Томик «Божественной комедии» притягивал взгляд. Закладка ближе к последней странице торчала немым укором. «Ад» прочитался легко, метафоры не требовали перевода, гармония текста и окружения зловеще очаровывала. «Чистилище» далось с трудом, сознание норовило переключиться на что-нибудь более знакомое. Третья часть «Рай» прекратила освоение классики. Коричневый переплет украшал столик в маленькой трапезной, как признак интеллектуального развития коллектива. По книге гадали в Рождество и клали под голову на подлокотники дивана, когда отсутствовал смысл тащиться до тахты.
Алеша Сурков, блондин с вьющимися до плеч кудрями и лицом античной статуи напоминал бы Орфея, сними с него фонендоскоп, и дай в руки арфу. Родители часто жаловались на то, что прислали не доктора, а какого-то сопляка, и скорее всего, дело было совсем не в возрасте. Насмешка, вспыхивающая на лице в любой момент, еще не научилась прятаться в зрачках.
Мало кто мог парировать достойно, по крайней мере, из сверстников, но когда таковые находились, юный нахал преисполнялся уважения до следующего случая проверить способности к самообороне.
- Евгения Георгиевна, а вообще, вы знаете кого-нибудь, кто дочитал бы ее до конца?
Вопрос заставил вздрогнуть, не только из-за неожиданности. Если многие годы являешься самым молодым доктором на любой станции, то обращение просто по имени становится более, чем привычным, а присоединение отчества, как правило, обозначает некий официоз, а значит, вероятность неприятностей.
Теперь, большое количество врачей младше лет на десять, ставило в тупик. Разрешить им обращаться по имени – безосновательно сократить дистанцию, по имени и отчеству – ее увеличить. В конце концов, я смирилась.
- Алеша, те, кто прочитал Данте до конца, вряд ли работают на неотложной.
- Это почему?
- Потому что представления о рае, например, у всех убогие. Поспать вволю, чтобы вызовов было мало… Ну, в отпуск удачно смотаться. Куда там постичь описанные высоты. Вот ты, например, как рай представляешь?
- Ну, - Сурков задумчиво почесал кончик носа, - не знаю. Говорят – река вина, гурии.
- Ты на мусульманина-то не похож, - заметила я, - скорее, на грека. У них рай на Олимпе располагался.
- А там что?
- Нектар, нимфы…
- Вот видите, - довался коллега, - тоже самое. Только карабкаться никуда не надо. А то на прошлом дежурстве досталось. То сталинки, то хрущевки, и все – верхние этажи.
- Ага, и сегодня получим…
По подоконнику стучали капли оттепели, предвещая завал работы. Последние три недели столбик термометра не поднимался ниже отметки минус двадцать пять. Перед такими морозами грипп и прочая вирусная гадость пасует – детей берегут и вызовов меньше. Теперь резкое потепление совсем не радовало, по крайней мере, на смене.
Я задумчиво потасовала несколько историй, вчитываясь в адреса и жалобы, решая, на какой вызов ближе и нужнее. Два ФиБа из трех сулили поездку до больницы. Один вызов – семь лет, передал участковый для госпитализации. Диагноз обструктивный бронхит, дыхательная недостаточность первой степени мог и подождать. Второй – девять лет, многократная рвота с кровью. Этот подкинула городская скорая, не желая связываться с мелочью.
Серега Бочкарев, в прошлом десантник, недавно вышел из очередного запоя. В последний раз его держали все водители на станции, чтобы вколоть реланиум. Он буянил так, что даже фиксированный, в последний момент пнул фельдшера, и игла попала в нерв. Теперь он ходил, подволакивая поврежденную ногу, а врачи спорили, что это – последствия укола или инсульта от пьянства. Мужик он был, впрочем, добрый, и проблем по поводу работы никогда не создавал. Сейчас он хромая вышел из своей комнатенки, двумя руками неся двухлитровый термос.
Горячий кофе в пробках на улицах и около приемных покоев радовал, но потом часто возникали вопросы с выведением жидкости из организма в условиях всеобщего обозрения.
