Извещение о заседании Карагандинского парткома пришло в округ после майских праздников, в самую сложную пору - в преддверии первой коллективной посевной. Выехать в те дни не было никакой возможности; информация, непрерывно поступавшая в окружком из всех четырнадцати районов округа, несла в себе столько непредсказуемого трагическими событиями и критическими ситуациями, что для их разрешения - а во многих случаях - подавления - требовалось самое оперативное вмешательство и помощь окружкома: подбор и назначение особоуполномоченных, создание чрезвычайных троек и комиссий, формирование небольших отрядов из состава милиции и местного дивизиона войск ОГПУ, расквартированного в городке, отправка срочной связью уймы приказов и распоряжений.
Железнодорожная ветка в 182 версты до Караганды, которую строил дивизион, едва выбрала половину пути, ехать предстояло пролеткой, и поездка заняла бы недели полторы, а время дорого, поэтому Айдарбеков предложил перенести заседание к концу июня. Он знал повестку, догадывался, что возникнет помимо нее, что от него потребуется на этом совещании, и понимал, что как бы ни были важны ее вопросы, их постановку и разрешение все же можно отложить до времени, чего нельзя сделать с посевной первого всеколхозного года. В Караганду Айдарбеков прибыл лишь в начале июля. До заседания он побывал в управлении "Каругля", расположенного в бывшем английском магазине, осмотрел три действующие шахты и три намеченные к восстановлению: полностью затопленную шахту "Герберт", полузасыпанную "Белую шахту" и "Черный забой", из которой горняки планировали в будущем брать уголь открытым способом. Сопровождал его секретарь поссовета Будрейко вместе с начальником "Каругля" Горбачевым и завотделом спецчасти Казитлага Уваровым.
Они долго ходили разбитыми дорогами рабочего поселка, густо покрытыми белесой пылью развороченной, изъезженной земли промышленной зоны, взбирались для обзора на черные отвалы пустой породы, дышали острой сернистой вонью кочегарок и удушливым в сухом зное жаркого безветренного дня смрадом смоловарок. Сопровождающие рассказывали ему о том, что сделано с того времени, когда он в последний раз был здесь, что намечено сделать в ближайшее время, что требуется, чтобы выполнить к сроку намеченное.
Многое, о чем они ему говорили, о чем сейчас просили, он предугадал по дороге сюда, теперь слышал от них лишь подтверждение своим мыслям, предположениям и расчетам. Но внимательно выслушивал горных мастеров, десятников, прорабов, и для разговора на предстоящем заседании делал пометки в блокноте. От них он слышал новое и мог понять то, что весьма интересовало его в последнее время, что он хотел услышать именно от рабочих и именно здесь, на Карагандинском промысле.
Обстоятельный разговор состоялся у него на шахте № 1, где они встретили главного инженера "Каругля" Калнина. Шахта десять лет стояла затопленной. Долгое время ее откачивали камеронами, основательно укрепляли штреки, и лишь недавно она выдала на-гора первые тонны угля.
Начальник шахты Кузембаев, начинавший разнорабочим еще у англичан-концессионеров, так и не приобретя за эти годы начальственного лоска, дельно дополнял инженера. Не слышалось обычной лозунговости, разговор шел о самом насущном - о строительстве жилья для семейных специалистов, обеспечении зимней одеждой, открытии новых хозяйственных и продуктовых магазинчиков, рытье колодцев с питьевой водой, увеличении числа фельдшерских пунктов и постройке новой больницы, о проведении хотя бы какого-то благоустройства в жилых местах, ибо в жару дышать нечем; о повышении зарплаты, а тем, кто ее не получает, - об увеличении пайка, потому что не выжить...
Об этом же на следующий день говорили ему железнодорожные рабочие, восстанавливающие узкоколейку на Успенско-Спасские рудники, - рабочие из убогих поселений, все подходы к которым были плотно усыпаны хрустящим под ногой шлаком, пересыпанным белой золой круглосуточных костров и летних печек, где в холода греются и готовят еду жильцы старых глинобитных и перенаселенных бараков. Но с особым вниманием слушал он и запоминал рассказы вольных рабочих о повальных болезнях и высокой смертности среди заключенных и спецпереселенцев.
На заседании предположения Айдарбекова подтвердились: от него требовалось выразить одобрение планам промышленников и подписать нужные документы по дальнейшему развитию Карагандинского угольного промысла и расширению сельскохозяйственной базы для продовольственного обеспечения горняков.
