- Ну да, - пыхнул дымом Вергилий.
- Кстати, всё хотел тебя спросить: где у вас остальные входы в вашу контору? – как-то вяло поинтересовался Серёга. Самосад авторитетного покойника, выращенный на ирреальном огороде, действовал на бедного музыканта с непостоянным одуряющим эффектом: то его полностью расслабляло, то он испытывал моменты крайнего возбуждения.
- Да везде! – воскликнул Вергилий. – Что, думаешь, одни вы молодцы? Да во всём мире людишки – дрянь. Только и забот у них, чтобы деньжат побольше срубить. А каким способом – не их печаль.
- Ну, не скажи, – также вяло возразил Серёга. – Я знаю, за рубежом люди свои деньги честно зарабатывают.
- Деньги – сами по себе исключительная мерзость, - лаконично молвил Вергилий, - поэтому их никак нельзя зарабатывать честно. Честно можно снискать только хлеб насущный.
- От одного хлеба можно и помереть всухомятку, - пробормотал в сторону Серега и, решив замять эту тему, в которой, по его искреннему убеждению, давно давший дуба старичок ни черта не смыслил, вернулся к теме второстепенных входов в известное заведение. – Неужели везде? – спросил он. – И даже в Австралии?
Почему он спросил про Австралию, Серёга не знал.
- А чем Австралия лучше других? – пожал плечами Вергилий.
- И в Париже? – не отставал Серёга, почувствовавший, что приступ вялости сменяется очередным приступом возбуждения.
- И в Париже, - ответил Вергилий и мечтательно зажмурился. – Да, там места много чище ваших…
- Где, в Австралии? – переспросил Серёга.
- … Многие наши демоны с бесами, когда здесь всё приватизировали и разорили, к Парижу подались, - не обращая внимания на вопрос собеседника, продолжил Вергилий. - Там и вход оборудован по последнему слову техники, и покойник через него идёт образцовый. В общем, и места хороши и транзитная клиентура – не чета здешним…
- А зачем им было тут всё разорять? – возбуждённо спросил Серёга.
- А мы, кажется, уже говорили на эту тему? – вопросом на вопрос ответил Вергилий. – И я, кажется, уже говорил, что разорить предприятие намного легче, чем содержать его в рабочем состоянии?
- Да, но рабочее состояние – залог стабильной прибыли, - в припадке кульминационного возбуждения выдал Серёга умную экономическую фразу.
- А кому она нужна, стабильная прибыль в процессе постоянного труда, когда можно получить единовременную без всякого напряжения усилий и дать тягу в места более комфортные, чем здешнее постпространство?
- Да, но… - забуксовал Серега.
- Да, правильней было бы не разорять предприятия, но ты забыл, кто оказался во главе них, когда пришла пора их приватизировать?
- Кто? – снова впал в депрессию бедный музыкант.
- Да всякая нечисть, - веско ответил старый хрыч.
- Это ты кого нечистью называешь? – слегка оживился Серёга. – Своё прямое непосредственное начальство?
- А как мне их называть? – ухмыльнулся Вергилий. – Они сами так друг друга называют. И этим званием очень даже гордятся. В последнее время особенно. Потому что, глядя на вас, достигли, по их нечистому мнению, наиотвратнейшего совершенства. Но при всём притом, имея главный вход с вашей наиболее богомерзкой территории, норовят податься туда, где и работы меньше, и, по нашим понятиям, служить не так престижно. Да и доходов никаких, потому что периферия, пятое-десятое, образцовый покойник и прочая цивилизация, умело скрывающая свои пороки и истинные намерения…
- Скрупулёзно подмечено, - пробормотал Серёга и снова уставился вперёд, во тьму царящего беспросветного беспредела с непонятной иллюзией света то ли извне, то ли внутри. Местный деятель продолжал неторопливо трусить вниз, а Серёга продолжал удивляться, поскольку, судя по лязгу металла о металл, переходящий в душераздирающий визг, и беспрестанной череде искр, походящих на светящиеся веретена возле колёс, скорость вагонетки достигла поистине ирреальных величин. А хмырь, отперший им с Вергилием очередные врата в очередной постпротранственный переход, трусил с такой вальяжной медлительностью, словно он уже сбегал в пивную за углом своего дома, хорошенько освежился под просроченные кальмары, и теперь возвращался в свой клоповник, где его ожидали дурацкий ящик с вечным праздником на главных каналах и вечно недовольная супруга. Он шёл себе и шёл, а вагонетка продолжала, по некоторым характерным признакам, ускоряться, Серёга уже ни о чём не спрашивал Вергилия, а старик молча пригорюнился сзади бедного музыканта. И хоть бы словом обмолвился, когда перед бедным музыкантом вдруг из непроходимой черноты кажущейся бесконечности нарисовалась стена в крупный кладочный камень с металлическими воротами в них.
