Я ПО ТЕБЕ СКУЧАЮ
Дарья Алексеевна сидела в кресле возле компьютера, глядя на фотографию в мониторе, держа возле уха телефонную трубку и почти не слыша прерывистых гудков. Слёзы катились из глаз сами собой, без усилия - она и не пыталась их остановить. Па¬мять опять вернула её в те далёкие годы, в которые она нередко уходила из настоящего времени. Иначе говоря, её теперешняя жизнь текла параллельно с прошлым...
Москва. 70-е годы.
1.
Даша имела настоящее богатство - собственную комнату в центре Москвы. Когда-то здесь жила Дашина бабушка, и родители, путём неизвестных девушке переговоров с каким-то районным начальником, смогли прописать свою дочь, оформив опеку над престарелым человеком. Коммуналка периодически меняла своих жильцов, в связи с их переездом в новые квартиры. По воле невероятного совпадения, жильё заселили неблагонадёжные личности. С тех пор, как бабушка умерла, комната пустовала.
Даша открыла тяжёлую скрипучую дверь и вошла в подъезд старого дома дореволюционной постройки, где противно пахло кошками.
На самом верхнем четвёртом этаже была её небольшая комнатка, с амбарным замком на двери. Войдя в комнату, девушка распахнула настежь окно. Вид неприглядный: высокое длинное серое здание, что стояло напротив, предательски скрывало и небо, и красоту набережной Москвы-реки, и собор Василия Блаженного и Спасскую башню Кремля. Внизу по узкой улице, закованной в бетон, громыхали машины, автобусы.
"Да, надо срочно сделать ремонт", - подумала Даша, оглядев жилище. За тот год, что она здесь не была, комната приобрела жуткий вид.
Сказано - сделано. Поселившись в бабушкиной комнатушке, с помощью родителей Даша благоустроила новое жильё. Простенькие обои, побелённый потолок, надёжная санобработка всех щелей у порога и в дверной коробке, чтобы сюда не смог проникнуть ни один таракан, преобразили комнатку. И только на общей кухне Дашу пронизывал страшный шок от невероятного количества рыжих и чёрных паразитов, разбегающихся по всем щелям, когда вечерами она включала свет. Не выключая света, как шальная, девушка убегала к себе в комнату и, плотно закрыв дверь, ждала какое-то время. Только потом спокойно проходила к своему кухонному столу. Именно эти твари всегда портили ей настроение, но бороться с ними в местах общего пользования было практически невозможно: соседи - пьяницы.
2.
Быстрыми шагами, почти бегом, Борис дошёл до дома новых приятелей. Неведомая сила безумного зверя несла его. После вчерашней попойки страшно болела голова, поэтому Борис с трудом поднимался по крутым ступеням мрачного подъезда, стены которого когда-то покрасили в тёмно-коричневый цвет. Здесь дышалось с трудом: тяжёлый запах плесени, помоев, сырости бил в нос.
Добравшись до четвёртого этажа, Борис устало вздохнул, будто ему было не тридцать четыре года, а все семьдесят, и нажал на кнопку звонка.
Дверь открыла девушка лет девятнадцати, "аккуратненькая», домашняя, в ситцевом халатике, подпоясанном тонким пояском. Увидев это милое создание в неблагонадёжной квартире, Борис крайне удивился. Он сразу отметил привлекательность девушки, особенно легкомысленно выбившиеся из причёски локоны, небрежно скреплённые шпилькой. Эта шёлковая россыпь волос придавала лицу романтичность.
- Вы к кому?- спросила девушка.
- Мне Раису, - ответил Борис, пряча подбородок в воротник куртки, чтобы не дышать перегаром на девушку.
Он поймал себя на мысли, что стыдится себя перед этой непорочной юностью.
- Ой, а она только что ушла в магазин. Но дома её отец, - добродушно сказала девушка и вежливо предложила войти.
Борис без смущения направился к нужной двери. В этой коммуналке ему было знакомо всё: и большая кухня с четырьмя кухонными столами, над которыми висели полки, зашторенные ситцевыми занавесками, и единственная в квартире ржавая раковина с таким же ржавым краном, из которого текла только холодная вода, и синие заплесневевшие стены туалета с висящими на гвоздях четырьмя кругами для унитазов, и большой холл, объединивший четыре комнаты, в которых ютились жильцы. И такой же противный запах, как в подъезде: вся коммунальная квартира была пропитана табачным дымом и кислым вином. Вечерами соседи вместе пили, потом, как правило, у них начинались драки. Выясняя отношения, они спорили, делили обязанности, не скупясь на бранные слова, кричали, однако днём квартиру охраняла тишина: жильцы уходили по своим делам, чтобы избежать статьи за тунеядство, да и надо было как-то выживать.
С недавних пор Борис стал частенько сюда наведываться, жил он неподалёку.
Раису не пришлось долго ждать. Юркая, с непропорционально короткими ножками, она всё делала молниеносно, и эта стремительность присутствовала во всём. Пила она горькую так же, как и её отец, алкоголик со стажем, быстро пьянела и также быстро трезвела. Добрая и отзывчивая душа ее всем открывалась нараспашку. За рот, как бы разрезающий лицо пополам и несоразмерно длинный нос, жильцы прозвали её Буратино. Несимпатичная от природы, она всё же пыталась привлечь к себе внимание мужчин, но потуги часто оказывались безрезультатными.
Не прошло и десяти минут, как Раиса вернулась с добычей.