Округ просили оказывать содействие различным карагандинским и республиканским заготовительным конторам и союзам - "Восток-мясу", закупавшему у населения выбракованный и рабочий скот, "Зелентресту", заготавливавшему в лесных районах деловую древесину, и прочим организациям, отвечавшим за поставку овощей, картофеля, зерна, других сельхозпродуктов, пока их в полной мере не мог поставлять Казитлаг. Требовалась помощь материалом и продуктивным скотом при создании ферм в степных спецпоселках - их строительство поручили Рогову и Рамзину; землеустроителям - в отведении для Казитлага удобных пастбищных земель. Просили ускорить постройку кирпичного завода, расширения мыловарки, восстановления брынзо - и сыродельного производства, объемов выделки кошм и войлока; создания пошивочных мастерских по одежде и обуви.
Помимо главного, потребовалось то, что можно было бы решить, не вызывая его сюда: разместить в Акмолинске еще нескольких работников управления по спецпереселению и там же наладить целенаправленную выдачу продуктов, что гораздо легче сделать в Акмолинске, нежели здесь, на конечном пересыльном пункте, куда еще не подвели ветку...
Раньше он с большей заинтересованностью участвовал в заседаниях по развитию промышленных предприятий округа. С жадностью слушал руководителей строек, шахт и рудников, следил за неукоснительным выполнением районных поставок, со всей строгостью спрашивал за неисполнительность и бездействие, учился и учил других на просчетах; в разрабатываемых планах принимал деятельное участие и по долгу ответственной должности, и из любви к отчему краю. Помогал, чем сам мог, чем мог помочь его небольшой степной городок.
По экономическим требованиям, какие выдвигали Карагандинскому угольному промыслу республиканские и московские головные тресты, нетрудно было понять, что в ближайшее время Караганда станет самостоятельным и сильным экономическим центром.
Вместе с ней получат развитие остальные прилегающие горнорудные и заводские предприятия: в Успенске, где добывалась медная руда, в Спасске, в котором на карагандинском угле ее переплавляли в чистую качественную медь; в Джезказгане, Балхаше, Карсакпае; несколько золотых приисков и другие. С их развитием становилось неизбежным развитие сопутствующих жизненно важных социальных направлений: - строительство жилья, создание местных учреждений и сети культурно-просветительных заведений, пусть пока на уровне краткосрочных курсов, кружков, заводских библиотек, начальных школ, небольших больниц, - всего, чего так не хватает сейчас казахскому народу.
Однако с некоторых пор у него возникли сомнения в целесообразности столь быстрого роста индустриальных центров. На высокие результаты промышленники выходили, всячески попирая партийно-хозяйственные интересы местных районов, применяя насильственные меры к жителям сел и аулов. На самих предприятиях даже вольные рабочие жили и работали в условиях худших, нежели у французских и английских предпринимателей.
Это не могло не сказаться на его личном отношении к техническим разработкам: он несколько охладел к ним, появилась осторожность по отношению к самым заманчивым предложениям. С возникновением Казитлага и управления она все чаще сменялась тяжелым недоумением. Ведомственные непомерные запросы не подкреплялись технико-экономической базой и сельскохозяйственными возможностями округа.
А он ничего не мог противопоставить организационным мероприятиям лагерщиков, предложить какие-то другие, щадящие людей планы промышленникам, изменить стиль, методы и способы работы остальных ведомственных хозяйственников. Казитлаг и управление вышли из-под его контроля, как постепенно выходили из под партийного контроля окружкома карагандинские предприятия. Окружкому оставалось лишь помогать им материально. Карийман даже не соизволил прибыть на совещание - сослался на занятость, прислал заместителя. Он, Айдарбеков, секретарь округа, нашел время, а начальник лагеря - занят...
Еще одной причиной, по которой он теперь старался меньше бывать на различных заседаниях технического характера, было то, что в Караганду шло поступление профессиональных работников, хотя бы в положении заключенных. Если раньше все решалось на вольном энтузиазме одних и рабской исполнительности других - "Даешь!" и "Пошел!", - то теперь любые технические вопросы разрешались с высокой степенью профессионализма. Спецов не надо было учить, подгонять. Они сами предлагали, учили, подсказывали, порой требовали, и гораздо лучше, толковей, дальновидней, чем их полуграмотные начальники-выдвиженцы. С ними считались, к ним прислушивались. Слушал их и Айдарбеков...