- Во, блин! – ахнул Серёга, успев разглядеть, что ворота стоят прямо на рельсах, а местный деятель, до того неторопливо спускающийся по служебной лестнице, неожиданно резво юркнул в приоткрытую калиточку рядом с «железнодорожными» воротами. Которые, по идее, тоже должны были хотя бы приоткрыть. Но ворота стояли так, словно их насмерть заварили на стыке массивных и выпуклых на вид створок, а вагонетка продолжала нестись вниз по рельсам, убегающим под едва заметный просвет между полотном и низом ворот. Впрочем, время, отпущенное на преодоление того мизерного расстояния, что обозначилось между воротами и вагонеткой в момент «чудесного» появления первых перед лицом расслабленного Серёги, оказалось ещё более мизерным. Поэтому Серёга только и успел сказать вышеприведённую фразу. Он ещё хотел помянуть недобрым словом хмыря, юркнувшего в калиточку и не справившего свою обязанность по встрече дорогих гостей полностью, а затем сказать пару ласковых Вергилию, но…
- Во, блин! – ахнул Серёга и зажмурил глаза, потому что в момент завершения восклицания вагонетка со всей скоростью вляпалась в ворота, раздался характерный грохот, затем визг разогнавшихся колёс вагонетки трансформировался в иную тональность, «отвечающую» за визг тормозов, и Серёга открыл глаза. И не увидел даже намёка на столкновение металлической вагонетки с двумя седоками с массивными воротами из какого-то «выпуклого» железа. Короче говоря, седоки себя чувствовали, как ни в чём не бывало, вагонетка отдыхала в специальном тупичке, а ворота сзади неё были настежь распахнуты. А вот местный деятель, отвечавший за приём дорогих гостей, бесследно испарился.
«Я бы мог уже привыкнуть ко всякой подобной чертовщине, - недовольно подумал Серёга, вылезая из вагонетки и оглядываясь на мирно задраиваемые с помощью невидимой гидравлики створки ворот, - и не паниковать всякий новый раз…»
- Вот именно, - вслух буркнул Вергилий, вылезая вместе с Серёгой. Он встал на полотно перед тупичком, встряхнулся, как старая курица, которую замучили блохи, и вопросительно глянул на спутника.
- Что? – не понял Серёга и пощупал гитару: цела ли?
- Что? – спросил его Вергилий.
- Что-что? – слегка разозлился Серёга. – Кто здесь проводник?
- А-а, - неопределённо протянул Вергилий и нерешительно оглянулся по сторонам.
- Ты, чё, старый, издеваешься? – ещё больше разозлился Серёга. – Не знаешь, куда идти?
Он тоже повертел головой по сторонам и с удовлетворением отметил, что здесь, в отличие от предыдущих мест, заметно веселее. То есть, здесь также отсутствовали игривые пейзажи, но отсутствие хотя бы видимой ограниченности пространства, небрежно замаскированной какой-нибудь дешёвой иллюзией, уже радовало глаз. Впрочем, на этом радость кончалась, поскольку кругом, сколько хватало глаз, громоздилась такая унылая производственная архитектура, что хотелось или застрелиться, или начать петь какую-нибудь зажигательную песню времён красных субботников.
- Сейчас разберёмся, - также неуверенно возразил Вергилий на вопрос спутника.
- Я не въеду, - продолжал бузить Серега. – Ты что, здесь первый раз?
- Да нет, - пожал плечами старик, - только четвёртый уровень так изменился, что…
- Что?
- Ну, в общем, пошли к главному корпусу…
- Я не понимаю, - разорялся Серега, следуя за провожатым, - как тут что-то могло измениться?
Он имел в виду мрачную грандиозность фабрично-заводской архитектуры, изменить которую стоило бы не только дорогого, но и очень долгого.
- Ещё как изменилось, - убеждённо возразил Вергилий и выбрал направление к ближнему неказистому зданию, - тут раньше вообще почти ничего не было, кроме этого корпуса…
Старик махнул рукой на покосившийся закопчённый сарай без окон и дверей. Впрочем, когда путники обогнули сарай, одна дверь таки нашлась.
- Корпуса? – запоздало переспросил Серёга. – Главного? Вот этого?
- Ну, да, это было единственное наземное сооружение на четвёртом производственном уровне, оно же было главным корпусом и конторой. А сейчас – чёрт его знает…
- Чёрт его знает! – в сердцах воскликнул Серёга и замер от нового удивления. Как только они подошли к единственной двери бывшей (а может, и настоящей) конторы, его взгляду вдруг открылись новые подробности промышленного ландшафта. Между угрюмыми закопчёнными, но вполне современными сооружениями и терминалами обозначилась такая активность, что у Серёги даже в глазах зарябило. Вместе с тем он, наконец, понял, на что похожи эти огромные чёрные кучи, по которым и над которыми шныряли знакомые вагонетки. Эти, правда, бегали не только по рельсам, но и перемещались в разных направлениях на подвесной тяге с помощью тросов.
- Ну, да, раньше здесь добывали коксующий мазут, - объяснил Вергилий, перехватив взгляд спутника, направленный на ближайший террикон. – Но раньше…
- Какой на хрен коксующий мазут? – удивился Серёга. – Кокс с мазутом делают из угля и нефти…
- Всё верно, - перебил его Вергилий, - на этом горно-принудительном комбинате…
Он толкнул дверь якобы главного корпуса.