- Привет, Егоровна, - отрывисто поприветствовал он меня, аккуратно переложив свою ношу в одну руку и взяв чемодан реанимации, - Нахапала уже бумажек?
- Сам ты, уже, Сергеич, нахапал, смотри, напиток не разлей. И катетер не забудь, отливать за борт, а то тебе за рулем внимание надо на дороге концентрировать.
Обмен любезностями обещал приятное проведение времени хотя бы в кабине.
Алеша с завистью взглянул в спину уходящего водителя.
- И термос у него хороший, и работать с ним одно удовольствие… У меня усатый сегодня, - вздохнул он. На всю громкость попсу врубит и бубнит сам с собой.
Как бы подтверждая его слова, в сторону выхода, подхватив сумку с кислородными баллонами, завилял задницей Андрей. То, что этот колобок переросток умещался на одном водительском сиденье, неизменно вызывало удивление, как много раз продемонстрированный фокус, секрет которого недоступен зрителю. Прозвище усатый он получил за то, что на спор отращивал волосы под носом, и унылые негустые хвосты, напоминали издалека бивни курящего моржа, страдающего рахитом. До конца спора оставалось немного, но кличка, похоже, прицепилась навсегда. Чувство юмора, придавленное суммой масс тела и глупости, стало плоским, и становилось вовсе невидимым, когда водителю приходилось долго сидеть в машине.
- Ничего. – утешила я его, - подрастешь, и тебе приличных людей в напарники будут ставить. Вот, уже, видишь, Нину выделили. А у меня, между прочим, задых и рвота с кровью.
- Да, а у меня судороги и задых.
- Значит, встретимся после обеда, если повезет.
- Не повезет, а повезем, и встретимся раньше в больнице.
- Чур, я за тобой, - забила я местечко в предполагаемой очереди возле приемного покоя и поспешила вслед за Серегой.
Деревянный домик под строящейся кольцевой дорогой трудно было заметить из-за железобетонной громады автострады. Сиротливо накренившийся, он мог бы служить иллюстрацией к сказке о золотой рыбке. Останки его соседей торчали еще кое-где разваленными печными трубами из сугробов, пепельных из-за шмыгающих туда-сюда КАМАЗов. Минут сорок мы кружили в петляющих колеях, неизменно выводящих на главную трассу. На посту ГАИ патрульные только чесали в затылке, услышав адрес. Да, была когда-то такая улица, теперь нет, а если есть, то у владельцев вряд ли имеется машина, так что откуда нам знать. Сергей готов был уже сдаться, когда мы увидели единственную лачугу.
Громкий лай цепного пустобреха, и легкий дымок над крышей говорили о наличии в хижине жизни. Короткий и звучный зов сирены заставил собаку повиснуть на ошейнике и зайтись яростным хрипом.
Хозяйка – молодая женщина с длинными рыжими волосами в накинутом на платье полушубке и в валенках на босу ногу махнула приглашающе и поспешила унять пса. Тот перестал бросаться, но заливался по-прежнему.
Я с опаской прошла по расчищенной от снега тропинке и, толкнув дверь, оказалась в сенях, заваленных огородной утварью. Доски, давно не чиненные, поскрипывали под ногами. Обстановка комнаты возвращала в пятидесятые годы прошлого века. Дневной свет, протиснувшийся в мутное окно, выхватывал высокую железную кровать с набалдашникам на спинках и оленей на коврах, развешанным по стенам. Часы над кроватью прервали тиканье, и один удар обозначил половину одиннадцатого. Принадлежность к времени нынешнему выдавал большой телевизор, мерцающий в углу помехами. Видно было, что здесь хранят уют, как умеют, вернее, как могут.
- Петруша, - позвала мать, и из-за полога, прикрывающего вход в другую комнату, шатаясь, как пьяный, вылез малец в трусах. Косточки суставов натягивали кожу, ребра легко считались. Коротко стриженные рыжие, как у матери волосы, не признавали действие расчески и топорщились. Даже при плохом освещении было видно, что пацан неестественно бледен, контур достаточно широких губ сливался по цвету с кожей. Он забрался на кровать и привалился к подушкам.
