялись сглазить своё счастье, и казалось, что плохого не будет в их жизни, ведь вокруг столько хороших, замечательных людей! Николай успел перед отъездом взглянуть на дочку через окно родильного отделения, и уезжал счастливым, с первого дня ожидая писем своей любимой. Но их почему-то не было. Приходили письма от друзей, в которых они почему-то ничего не сообщали о жене, как будто её у него не было. Писали обо всём на свете, но только не о ней. Он заваливал их вопросами о своей семье, но друзья забывали ответить или писали, что давно не видели его жену, но обязательно «как-нибудь» зайдут. Чувство тревоги с каждым днём всё усиливалось, и он больше ни о чём не мог думать, как о них. И, наконец, он получил долгожданное письмо.

Оно было пустое и равнодушное, словно писал ему чужой, незнакомый человек. В самом конце письма жена коротко сообщала, что «ребёнок растёт». И всё… Писала, что живётся им тяжело, что она жалеет о своём необдуманном поступке, что ребёнок нервный, больной. Лечить его НЕ НА ЧТО, и пока отец отсиживается в окопах, им буквально нечего есть. Друзья забыли о своих обещаниях, и не помнят их адрес. Было бы хорошо, если бы и он забыл его.

Николай не знал всей правды, потому что не мог её знать. Не знал, что жена живёт припеваючи, каждый вечер закатывая застолья. Что завела она себе много новых, «хороших» друзей и меняет их как перчатки. Старых, детдомовских друзей она не пускала на порог, а над их предложением помочь просто смеялась им в лицо. Просила больше не беспокоить и самим сообщить всё мужу. Но они просто не могли так  поступить. Действительно, они писали правду, когда сообщали о ребёнке. Девочка была запуганной и нервной, с первых месяцев жизни получая шлепки и слыша крики матери, вместо нежных колыбельных песен, тепла и улыбки.

В то утро, поднимаясь во весь рост в атаку, он не думал ни о чём. Он, как пощады, просил смерти и, расстреляв весь боезапас, с пустым автоматом бросился во вражескую траншею. В панике «духи» рассыпались как горох и, пока подоспели товарищи, тоже успели полоснуть ему в ответ. Получив награду и благодарность военкома, Николай равнодушно проводил дни в госпитале. Узнав о бессрочном дембеле, так же равнодушно попрощался с друзьями, начальством и покинул чужую страну. Причину такого «странного» спокойствия врачи объясняли ранением, и многие смотрели на него с сожалением и болью. А у него была другая боль – в душе, в самом сердце.

В поезде он услышал одну фразу, которая словно озарила его умирающую душу. В купе вели разговор другие «дембели», и один вдруг сказал другому: «Надо жить!» Сказал он это твёрдо и уверенно, будто ему самому. Слова эти не покидали сознание Николая даже во сне, и он сам начал повторять их, словно заклинание. На какой-то станции он вдруг услышал громкий крик ребёнка и, вздрогнув, вскочил и сел на полке. Как он мог забыть! Ведь у него есть ещё одна любовь, которая так нуждается во взаимном чувстве, так ждёт его самого! Этот крик пробудил в нём неизвестный до сих пор инстинкт. Он вдруг увидел во сне свою малышку, её маленькие, чистые, голубые глаза. Теперь он спешил к ней, он желал её увидеть, помочь ей, просто прижать к своему сердцу…

Встреча получилась сухой. Взглянув на него, жена удивлённо перевела взгляд на длинный, розовый рубец на его виске: «Так ты не убит?!» - только и сказала она. Девочка, увидев отца, испугалась, затрепетала, закатилась в истерике.

В этот же вечер к ним нагрянули «гости». Он не долго наблюдал, как свободно, по-хозяйски они ходят по комнатам и громко ржут, как вальяжно один из них сел за стол и, покровительственно подмигнув глазом, достал из сумки выпивку и закуску и, швырнув на стол, кивнул ему:
- Рассказывай!
Что больше всего поразило его, так это поведение его «второй половины». От недовольства и уныния не осталось и следа, - жена разрумянилась, заулыбалась и стала весело откликаться на пошлости. И когда один из «гостей» расшалившись, совершенно не обращая на него никакого внимания, полез к ней с нежностями, муж закончил свои наблюдения. Ему всё стало ясно. Кавалер полетел кубарем к двери, а за ним все остальные «друзья» жены. Не один месяц ему приходилось закрывать дверь перед её поклонниками, не один раз закатывала она скандалы, а он просто перестал её воспринимать.

