* * *
Осенью, осенью – золото с просинью.
С проседью лёгкий первый мороз.
Нежные письма на листьях разосланы.
Ветер собрал их, собрал и унёс.
Время сердечное, тёплое, летнее
С лицами старых друзей – пронеслось.
И хорошо, что родное, заветное
В юности, в юности – не сбылось.
Сладкая горечь прозрения позднего.
Тихая грусть простодушных берёз.
Ах, ты не прячь под косынкою простенькой
ёлочный дождь серебристых волос.
Сколько теряли, взлетали и падали.
Где ж мы теперь – поймём лишь потом.
Ну а все люди – прекрасные ангелы,
только и сами не знают о том.
* * *
Я улыбкой осушу
на щеках росинки.
Отогрею, подышу
на каждую сединку.
Расцелую, обниму.
И её морщинки
сразу все с лица сниму
словно паутинки.
Вот и «патефон» лесной –
на пеньке пластинка.
Ветку наклоню иглой –
будем слушать Глинку.
Глюки яркие в глазах –
вот сидит Иринка
на опушке в Снегирях,
и во рту травинка.
* * *
Любовь, как у Данте и у Петрарки,
всю жизнь согревает…
такую любовь не заслужишь,
а Бог посылает!
И кто о такой беспредельной любви
не мечтает?
Она же – сама по себе, кого хочет,
того выбирает.
Как долго я шёл не своими путями,
а вот и светает.
Друзья разошлись,
и забытый костёр догорает.
Но мёрзлую землю весной
половодье любви заливает.
Как яблоко зимнего сорта,
хоть сорвано, дозревает,
любовь моя поздняя, не скороспелая,
с возрастом лишь расцветает.
Вся жизнь без неё,
а любовь все горит – не сгорает.
Слеза заблестит и растает.
Бывает, бывает…
* * *
Перед сном отступают, бледнеют
дневные земные заботы.
Знаю – снова увижу
ушедших родных,
улетевших давно в неземные высоты.
Через многие годы
смотрю я на них молчаливо.
Я их вижу как будто бы все они живы.
Мама что-то кроит на столе
и строчит на машинке,
и нитка не рвётся.
.
Старший брат – из больницы в больницу,
а с книгами не расстаётся.
.
Вот отец размечтался
в родную деревню вернуться,
словно в детство в Бурдилку,
в любимый бочаг, окунуться.
У него перед мысленным взором
лишь ряд мелединских домов…
а, взглянув в телевизор, уходит:
- Опять про любоф!
…
Олю вижу всегда на Оке,
на Москва-реке, у зелёного клёна…
в электричке, и в лодке,
и в Суздале отдалённо.
А начнёт говорить – говорит
и мешает безбожно…
Под образами представить её невозможно.
…
Оля дарит мне книгу и пишет
(чтоб я догадаться сумел)
после слова "Моей"
лишь начальные буквы "ПП" и "ЕэЛ".
- Моей первой, последней, единственной…
- Ну…- Назови!
И в глаза мне смеётся.
- Любви ?
…
Тень огромной корявой берёзы
у ветхого сельского храма.
На скамейке старушка
сидит-улыбается – мама.
- Благодать-то какая,
уж церква-то больно красива,
только, кажется, крест колокольни
стоит вроде криво.
…
Мама молится дома
и в церковь уходит
седая, худая,
а обратно, вся сгорбившись,
еле шагает – шатает,
но лицо её детским
божественным светом сияет.
…
На террасе за чайным столом,
не спеша, мы ведём разговоры,
и цветут георгины
и золотые шары у забора.
Все мы вместе за чайным столом
на открытой террасе,
никуда не спешим,
и теперь уже вечность в запасе.
Вдалеке на холме зажигает кресты золотые
белоснежная церковь
под радугой-аркой,
И восходит над лесом луна,
и звезда разгорается ярко.
* * *
Всюду войны и стрельба.
Мир наш сдвинут встрясками.