- Бориска! - радостно воскликнула хозяйка, растянув узкую полоску губ, явно испытывая симпатию к журналисту. - А я портвешка принесла. Щас глотнём по стаканчику.
Борис только и ждал этого приглашения: надо было "подлечиться" после вчерашнего застолья: одному-то пить неинтересно, да и зря что ли он преодолевал ступени подъезда. Открыв дипломат, он поставил на стол бутылку водки и закуску, чем очень порадовал хозяев.
Малым кружком - отец, пенсионер-алкоголик, Раиса, и журналист, сели за стол чин по чину, затянув беседу ни о чём. Борис не брезговал этой компанией, хоть и окончил факультет журналистики МГУ, а теперь ещё и учился в аспирантуре. С этими простыми людьми, незлобными и приветливыми, можно было ни о чём не думать, забыться и расслабиться. И тем не менее он, приглядываясь к ним, наблюдал, как незаметно можно попасть на дно обитания.
- Портвешок сегодня прямо с боем урвала, - сказала Раиса. -Надька, ты знаешь её, отец, встала передо мной без очереди и взяла последнюю бутылку. Гадюка подлая! Пришлось ей по роже двинуть, чуть милиционерики не забрали, хорошо, что из нашего отделения попались, а то мотать бы мне 15 суток. Грозились на завод сообщить, но, может, пронесёт.
Раиса наколола вилкой кусок селёдки, забросила его в рот и тяжело вздохнула. Маленькие глазки её уже туманились, став почти незаметными.
- Да, - протянул отец, - времечко настало, поганого портвейна не купишь. Дефицит! Эх, Райка, работала б ты там, где водку разливают, нужды б не знали. А то ходишь какие-то коньки тюкаешь, толку никакого.
- Почему коньки?- удивился Борис.
- Так она ж в заводе коньки делает, а их на хлеб не намажешь и в глотку не зальёшь, - дед вытянул костлявые пальцы и, проведя ими по седой бородёнке, добавил, - вот и будем скоро железо жрать да шнурки на кишки наматывать.
- Так вы прямо пророк! - подхватил Борис.
- Пророк не пророк, а я всегда чую, что к чему, бог даст, не
увижу такого позора,- старик закашлял, вытер замусоленным платком нос и протёр маленькие, почти пропавшие глазки.
-Ишь ты, умник, тебе волю дай, ты в водке купаться начнёшь, всё тебе мало, ненасытный, - сердилась дочь и, будто оттаяв, мечтательно добавила: - Может, на день рождения в профсоюзе подарочек дадут, ведь как-никак сороковничек набежал, я ж в заводе двадцать лет, как один денёк пропахала.
- Может, и дадут, а, может, на ... пошлют. Теперя время такое. Никто никому не нужон. Припомнят тебе и прогулы, и синяки на морде, да что там говорить!
- Какие ещё прогулы! Я на работе на хорошем счету, забыл, как мой портрет на Доске почёта висел!
- Да, - улыбнулся, вспоминая то время, дед, - висел. Ты, дочка, у меня всегда была работящая, но чтой-то последнее время тебе премий не дают и портрет сняли, сама ж мне жалилась.
- А ты, злыдня, будто рад. Думай, что плетёшь, не то я тебе быстренько физиономию украшу! - закипела Раиса, вскочив со стула.
Борис, будто проснувшись, погасил вспышку раздора между родственниками, и неожиданно спросил:
- А что это у вас за новая жиличка? Она мне сегодня дверь открыла. Хорошенькая.
- Дашка что ли? - спокойно переспросила Раиса, уже забыв о надвигавшейся грозе.- Да она здеся давно прописана, её бабка-учителыша раньше в боковой комнате жила, а теперь вот она приехала. У её родители в Подмосковье живут, а она у нас, как ты, интеллигентша, в институте учится. В Москву-то кажный день не наездисся.
"Странно, - подумал Борис, - всю жизнь Раиса прожила в Москве, а говорит так, будто вчера из глубинки приехала. Наверно, учителя были "хорошие". Он с досадой посмотрел на отца женщины, который сегодня уже ничего сказать не сможет.
-А эта Даша к вам не заходит?- допытывался Борис.
- Да когда ей заходить-то, я и женихов-то у неё отродясь не видала. Да к чему она нам? Не выпить с ней, не поразговаривать. Давай ещё по граммулечке махнём. Ох, устала я чтой-то.
Сказав это она, не чокаясь с гостем, опрокинула стакан портвейна, и туманными, уже не бегающими, как обычно, зрачками, по-бычьи, посмотрела на журналиста.
-Да ты не майся так, поди да стукни ей в дверцу, может, и сладится что, - неожиданно предложила Раиса.
-Пожалуй, я так и сделаю. Любопытства ради. Ты же знаешь, мне по работе надо встречаться с разными людьми.
-Давай-давай, повстречайся, соколик, повстречайся, - точно мать родная дала она добро и, отвалившись на спинку стула, прикрыла пьяные глаза.
Борис вышел из комнаты и тихонько постучался к Даше. Не дожидаясь ответа, он открыл дверь.
Даша сидела на широком подоконнике, обхватив руками колени. Мягкий плед укрывал плечи. Она увлечённо слушала музыку, не заметив вошедшего Бориса, поэтому у него появилась возможность осмотреться. Он притаился, стараясь подольше оставаться незамеченным.
Чистенькая, небольшая комнатка, в тёплом свете ночника казалась сказочно-таинственной, уютной. Удивительным чудом зловоние квартиры сюда не проникало. Примечательным в простенькой обстановке было пианино, не громоздкое, современное. На небольшом столике небрежно лежали красочные конверты с пластинками.