- Рвота кровью у нас, - пожаловалась мамка, - мы уже собрались в больницу, вот и вещи приготовили.
- Так уж и кровью, - усомнилась я, закончив осмотр, - здесь, конечно, оставаться смысла нет, но кровь в рвоте угадать трудно.
- Ну да, я знаю, у нас не первый раз, - женщина зашла за полог и вынесла тазик, стенки и дно которого были испачканы жижей, напоминающей кофейную гущу.
Чтобы написать направление, я попросила полис ребенка. Серого цвета, отпечатанный на ксероксе он не был похож на все похожие бумажки, виденные ранее. В месте, где обычно располагается адрес прописки, мелкий стертый шрифт, почти сливаясь с фоном бумаги, безразлично складывался в определение «без определенного места жительства».
Мальчик, между тем, побледнел еще больше, и через полминуты опять пополнил таз изрядной порцией кофейной гущи.
Вызов принадлежал городской скорой, этой службе и следовало его госпитализировать. Моя работа заключалась в том, чтобы вызвать их на себя, и пока они едут, установить хотя бы капельницу. Представив себе, сколько придется ждать коллег, которые найдут затерянный домик к обеду, не раньше, я решила передать мальца на посту ГАИ, а капать в машине. Конечно, можно было и самой оттащить его в предложенную больницу, но в кармане халата лежала карточка с жалобами на дыхание.
Диспетчер 03 без разговоров взял вызов, нисколько не удивившись диагнозу возрасту и адресу.
Палевый охранник, с рычаньем бросился в мою сторону. К счастью, длины цепи не хватало, и зубы только клацнули в нескольких сантиметрах от штанины. Женщина, ведущая под руку сына, цыкнула на него, и пес, завиляв хвостом, скрылся в конуре.
Петя, совсем вялый, немного взбодрился на свежем воздухе, и когда в салоне я начала выкладывать систему из чемодана реанимации, испугался, хоть и старался не показать вида.
- Не бойся, - успокоила я его, - в попу укол гораздо больнее, а тут просто иголка торчать будет, не дернешь рукой – все будет хорошо… Ведь не дернешь?
Тот испуганно замотал головой.
- Он у меня настоящий мужчина, - с грустной гордостью сообщила мамка, уже дрова сам колоть умеет, и воду из колонки носит.
Стекло бутылки с изотоническим раствором морозило руки, и температура жидкости не превышала температуру воздуха в машине. Вливать такое теплокровному созданию решился бы только кто-нибудь, принадлежащий к роду рептилий. Решив, что меньшим злом будет дождаться хорошо прогретый форд, мы просто сидели, ожидая помощь.
Заснеженные поля вокруг ГАИ делали ландшафт похожим на ледяную пустыню. Мотор работал на полную мощность, но протопить карету не мог. Хорошо, что мамка догадалась взять с собой теплое одеяло, и мальчик, укутанный в него, как младенец, не рисковал подхватить по пути еще и пневмонию. Мы же потихоньку задубевали. Уйти в теплую кабину и оставить своих подопечных не позволяли рудименты совести, хоть ничем, кроме своего присутствия поддержать пассажиров я не могла.
- Ничего, сейчас в больнице все сделают, как надо, - подбодрила я женщину, нервно теребящую поясок полушубка, - вы сами-то откуда здесь? И почему полис бомжей?
Та охотно подхватила идею растворить молчание.
- Да, доктор, это уже пять лет длится. Мы уже купили квартиру в Купчино, даже ремонт сделали… А потом объявился наследник прежнего хозяина и отсудил все себе. Нас даже назвали добросовестными покупателями, но на улицу выгнали. Пете тогда четыре года было, тоже под Новый год. Сколько я уже порогов оббила, все без толку. Все обещают помочь, но я уже не верю… Спасибо, хоть полиса дали, правда, участковые сюда не доходят. Ну вот, в старом материнском доме прижились. Денег-то за покупку нам не вернули.
