10

- А где ваши бейджи? – вдруг всполошилась машина. – Ты что, старый хрен, мать твою перемать, забыл взять бейджи?
- Да здесь они, здесь, - досадливо сказал Вергилий, достал из кармана своеобразные ценники, без которых теперь немыслима ни одна мало-мальски уважающая себя российская контора, один ценник прикрепил к своей хламиде, другой протянул Серёге. Серега машинально пристегнул бейдж к куртке и снова остолбенел то ли в ожидании, то ли в коме.
- Так, что ещё? – продолжала цепляться умная машина. – Спецовку получили?
- Получили…
- Документ имеется?
- Имеется…
- Экскурсионная виза в порядке?
- В порядке…
- Табачком не угостишь?
- Пошёл в жопу, ты же не куришь…
- На пронос музыкального инструмента на территорию повышенной термической опасности разрешение оформили?
- Оформили…
- Страховой полис в четвёртом отделе подписали?
- Подписали…
- Табачком не угостишь?
- Не угощу, самому мало…
- Контракт с отделом рекламы в порядке?
- В порядке…
- Табачком не угостишь?
- Пошёл в жопу…
- Нельзя мне в жопу, я на службе, - с фальшивым сожалением возразила умная машина, - а вот ты сейчас там будешь…
- А я настучу на тебя шефу, что ты всякие непристойности говоришь о подведомственном ему объекте, он прикажет, и тебя враз демонтируют, - пригрозил Вергилий.
- Ладно, проваливайте, - перепугалась машина и отдала часть бумаг Вергилию, другую часть сунув в специальное бюро.
- Лимита хренова, трясётесь за свои холуйские должностя, - злобно проворчал Вергилий и моргнул Серёге. Бедный музыкант пристроился в хвост процессии, и они с бывшим римским авторитетом прошли через ворота сверхсовременного агрегата. Во время их прохождения в умной машине засигналили какие-то сверхчувствительные индикаторы, невесть что обнаружившие в посетителях, но агрегат, напуганный Вергилием, быстренько заткнул свои настырные индикаторы и даже помахал манипулятором. Что он пробормотал вслед, Серёга с Вергилием не расслышали, потому что сразу после выхода из ворот контрольно-пропускной машины они сразу потеряли её из вида. На данный факт проявления очередной оккультной чертовщины с применением всяких высокотехнологичных фокусов Серега, может быть, и не обратил бы никакого внимания. Но, выходя, он зацепился гитарой за какой-то дополнительный поручень, обернулся, освободил гитару, машинально порыскал глазами по сторонам, но не увидел зловредного агрегата.
- Вот те раз, - равнодушно молвил он и двинулся следом за Вергилием по коридору, который, по материалистически обоснованной идее должен был начинаться сразу после выхода из контрольно-пропускных ворот. В общем, он так и начинался, при этом форму имел классическую, но по длине стремился достичь предела бесконечности. И, глядя вперёд, Сереге начинало казаться, что ему удалось рассмотреть этот предел в виде далёкой перспективной точки, в которую превращался противоположный конец прямого, как струна, коридора.
«Если он прямой как струна, - невольно констатировал Серёга, чувствуя, что чувство раздвоенного похреновизма начинает его отпускать, - то контрольно-пропускные ворота должны находиться всего в нескольких шагах  п р я м о  позади меня».
С этой мыслью он снова оглянулся и не увидел вообще ничего. Из этого ничего начинался коридор и, когда Серега поставил голову на место и посмотрел вперёд, он увидел, что и впереди коридор упирается в ничего. Куда-то исчезла перспективная точка предела бесконечности, которую он то ли видел, или которая ему только показалась. Впрочем, и от самой перспективы ничего не осталось. Один только кусок классического в административно-хозяйственном смысле коридора да оба неприкаянных путника в этом объёмном отрезке, укорачивающегося сзади и удлиняющегося спереди по мере движения путников и по мере наступления (отступления) того, что больше всего походило на  н и ч е г о.
- Это же полное фуфло. – неуверенно пробормотал бывший учитель украинского пения и ускорил шаг, чтобы обойти Вергилия и посмотреть ему в глаза. Но догнать старого хрыча ему не удалось, хотя тот нисколько не увеличивал своего семенящего хода в неторопливую развалочку.
- Эй, ты! – подал Серега голос и хотел схватить старого хрыча за хламиду. Но и это ему не удалось. Серега снова впал в панический ужас, но вдруг из впереди маячащего ничего, не поддающегося никакому ни описанию, ни осмыслению, возник вестибюль – не вестибюль, сени – не сени, но это волшебное явление из ничего определённой архитектурной формы подействовало на бедного музыканта успокаивающе. К тому же он, наконец, схватил своего провожатого за его хламиду.