- … Из коксующегося мазута делали, то есть, нивелировали всевозможные молочнокислые ангидриды…
- Сам ты ангидрид! – в сердцах сказал Серёга и вошёл следом за стариком в дверь.
- … Но раньше ангидриды нивелировали прямо на полигоне, - продолжил старик, - а теперь… Это всё лысый, его работа…
- Какой лысый? – спросил Серёга и треснулся в кромешной тьме о какую-то деревяшку.
- Вам кого, товарищи? – послышался чей-то полуответственный голос где-то в недрах сарая.
- Есть тут кто живой? – повысил голос Серёга.
- Трудно сказать, товарищ, - ответствовал тот же голос.
- Так, нам прямо, - слегка оживился Вергилий и ускорил шаг. Серёга вцепился в рукав прозорливого старца и потопал за ним. Они шли, судя по всему, по какому-то коридору, который начинался от единственных дверей сарая. Затем коридор упирался в другую дверь, отделяющую конторский аппендикс от остального здания, и в этом месте начиналась довольно крутая, с короткими ветхими маршами, лестница. Вергилий, проигнорировав промежуточную дверь, уверенно попёр вверх, увлекая за собой Серегу.
- Что, вспомнил? – спросил бедный музыкант, разгоняя простыми словами какую-то смутную тоску.
- Да нет, я думал, они переехали, а они тут, - невразумительно возразил Вергилий. – Я его по голосу узнал…
- Кого?
- Да этого, который товарищ. Только я не припомню, чтобы он так раньше к кому-то обращался. Нет, это всё лысый…
- Какой лысый?!
- Товарищи-товарищи, осторожно, там одна ступенька проваливается! – снова подал голос его невидимый полуответственный обладатель.
- Точно! – крякнул Серёга, проваливаясь по колено.
- Под ноги смотреть надо, - брюзгливо заметил Вергилий.
- Так не видно ж ни хрена! – возмутился Серёга, достал одну ногу из провала, нащупал ею целую ступеньку, шагнул вверх и тотчас провалился снова.
- Что ты там конопатишься? – дёрнул его за руку Вергилий.
- Эй ты, товарищ! – заорал Серёга. – Так сколько здесь ступенек проваливается?
- Одна, честное революционное! – бодро ответил невидимый.
- Три, четыре, - стал считать Серёга, проваливаясь снова и снова.
- Эдак мы будем ползти вверх до самого морковкина заговенья, - сварливо сказал Вергилий.
- Небось доползём, - прокряхтел Серёга и, наконец, очутился на верхней площадке.
- Сюда, пожалуйста, - окликнул спутников невидимый и куда-то пошаркал. Вергилий с Серегой двинулись следом за конторским и вскоре очутились в совершенно никчёмной каморке, мало напоминающей кабинет служащего любого предприятия.
- А где остальные? – поинтересовался Вергилий, плюхаясь на колченогий табурет. Вся мебель в каморке, похожей на чулан, состояла из этого табурета и такого же колченого стола. Освещал каморку единственный свечной огарок.
- На субботнике, - ответил конторский служащий, полез в стол за каким-то талмудом, но затем спохватился, замер в полусогнутом положении, поднял голову над столом и добавил: - Товарищ!
- Ну, вот что, товарищ, - недовольным голосом возразил Вергилий, - покажи нам, где расписаться, и мы пошли. И дай мне какой-нибудь портфель, чтобы эту папку туда сунуть…
Вергилий показал конторскому свою папку.
- …Кстати, чего это у вас тут всего понастроили, а контора на старом месте? Да и света как не было, так нету?
«И почему сегодня субботник?» - хотел влезть со своим вопросом Серёга, но вовремя передумал, потому что кто их, чертей, разберёт: когда у них суббота и соблюдают ли они нормальный календарь?
- В первую очередь государственный план с производством, а потом всё остальное… товарищ, - объяснил Вергилию конторский, выдал ему старорежимный портфель и принялся шуршать огромными листами поместительного талмуда, изъятого из стола. – И потом, как можно уповать на энтузиазм трудящихся масс, если у них под носом разводить бюрократию, да ещё поощрять её всякими благами?
«Надо поощрять трудящихся равноценными благами, чтобы они не завидовали бюрократам, - подумал Серёга, - потому что на голом энтузиазме далеко не уедешь…»
- Надо же, как вы тут раскрутились, не чета прочим, которых мы видели, - заметил Вергилий.
- Наше производство в новых рыночных условиях оказалось ещё более востребованным, чем раньше… товарищ, - словоохотливо возразил конторский, продолжая слюнявить бумагу в поисках нужной страницы.
- Ну да, молочнокислые ангидриды всегда были нужны, - пробормотал Вергилий. – Одного я не пойму: на дворе новые рыночные отношения, а ты приличных людей товарищами обзываешь?