В открытом настежь окне отдалённые лучи уличных фонарей слабо освещали силуэт девушки. Будто в лунном сиянии вырисовывались слегка приоткрытые губы, линия аккуратного носика с небольшой горбинкой, высокий открытый лоб. Борис стоял тихо, любовался Дашей, точно заворожённый, и ему захотелось говорить с ней, говорить долго обо всём на свете, он чувствовал, что получит истинное наслаждение.
Неожиданно девушка повернула голову и, увидев Бориса, вздрогнула. Смутившись, она спрыгнула с подоконника, и удивлённо спросила:
-Что вы здесь делаете?
-Любуюсь вами.
-Выйдите, пожалуйста, - строго сказала Даша, и, положив плед на диван, подошла к двери, чтобы выпроводить непрошеного гостя.
- Можно вас побеспокоить, - наигранно спросил Борис.
- Уже побеспокоили.
- Значит, разговора не получится, но я всё-таки, намерен вам представиться. Борис, - и он протянул ей руку.
- Я вас не понимаю, вы всегда такой бесцеремонный?
- Что вы, Дашенька, сам не знаю, что на меня нашло. А вы, я вижу, музыкой увлекаетесь. Что же вы слушали?- и он взял со стола конверт. - О! Валентина Пономарёва! Вы увлекаетесь романсами, очень похвально, тем более, что теперь молодёжь имеет другие предпочтения. Я, конечно, сейчас уйду, но прежде пообещайте, что вы меня в другой раз не прогоните.
-Что вы этим хотите сказать?
- Ничего непристойного, просто я предлагаю вам дружбу.
- Дружбу? Этого ещё не хватало! Извините, но вы пьяны, и кажется, пьяны всегда.
-Так ты решила, что я пьяница?- он неожиданно перешёл на "ты".
-Да, я так считаю. Извините, но мне пора спать.
-Конечно, конечно, - виновато сказал Борис, - я сейчас уйду, но надеюсь, мы увидимся и нам, будет, о чём поговорить.
Он вышел из квартиры - света в подъезде почему-то не было. Покачиваясь из стороны в сторону на крутых ступенях лестницы, он еле-еле держался на ногах: как-то резко сморили его и водка, и усталость. Но всё-таки журналист думал о новой знакомой. Перед глазами стоял, точно сфотографированный, силуэт девушки в окне. Голова шла кругом, сильная боль стучала по вискам. Журналист вышел из затхлого подъезда и сделал глубокий вдох. В воздухе уже не было привкуса пыли и духоты, окутанный ночной прохладой, город притих. Совсем рядом пылали звёзды Кремля, били полночь куранты, и под этот мирный бой Борис медленно, точно по принуждению, побрёл домой.
3.
После школы Даша поступила в Историко-архивный институт. Окончив три курса, она решила найти работу, чтобы иметь свои средства к существованию и не сидеть на шее у родителей. Нет, её не гнали за куском хлеба, даже наоборот, старались хорошо обеспечивать, но внутренняя потребность к самостоятельности и независимости вынудила её перейти на заочное обучение, чтобы иметь возможность работать. Бывшая сослуживица бабушки теперь работала в детском доме. Она-то и предложила девушке устроиться ночным воспитателем. Конечно, ответственность большая, но всё-таки дети ночью спят, а служба идёт. Даша согласилась. Здесь она почти вплотную столкнулась с различными судьбами невинных созданий - детей. Это были не сироты, героически погибших родителей. Это были дети алкоголиков и преступников, лишённых родительских прав, исковеркавших свою жизнь и жизнь своих детей. Большую школу милосердия предстояло пройти девушке, совсем недавно выпорхнувшей из собственного гнезда. Читая личные дела своих воспитанников, она плакала, негодовала, ненавидела их родителей за жестокость равнодушие, порочность. Особенно её потрясла история девочки Кати, на глазах которой, когда ей было всего-то три годика,отец
зарубил лопатой и бабушку, и маму, и братишку. Девочка чудом осталась жива. Она заикалась, страдала энурезом, вскакивала по ночам, и Даша, безмерно жалея это сероглазое творение природы, часто сидела возле кроватки, ласково поглаживая белокурую головку.
Приближался новый учебный год, кастелянша выдала для будущих первоклассников новые платья и костюмчики, которые многим воспитанникам совсем не подходили по размеру, точно были сшиты на вырост. Как жалко выглядели в этих обновках их худенькие бледные тельца! Пришлось воспитателям взяться за работу, чтобы привести в порядок это безобразие. Такая забота не входила в Дашины обязанности, но, тем не менее, она решительно предложила свою помощь. Девушка взяла домой целый ворох детской одежды и села за швейную машинку. Шить она научилась ещё будучи школьницей.
В квартире никого не было кроме Андрюши и Верки - "тёпленькой парочки", как их называла Даша. В коммуналке все имели клички, и её обитатели, кажется, порой забывали собственные имена. Одну из комнат занимал Андрюша, непробудный пьяница, которому было лет сорок пять, но выглядел он так, будто у него возраста вообще не было: невысокий, пучеглазый, с красным мясистым носом на отёкшем синюшном лице. Вне-шность его вызывала отвращение, хотя по натуре он был бесхребетным и никогда не ввязывался в конфликты, возникающие между женским населением коммуналки. Он влачил своё никчемное существование, тихо приходя в дом и также тихо уходя, ни к кому в Душу не лез и к себе никого не зазывал. История его жизни никого особенно не интересовала, здесь не случалось задушевных бесед между соседями, всякому было дело лишь до себя. Дрюща работал дворником, все звали его следопытом, потому что в юности он мечтал о профессии геолога и даже окончил два курса Московского геолого-разведочного института, но теперь все его силы были направлены на поиски пустых бутылок.