- Чё ты суетишься? – недружелюбно огрызнулся старый хрыч и отцепился от спутника. – Сейчас будем на месте…
Но не успел он сказать ободрительные слова, как на путешественников откуда ни возьмись наехали роботы в охранно-сторожевой форме и стали наперебой представляться, одновременно требуя предъявить пропуска.
- Во, блин, - только и молвил Серёга. Вергилия же это нашествие не удивило, и он стал рассовывать роботам те бумаги, которые у него ещё оставались.
- Охранник вневедомственной категории номер три икс двести пятьдесят четвёртый, - бухтел механическим голосом один робот, одетый на подобие американского полицейского, брал свою бумагу и в прямом смысле этого слова исчезал.
- Частное охранное предприятие с ведомственным уклоном, боец номер бета-зет дабл танго, - рапортовал следующий, облачённый в сборные шмотки солдата французского иностранного легиона и индийского сипая времён одноимённого восстания против британских колонистов. Он тоже получал свою бумагу и тоже исчезал.
- Альтернативная охрана независимых депутатов и богатых представителей сексуального меньшинства, - с гордостью докладывал третий в приличном цивильном костюмчике. Этот робот мог бы выглядеть лучше своих остальных «собратьев». Но он сам себе портил нормальный гражданский вид специальной постановкой сцепленных внизу условного живота рук, словно робот хотел прикрыть то место, где у нормального человека растут гениталии. Он тоже взял бумагу, при этом нехотя на мгновение расцепил руки, снова их сцепил, дополнительно прикрыв интересное место благоприобретённой бумагой, и моментально испарился.
- Особый отряд медленного, но очень качественного реагирования, командир отчётно-выборного взвода номер три тысячи двести сорок второй дробь семьсот пятьдесят один, - пространно басил следующий, эдакая бравая железяка в совершено интернациональном камуфляже, стыдливо обозначенном скромными шевронами с цветами российского триколора. Своё пристрастие к медленному реагированию данный робот в интернациональном камуфляже тотчас и выказал. Он неторопливо принял свою бумагу, очень качественно с ней ознакомился и даже исчезать стал частями. Сначала пропали ноги, потом руки с бумагой, затем остальное туловище, и лишь шевроны какое-то время продолжали отсвечивать своим триколором на том месте, где стоял командир отчётно-выборного взвода.
«Алиса в стране чудес, чеширский кот», - конспективно вспомнил Серега и, пока Вергилий разбирался с очередным представителем охранно-сигнальной элиты ирреального постобщества, более внимательно уставился на транспарант с совершенно непонятной надписью, хотя надпись была на чистом на русском.
- Легитимный исполком мануфактурного братства, - почти по слогам прочитал он вслух странную надпись. Прочитал и не удивился, но не потому, что находился под влиянием остаточного похреновизма, который к моменту их с Вергилием появления в этом вестибюле сменился на нормальное боязливое любопытство, а потому что в современной жизни ему приходилось слышать и более странные словосочетания.
- Легитимный, - задумчиво повторил он и увидел дверь под транспарантом, скрытую декоративными кущами, которые произрастали из поместительных кадушек.
- Ну, всё, - отдуваясь, напомнил о своём присутствии Вергилий. Во время общения с охранниками-роботами он отделался почти от всех своих бумаг, куда-то сбагрил два своих портфеля, котомку и теперь отдыхал с папкой под мышкой.
- Что, пошли? – спросил Серега.
- Пошли, - не стал спорить бывший римский поэт и прямиком направился к двери под транспарантом со странной надписью. Серёга, перехватив гитару поудобнее, поплёлся за ним. Вергилий по-свойски раздвинул кущи и попинал дверь ногой. Какое-то время на его пинки никто не реагировал, затем послышалась какая-то возня, потом снова всё затихло, и из-за двери раздался приглушённый возглас:
- Кто?
- Свои, - бодро ответил Вергилий.
Дверь слегка отъехала внутрь, из щели высунулся неприличных размеров нос и его обладатель не очень приветливо возразил:
- Ну, раз свои, тогда заходи…
Вергилий взял Серёгу за руку, невежливо пихнул носатого внутрь и вошёл в следующие сени, гораздо менее просторные, чем предыдущие.
- Здорово, проходимец, - приветствовал он носатого.
- Сам ты, - незлобиво ответил носатый, убираясь в другую дверь, соединяющие маленькие сени с другим помещением, откуда, как только вышеупомянутая дверь открылась усилием носатого, «потянуло» отчётливым и довольно оживлённым базаром.
- Полюбуйтесь на него, - буркнул Вергилий, имея в виду убогий вид старца, открывавшего двери. – Когда-то был уважаемым человеком, занимал почётную должность судьи, а теперь?