- Так это ваш дом?
- Брата. Он моряк, разрешил пока пожить.
- Дядя Никита хороший, тельняшку мне подарил настоящую, - слабо подал голос Петя, - только она мне еще велика, сказал, что года через три меня в Нахимовское училище возьмут.
- Это хорошо, - одобрила я, не став распространяться, что язвенная болезнь с такого возраста ставит крест на подобной мечте.
- Едут, - лаконичное сообщение Сергея долетело в открывшуюся форточку вместе с предательским ароматом заварного кофе.
- Чего доступ к вене не обеспечили? – пробурчал недовольно седой врач, блеснув тонированными стеклами очков, - или вы так только, коленку зеленкой можете замазать?
- Холодная больно склянка, коллега, он и без воды чуть теплый.
- Ладно, перебирайтесь.
Стопы ног от холода не ощущались, и, опасаясь из-за этого упасть, я помогла маме перенести мешки в салон форда. Мы попрощались и, глядя вслед уезжающей скорой, мне почему-то стало стыдно за все жалобы, когда-либо посланные в небо.
Обжигаясь кофе, и чувствуя, как под теплом печки покалывает отходящие после заморозки ноги, я рассказала Бочкареву о злоключениях наших бывших подопечных.
- Да уж, - проговорил тот. – Слыхал я несколько таких историй. Мою знакомую вообще с грудным ребенком на улицу выставили. А она еще на последних месяцах беременности была.
- И что?
- А ничего, тоже по съемным хатам мыкается. Младшей уже года два, наверно.
Переезд оказался последним препятствием перед возвращением к цивилизации. Неторопливый товарняк грохотал колесами. Загадав прожить столько лет, сколько вагонов в составе, я принялась считать. Вагоны, цистерны, платформы проплывали куда-то, но после сорокового прицепа дремота прекратила глупое занятие, и слетела только от рывка машины, стремящейся в сторону поднятого шлагбаума.
Прихватив на всякий случай чемодан, я подошла к домофону. На том конце открыли, не спросив, что сразу не понравилось. Там, где делать нечего, обязательно выяснят, кто же это там порывается прийти в гости, даже если время три часа ночи, а не то, что средь бела дня. Те, кто не спрашивают, обычно знают, кого ждут и зачем. А еще в таких квартирах нужен фельдшер, реанимация и Божья помощь одновременно.
Инстинкты не обманули.
Семилетний Гоша свистел, как испорченный баян. Ребра ходили ходуном, каждый вдох и выдох требовал больших усилий даже от мышц живота. Восковая окраска лица и синие губы дополняли картину дыхательной недостаточности второй степени, потихоньку сползающую в третью. Видимо, мальчишка успел ухудшиться, иначе нельзя объяснить то, что участковый, давший госпитализацию, не стал нас дожидаться, чтобы передать с рук на руки.
- Давно так дышит-то? - спросила я родителей.
- Да это лучше уже ему, - простодушно ответила мама, брюнетка лет тридцати восьми.
- Куда уж лучше…
Мой сарказм остался без внимания.
- Его еще и рвало от кашля, теперь перестало.
- Ну ладно, папа, сходите, пожалуйста, к машине, попросите водителя выдать кислород.
Решив, что без преднизолона никуда пациента везти не рискну, я попросила блюдце.
Гоша, осознав, что его ждет, стал беспокоиться, метаться, отчего одышка только усилилась, когда же игла вошла в тело, отбивающееся от причиняемого насилия, последние силы ушли на стон, и ребенок бездыханно свалился с колен мамы.
Та завыла на одной ноте, тряся сына за плечи, а я выхватила у остолбеневшего в дверях отца брезентовую сумку с баллонами. Несколько пощечин и кислород сделали свое дело. Мальчик задышал сам, хоть и поверхностно, но в сознание приходить не торопился, что было мне только на руку.