Он тащил с помойки весь хлам, от того в его комнате возникла настоящая вонючая свалка, где кишмя роились тараканы и клопы. Как он с ними соседствовал, понять было трудно. Вероятно, тело, насквозь пропитанное алкоголем, ничего уже не чувствовало. Раиса часто ругалась с Андрюшей и Веркой по поводу этого зоопарка, даже не раз заливала комнату пропойцы какой-то отравой от паразитов, но вредные насекомые были неистребимы.
Его сожительнице Верке, ещё не было тридцати. Плоское, безгрудое тонконогое существо. Сальные, неделями немытые длинные волосы с наметившейся сединой - всё вызывало неприязнь. При ходьбе её качало из стороны в сторону, будто она шла не по полу, а по качающейся палубе небольшого катера. Всегда то ли сонная, то ли пьяная, Верка работала посудомойкой в ближайшей забегаловке, поэтому имела возможность пропустить стаканчик, да ещё и об Андрюше позаботиться. Возможно, он любил её, как подругу по несчастью: у него тоже когда-то была человеческая жизнь, жена. К счастью или несчастью отцом Андрюша не стал. Он смотрел на Верку взглядом потерянного человека, но похоть самца в нём ещё жила. А Верка, частично сохранив черты красивой женщины, кокетничала, когда сожитель домогался близости, вырывалась из его объятий, хихикала и капризничала.
Верку, в отличии от Андрюши, презирали все женщины коммуналки, хотя сами были страшными любительницами пропустить не одну рюмочку за присест. Чувство брезгливости возникало к ней из-за внешней неряшливости. У неё в обиходе была всего одна кастрюля, в которой она изредка варила картошку или какую-нибудь бурду из пакетиков, и которой пользовалась гигиенических целях: мыла голову и другие части тела. Обычно, по вечерам, Верка сидела на кухне у окна, курила и вдохновенно рассказывала всем, какая у неё была замечательная семья, как её любил муж, что он был лётчиком, что она жила в собственной квартире, но однажды муж сказал, что нашёл другую, и Веркин рай стал адом. Она, как голодная собака, принюхивалась к тому, что готовят соседки, нахваливала их, желая получить порцию домашней еды, вместо того, чтобы приготовить хоть что-нибудь самой. Из всех продуктов, которыми она пользовалась были только пшено и соль, потому что всё до копеечки пропивалось в первые же дни после получки. Конечно, её подкармливали, но при этом совсем не видели в ней человека. Никто ей не верил, и от этого она пила ещё сильнее. Андрюша стал для неё светом в окошке, подобрав, как брошенную кошку, на помойке. Каждый вечер, напившись, она курила вместе с Раисой "Приму" и, сплёвывая табачную шелуху, плакала, вспоминая шестилетнюю "дочуру", которую у неё забрали в детский дом, лишив родительских прав.
-Всё! Баста! - говорила она, непрестанно икая. - Надоела эта ж-ж-изнь проклятущая, я в-ведь, раньше не была такой, между пр-р-рочим, пова-р-р-ром р-р-работала.
Даша частенько слушала эти разговоры и порой ей казалось, что можно изменить судьбу этой женщины, если она сама этого захочет. Девушка даже предлагала свою помощь, чтобы вернуть Верке её дочку, но наступало очередное утро, и всё повторялось, будто Верка застряла во времени. Видимо, наши привычки подчас сильнее наших желаний.
Даша утюжила на кухне детские платьица, Верка молча сидела у окна и курила, когда пришёл Андрюша и радостно сказал:
-Ну, Верка, гляди, какую обнову я тебе принёс!
Он развернул ядовито-зелёного цвета пальто и накинул на плечи сожительнице.
- Так оно рваное и пятна кругом! - возмутилась Верка.
-Ты спятила? Подумаешь, пятна! И не рваное вовсе, только карман оторвался и пуговиц нет. Хорошая вещь! Холодает, в чём ходить-то будешь? Не выкобенивайся, примерь!
Верка, нехотя, погасила сигарету, встала и, надев пальто, прошлась по кухне.
- А и, правда, ничего пальтишко, в самый раз.
Потом она сняла обновку, пропахшую помоями, и, глядя мутными глазами на Дашу, попросила:
-Слушай, подруга, ты всё равно тут с иголкой бегаешь, может, мне заодно пуговицы пришьёшь.
-Ну, уж нет, дорогая, справляйся сама,- брезгливо ответила девушка и ушла из кухни.
-Ах ты, коза! - заорала Верка, - Я тебе рога-то пообломаю, и не рассчитывай, что Буратино тебя пожалеет, я и Буратине нос оторву.
-Да угомонись ты, - успокоил разгорячённую Верку сожитель, - плевать на эти пуговицы, без них походишь, в крайности можно ремнём подпоясаться. Пошли лучше, я там принёс.
Верка без комментариев поняла, что принёс Андрюша, и послушно пошла за ним в комнату.