- А знаешь, кто у нас теперь управляющий? – понизил голос конторский, находя нужную страницу.
- Неужели лысый? – тоже понизил голос Вергилий, хотя до этого момента несколько раз довольно громко поминал лысого всуе. Судя же по разговору между конторским и Вергилием, они хорошо друг друга знали. Во всяком случае, конторский даже не стал спрашивать, по какому делу здесь Вергилий и его спутник.
- Он, паскуда! А ведь каким принципиальным прикидывался! Прикидывался, прикидывался, соглашался на самую грязную работу и – на тебе! Целый управляющий!
- Так это всё его работа? – повёл рукой по сторонам Вергилий, имея в виду фабрично-заводскую архитектуру за стенами сарая.
- Его, - подтвердил конторский.
- Расписывайся, - предложил Серёге Вергилий и, когда бедный музыкант махнул свою закорючку напротив знакомой фамилии с галочкой возле неё, авторитетный римлянин поставил свою подпись и задал очередной вопрос на тех полутонах, которые предложил конторский: - Вроде бы не его это дело, заводы с фабриками строить? Сколько я помню, при жизни он только языком был мастер? Что случилось-то?
- А черт его знает? – горестно всплеснул руками конторский. – Может, это он в новых условиях так перековался? И теперь всю свою разрушительную энергию направляет на благо ирреального капитализма?
- Да, энергии у лысого – не занимать стать, - пробормотал Вергилий. – Однако и хозяин ваш хорош: нашёл доброго помощника, а не прощелыгу.
- Хозяину-то хорошо с таким помощником, а вот нам… - плаксиво возразил конторский, но затем чего-то испугался и сказал громко показательно бодрым тоном: - Ну, вот, товарищи, сами видите, все канцелярские процедуры сведены к минимуму. Поэтому вы, товарищи, можете идти знакомится с нашим производством … На котором, товарищи, кто не работает, тот не ест… Ура, товарищи!
- Засохни, - тоже повысил голос Вергилий, но вложил в него не революционно-производственный пафос, а брезгливость. Сам он, наверно, устыдился своего временного малодушия, когда минуту назад секретничал с конторским. – Пошли, - предложил авторитетный старик Серёге, и они погнали на выход. Серёга, памятуя коварную лестницу, шёл по самому её краю, но всё равно несколько раз провалился в новом месте. Вергилий шёл сзади и недружелюбно пихал бедного музыканта.
«Чего он?» - мысленно возмущался Серёга.
«Чего-чего? Пошевеливайся!» - мысленно огрызнулся старый хрыч.
«Да иду я, иду! Чтоб тебя…»
Провалившись на злополучной лестнице ещё раз пять, и столько же споткнувшись в тёмном коридоре, Серёга наконец-то добрался до выхода. Он с воодушевлением отворил дверь, выскочил из чёртового сарая наружу, но легче ему не стало. Да ещё этот Вергилий.
«Ну, чё тормозишь? Пошли, что ли?» - подал он мысленный сигнал горе-музыканту.
«А как ты сам сначала по сторонам таращился?» - возразил Серёга.
«Я таращился по делу, а ты тормозишь от меланхолии», - легко выкрутился старик и махнул в сторону самого огромного корпуса, на крыше которого торчал огромных размеров красный флаг с серпом и молотом на его полотне кверху ногами. Эти серп и молот были видны хорошо потому, что флаг упруго реял на искусственном ветру. Впрочем, о его состоянии - реял ли он, или просто его сделали из красной фанеры – судить было трудно. Одно казалось очевидным: если на крыше самого большого корпуса торчал флаг всамделишный, то упруго его реять заставлял ветер искусственного происхождения, поскольку ветра натурального нигде в округе не наблюдалось. Если же флаг изготовили из фанеры, то вопрос о том, почему он так упруго реет, отпадал механически. Впрочем, кое-какие приспособления рядом с флагом имелись. И эти приспособления вполне походили на систему воздуховодов, которые казались совершенно игрушечными рядом с грандиозным флагом. Однако, если судить по ещё большей – на фоне самих приспособлений – мизерности копошащихся на той же крыше трудящихся покойников, размеры данные приспособления также имели внушительные.
«Чего они там делают? – подумал Серега, продолжая разглядывать крышу самого большого на территории четвёртого производственного уровня заводского корпуса. – Прохудилась она, что ли, а они её починяют?»
«Что надо, то и делают… Ходи живей!» - напомнил о себе Вергилий, и Серега слегка ускорился. Они удалились от сарая, такого никчёмного по сравнению с другими зданиями, и вошли в сложный лабиринт своеобразных фабрично-заводских улиц и переулков, образованных поистине исполинскими сооружениями, между которыми громоздились не менее исполинские горы чего-то, напоминающие терриконы. Кругом суетились грешники, но первое время Серёге было не до них. Его снова озаботила очередная визуальная странность, и с самого начала их с Вергилием пути от сарая к самому большому корпусу бедный музыкант только о ней и думал. Хотя, в общем, давно мог привыкнуть ко всяким странностям.