- Вызывайте 03, - приказала я отцу, - скажите, что ребенок без сознания и адрес. Больше ничего не говорите, быстрее приедут.
Еще несколько ампул гормонов перекочевали в вену, туда же отправился и разведенный эуфиллин.
Когда бригада скорой с двумя фельдшерами под предводительством все того же седого доктора, которому я часом ранее передала Петю, нарисовалась на пороге, Гоша уже открыл глаза. Зареванная мама дрожащими руками прижимала маску к его лицу, стрелка на манометре баллона показывала, что кислорода осталось совсем чуть-чуть.
- Мы так и будем, только вас обслуживать сегодня? – поинтересовался очкастый.
- Если отказываетесь везти, то напишите, что больной не нуждается в вашем сопровождении, - огрызнулась я. - видели бы вы его полчаса назад.
- Нервы лечить надо, - заметил врач, - или идите в детский сад работать. Там, кроме зеленки нет ничего.
Я посмотрела на двух молодых парней скалящихся за его спиной, и, подавив сильное желание высказать мысль из-за ее нецензурности, стала собирать разбросанные внутренности чемодана. Обида, пришедшая на смену облегчению, клокотала, в горле, делая соленой слюну. Конечно, все обошлось, но ведь могло все быть и не так, а у меня одной нет шести рук и шести ног, трех языков и привычки реанимировать каждую смену по двадцать раз.
Не знаю, работал ли он когда-нибудь один, но этот седой скоропомощник был безжалостно прав. Бессмысленность нашей службы на таких вот вызовах становилась очевидной. Убери ее, доживали как-нибудь и со стенозами до утра или добирались сами до перегруженных больниц, давали бы, наконец, своим чадам таблетки от температуры. Как-то весь мир ведь живет, и только у нас человек тратит много лет своей жизни только на то, чтобы иметь право таскаться по вонючим подъездам, выслушивать от родителей и коллег насмешки в адрес своей низкой квалификации и падать в своих глазах до раба, которого не может пнуть только ленивый.
Что-то в моем лице заставило фельдшеров перестать улыбаться и расступиться, давая пройти.
Содержимое термоса успело остыть. Дым сигареты вылетал в щель приоткрытого стекла и растворялся в сумерках. Каждая затяжка усиливала тяжесть за грудиной, появившуюся еще на выходе. Когда окурок мертвым опарышом стукнулся о мерзлую землю, я вздохнула и распорядилась:
- На станцию. Кислород закончился… Да, и около ларька останови, сигареты куплю.
Сотовый телефон, моделью которого гордились братки в начале девяностых, замигал зелеными лампочками. Так же, как и неработающая рация, он являлся обязательным для ношения врачами. Обе черные коробки весили с полкило, и не раз вываливались на асфальт, от чего подавать звуки перестали вовсе.
Вытянув антенну, я поднесла аппарат к уху.
- Вы освободились, Евгения Георгиевна?
- Да, но надо пополнится.
- У меня вызов есть по пути на станцию.
- У меня кончился кислород и преднизолон.
- Ну, как хотите, все равно вам достанется, у меня тут никого нет.
- Ладно, диктуйте.
Оставалось надеяться, что через полчаса я окажусь около микроволновки, в которую можно засунуть пирожки.
Квартира с порога поражала блеском, плохо сочетающимся с надписями на ободранной краске лестничной клетки. Родительница захлопотала, доставая бахилы.
- Спина болит, наденьте, пожалуйста, - последний раз в жизни произнесла я сакраментальную фразу.
- Да что вы, доктор! – женщина взмахнула руками, отчего синие пакетики потешно зашелестели, и кинулась в комнату.
Через секунду там раздался звук двигаемой мебели, и почти сразу же за этим – крик:
- Помогите, девушка, я застряла!
- Так я же без бахил!
- Ничего, ничего, я потом уберу! Ой-ой!