Порой Даше хотелось вернуться домой к маме, опять жить в доме вместе с родителями, но она уже вкусила счастье свободы от родительской опеки, обустроила со вкусом своё гнёздышко и поэтому терпела такое отвратительное соседство. Может быть, здесь она взрослела, училась понимать жизнь и разбираться в людских судьбах, училась понимать истинные жизненные ценности, видя крах и падение в бездну окружающих её людей? А может, не случайно она должна терпеть такое соседство, может это плата за будущее счастье? Ведь, не познав горечи, не поймёшь сладости. Она часто размышляла об этом, и в такие минуты перед ней возникал образ Бориса, который внезапно появился в её комнате, а может быть и в судьбе. Даша уже жалела, что дерзко вела себя с ним. "Может быть, надо было разговаривать с ним помягче?" - думала девушка.
А Борис не появлялся в квартире уже больше двух недель. У Даши в голове не укладывалось, что общего могло быть у этого, внешне приличного человека, с обитателями коммуналки. С ней, с Дашей, всё понятно, здесь её жилплощадь и обстоятельства, но он-то как сюда попал? Наверно, он спекулянт. Даша сразу обратила внимание на то, как он одет. Такие вещи просто так в магазине не купишь, их продают только по блату или в магазинах "Берёзка" по валютным чекам. Но ведь это же так дорого! Кто этот человек? Девушке захотелось разгадать загадку.
Однако, вспомнив незнакомца, она быстро забывала о нём, потому что вокруг было множество других забот, прежде всего учёба и работа. Бедняга за неделю так выбивалась из сил, что на всё остальное, их просто не оставалось. Ведя затворнический образ жизни, девушка толком и не знала, как вести себя с мужчинами, как завоёвывать их любовь, да и что такое любовь? Пока она не встречалась с этим чувством, от которого люди и дуреют, и добреют, и совершают подвиги, и лишают себя жизни, но она мечтала о любви, как тургеневская барышня.
В редакции царила сутолока. Все куда-то шли, о чём-то спорили, с кем-то говорили по телефону. В отделе работал чисто мужской коллектив, дым стоял коромыслом, накурено было так, что не спасали открытые настежь окна.
- Колышев! Тебя главный просит зайти, - войдя в комнату, сообщил Кирилл, приятель по работе.
-Зайду после обеда, - уткнувшись в бумаги, ответил Борис.
-Он просил зайти сейчас.
-Ну что там за срочность, - зевнув и откинувшись на спинку стула, протянул Борис.
-Понятия не имею, но, кажется, Афоня (так коллеги между собой называли главного редактора) сейчас взорвётся от приступа гнева, чем-то ты его достал.
-Я?! Помилуйте, голубчик, я такой мирный бронепоезд, стою на запасном пути, кому я мешаю?!
-Не знаю, не знаю, но главный дрожит при упоминании о вас, сударь.
-Кирюха, не темни, подготовь друга, ты ведь всегда в курсе.
Кирилл, весёлый, добродушный парень, два года назад пришедший в редакцию, полюбился Борису, и он негласно взял над ним шефство, помогая на практике добиваться профессионализма, посвящая молодого специалиста в такие тонкости журналистики, которым не научит ни один институт.
Афанасий Ефремович Руденко, заняв должность главного редактора, приглядываясь к подчинённым, решил основную ставку сделать на молодые кадры: они, мол, не такие зубастые, как прочие, более послушны и сговорчивы. Ему сразу приглянулся Кирилл, который в силу своей неопытности больше всего подходил для выполнения самых неинтересных поручений. Молодой журналист ещё не научился ломать голову над материалом, вникать в целесообразность вещей, в их детали и суть, он добросовестно выполнял задания главного редактора, хотя и не забывал прислушиваться к мнению Бориса. Подлости в нём не было, но и преданности он в себе ещё не выработал. Что касается Бориса, тут новый руководитель держал "ухо востро", явно побаиваясь вступать с ним в отношения конфронтации.
- Какой-то материал завис, тебе лучше знать о своих долгах, -ответил между делом Кирилл.
- И всего-то? Ну, тогда я пошёл.
Главный редактор сидел в рабочем кресле, надув гладко выбритые щёки, будто во рту у него застряла баранка. Большие очки в роговой оправе занимали половину его лица и делали глаза огромными-преогромными, как у волка из известной сказки Шарля Перро. Стол, заваленный бумагами, газетами, документами, справочниками и прочей журналистской атрибутикой, почти прятал кругленькое тучное туловище.
Афанасий Ефремович недовольно посмотрел на Колышева и спросил:
-Вы когда должны были сдать материал по Епифанову?
-В четверг.
-А сегодня у нас какой день недели?
-Ну, понедельник. У меня статья уже почти готова. Это же проходной материал, не политический вопрос.
-Поглядите на этого умника! - иронично воскликнул главный, - не политический! А то, что этот Епифанов юбиляр, Герой Социалистического Труда, делегат XXV съезда партии, это тоже не политический вопрос?
Борис тупо молчал. Это молчание подстёгивало Руденко, он распылялся не на шутку и уже не желал останавливаться.
-Сидите в отделе, штаны протираете, на государственных хлебах жируете, продуктовые заказы из самых дефицитных продуктов получаете, водку пьёте, в то время, когда народ в очередях давится. А здесь человек 30 лет на одном заводе трудится, герой! Вы попробуйте, заслужить звезду-то, попотейте за неё, за золотую, тогда и рассуждайте, что есть политическое.
Борис смотрел на Руденко и диву давался: ведь верит в то, что говорит! Это-то и страшно. Эдакий непогрешимый воспитатель заблудших душ. Вот такие-то и садятся в кресло руководителей - болтуны и подпевалы.