Жена быстро сообразила, что на его пенсию и зарплату они могут неплохо «сосуществовать» и успокоилась, перестав требовать развод. А он жил одной только дочкой. Ещё долгое время девочка относилась к нему с недоверием, но терпение и любовь, подаренная ей, нашла в её сердце горячий отклик. Жене было всё равно, она жила своей жизнью. Попойки в их доме сократились, Николай довольствовался этим. С грустью он понял, что забрать девочку, отсудить её, не может. Жена числилась на какой-то работе, была внешне «порядочна», вежлива с соседями, чистоплотна и после попоек отсыпалась в своих командировках. Рождение Славы он принял как свой крест и решил, что будет его любить не меньше Наташи.

Наташа не любила мать, но сама, не зная почему, часто её жалела. Отца она видела редко, только по вечерам во время ужина. Со страхом замечала она, как он устаёт, - еле ворочает ногами, шатаясь, подходит к столу и садится. Лампа освещает его измученное работой и тревогами лицо, тускнеющий, мёртвый взгляд и улыбку, которой он не может подбодрить не то, что Наташку, - самого себя. Наскоро поев, он встаёт из-за стола и идёт в ночную смену, а утром даже не приходит позавтракать. Зато мать возвращалась под утро, спала до обеда и, выходя на кухню, с безразличным видом заглядывала в кастрюли.

Наташка, глядя на отца, испытывала смутную тревогу, замечая, как меняется его лицо, как душит его кашель, с треском вырывающийся из груди, как хватается папка за сердце и выходит во двор. В такие минуты Наташку охватывала безудержная ненависть. Она ненавидела мать, и в её душе больше не было места жалости и сочувствия к ней. Отец умер на погрузке вагонов в свой « выходной».

В осеннем, пасмурном небе стаями кружилось вороньё, нарушая угрюмую тишину города монотонным, бесконечным карканьем. На похоронах было очень много народу, - это удивило Наташку. Люди выражали сочувствие вдове, которая безразлично смотрела на гроб. Казалось, её ничто не трогало и не интересовало, даже Наташку она оттолкнула от себя. А девочка стояла худенькая, маленькая, такая одинокая…

Потом мать куда-то исчезла, и совсем перестала показываться в доме. А в один из зимних вечеров в квартиру позвонили какие-то люди. Перепуганной девчушке они показали документы, заявив о своих правах на квартиру. Оказалось, мать продала её, даже не предупредив девочку об этом. Наташа пережила жуткую ночь в отделении милиции, пока разыскивалась её мать, которую так и не нашли.

Три последних года девочка жила в интернатах, детских домах, её постоянно переводили с места на  место, как будто это могло что-то изменить. И вот, наконец, наступил такой день, что в корне изменил дальнейшую её жизнь.
 
  Начался он как обычно, - с пронзительного, хриплого звона старого колокола, который извещал всех обитателей детского дома о наступлении утра. Ребятишки выскакивали из кроватей, торопясь, одевались в «нижнее» и бежали к умывальникам,  стоявшие в ряд в холодном, сыром коридоре.
Потом была каша – пшённая или рисовая, со слабым запахом постного масла, тёплый чай и печенье. Линейка перед уроками никому не сулила добра, - на ней всегда отчитывали двоечников и нарушителей режима и очень редко, вскользь, кого-нибудь хвалили, - разве только директора или учителей.

Но на первом уроке произошла довольно странная вещь, - в класс вошёл завуч школы в сопровождении двух незнакомых лиц. Эти лица, мягко говоря, были очень большого размера, суровую структуру которых неправдоподобно « украшала» широкая, мясистая улыбка.

- Прошу вас! – улыбаясь, сказал завуч одному из «манекенов». Колючие, холодные глаза обшарили весь класс, на секунду остановившись на Наташе. «Манекен» что-то шепнул на ухо завучу, и тот понимающе кивнул.
- Наташа, выйди на минутку, - попросил завуч, подойдя к двери. – Прошу вас, продолжайте урок, - обратился он к учителю,  нерешительно перелистывающему классный журнал.

В комнате завуча Наташа неожиданно для себя увидела Славика.
- Может быть, этот день изменит всю вашу жизнь! Прекрасные люди, стоящие перед вами, построили для вас семейный детский дом. Теперь у вас есть папа и мама, - они перед вами; вы должны быть счастливы тем, что эти замечательные люди берут именно вас в свою семью! Ребята! От всей души поздравляю вас и желаю вам счастья! – дрогнувшим голосом закончил завуч, вытирая платком слёзы и громко сморкаясь.