Лучше нету, чем когда в нас стреляют глазками.
Школьный класс, идёт урок (как всегда с подсказками) -
перестрелка, перестрелка, перестрелка глазками.
И на выставке, в музее, не любуясь красками,
посетители ведут
перестрелку глазками.
Хоть застолье, хоть концерт
с песнями и плясками,
хоть собрание – идёт перестрелка глазками.
Срок придёт и будет ночь с неземными ласками…
Перестрелка, перестрелка, перестрелка глазками.
* * *
У меня такая доля –
три цветка, желанных цвета.
Синий – Ира. Жёлтый – Оля.
Белый, всё вобравший, - Света.
В синей дымке – это Ира,
бестелесна, как дымок,
словно знак другого мира.
Ира – синий василёк.
А в пушистом ореоле,
в зрелой радостной поре
золотое солнце – Оля,
одуванчик в серебре.
И подобие букета –
белый цвет. Известно – он
все цвета вобрал, а Света –
бело-розовый пион.
* * *
Сильный ветер срывает с берёзы плакучие ветки.
Голубиное слово "люблю"
так и рвётся и бьётся, как в клетке.
- Я хочу вам сказать…
- Ну, так что же? Скажите. Скажите.
- Впрочем, нет, ничего-ничего, извините!
Ах, какая любовь осияла мои одинокие зимы!
Губы сжать и молчать невозможно, невыносимо.
В сенокосную пору так жарко, такая запарка,
и от трактора пахнет сгоревшей соляркой.
Наши встречи, такие короткие, редки.
Голубиное слово моё так и рвётся
и бьётся, как в клетке.
Снится – вот мы лежим на стогу,
на лугу, на речном берегу,
смотрим вместе, как падают звезды
с шипеньем в реку.
Нам идти по пути, хорошо знаю эту тропинку.
есть там ёлка с берёзой как будто в обнимку.
А попутчица, словно из церкви –
в нарядной косынке.
- Я давно собирался сказать…
_ Говорите, ну что ж вы молчите?
- Впрочем, нет, ничего…
и опять:
- Ничего, ничего…Извините.
Серебристая дымка осенняя
стелется, тянется в поле.
- Что хотели сказать?
Позабыли вы что ли?
Голубиное слово держу я,
как птицу в неволе.
Что хочу сказать
Тихо-тихо, нежно-нежно,
чисто-чисто, снежно-снежно,
долго-долго, сладко-сладко,
жарко-жарко, гладко-гладко,
очень-очень, столько-столько,
грустно -грустно, горько -горько.
* * *
- Тик-так, – часы: - тик-так!
Да только в жизни что-то всё не так,
да только жизнь вся наперекосяк.
А часы: - Тик-так. Так! Так!
Греюсь я на теплом брёвнышке,
на осеннем скудном солнышке,
Потемнел, нахмурился мой пруд,
листики-кораблики плывут.
А где-то далеко, далеко, далеко
берега - кисель, река - молоко.
Там одна знакомая живёт –
на губах, в словах только сахар и мёд.
Там такие ночи светлые –
можно говорить слова заветные.
там такие ночи лунные,
там всегда быть можно юною.
Там, там… всегда лишь там,
а здесь весь мёд течёт лишь по усам,
а здесь все делишь с горем пополам.
а счастье, как всегда, лишь там, там, там…
Небо плотно скрыто тучами,
нет ни светлячка, и темень тьмучая.
и куда ни глянешь – полный мрак,
а я светолюбивый человек- чудак.
- Тик-так, - часы, - тик-так!
Да только в жизни что-то все не так,
да только жизнь вся наперекосяк.
А часы: - Тик-так. Так! Так! Так!..
- То, что Бог даёт, то и надо принять,
жить и не тужить, о другом не мечтать.
Может быть тогда всё пойдёт на лад…
- Но мечтать не вредно?
- Не вредно, - говорят.
Где-то далеко, далеко, далеко
берега – кисель, река-молоко.