Главный редактор явно нервничал и злился, что-то у него не ладилось. Борис почувствовал это даже не по тому, как эмоционально звучало обвинение во всех грехах, а по тому, как он резко взял со стола карандаш и, недолго покрутив в руках, гневно бросил на раскрытый блокнот.
Выпустив пар, Руденко вышел из-за стола и, заложив руки за спину, прошёлся по кабинету, потом многозначительно вздохнул.
- Послушай, Борис, - неожиданно перейдя на "ты", сказал главный, - я хочу с тобой поговорить откровенно, не как начальник с подчинённым, а просто, по-товарищески, тем более, что я старше тебя всего-то лет на десять. Мы с Вами дети войны, у нас общее дело, но ответственность разная. Я как коммунист должен на своём месте проводить в жизнь политику партии, а дело партии для меня - главное дело жизни.
"Далеко пойдёшь", - усмехнувшись, подумал Борис. Главный сделал вид, что не заметил ухмылки (не в его интересах было обострять отношения с человеком, который пользовался большим уважением в журналистской среде). Он решил гнев сменить на милость, чтобы не переборщить. Руденко пытался себя сдерживать, но это ему давалось с трудом: обращаясь к Колышеву, он говорил ему то "вы", то дружеское "ты".
- Ты много лет провёл в Восточной Германии, учился там, видел западную жизнь, как говорится, воочию. Может, это повлияло на твоё мировоззрение? Ты разделяешь взгляды диссидентов?
Борис был обескуражен такой прямотой. "Так он меня провоцирует, чтобы потом утопить, как котёнка! Ну, нет, дорогой, Афоня, с тобой быть откровенным - на Колыме дрова рубить. Не для того я родился на свет".
Слово "диссидент" Колышев услышал ещё в шестидесятых, когда жил с родителями и учился в Германии. Руденко был прав: уже там Борису на многое открылись глаза. Среди диссидентов были люди самых разных взглядов. Объединяла их главным образом невозможность открыто высказывать свои убеждения. В СССР подсознательно многие не желали и не стремились видеть правду, страх надёжно засел в душах.
- Я вас не понимаю, как вы могли такое обо мне подумать! Я тоже член партии, как и вы, чту наш строй и принятую недавно конституцию.
- Что касается конституции, я не имею никаких вопросов.Здесь ты был на высшем уровне. Твои статьи об интересных и творческих решениях в конституциях зарубежных стран оказали неоценимую помощь во всенародном обсуждении. И, тем не менее, в последних статьях между строк читается сочувственное отношение к антисоветчикам.
- Мне трудно знать, что вы читаете между строк, на мой взгляд, я довольно ясно излагаю и пишу о том, что сама идея существования какой-либо оппозиции в нашей стране - абсурд. Все мои статьи только поддерживают и отстаивают идейное единство общества, а не наоборот. Конечно, в стране есть отдельные элементы, отщепенцы, которые пытаются внести хаос в нашу действительность, но согласитесь, что диссидент и террорист - это не синонимы. Ведь каждому здравомыслящему человеку понятно, что диссиденты относятся к террору с негодованием и отвращением.
- А разве не они организовали взрыв в метро между Измайловской и Первомайской? Погибли ни в чём неповинные дети и матери, ехавшие с новогодней ёлки! Слава богу, что журналисты не успели растрезвонить на весь мир об этой трагедии. Представляете, какая бы началась паника, какой бы это вызвало резонанс в обществе. Мы должны говорить людям правду, но не вся правда им нужна, надо беречь покой советских граждан, а не разжигать огонь.
- Возможно, вы правы. Конечно, это страшная трагедия, но в этом вопросе много белых пятен, и КГБ до сих пор не имеет точных сведений об этом терракте.
- И вы не боитесь вот так прямо говорить об этом?- снова перейдя на "вы", спросил Афанасий Фёдорович.
- Вы же сами предложили откровенный разговор, я не предусматриваю в своих словах ничего крамольного.
- Это как посмотреть на вещи, - протянул Руденко.
- Я надеюсь, вы не станете меня относить к врагам советского строя?
- Пока нет, если ты не договоришься до большего. Твои диссидентские шедевры могут сыграть с тобой злую шутку. Я надеюсь, ты впредь будешь сдержаннее в своих высказываниях, а то ведь даже героическое прошлое твоих родителей тебя не спасёт.
- Это угроза? - нервно спросил Борис.
- Нет. Это предупреждение. Ладно, иди, работай и не забудь сегодня же сдать статью.
Борис вернулся на рабочее место вне себя. Всё нутро его кипело гневом и на Руденко, и на собственную трусость. Себя он корил за молчаливое потакание необоснованным упрёкам, главного - за лицемерие и ложный патриотизм. Вот из-за таких коммунистов сгноили в концлагерях тысячи невинных жертв, из-за таких коммунистов страна идёт к застою, топчется на месте, народ живёт в очередях и нищете. Это они сами породили оппозицию и теперь боятся слышать правду от западных радиостанций "Немецкая волна" и "Голос Америки". Однако важный вывод из этого разговора он всё-таки сделал: надо быть начеку.
- И чем ты так разволновал Афоню? - улыбаясь, спросил Кирилл.
- Да статья эта о Епифанове зависла.
- Значит, всё-таки я оказался прав: воспитывал тебя, - заключил приятель.