«Эти чёртовы улицы довольно узкие, - прикидывал Серёга, машинально увёртываясь от снующих туда – сюда покойников, иные из которых или толкали вагонетки по проложенным рельсам, или катили простые тележки, - а здания кругом стоят под самое, гм, это. Тогда как я могу видеть крышу чёртова корпуса с чёртовым флагом?»
Серёга вертел головой, задирал её на ходу до предела и ничего не мог понять: в какой бы узкий переулок они с Вергилием не заходили, следуя в заданном направлении по вынужденной «технологической» кривой, отовсюду виднелся корпус, его знаменательная крыша, нечто инженерное, напоминающее систему воздуховодов, и очень много маленьких фигурок наверху. Слишком много даже для того, если бы крыша прохудилась капитально.
«Хотя, какого чёрта? – сообразил Серёга, лучше разглядывая по мере приближения к злополучному корпусу трудящихся на его крыше грешников. – Это они не чердак с кровлей починяют, а…»
- Верно, - вслух буркнул Вергилий, и с неожиданной для его ветхих статей силой огрел наскочившего на него дюжего покойника в бороде и рясе. Покойник вёз тележку с какой-то ерундой, насыпанной в неё горкой, и очень, наверно, спешил. Поэтому, получив плюху от авторитетного старца, только сплюнул и покатился дальше.
« … Разрабатывают макушки терриконов, которые выше крыши и рядом с ней, насыпают продукт разработки в тележки и туда-сюда по крыше возят, - продолжил размышления Серега, имевший представление о терриконах и прочей коксодобывающей отрасли по рассказам земляков из Донбасса и Кривого Рога. – Только на хрена всё это?»
Зачарованный сначала визуальной небылицей в теме несообразностей фабрично-заводской перспективы, Серёга затем сместил своё удивлённое внимание на странную возню усопших работяг, которые своими смехотворными размерами подчёркивали грандиозность венчавшей злополучную крышу символики. По идее правильной перспективы и в силу прочих визуально-пространственных законов бывший учитель украинского пения не мог видеть ни самой крыши интересного здания, ни, тем более, каких-то трудящихся покойников на ней. Но коль увидел, то сильно задумался на тему целесообразности их деятельности. Он-то, почти потомок донецких шахтёров и криворожских коксодобытчиков, наверняка знал, что терриконы – они не для того, чтобы их содержимое грузить в тележки и куда-то везти для последующей работы или ещё каких целей. А всё потому, что терриконы состоят из такого материала, который не годится ни в любую работу, ни в любую переработку. Они, терриконы, сами являются продуктом переработки чего-то из чего-то. А так как далеко отвозить продукт переработки от места производства бывает накладно, то терриконы, как правило, появляются в непосредственной близости от места переработки в виде эдаких закопченных Эльбрусов и пиков Коммунизма. А если верить Вергилию, утверждающему, что раньше здесь был только сарай, где по сей день находится контора, то можно предположить, что раньше работы, не поместившиеся в сарае, производились либо в шахте, либо на открытом воздухе. И, следовательно, непременные терриконы образовались в данной местности гораздо раньше, чем все эти корпуса с терминалами, понастроенными неизвестным деятелем.
«Здесь, наверняка, есть какая-то шахта, а всё остальное – сопутствующее производство технологически зависимого производного продукта, - попёрло Серёгу в пециализированную лирику, - только что из чего производят – непонятно, потому что объяснение Вергилия про коксующийся мазут, из которого потом нивелируют молочнокислый ангидрид – полное фуфло. Значит…»
Серёга не заметил, как его снова, как с ним уже случалось в данной чёртовой ирреальности, чувствительно заклинило. То есть, ему казалось, что он вполне здраво рассуждает на тему некоторой местной парадоксальности, но на самом деле он просто тормозил извилинами о черепную коробку. Или мозгами о мозжечок. Или гипоталамусом о надбровные дуги, но изнутри. И продолжал с самым серьёзным выражением на лице рассматривать возню на крыше самого большого корпуса под сенью огромного флага, то ли всамделишного, то ли фанерного. Если бы бывший учитель украинского пения сейчас посмотрел на своего проводника, саркастически хмыкающего в ответ на мысли спутника, он непременно бы понял, что занимается полной ерундой. Но Серёга не смотрел, а Вергилий ему не мешал. Наверно, он сам увлёкся, и, завидев очередного бегуна с тележкой наперевес, встречал его такой звучной оплеухой, что эта оплеуха была слышна даже на фоне постоянного производственного шума. А Серёга, обратившись всем своим заклиненным вниманием на далёкую крышу, и не замечал, что Вергилий очень неравнодушен к тем бегунам (и несунам, которые шныряли туда-сюда с разным инструментом), которые имели на себе форменные (или растительные) признаки бывших священнослужителей любых конфессий. Для такого бегуна (или несуна), пробегавшего мимо авторитетного старца, не рискуя с ним столкнуться, Вергилий делал «послабление» и шёл к нему, в прямом смысле слова, навстречу, чтобы дать бегуну (несуну) в ухо, глаз или просто по шее. При этом старик совершенно не реагировал на прочих снующих между корпусами и терминалами трудящихся усопленников, чьи внешние данные не изобличали в них бывших попов, пасторов, ксендзов, мулл и даже раввинов. Да, если бы Серёга отнёсся повнимательней к делам, происходящих у него перед носом, он понял бы, что Вергилий почему-то терпеть не может бывших священнослужителей. И, надо отдать старику должное, в своей антипатии он не делал предпочтений ни рангам, ни конфессиям. Поэтому под его руку попадали и христианские церковники, и «взаимоисключающие» христиан служители Аллаха с Магомедом, и «взаимоисключающие» и тех и других слуги кровожадного бога Яхве, которые тусовались, благодаря беспощадным интеграционным процессам, за свои прижизненные прегрешения в одном чёртовом постпространстве.