Приблизившись к источнику звука, стало понятно, что сейчас спина у меня заболит по-настоящему. Шикарное мягкое кресло на дубовых ножках застряло в проеме двери, прижав тело мамки к косяку, а ее ногу к полу. Любое движение усиливало страдания хозяйки, попавшей в ловушку роскоши. В пору было третий раз вызывать помощь, теперь уже заодно с МЧС, но вспомнив тонированные стекла очков, желание пропало.
Наклонившись, я резко дернула кресло вверх, и оно пролетело обратно в комнату, освободив пленницу, оставив на память только царапину на голени. Та похромала в его сторону и попыталась поставить.
- Зачем вы кресло двигать вздумали? - теперь уже неподдельно держась за поясницу, поинтересовалась я.
- Так у вас же спина… вот я и решила… чтобы сидеть удобнее.
- Дайте табуретку, что ли, - скривилась от боли я, нагибаясь за чемоданом.
Обычной табуретки в доме не оказалось, и надевать бахилы пришлось, водрузившись на компьютерное кресло с колесиками.
Поверхность ламината немедленно превратилась в подобие катка из-за скользящего между ним и подошвой полиэтилена.
- Так что же такого срочного случилось у вас? – осторожно, чтобы не упасть, я встала с предательски отъезжающего из-под седалища стула.
- Рвота, доктор, уже три раза.
Девятимесячное дите сосредоточенно играло пирамидкой, яркие кольца были раскиданы по всему манежу. Увидев незнакомую тетю, ребенок заулыбался и потянул ручки.
- Нет, уж, малыш, к маме, к маме. Чем же она тебя накормила?
- Как всегда, доктор, ничего нового. Сосиски и каша.
- Что-что с кашей???
- Сосиски. Хорошие, дорогие.
- Мама, вы что, издеваетесь? Какие сосиски?
- Молочные, конечно, не копченые же ему давать.
Мальчик оказался терпеливым, интоксикация, так быстро развивающаяся в подобных случаях, не наблюдалась. Пригрозив маме ранней инвалидностью ребенка, если не перестанет кормить его сомнительными изысками, я рассказала, что делать и когда собираться в больницу, если что. Затем, заполнив карточку, поковыляла к выходу. Когда ненавистные бахилы были отброшены в угол, мать протянула две мятых десятирублевых купюры. Еще не до конца разогнувшись, я взяла их двумя пальцами и аккуратно положила на полированную поверхность трельяжа, упершись ладонями в колени, выпрямилась и спросила спокойно:
- Вы, мамочка, сейчас меня или ребенка своего так оценили?... Или, может быть, нас вместе?
Засов с внутренней стороны двери оказался простеньким, и когда лифт распахнул свою пасть, приглашая нырнуть внутрь, в спину мне полетело:
- А вам что, миллионы нужны?
- Господь с вами, - подчеркнуто вежливо съерничала я, - медицина у нас бесплатная. Всего доброго.
- Что-то ты Егоровна, хромаешь, не побили тебя, часом? – заметил Бочкарев, наблюдая, как я забираюсь в кабину.
- Да вот, как-то решила, что не одному тебе покалеченным быть… А будешь стебаться, я тебе для симметрии вторую ногу пну.
- Куда едем?
- К ларьку, потом пополняться. У тебя, вон, и кофе остыл.
- Тут, пока ты на вызове была, телефон мигал, я его в бардачок засунул.
- Это правильно. А то от этих вспышек у нас эпилепсия начнется.
В курилке между этажами я наткнулась на Алешу и Свету Гору. Молодые врачи сосредоточенно крутили кубики рубика. Столбики пепла на обеих сигаретах грозили вот-вот осыпаться на пол.
Сурков ради дамы сделал перерыв в тренировках по злословию. Вместо того, чтобы угощать коллегу мороженным, например, он состязался с ней на поприще скорости и интеллекта. Гора, кажется, не имела ничего против подобного рода ухаживаний, часто побеждая кавалера, что только разжигало интерес последнего. Странная фамилия Светы немедленно слилась с именем, и теперь она сама отзывалась только на Святогор. Ей шло это прозвище. В свои тридцать с небольшим, растя двух детей и подрабатывая в поликлинике после дежурств, она обожала авантюры и приключения всякого рода, и те отвечали ей взаимностью. Прыжки с парашютом, катания на роликах, ватрушках и мотоциклах, стрельба из лука, многочисленные романы, лозоплетение, все было освоено, проверено и заброшено. Не мудрено, что кубик летал в ее руках, унизанных серебряными кольцами. Алеша отставал.