- Точно, воспитывал. Моих родителей вспомнил,- раздражённо ответил Борис и добавил: - зажрался ты, Кирюшенька, на казённых харчах, чеков у тебя полны карманы, джинсы и аппаратуру в "Берёзке" покупаешь. Пора тебя раскулачивать, хотя нет, не надо, а то продашь Родину за "Панасоник".
- У тебя навсегда крышу снесло или так, на время? Ты что несёшь-то?
- Это не я, дорогой мой собрат, это наш благодетель - главный редактор так считает.
- Ну, ты даёшь, так бы и сказал. Ему нас поругать - хлебом не корми! Только дай! Его мечта нас разогнать, талантливых и успешных, а набрать в отдел безмозглых и послушных амёб, на их фоне, глядишь, гением станешь.
- Это точно.
Вернувшись на рабочее место, Борис долго не мог успокоиться. Как было бы здорово высказаться, выплеснуть в лицо Афоне всё, что о нём думают коллеги!
Предшественник главного редактора скоропостижно скончался от инсульта. Хороший был мужик, настоящий журналист! Не прошло и месяца, как на его место назначили Афонасия Фёдоровича Руденко. Когда-то он работал редактором небольшой газетёнки в Ставропольском крае. Видно, там отметился, пошёл вверх по партийной линии. Ни о каких его творческих заслугах никто не знал, всем было понятно, что этот человек, хитёр-бобёр, нахватался дежурных слов о политике партии, вовремя стал её членом, покружился среди нужных людей и вот вам - Москва, кресло главного редактора. Высоко взлетел, теперь боится упасть. Его любимой темой было прославление героического труда на благо Родины. За такую тему крест нести не надо. Он всячески остерегался правды, которая уже выплёскивалась наружу через разговоры в курилках, в очередях, на маленьких домашних кухнях.
5.
В конце рабочего дня Колышев сдал статью и с чистой совестью вышел из здания редакции.
В полдень было много-много солнца. Настоящее бабье лето! Теперь солнце уходило, скупо бросая на землю угасающие лучи.
В вечерней прохладе тихо и смирно стояли деревья. Мимо бежали трамваи, рассыпая далеко-далеко весёлые искры. Закончился рабочий день, и люди, как муравьи, спешили к метро. Борис закурил, недолго постоял в задумчивости и решительно направился к своим приятелям, не забыв по дороге купить бутылку водки и увесистый кусок любительской колбасы.
Дашу дома он не застал. На её двери висел амбарный замок -наверно, достался от бабушки в наследство вместе с комнатушкой. "Что толку от такого замка, - улыбаясь, подумал журналист, - ковырни гвоздиком - и дверка откроется. Смешно, право".
Раиса стряпала на кухне, жалуясь Борису, что начался учебный год и теперь у неё хлопот прибавилось:
- Корми этих дармоедов! Старый цельными днями не просыхает, братец повадился на ужин, да вот теперь Юрку надо кормить, видишь ли, школьные обеды ему не нравятся! Сидел бы на продлёнке, да жрал, что дадут.
- Набаловала сама, теперича расхлёбывай, - простодушно сказал дед, ещё с утра приложившийся к бутылке.
Борис впервые увидел сына Раисы. Всё лето он прожил в деревне у дедовой сестры. Лицо мальчика, усеянное конопушками, казалось весёлым и озорным. Он хитро озирался вокруг подвижными глазами, унаследованными от матери. Видно: себе на уме. Несмотря на своё пристрастие к алкоголю, Раиса пока ещё не совсем пропала и за сыном нет-нет да приглядывала. В чистенькой рубашонке, коротко подстриженный так, что выпячивались оттопыренные уши, он выглядел мальчиком-паинькой, хотя учился слабовато. Раиса особо не сюсюкалась с сыном, но всё-таки окружала его материнской заботой: лупила за двойки и проказы, "выбивая дурь из башки", покупая необходимую одежду и книжки. Деньжата у неё водились: сама работала, отцовскую пенсию получала, да ещё алименты на сына.
Брат Иван, худой, долговязый, жил поблизости, на Ордынке, выпивал, как все в этой семейке, и жена, когда заканчивались деньги, выгоняла его из дома. В такие дни он приходил к сестре будто бы на часок, но, захмелев, оставался до утра. Раисе такие приходы и уходы были не по сердцу, не раз она из-за брата ругалась с отцом:
- Чё он сюда таскается? У нас и без него теснотища!
- Ты на Ванюшку не нападай! - заступался за сына отец, - Он всё ж твой брат родный. Вот помру - с кем останисся? А он тебе какая-никакая подмога.
- У меня Юрка растёт, он и поможет, а на Ванюшке где сядешь, там и слезешь. Нашёл помощника! Пусть живёт на своей жилплощади, он здеся не прописан, - огрызалась дочь.
Ивану такие разговоры не мешали жить так, как хочется. Не вникая в семейные передряги, он равнодушно брёл по жизни, в сущности, не видя её.