« …Значит, здешние мудрецы изобрели какую-то хитрую процедуру и с помощью неё умудряются перерабатывать даже то, из чего состоят данные терриконы, – продолжал мучительно соображать Серёга, всё более и более ускоряя свой шаг в сторону самого большого производственного корпуса, уже показавшегося одним углом в последнем проходе между двумя терминалами поменьше. – А может, это вовсе не терриконы? Однако всё равно интересно, зачем они разрывают этот, может быть, не террикон, и куда возят тот хлам, из чего состоит данный, может быть, не террикон? Потому что отсюда всё не видно. В общем, в первую очередь надо будет подняться на крышу и посмотреть…»
- И смотреть нечего, могу так рассказать, - сказал Вергилий, оглядываясь по сторонам и сожалея по поводу отсутствия очередного служителя культа.
- Расскажи! – загорелся Серёга и более внимательно осмотрелся вокруг, в пределах более близкой, нежели крыша самого большого корпуса, видимости. И снова обратил внимание на трудящихся покойников, шныряющих везде, куда не кинь взгляд. И обнаружил, что одни выглядят так, а другие – эдак. Как так и как эдак, Серёга не мог понять, но вскоре заметил главное отличие между теми и этими. А именно: у каждого трудящегося покойника, каковые те и эти трудились с одинаково похвальным усердием, на рукавах имелись повязки. А на них значилось белым по красному либо «ЖМОТ», либо «МОТ».
- Сейчас! – кровожадно возразил Вергилий, сделал шаг в сторону и треснул по затылку пробегающего мимо них очередного бывшего служителя культа. То ли протестанта, то ли католика, а может быть – и баптиста. Бывший служитель прянул от затрещины в сторону, выронил из рук охапку шанцевого инструмента, но затем быстро подхватился и побежал дальше. Убегая, он повернулся так, что Серёга смог определить по надписи на его нарукавной повязке, что это «ЖМОТ».
- Жмот, - вслух пробормотал бедный музыкант и вспомнил смысл этого слова. Однако он не мог «применить» его к данной ирреальной ситуации, поскольку смысл показался ему слишком примитивным для окружающей его то ли действительности, то ли не действительности, поэтому известный ему «жмот» никак не «монтировался» с той надписью на повязке, которые носили здешние донельзя серьёзные трудящиеся.
- Ещё бы им быть несерьёзными, - ухмыльнулся Вергилий, очень довольный последней «раздачей». – Капиталистическое производство под управлением маньяка.
- Ты обещал рассказать про крышу, - упрямо возразил Серёга, и они со старцем вышли на некий производственный простор. Другими словами, самый большой корпус, такой же закопченный как остальные, нарисовался перед ним и во всей своей красе, и как бы особняком. Единственно, от чего он не мог обособиться, это от бесчисленных терриконов или чего-то ещё в виде конусообразных гор, которые торчали везде.
- Вот именно, конусообразных, - ворчливо заметил Вергилий, - потому что терриконы (полное слово терриконик), это не гора продуктов переработки чего-то из чего-то, а пустая руда на поверхности возле шахт и рудников, насыпаемая скипами – специальными ковшами на подвесной тяге – или откидными вагонетками.
- Иди ты! – изумился Серёга. – И откуда ты всё это знаешь? А мы их всегда называли терриконами, и знать не знали, что это, если по полной программе, какие-то терриконики.
- Терриконик, - повторил Вергилий, – ударение на последнем слоге, потому что это французское выражение. А знаю я до хрена, потому что лет мне, если считать после моей смерти по реальному летоисчислению…
- Тоже до хрена, - закончил за Вергилия фразу Серёга. – А почему выражение и почему французское? Мне, между прочим, как почти потомственному шахтёру, обидно: неужели французы раньше нашего уголь изобрели?
- Они, как ты выразился, его изобрели ещё тогда, когда вы вместе с медведями в берлогах сидели. А потому выражение, что терриконик – слово производное…
- Так всё-таки слово? – стал цепляться к старому хрычу Серёга, которому снова стало обидно, но теперь уже за медведей и ихние берлоги, в которых, если бы не татаро-монгольское нашествие, загнувшееся на просторах необъятной России, ещё неизвестно кто сидел бы.