- На себя посмотри, – тем же незлобивым тоном возразил носатый, скрылся в шумном помещении, но далеко не ушёл, а сел у дверей и вплотную занялся оставленным на время вязанием не то чулка, не то ночного колпака.
- Судьёй, - машинально повторил Серега, проникая в помещение вслед за Вергилием. – Что, это уже промзона? – повысил он голос, потому что в помещении стоял изрядный шум.
- Почти, - кратко ответил Вергилий, тотчас бросил своего спутника на произвол судьбы и направился в дальний закуток бесформенного помещения, где едва-едва виднелись четыре замшелые фигуры. И вряд ли Серёга, да и Вергилий их приметили бы, потому что помещение просто изобиловало всяким народом, но именно в момент их прихода вся толпа здешних покойников сбилась в кучу возле некоего подобия трибуны, на которой выступал очень знакомый Серёге мужик. Таких трибун в помещении, где даже потолок казался бесформенным, не то, что все его остальные пределы, Серега насчитал, по крайней мере, шесть. Но все они сейчас, кроме одной, пустовали. А с той, которая не пустовала, знакомый Серёге мужик разевал колошеобразную пасть и то ли просто орал, то ли чего-то очень громко декламировал:
- Светить всегда, светить везде…
- В манде! – весело кричали из толпы похожее на применённое в тексте слово, от чего у кричавшего с декламировавшим получалась полная рифма. Толпа на мгновение оживлялась, но затем снова замолкала, а выступавший продолжал декламировать:
- До дней последних донца…
- Каких дней чего!? – весело переспрашивал давешний резонёр из толпы, где на какое-то время возникал литературоведческий спор, и Серёга мог даже расслышать отдельные слова, такие как «эпитет», «аллегория» и какая-то «аллюзия».
- Светить, и никаких гвоздей! – совсем уже распалился знакомый Серёге мужик, потрясая кулаками над головой. – Вот лозунг мой и солнца…
- Скромное заявление! – завопили из толпы. – Сначала этот бездарный хрен, а только потом – солнце!
- А вот бы этому приспособленцу да по хлебалу тумаков насовать?! – поддержали резонёра. При этом народное слово «хлебало» прозвучало в более коротком исполнении, а вместо тумаков фигурировало изящное словообразование от того, которое рифмовалось с наречием «везде». Данное изящное словообразование, кстати, тоже хорошо рифмовалось, но уже с существительным «гвоздей».
- Бей предателей классического футуризма! – заорал с трибуны громогласный и Серёга, наконец, признал Маяковского.
«А ведь и верно, он, но как хорошо сохранился, - подумал он. – А говорили, что он того… Ну, от этого самого застрелился. Выходит дело, на том свете от этого не гниют. Кстати, я тоже в своё время маялся: что это за донце такое?»
- Бей хамов, изгадивших чистую литературу! – завопили сподвижники резонёра и в помещении, над входом которого висел транспарант с надписью «Легитимный исполком мануфактурного братства», произошла генеральная драка.
«Секундочку, - напрягся Серёга, - сколько я помню, в первом помещении, которое описывал Данте, не было никакой драки…»
 «Данте, чтоб ему тоже пусто было, и про этих дармоедов ничего не писал», – отозвался издалёка Вергилий, и Серёга решил отправиться в тот дальний закуток, где скромно пребывали четыре замшелые фигуры и старик Вергилий в придачу.
- Что, ты так и будешь здесь трепаться? – недовольно поинтересовался Серёга, вклиниваясь в интеллигентный базар, происходящий на двух языках. – Или тебе уже твой табак по барабану?
Недовольство бывшего учителя пения проистекало из его совершенного равнодушия к междоусобице, происходящем в этом некоем преддверии промзоны, которую ему должен был показать бездельник Вергилий. Что он, драк не видал?
- Экая невоспитанная скотина! – недовольно воскликнул один из очень старых знакомых Вергилия на чистом русском.
- Друзья, давайте набьём ему морду? – душевно предложил другой знакомый экскурсовода. – В воспитательных целях, а?
- Вы что, деды? – слегка струхнул Серега не качества, а количества. – Берегите кости, а то рассыплетесь…
- Небось не рассыплемся, - засопел третий и засучил рукава.
- Чё за базар, братаны? – возник из недр постпространственного хлама ещё один классик. Вид он имел, мягко говоря, странный. То, что это был классик, Серёга определил по лысине и бороде. А странный вид классику придавали идиотская куртка из китайского ширпотреба и длинные, ниже колен, шорты. К тому же классик прибыл на скейте, при этом выказал большое мастерство, поскольку хлам, откуда он вынырнул, имел вид совершенно «непроходимый».
- Неужели Толстой Лев Николаевич? – вслух изумился Серёга.
- Лёва, блин! – подтверждая Серёгину догадку, воскликнул новый классик, появившийся из тех же недр, но на роликах. – Ты прикинь: я же не могу так быстро с этой бандурой!