Там одна знакомая живёт –
на губах, в словах только сахар и мёд.
В экспедиции
Пора-не пора я ушёл со двора
с семейными фото на фоне ковра.
В армейское время вставал по тревоге,
Теперь - добровольно - в дороге, в дороге.
Кто счастье не ведал, тот горя не знал.
Как много я ласковых слов не сказал.
И мне в Рождество прошептала звезда:
- Прости, но не скажешь уже никогда.
В дороге вкусил бесприютность сполна.
Почудилось, как отругала жена
за грязную куртку, за грязные ноги...
А я все в дороге, в дороге, в дороге.
Хочу, провинившись, смиренно смолчать.
Жена отругает, а я - обнимать !
Ругала б за чёрствость, небритые щёки…
Но я все в дороге, в дороге, в дороге.
Пускай хоть и поздно приду я, не в срок,
лишь только б услышать, взойдя на порог:
- Входи же ! Ну что же ты встал на пороге ?
А я все в дороге, в дороге, в дороге.
За рядом берёзок, за рощей осин
повсюду разлилась весенняя синь
Моей половинке-кровинке не спится,
а я все никак не могу возвратиться.
Я б мог повиниться, смиренно смолчать.
Меня отругают, а я - обнимать!
Ругали б за чёрствость, небритые щёки,
а я всё в дороге, в дороге, в дороге...
Чтоб чудо случилось, нельзя мне молиться,
ведь два уже было. А три не случится.
И мне прошептала речная вода,
Что чуда не будет уже никогда.
Кто счастья не ведал, тот горя не знал.
Как много я ласковых слов не сказал.
И мне в Рождество прошептала звезда,
что счастья не будет уже никогда.
Зарницы.
Кто ж не любит смотреть на красивых?
Как взлетают стрекозы ресниц?
Как из взглядов искрящихся, синих,
Блещут всполохи дальних зарниц?
Листья тихо шуршат под ногами
На пустынной тропинке лесной. ...
Как мы были беспечны с друзьями
в глупой молодости продувной!
Что с того, что лежат на тропинке
ярко красные кисти рябин?
Нет в мерцаниях из-под косынки
Голубых голубиных глубин.
Окна мне занавесят метели,
не придёт дорогой человек.
На доске опустевших качелей
Тает первый нетронутый снег.
* * *
В прошедшем немало ярчайших страниц…
Остались лишь всполохи дальних зарниц,
От русской породы - неясная тень,
Мёртвые срубы пустых деревень.
А то, чем пока что ещё дорожим -
Звезда над просёлком, над избами дым,
Ночной перелёт улетающих птиц
И тихие всполохи дальних зарниц.
* * *
В душистом дурмане медового клевера
спокойны и сдержанны женщины Севера.
Мелькнёт красота, не успеешь нарадоваться.
А есть ведь весёлая радость оглядываться.
И я вспоминаю кувшинки и белые донники,
как смотрят доверчиво синие глазки вероники.
В церковной ограде стоит восьмерик -
невысокая звонница,
И каждый прохожий не просто пройдёт,
а поклонится.
Все сосны и ели в лесу приодеты с иголочки.
А в поле, как пули, свистят и свистят перепёлочки
про встречи, про яблочко с ветки румяное,
про что-то ещё, и ещё несказанное,
ещё про походку как будто порхающей ласточки...
Примета есть глупая - не иметь фотокарточки.
Патрон был уж дослан,
патрон был в патроннике,
да вспомнились синие глазки вероники.
***
Как пишут в романах
в старинном затасканном стиле
"Прошло… (многоточие) лет",
многоточие снова.
А что эти грустные годы вместили –
ни слова.
Но сказано больше, чем словом.
Прошло… (многоточие) лет,
а любовь не стареет.
Прошло… (многоточие) лет,
а душа молодеет.
Прошло… (многоточие) лет,
а боль не стихает.
Прошло многоточие лет…
Многоточие лет быльём зарастает.