- Производное! – рявкнул Вергилий. – Но какая разница? Главное дело – ударение на последнем слоге!
- Пошёл ты в жопу! – тоже разозлился Серёга. – Я ему про Фому, а он мне – про Ерему. Чё народ во-он на той крыше делает?
- Какой народ? – прищурился Вергилий, но не на собеседника, а на очередного потенциального получателя затрещины (оплеухи, зуботычины, поджопника). Но потенциальный избежал нападения из-за дальности расстояния, поэтому Вергилий невольно устремил взгляд туда, куда показывал его спутник. Перед ними высилось огромное здание довольно безобразного вида. Данное безобразие усугублялось всякими громоздкими пристройками, выпирающим из граней основного корпуса технологическим оборудованием, а также невероятных размеров крытой эстакады, которая начиналась недалеко от путешественников и вела на самую крышу злополучного корпуса.
- Вот ты злыдень, - удивился Серёга, - ты чё тружеников обижаешь?
Он, наконец, обратил внимание на тот факт, что старик Вергилий не может пропустить ни одного покойника в характерном обличье и с повязкой на рукаве, на которой значилось «ЖМОТ». Серёга в очередной раз вспомнил примитивный смысл этой, по его убеждению, аббревиатуры, и вдруг в его голове произошло очередное озарение. На этот раз из целых двух терцин:
«Их множество казалось бесконечным;
Два сонмища шагали, рать на рать,
Толкая грудью грузы, с воплем вечным;
Потом они сшибались и опять
С трудом брели назад, крича друг другу:
«Чего копить?» или «Чего швырять?»
Серёга, шевеля губами, вытаращив глаза и пытаясь осмыслить текст очередного озарения, уставился на Вергилия: авось тот разъяснит непонятные строки? Но тот даже ухом не повёл, а возобновил движение к самому большому корпусу четвёртого уровня, держа направление к эстакаде, и на ходу стал рассказывать про трудящихся покойников на крыше.
- Короче говоря, они и прежде на похожих работах упирались, только раньше этой дуры не было…
Вергилий махнул в направлении фабрично-заводской громадины.
- … Поэтому одна бригада поднималась на террикон, набирала в тачки пустую породу, спускалась и тащила всё на вершину во-он того террикона…
- Зачем? – удивился Серёга.
- … А другая бригада занималась тем же, но в обратном порядке, - не обращая внимания на вопрос спутника, продолжил Вергилий.
- Но зачем?! – повысил голос Серега. – И как ты отсюда можешь видеть, те это бригады на крыше ковыряются, или не те?
- А мне их и видеть не надо, - отмахнулся Вергилий, - знакомые всё лица. Я, во всяком случае, кое-кого из старых знакомых уже повстречал…
Вспомнив о встречах, Вергилий плотоядно потёр руки.
- ... Попадаются, конечно, новые лица, потому что дело житейское, кое-кого не вижу, потому что они сейчас могут в новых корпусах трудиться, но, уверен, без работы они не сидят…
- Бред какой-то, - пробормотал Серёга. – По-моему, они все занимаются какой-то непонятной фигнёй…
- Ну, почему фигнёй? – возразил Вергилий.
- А почему не фигнёй? Ты сам-то можешь объяснить?! – воскликнул Серёга.
- Я? – переспросил Вергилий, почесался и принялся объяснять: – Они, - он махнул рукой в сторону работников на известной крыше, - делают очень важную работу. А называется данная работа: взаимная компенсация отходов за счёт интенсивной транспортировки. При этом та бригада, которая взаимно компенсирует быстрее и качественней, получает премиальные в виде условной компенсации того греха, за который каждый из её членов когда-то сюда загремел. Я имею в виду четвёртый производственный уровень… А ещё раньше, когда здесь только обнаружили коксующийся мазут, тут происходило такое побоище за право его добывать, что я тебе доложу!
- Что ты говоришь, - недоверчиво пробормотал Серёга и вдруг с ужасом почувствовал, что ему становится понятным смысл технологической бессмыслицы и прочей инженерной чушни в исполнении Вергилия.
«Такое понять нормальному человеку просто невозможно, - панически подумал Серёга, подходя к началу эстакады, - такое можно понять, если у тебя окончательно съехала крыша…»
Для вящей убедительности об окончательном съезде крыши он задрал голову кверху и снова увидел снующих по крыше трудолюбивых покойников, чего видеть, стоя у подножия огромного корпуса, никак было нельзя. Разве что крыша ехала не у одного посетителя четвёртого производственного уровня нижнего ада, но и у самого большого корпуса. При этом она ехала вниз ближней к нему стороной, в то время как дальняя оставалась на месте. Но флаг, оборудование и трудолюбивые покойники от такого незакономерного сдвига никак не наклонялись и никуда не скатывались. И, когда Серёга с Вергилием подошли почти вплотную к самому большому корпусу четвёртого уровня, на расстояние эстакады, а крыша наклонилась навстречу путешественникам, бывший учитель украинского пения смог разглядеть с лучшими подробностями и без объяснений Вергилия, чем таким интересным занимаются наверху работнички. А, разглядев, вообразил, что теперь ему стало всё ясно. Хотя, по большому счёту, ясности прибавиться не могло, поскольку работнички занимались полной ерундой. При этом они напоминали хорошо организованных муравьёв из разных муравейников. Одни налегке бежали к вершине одного террикон, другие налегке бежали к вершине другого. То есть, они бежали не совсем налегке, а с пустыми тележками. Но как только покойники подбегали к кромке крыше на виду у своей кучи, они принимались насыпать в них, якобы, пустую породу. А так как от кромки крыши до вершины конусообразной, условно говоря, кучи имелось некоторое пространство, то грузить тележки приходилось с помощью вспомогательных механизмов.