И новый классик ткнул пальцем в музыкальный агрегат внушительных размеров. Агрегат помещался на плече приятеля Льва Николаевича, его стереофонические динамики выдавали какое-то отстойное техно явно отечественного производства.
- Батюшки, Достоевский! – ахнул Серёга.
- А чё, Достоевский!? – моментально окрысился роллер с музыкой на плече. – Чё, мой прикид тебе не по кайфу, козёл?
- Да, нет, но как бы… - замялся Серёга, имея в виду сборные шмотки из явного сэкондхэнда, красовавшиеся на известном классике русской и мировой литературы.
- Как бы?!! – повысил голос Достоевский, отдал музыку Толстому и стал приближаться к Серёге, намереваясь реализовать давешнее намерение своих замшелых братанов по творческому сообществу набить экскурсанту морду.
- Ладно, пошли отсюда, - своевременно предложил Вергилий, душевно похлопал приятелей по их согбенным спинам и поспешил в сторону нагромождения конторок, пюпитров, письменных столов и прочей рухляди. Он быстро нашёл среди этой свалки узкий проход и, поманив Серёгу, нырнул туда. Серега, стукаясь головой о деревянные предметы и постоянно цепляясь гитарой, скорым шагом следовал за своим провожатым. И вскоре они очутились на площадке, венчавшей винтовую, из угрюмого чугуна, лестницу.
- Ни хрена себе, - пробормотал Серёга.
- Что, прикольно видеть уважаемых покойников в таком виде? – понятливо поинтересовался Вергилий.
- Не то слово, - помотал головой бывший учитель пения.
- Это, брат, всё ваши современные драматурги, - пояснил Вергилий. – Развелось новаторов как собак нерезаных, а мы тут парься: то ли это уважаемый классик, то ли просто начитанный баклан.
- Да-а, - неопределённо протянул Серёга, не имевший к своему неожиданному счастью никакого понятия о современных драматургах. Затем он сплюнул на верхнюю площадку винтовой лестницы и задал дурацкий вопрос: - Нам куда теперь, вниз?
- Да, - не стал иронизировать Вергилий и постучал по ступеням лестницы своей обувью.
- В промзону? – уточнил Серёга.
- Ну, в общем, мы уже в ней, - уклончиво возразил Вергилий.
- А где мы были только что? – поинтересовался Серёга. – На производство это никак не похоже…
- Раньше этот гадюшник назывался лимбом, - ответил Вергилий и ускорился, нарезая по винтовой лестнице повторяющиеся круги. Серёга машинально ускорился за провожатым.
- Но раньше не было никакой промзоны, правда? – осенило Серёгу.
- Ну, раньше! – воскликнул Вергилий. – Раньше и о производстве почти ничего не знали…
- Но теперь знают, - не отставал Серёга и в прямом, и в переносном смысле. – Значит, и этот твой бывший лимб должен выполнять какую-то целесообразную в плане производства функцию. А какая там на хрен функция? Одни только графоманы-дармоеды…
В принципе, ему довелось послушать только одного графомана, но бывшему учителю почему-то не понравилась и вся остальная толпа, каждый из которой совсем не походил на честного труженика.
- Ты вывеску над входом прочитал? – вопросом на вопрос ответил бывший римский поэт, достигая нижнего основания винтовой лестницы.
- Ну, - не совсем уверенно сказал Серёга.
- Вот такая у них функция, - невразумительно объяснил Вергилий и стал копошиться в маленькой прихожей, оказавшейся на выходе с последнего лестничного «винта». Эта прихожая имела небольшую, но, судя по всему, очень капитальную дверь. А впритык к ней расположилась кладовочка. Откуда Вергилий, натужно кряхтя, чего-то доставал.
- Ты чего это? – удивился Серёга, разглядев, как старик тащит из кладовочки пудовые на цепях гири.
- Надо, - буркнул литературный авторитет и неожиданно спросил: - Про функцию-то понял?
- Что? А, про функцию…
- Вот именно: функция у наших паразитов такая же, как у ваших, – никакая. Хотя первоначально, когда у вас стали происходить всякие промышленные инновации, а лимб стали перестраивать, то там затевали межотраслевой профсоюз. Затем межотраслевой профсоюз преобразовали в транскорпоративный, потом в субконцептуальный, немного позже, когда состав лимба значительно пополнился за счёт всякой свежепреставившейся борзопишущей сволочи из ваших, когда все эти крикуны забыли и о профсоюзе, и о производственных отраслях, и о всяких корпорациях с экономическими концепциями прав трудящихся, они изобрели совсем уже чёрт-те что, и это чёрт-те что называется… В общем…
- Понятно, - согласно кивнул Серёга, хотя ни хрена из сказанного старым бродягой, не понял. – Зачем ты гири к ногам пристёгиваешь?