В долгих обходах, вызывавших досаду у сопровождающих, в беседах с этими специалистами он пытался понять, что же движет людьми. Рабочие-заключенные работали меньше и хуже вольных - настолько голодным был паек. Но на таком же жалком пайке содержались заключенные спецы, однако они работали, как правило, лучше вольнонаемных управленцев и завербованных технарей. Не физически, нет - и у них не хватало сил, - отношением к делу. Куда бы их ни направили, на какую бы должность ни определили, где бы им ни приходилось работать и за что бы они ни отвечали, - везде проявлялась сметка, деловитость, хозяйская озабоченность; ему говорили: с мыслью, ударно относятся к порученному. Опыт, вздыхали сопровождающие, но при этом неизменно намекали на свою требовательность к ним, на положение заключенного, страх наказания. Ни в опыте заключенных, ни в требовательности лагерщиков Айдарбеков не сомневался, но вот страх... Нет, со страху так не отстаивают свои мысли, не доказывают в спорах правоту своего предложения, не защищают так безбоязненно свои расчеты и доводы - в этом крылось что-то иное...
В разговорах с этими людьми он отмечал для себя новые суждения, взгляды, запоминал факты, даты, числа, слушал горестные жалобы, высказывания, часто предельно откровенные в обреченности заключенного, - все, что могло бы еще полнее и правдивее дополнить подлинную в своем трагическом величии картину жизни страны, далекую от той, какую назойливо рисовала официальная печать, не доверять которой у него появились все основания. Чем все-таки вызвано осуждение - счетом в десятки тысяч - семейных крестьян, ссылаемых в северные и центральные области Казахстана? Почему среди них и казитлаговцев так много тех, кто верно служил до осуждения и сейчас из последних сил, на куске хлеба, служит верой и правдой рабоче-крестьянскому делу? В чем причина неоправданно огромных ошибок при раскулачивании и предъявлении необоснованных обвинений?
Встречаясь с заключенными и спецпереселенцами, он как бы узнавал характер "контингента" - людей разных сословий и национальностей, согнанных сюда с разных концов страны. Видел ужасающие условия, в каких живут, а точнее - существуют у последней черты эти люди, и невольно думал и представлял, что вот в таких же условиях существуют, если еще живы, люди, осужденные и высланные из здешних мест при его активном участии.
С каким-то больным любопытством, манившим его в жилые места, он приглядывался к ссыльным мусульманам - татарам, киргизам, узбекам, башкирам: где-то так же безнадежно цепляются за уходящую жизнь и высланные отсюда казахи, люди его края и рода. Смотрел и со страхом признавался: вот он, конечный итог "классовой борьбы", этим на практике заканчиваются давние политические диспуты, горячие споры, в которых он любил участвовать.
Айдарбеков уехал из Караганды на третий день, сразу после совещания. Напрашивался в попутчики какой-то комендант - не взял. Впервые уезжал отсюда один. Хотелось побыть в одиночестве долгой дорогой, подумать.
... Он отъехал с полсотни верст от промысла, но ему все еще слышался в попутном ветре тяжелый карагандинский запах, которым за эти дни, казалось, пропахло все: одежда, волосы, тело, упряжь, кожаные обивка и сиденье пролетки, волчья полость, служившая постелью при ночевках в степи. И пока слышал этот запах - видел чернеющие нарывами угольные кучи, отлогие, мучнисто присыпанные пылью насыпи шлака, саманно-кирпичные осевшие бараки, старые, взятые на растяжки трубы котельных, а вокруг всего этого - массы семейных спецпереселенцев: голодные, изможденные люди разных краев и национальностей, среди которых мучительно узнаваемо виднелись азиатские лица: подавленных, занятых мелкими хозяйственными заботами мужчин; бродивших сомнамбулами вокруг тифозно-дизентерийного барака женщин; бесцельно сидевших возле угасших костров, у порогов многих землянок молодых парней; тихо умиравших в этих землянках стариков, которых Бог перед смертью нередко благословлял безумием; детей - в обносившейся до лохмотьев одежде, с мудрыми глазами на скуластых оливковых лицах, с сухими белесыми пятнами лишаев на телах, с язвами от расчесов в необритых, обрастающих смоляным волосом головах, - эти люди пристально рассматривали его, угадывая в нем какого-то начальника из навсегда исчезающего от них мира, а он, внутренне онемевший при виде этих мук, отворачивался и словно не замечал, как сопровождавшие его люди окриками и ударами отгоняли тех, кто осмелился подойти к нему с просьбой, и спешил дальше, понимая всю ненужность этого будто бы интересно-делового и обязательного осмотра...
И впервые, возвращаясь домой в тяжелых размышлениях после увиденного, Айдарбеков не убеждал себя по обыкновению в неизбежности обострения классовой борьбы при коллективизации, не оправдывал бдительность властей, повально объявлявших несоразмерно суровые приговоры, и впервые не убеждал себя с привычной рассудительностью ответственного руководителя в необходимости и важности для его народа строительства в этих краях крупных промышленных центров...