Затем покойники бежали в центр крыши, где виднелись шахтные надстройки четырёх грузовых лифтов. Они дисциплинированно, согласно очереди (или производственно-технологической цепочке) ныряли в один лифт, спустя некоторое время выныривали из другого и бежали с теми же тележками к другому террикону, который виднелся с противоположной, соответственно, стороны крыши самого большого корпуса. Там они, опять же с помощью вспомогательных механизмов, разгружались и порожняком бежали обратно. Но бежали не прямо к террикону, а снова к лифтам, в одном спускались, с помощью другого поднимались и только потом спешили к своему «загрузочному» террикону. А так как одни переносили руду с одного террикона на противоположный, а другие делали всё то же самое, но от обратного, то работников можно было разделить, условно говоря, на две бригады. При этом работники и той и другой осуществляли погрузку-разгрузку с такой точностью, что никто никому не мешал, хотя это было довольно проблематично, если учесть, что одни сгружали содержимое тележек туда, откуда другие её нагружали.
- Сейчас, конечно, многое не так, как прежде, - не прекращал болтовни старый хрыч Вергилий, ступая на пандус эстакады, - и даже вот этот корпус, который построили между компенсационными терриконами, сильно изменил картину былой производственной активности, когда всё было как на ладони. И тут тебе выходы из шахт, и тут тебе полигон по нивелированию молочнокислых ангидридов, и тут тебе технологический процесс по компенсации взаимовыгодных терриконов. Но принцип деятельности четвёртого производственного уровня сохранился, даже невзирая на эти новомодные новшества, продиктованные усилившейся, в условиях первоначального накопления ирреального капитала, конкуренцией между двумя исторически сложившимися коллективами, которые…
«Ага! – осенило Серёгу, следовавшего за Вергилием уже по эстакаде, такой просторной, что на ней могли разъехаться два большегрузных самосвала. – Теперь всё понятно! А я-то думал… Оказывается, терриконы взаимовыгодные, поэтому две бригады или, как сказал Вергилий, два исторически сложившихся коллектива, их постоянно компенсируют. И как я сам не додумался до конкуренции? Ведь весь смысл нивелирования молочнокислых ангидридов именно в исторически сложившейся конкуренции внутри одного горно-принудительного комбината по добыче коксующегося мазута и его дальнейшей переработке в конечный продукт в условиях постоянной компенсации взаимовыгодных терриконов!»
Серёга, докопавшись до технологической истины местного производства, даже радостно засмеялся и победно посмотрел на Вергилия. Тот, на секунду прекратив трёп, понимающе подмигнул попутчику, и они пошли дальше. Вокруг них царило трудовое оживление. Поэтому им приходилось кого-то обгонять, иногда быть обгоняемыми, кто-то спешил навстречу путешественникам, а они невольно обращали внимание на многочисленные транспаранты, которые висели наверху и поперёк эстакады на всём пути следования.
«Перевыполнение текущих планов по краткосрочному тарифу – вот наш девиз!» - гласил один из них, чьи буквы читались издали, потому что имели поистине саженый размер.
- Вот наш девиз, - зачаровано бормотал Серёга.
«Увеличим норму компенсации в три и четыре десятых раза!» - значилось на другом.
- Три и четыре десятых раза, - сомнамбулически повторял Серёга.
«Ударное звено «ЖМОТ-45» вызывает звено соответствующего регистра из бригады «МОТ» на дополнительное капиталистическое соревнование!» - призывал третий.
- Капиталистическое соревнование, - озвучивал призыв бедный музыкант. – Слушай, а куда мы идём? – спохватился он, вперяя осоловелый взгляд в дальний конец поднимающейся эстакады, где, из-за солидного расстояния и правильного функционирования закона перспективы оживление трудящихся покойников казалось наиболее плотным.
next
1) Автор имеет в виду государственные телеканалы, ежедневно транслирующие совершенно идиотские концерты по поводу празднования то ли дня примирения российских олигархов с их нелёгкой долей, то ли дня реальной независимости российских чиновников
2) Эльбрус – высочайший массив Большого Кавказа
3) Пик Коммунизма, с 1998 года пик Исмаила Самони, высшая точка Памира
4) Трёхстишная строфа
5) Данте Алигьери, «Божественная комедия»