- Надо, - кратко пояснил Вергилий и глазами показал на второй комплект гирь с цепями. – Надевай…
- Ты это серьёзно? – удивился Серёга.
- Здесь всё серьёзно, - ответил Вергилий, и Серёга, очень сильно сомневаясь, пристегнул гири к своим ногам. Затем воспользовался специальной цепочкой с поясом, предложенную экскурсоводом, и закрепил на себе гитару.
- Пошли, что ли? – предложил Вергилий и стал возиться с дверными запорами. Затем старик убрался в кладовочку, Серёге велел спрятаться за последний лестничный «марш» и нажал на рычаг последнего механического запора, удерживающего дверь. И дверь тотчас распахнулась так стремительно, как порывом ветра переворачивает страницу у зазевавшегося читателя, любителя наслаждаться интеллектуальным покоем возле открытого окна или просто на свежем воздухе. В прихожую, где торчали Вергилий с Серегой, ворвался страшной силы порыв ветра, а вместе с ним туда же влетели два каких-то скабрезных субъекта. Они деловито шмякнулись о лестничные переплёты, рассыпались на морфологические фрагменты, быстренько «собрались», как ни в чём не бывало, встали и продолжили оживлённый базар. То, что они продолжили его, а не начали беседовать после чувствительного приземления, подтверждала некая остаточность диалога, очевидно, прерванного в момент временной потери речи по известным причинам. И это показалось Серёге очень странным, потому что трудно себе представить, как можно базарить на лету, если, конечно, ты не летишь в соответственном транспортном средстве.
- … Места в карете мало, - грассируя, молвил первый, лихой малый в какой-то военной одёжке исторического образца. - Корсаж, тысяча чертей и один статский советник, такой неудобный, а у меня, сами понимаете, поручик, времени в обрез…
- Хо-хо-хо! – жизнерадостно возразил тот, который поручик и, пригнув криво посаженную на плечи с эполетами голову, высунулся в дверь, навстречу плотно бьющему потоку воздуха. – Але, Сперанский! – крикнул он. - Киньте трос, а то мы с господином фельдъегерем с конца сорвались!
- … Ну, снимаю я корсаж, - с похотливым сладострастием продолжил тот, который фельдъегерь, - а кучера нашего – бац! – и начисто пулей срезает! А потом и моего коня, которого я к карете баронессы причалил… Вот… И, откуда ни возьмись, австрийцы! Проклятье… А у меня адюльтер в самом разгаре. Понимаете?
- Хо-хо! Ещё как понимаю, - одобрительно молвил поручик и поймал концы брошенных откуда-то извне верёвок. Один он обвязал вокруг себя, другой протянул рассказчику.
- … Ну, думаю, чёрт с ним, с конём, - гнул свою линию фельдъегерь, - думаю, пришлёт маман оброчные деньги, куплю нового. Но как быть с баронессой, чтобы окончательно не обремизиться? Ведь дело, можно сказать…
- Скажите, Мишель, это тогда ваш полк порубили в лоскуты, когда вы с баронессой адюльтерили вместо того, чтобы вовремя доставить в штаб секретное донесение? – добродушно поинтересовался поручик, заканчивая вязаться верёвкой.
- Именно! – восторженно ответил похотливый фельдъегерь, также завязывая на своей героической талии последний узел.
- С конём всё обошлось? – поинтересовался поручик, мало озабоченный судьбой полка, интерес о котором у него пришёлся просто к слову.
- Что конь! – продолжил захлёбываться фельдъегерь, пробуя конец своей верёвки на прочность. – Зато с мужем баронессы у нас случилась дуэль.
- И?
- Увы, пришлось сделать её вдовой.
- Хо-хо! Сперанский, тяните, чёрт бы вас побрал!
«Нехило поддувает», - прикинул Серёга, наблюдая за выходом неизвестных, но явно исторических, персонажей. Бывший учитель пения, оглушённый гулом задуваемого в прихожую горячего потока воздуха, чувствуя его раскалённое дыхание, со смешанным чувством боязливого удовлетворения предположил, что вот оно, наконец, начало заключения его дурацкого путешествия. Ещё он предположил, что дует там, куда они с Вергилием собирались войти, изрядно. Ведь обычному «зефиру» вовсе не под силу вдуть внутрь прихожей таких достаточно дюжих молодцев, как эти летуны в военной одежде образца времён, когда офицеры в России не называли друг друга товарищами.
- Золотые мысли, - неожиданно буркнул Вергилий, – насчёт дурацкого путешествия…
«Странно, что я его слышу», – подумал Серёга, имея в виду гул беснующегося в тесном пространстве горячего воздуха, и поинтересовался:
- Это что?