Малыши, испугавшись, громко заревели, и старшие стали их успокаивать. Выходя из дверей школьного корпуса, Наташа услышала, как во дворе директор спросил у завуча:
- Взяли?
- Да.
- Сколько?
- Восемь.
- Ну что ж, неплохо! – кивнул головой директор, проходя мимо. – Распорядись на этот счёт в столовой.

Сначала Наташа ничего не поняла, также как и другие ребята, и, с удивлением переглядывалась с ними, шла следом за «манекенами»,  что были сейчас похожи на неуклюжих, коротконогих медвежат.

Какие это были «медвежата», Наташа поняла очень скоро. Едва переступив порог чужого дома, она тут же получила подзатыльник за то, что не вытерла о коврик ноги. Удивление и обида вспыхнули на её лице маленьким факелом, а глаза наполнились слезами, - её никто никогда не бил. Даже мать, приходившая домой в беспамятстве, никогда её не трогала, а тут.… Но то, что произошло за этим, изумило её ещё больше. Славик, размахнувшись своей ручонкой, хлопнул «манекена» по ноге:
- Не трогай мою сестру, тётка!

«Тётка» на миг остолбенела и, открыв рот, судорожно икнула. В следующий момент поток грязных ругательств вылился на малыша.
- Дура! – спокойно ответил мальчик и с достоинством отошёл в сторону. Вне себя от ярости, она вцепилась в Славика и принялась трясти его, как маленькое деревце, выкатив глаза и брызгая слюной. Но вместо страха, который она так надеялась обнаружить в малыше, заметила в его глазах стальной блеск и едва дрогнувшие в усмешке уголки губ. Это её глубоко поразило, и она растерялась. Грубо толкнув мальчика, она что-то прошипела и вышла из коридора в комнату, и вскоре послышался её визгливый крик, а за ним детский плач.

Вот так началась жизнь Наташи и её маленького братика на новом месте. Она даже представить себе не могла, насколько тяжёлой будет её жизнь. С утра до вечера работа на дому: стирка, уборка, приготовление пищи, хождение по магазинам. Кроме восьмерых приёмных, в шестикомнатном доме было ещё четверо «своих» детей, муж и жена. Девочке приходилось их всех обстирывать, обглаживать, готовить на них еду. «Тётка» бегала по магазинам, но не за продуктами для семьи, и нередко вместо детской одежды она приносила большое платье. Продуктов выделялось в обрез. Дети были в тепле, но постоянно испытывали голод. И только «свои» постоянно жующие дети были по-настоящему веселы и счастливы.

Наташе запретили выходить во двор без надобности, подходить к телефону, открывать входную дверь. Знакомых и подруг у неё не было, все остались в родном, далёком городе. И всё же, разузнав её адрес через детский дом, подруги писали ей, но она не получила ни одного письма, - почта тщательно проверялась «тёткой».

Так прошёл год, в тоске и постоянном страхе. Из школы Наташа всегда торопилась домой, зная, что Славика там наверняка ругают или бьют, а он, конечно, в долгу не останется. Сколько раз она хотела взять братишку за руку и уйти из этого дома. Но куда? Кто примет их в свой дом, - вот так, сразу? Наверняка их вернут назад, да ещё накажут… Ей оставалось только ждать. Ждать своих восемнадцати лет, когда она станет свободным, независимым человеком.

Однажды, Славик подошёл к ней и, легонько тронув за руку, произнёс:
- Потерпи, Нат, ещё немного… Я вижу, как тебе тяжело, но ты должна всегда помнить, что ты не одна, слышишь?
Наташа кивала головой и улыбалась сквозь слёзы, наблюдая, как он изо всех сил старается помочь ей во время стирки, выкручивая бельё своими маленькими худыми руками.

- Шестьсот… Девятьсот…, - шептала за стенкой «тётка», считая деньги, что принесли на ребят. Наташа знала, что, несмотря на это, сегодня будет всё тот же суп, что был вчера, и завтра, и послезавтра будет самый простой и дешёвый суп. Она думала, что впереди у неё ещё три ужасных года, которые им с братом предстоит прожить в этом доме. Опуская в горячую воду распаренные руки,(Мыла поменьше, воды погорячей! – наставление тётки), она едва сдерживалась, чтобы не закричать от боли. И боль жгла её пальцы и сотнями игл впивалась в ладони. Из глаз текли слёзы, а Славик, стоявший рядом, громко сопел, сам едва сдерживаясь. И глядя на этого маленького мужичка, вспоминая его слова: «помни, что ты не одна», Наташа переставала плакать, и ей становилось немного легче…