Узкая лестница не давала возможности обойти парочку.
- Бездельничаем, значит…
Ребята повернули ко мне головы, от чего пепел обеих сигарет полетел на пол.
- Ничья! – отсудил Сурков.
- Не честно, у меня почти собран! – воскликнула Света.
- По уговору – пока пепел не упадет!
- Дурацкий у тебя уговор, вот, посмотри, последний ряд, один поворот!
- Почти не считается.
- Ладно вам, - встряла я, а почему все в курилке? Мне Алла сказала, что никого нет на станции.
- А меня и нет, - Алеша счастливо улыбнулся, - усатый колесо пробил, и что-то еще в машине сломалось, поехал чинить, а с его скоростью и тутошними пробками, считайте, что еще пару часов отдохну.
Вверху грохнула дверь. Анзор спускался, держа в руке по чемодану, кислород несла Нина, приставленная теперь к Горе.
- Можно не спрашивать, какие мы по счету, - поприветствовала я их.
- Да, Алла нам сегодня даст… - Света поставила свой собранный кубик на стол рядом с пепельницей и взяла один из чемоданов у водителя, - всем пока, встретимся утром.
Алла Рамзанова с легкой руки все того же Алеши намертво срослась с кличкой Инопланетянка. Возраст ее, как и национальность было трудно определить. Невысокая, хрупкого телосложения женщина востока с вечно испуганными карими глазами и тихим робким голоском, она будто притягивала вызовы со всего города. Последний раз, например, продрав глаза уже в кабине, чтобы прочесть адрес, я в четыре утра поняла, что ехать нам надо на другой конец города. Только данная в начале карьеры страшная клятва никогда не обижать диспетчеров, спасла тогда инопланетянку от рукоприкладства.
Взгляд ее, всегда виноватый, и теперь только что не слезился. Под лампой лежало штук пять ФиБов.
Я отдала три заполненных истории. За прошедшие шесть часов другие врачи сделали по шесть вызовов и по паре госпитализаций. Выяснять отношения сил не было.
Пополнив лекарствами сумку и поменяв баллон кислорода на полный, я уселась трапезничать. Алеша благоразумно отправился спать, и составить компанию могла только инопланетянка, но телефон пиликал полонезом Огинского не переставая. Навязчивая идея приобрести беруши в очередной раз прокралась в голову.
После уничтожения последнего пирожка организм бодро потребовал никотина, диспетчер выезда, а водитель – еще пяти минут на личные надобности.
Захватив чемодан и три вызова, я спустилась в курилку и бегло осмотрела жалобы и адреса. Ничего серьезного на сей раз не наблюдалось. Почти собранный кубик Рубика, оставленный Светой призывал к мелким пакостям. Аккуратно вынуть два угловых элемента, поменять их местами и запутать конструкцию заняло ровно минуту, и когда Бочкарев с кислородом и неизменным термосом нарисовался на верхней площадке, моя сигарета была почти докурена.
- После того, что с нами делает Аллочка, уже никакой другой женщины не хочется, - печально сострил Сергей.
- Можно подумать, что ее хочется, - подколола я, - не кисни, интимных услуг не предлагаю, но до утра мы будем неразлучны.
- Жаль…
- Что услуг не предлагаю, или что неразлучны.
- Что только до утра.
- Ты Рамзановой об этом не говори, а то она распереживается, что у тебя силы остались и мы обречены на смерть от перегрузки. Ты вот веришь в жизнь после смерти?
- Может, хоть там, - вздохнул шофер, открывая дверь машины и забрасывая кислород в салон, - может, хоть там поживем.