Он ткнул пальцем в сторону распахнутых дверей.
- Пошли, сейчас увидишь, - возразил Вергилий.
Старый хрыч критически оглядел своего спутника, и Серега невольно прошёлся по спецодежде пальцами, проверяя, все ли пуговицы, крючки и кнопки застёгнуты. Затем он натянул на голову капюшон вроде тех, что носят сталевары, встряхнулся, как собака, и нерешительно сказал:
- Пошли – так пошли…
Вергилий, натужно переставляя ноги с гирями, высунулся в дверной проём и засемафорил руками. В ответ на его призывы какой-то доброхот метнул конец пенькового троса и бывший римский поэт, схватившись за него, выполз наружу.
«А я?» - хотел законно поинтересоваться Серега, но вдруг понял, что поток раскалённого воздуха, отчаянно завывающий в пределах тесной прихожей, действует на него так, словно он этот поток слышит и видит на экране некоего фантастического телевизора с применением эффекта присутствия внутри изображаемого действия. То есть, иллюзия раскалённости воздуха и его порывистого неистовства была настолько полной, что Серёге в первые моменты, когда дверь распахнулась, и в неё влетели военные вертопрахи, показалось, будто его обожгло и придавило потоком горячего воздуха. Но теперь, наблюдая выползавшего с натугой проводника и собираясь просить для себя дополнительного конца каната, Серёга машинально потянулся за стариком и понял, что идти ему мешают только гири на ногах и неуклюже закреплённая гитара.
«Какого чёрта?» - мысленно возмутился он, выползая вслед за стариком Вергилием в совершенно непонятное пространство непонятно чего. Во всяком случае, никаких пограничных контуров в виде пересечения стеновых граней друг с другом и потолком бывший учитель пения не увидел. Вообще, всё пространство его нового местопребывания в плане визуального осмысления определялось мерой видимости в прямой пропорциональной зависимости от расстояния. То есть, на близком расстоянии Серёга видел кое-какие присутственные предметы с прочими «одушевлёнными» субъектами лучше, на дальнем – хуже. А там, куда его взгляд хотел проникнуть дальше тех пределов, где ему было видно совсем плохо, начиналось знакомое ничего. При этом оно начиналось как-то постепенно, создавая иллюзию некоей особенно издевательской перспективы.
«Вот, зараза», - с тоской подумал бедный музыкант, неторопливо преследуя своего провожатого. Делать это ему было нетрудно, поскольку Вергилий двигался с трудом даже при помощи верёвки, по которой он перебирал руками навстречу туда, неизвестно куда. Гири, правда, значительно тормозили передвижение Серёги и, пока Вергилий боролся с мощными сквозняками, разгуливающими неизвестно в чём, бедный музыкант решил сбросить оковы.
- И не думай, - буркнул, не оборачиваясь, Вергилий и своевременно пригнулся, пропуская летящего субъекта, сорвавшегося со своего конца. Тот сквозанул над головой авторитетного старца и чуть не влепился в Серёгу, который оказался не столь проворен, как его провожатый.
«Во, блин!» - только и успел подумать бывший учитель пения, приготовившись принять на грудь одушевлённого, в кавычках, субъекта, потому что без кавычек им здесь летать не полагалось, поскольку все они давно считались покойниками. Серёга ещё успел загадать, сшибёт ли его с ног данный новый летающий субъект, но буквально в миллиметрах от Серёги субъект распался на части, безболезненно миновал этими своими частями экскурсанта и ими смачно шлёпнулся обо что-то твёрдое позади бывшего учителя пения.
«Что-то похожее я уже видел», - попытался вспомнить Серёга, но в это время на него с Вергилием в буквальном смысле посыпались эти долбанные субъекты, а некоторые из них сварливо поминали вышеупомянутого Сперанского. Кстати, среди субъектов довольно часто встречались особы нежного пола.
«Кто этот грёбанный Сперанский?» - с неудовольствием подумал Серёга.
«Инженер по технике безопасности», - не замедлил с ответом Вергилий. Ему, в отличие от бывшего учителя пения, приходилось нелегко. Во-первых, эти сквозняки явно искусственного происхождения, дувшие в планомерном порядке с регулируемой силой. То есть, иногда поток воздуха гнал летающих субъектов сначала в одну сторону, потом в другую, а затем образовывались вышеупомянутые разнонаправленные сквозняки и субъекты принимались лететь одни в одну сторону, другие – в другую, а третьи – поперёк тем и другим. Совсем как легковухи на большой транспортной развязке. При этом все они были привязаны каждый к своей верёвке или тросу, поэтому они частенько путались друг с другом, потом как-то расцеплялись и снова продолжали парить. Кто быстрее, кто медленней. И это казалось странным, потому что…
Во-вторых, одновременно с преодолением искусственных порывов Вергилию приходилось тащить гири. Да ещё этот Сперанский, давший какого-то производственного маху, после чего некоторые летающие субъекты, прикреплённые к верёвкам и тросам, посыпались вниз. Один из них сверзился прямо на Вергилия и рассыпался на фрагменты. Вергилий же не потерял ни головы, ни целостности скелета. К тому же проявил целомудренную стойкость и выказал хорошую реакцию. Дело в том, что тип, который свалился на Вергилия и от этого рассыпался, довольно быстро собрал, в прямом смысле этого слова, свои кости и попытался тотчас после «сборки» недвусмысленно залезть на старика. Но тот умело влепил ему в ухо, и тип снова распался на части, затем снова скоренько собрался, его подхватило потоком воздуха, и он исчез.
- Вот, зараза! – в сердцах воскликнул Вергилий. - Как был при жизни неутомимым извращенцем, так им и остался!
- Что это вообще за фигня? – снова попробовал расколоть старика насчёт функционального качества их нового местопребывания Серега.
- Второй производственный уровень нижнего ада, - снизошёл до объяснения Вергилий, упорно возобновляя движение в известную ему сторону.
- А почему здесь так дует? – не отставал Серёга, следуя за провожатым с гораздо меньшим трудом.
- Раньше тут производили компрессию для сверхтяжёлых компенсаторов, - со знанием инженерного дела ответил Вергилий, – потому что место очень подходящее. Можно сказать, предприятие поставили на месторождении компрессии. Оборудовали регуляторами, накопителями и – работа закипела, только тару подставляй…
- Для чего? – разинул рот Серёга. Сам он к инженерии не имел ни малейшего отношения, но о компрессии кое-что слышал.
- Для компрессии, для чего же ещё? – в свою очередь удивился Вергилий и продолжил объяснения: - Это производство считалось лёгким, поэтому персонал сюда подбирали самый лёгкий. Но некоторое время назад, если можно так сказать, производство накрылось медным тазом и…
- И? – заинтересовался Серега. Он продолжал тащиться за Вергилием, без устали вертя головой по сторонам и одновременно слушая многоопытного и всезнающего старика. Субъекты, кстати, кое-как упорядочились, рассортировались по своим верёвкам с тросами и тоже продолжили, если можно так сказать, свой путь, кто куда.
- Сперанский, тут я! – вопил одинокий голос какого-то последнего бедолаги, улетевшего без своего «путеводного» конца в самые закоулки бывшего предприятия по производству таинственной компрессии.
- … И работнички остались без работы, - довольно прозаично возразил Вергилий.
- Тоже мне, удивил, - буркнул Серёга. – Одно непонятно: какого хрена они тут летают?
- А куда им деваться? – пожал плечами авторитет. – Кто не смог в средний ад выбраться, тот в иные места податься не может. Поэтому одни себе здесь дело нашли, другие продолжают без всякого дела болтаться. А вот Сперанский при казённой должности остался, одного его не сократили…
- Да-а, - неопределённо протянул бывший учитель пения, – а зачем?
- Ну, как? Мужик он толковый, а оборудование здесь ещё в рабочем состоянии. Вишь, как дует? Если его и этих гавриков совсем без присмотра оставить, мало ли чего произойти может? А ну как они это оборудование на цветные с чёрным металлом растащат или просто испортят? К тому же, слышал я, данный производственный уровень какой-то демон приватизировал. Поэтому тут относительный порядок, хотя предприятие накрылось…
- Какой же это порядок? – снова не понял Серёга и показал наверх, где снова спутались несколько летунов. Спутавшись, они начинали сквернословить на разных языках, среди которых лучше всех звучал русский.
- Но я же сказал: относительный, - досадливо возразил Вергилий. – Хотя демону его приватизированное предприятие и в таком виде прибыль приносит. Он ведь, мало, собирается участками постпространства второго производственного уровня торговать, когда цены на них подскочат, он ещё и с этих, которые себе здесь дело изобрели, умудряется налог брать.
- Торговать? Налоги? И какое у них может быть дело? – совсем запутался Серёга. Он ещё хотел задать такие вопросы: если торговать, значит надо что-то кому-то продавать? Но кому? И что? И за какие шиши? Или как тут называются деньги? И есть ли здесь товарно-денежные отношения вообще? Кстати о налогах: а их брать, опять же, в виде чего?
- Было бы чем торговать, а покупатель всегда найдётся, - непререкаемым тоном сказал Вергилий. – И денег в нашем ирреальном постпространстве видимо-невидимо. А всё от вашей, блин, жадности. Сидят себе при жизни на бабках, лишний рупь потратить боятся, от жадности готовы дерьмо из-под себя хавать, и?
- И? – машинально повторил Серёга.
- И помирают, суки, а деньга, которую якобы в могилу не утащишь, вот она!
- Что значит – вот она? Это где? И почему якобы в могилу не утащишь? Ведь насчёт того, что денег с собой на тот свет не возьмёшь, верняк стопроцентный!
- Стопроцентный? – слегка повысил голос Вергилий. – Ещё как тащат. Кто загодя закопает, кто в гроб законопатит или в подкладку похоронного лапсердака зашьёт...
- Ну, так это же драгметаллы или камни! Какие ж это деньги? И потом: как можно загодя в гроб законопатить или в похоронный лапсердак зашить?
- Ещё как можно. И речь идёт не о драгметаллах с камнями, которые само собой, а о примитивных бумажках, чтоб им ни дна – ни покрышки! Ведь как получается? Сидит себе при жизни какой-нибудь крохобор и деньгу копит. Нормально не ест - не пьёт, всё бумажку к бумажке складывает, какую на золотишко обменяет, а какую – на камушек. Золотишко в один горшок, камушки – в другой. А бумажками, первый раз соборовавшись, начинает обшиваться. Потому что жадность – сестра безумия. Вот и тащат с собой на тот свет кто екатеринки ассигнациями, кто керенки, кто оккупационные марки, кто советские с Лениным, а кто и ваши новые, махрово демократские. А с ними различной бумажной инвалюты пруд пруди. Таким образом у нас за три последних периода вечного существования нашей корпорации столько бумажных денег собралось, что кой-какая их часть просочилась в обращение. Ну, и пошло-поехало. Хотя сам строго-настрого объявил, что никого денежного эквивалента, кроме того, что в виде душ. Да и те разрешил только в виртуальном виде, а то если натурой позволить – до какого ещё безобразия можно доторговаться…
- Какой у вас сам правильный, - не сдержался от иронии Серёга и даже остановился, наблюдая стремительный полёт живописной группы двух джентльменов и одной вульгарной девицы явно бывшего лёгкого поведения. Джентльмены даже на лету сохраняли достоинство, хотя явно тяготели к девице. Девица даже на лету себя вела так, как полагается девицам лёгкого поведения во времена всех времён и народов. Часть пути они летели против движения Вергилия с Серёгой, но затем, управляемые хитроумными «воздуховодами» и системой верёвочной безопасности «дорожного» движения, свернули направо и там растворились в полумраке того, чего Серёга определил как ничего.
- А ему по званию положено, - согласился со смыслом, но не с иронией, Вергилий. – Ведь насчёт денег он ещё как прав. Потому что деньги – это его личное изобретение чисто для вас, живущих. Поэтому логично, почему ему негоже их у себя терпеть.
- Но ты сам говорил, что ваша, ваши, ваше… в общем, что вы – это отражение нас, - несколько вульгарно интерпретировал Серёга.
- Говорил, - согласился Вергилий, - но не до такой же степени?
- Ну, вы даёте! – восхитился Серега. – Эта не ад, а какое-то совместное предприятие типа «Пандемониум, Аллилуйя и компания», только…
- Ты за базаром следи, понял? – слегка осерчал Вергилий.
- Да, ладно, - буркнул Серега, - рассказывай дальше, а то меня уже тоска начинает забирать от здешнего однообразия. Какие такие дела могут быть у данных легковесных субъектов?

 

next

 
 








1) Скорее всего, Вергилий имел в виду Миноса, при жизни (согласно греческой мифологии) справлявшего должность справедливого царя-законодателя, после смерти ставшим одним из трёх судей в загробном мире






2) Очевидно, Вергилий признал в замшелых Гомера, Горация, Овидия и Лукана






3) Автор просит особо скрупулёзных литературных критиков не устраивать склоки по поводу связи непонятного в известном контексте слова «донца» (дно стакана, или житель Дона?) с упомянутыми литературоведческими терминами






4) Герой повести имеет в виду неподтверждённые слухи о том, что жизнелюбивый Владимир Владимирович, которому великая Октябрьская пришлась впору, сначала заразился сифилисом, а потом застрелился, но вовсе не из-за какого-то политического, как утверждают современные демократические литературоведы, преследования






5) Скорее всего, Вергилий трепался со своими старыми знакомыми на древнегреческом, относясь к Гомеру, и на латинском, общаясь с Овидием, Горацием и Луканом






6) Вергилий, грешным делом, иногда подражает некоторым «культурным» россиянам и использует модные иностранные слова тогда, когда без них можно вполне обойтись






7) Технологический абсурд, но автор за него не отвечает, потому что не имеет к нему никакого отношения






8) У Джона Мильтона в «Потерянном рае» описан такой мифологический городок, где в глубокую старину проживали самые злые демоны