Так как у сестры действительно негде было голову приткнуть, он пристроился к соседке Нинке, здоровенной пятидесятилетней грудастой бабе, вульгарной и приблатнённой, которую в коммуналке называли Нинка-комендантша. Свою школу она прошла ещё в военные годы, когда за кражу буханки хлеба получила немалый срок. Нинку все побаивались за её физическую силу и скандалы, поэтому в спор с ней старались не вступать. Самой смелой была маленькая Раиса, которая, не желая ни в чём уступать громиле, пыталась допрыгнуть до Нинки и дать ей отпор. Комендантша могла в любой момент оскорбить и словом, и затеять драку из-за любого пустяка: упавшей за плиту спички, из-за забытого на унитазе чьего-то круга, из-за того, что кто-то позвонил в дверь, вызвав её двумя звонками, вместо того, чтобы звонить столько раз, сколько положено. Ни одна мелочь не ускользала от глаз и слуха этой размашистой женщины. Правду сказать, Нинка была хозяйкой аккуратной на столько, насколько может быть таковой пьющая женщина. В её комнате хранилось множество вещей, и при этом поддерживался относительный порядок. Она дорожила своими вязаными салфеточками, подушечками, слониками, гобеленовыми ковриками, а особенно хрустальными вазочками, стаканчиками, стоящими в небольшом серванте. Но самой большой гордостью Нинки, которая возвышала её над всеми соседками-выпивохами и вызывало их зависть, были золотые серёжки с небольшими рубиновыми камешками. Нинка много и вкусно ела, не заботясь о своей давно потерянной стройности, работала в бакалейном отделе ближайшего гастронома, считала себя вполне обеспеченной и, может быть, совсем бы не испытывала нужды, да пропивала на пару с Иваном половину своего достатка. " К чему мне эти денежки-бумажки? - говорила она. - Я в своей жизни так наголодалась, что больше не хочу терпеть этого мучения".
Юрка сидел в своём углу и тупо пялил глаза в телевизор.Раиса наскоро приготовила ужин, даже успела подкрасить губы, провести вдоль век жирный чёрный контур. Она радушно пригласила Бориса к столу, и началось привычное застолье. Немного выпив и закусив, Борис вышел на кухню покурить, где неожиданно встретился с Дашей, которая хлопотала у плиты.
- Разве ты дома? - удивился он.
- Я недавно пришла, а какое это для вас имеет значение?
- Как-то ты неприветлива, а я между прочим пришёл сюда ради тебя.
- Это очень странно. Извините, я занята, - сказала Даша и, оставив на плите кастрюльку, ушла в комнату.
" Вот опять она меня прогоняет",- подумал Борис и, выкурив сигарету, тоже ушёл из кухни.
Прошло совсем немного времени, как в квартире разразился скандал. Из кухни слышался гремучий "толстый", как она сама, голос Нинки:
- Вот гадина! А с виду тихоней притворяется, на пианине играет, ишь, что вытворяет! Ну, я покажу тебе! Ты увидишь у меня небесную ласточку!
Нинка орала во всю лужёную глотку, не выбирая выражений. Выскочили из комнат все жильцы, и только тёплая парочка спала беспробудно. Комендантша влетела в Дашину комнату, схватила девушку за волосы, да так, что та закричала, а Нинка, впав в приступ бешенства, трепала беднягу за волосы из стороны в сторону, точно полоскала в корыте тряпку.
- Ах, ты с...! Припёрлась сюда! Что бабка твоя прикидывалась божьим одуванчиком, что ты, мартышка безмозглая! - У Даши от дикой схватки покраснели лицо и шея. Борис, не мешкая, изо всех сил оттолкнул Нинку в сторону так, что она улетела из Дашиной комнаты на середину холла. Даша плакала взахлёб, не в силах произнести слово.
- Ты, журналюга, руки здесь не распускай, - вставая с пола, орала Нинка, получив от удара крепкий синяк на ягодице. - Без тебя разберёмся. Пусть она лучше расскажет, сколько соли вывалила в мою кастрюлю.
И с этими словами Нинка стремительно влетела на кухню, схватила с плиты Дашину кастрюльку и вылила содержимое в помойное ведро.
- Жри, из помойного ведра! - истошно орала Нинка, уходя в свою комнату.
Даша плакала и от боли, и от обиды. Борис закрыл дверь комнаты изнутри и присел на диван рядом с девушкой. Она уткнулась ему в плечо, как ребёнок, и ещё долго-долго всхлипывала. Он гладил её по голове, обещая, что больше никто и никогда её не обидит.
- Почему она называла вас журналюгой? - всхлипывая, спросила Даша. - Здесь у всех клички! Меня вот музыкантшей называют, потому что я иногда играю на пианино.
- Ничего удивительного, им этого не понять. А я на самом деле журналист. Работаю в редакции. Всё просто.
Даша удивлённо посмотрела на Бориса. У неё от изумления почти высохли слёзы.
- Вы журналист? - переспросила она. - Господи! Что общего может быть у вас с этой компанией? Зачем вы пьёте с ними?
- Девочка моя! Этого в двух словах не объяснишь. Когда-нибудь ты всё поймёшь. Да и к тому же, если бы я когда-то сюда не пришёл, то не встретил бы тебя. Пожалуйста, перестань говорить мне "вы". Мы ведь теперь друзья, не правда ли?
- Хорошо, - тихо согласилась Даша.
- Так что успокойся и помни, что я рядом.
Тем временем, Юрка тихонечко хихикал в своём углу. Он не видел, как "казнили" его соседку - безобидную и приветливую Дашу. Юрка прекрасно слышал, что творилось за пределами его комнаты, но выдать себя ни в коем случае не намеревался: ведь не дурак он, чтобы подставлять на растерзание свои уши. Его безусловно радовало, как бесилась и кричала тётка Нинка, которая вечно гоняла его за какие-нибудь проделки: то он дверью сильно хлопнет, то спички на кухне рассыплет, то воду не закроет до конца, и она мелкими каплями капает из крана. Парнишка терпеть не мог эту здоровущую и злющую комендантшу. Конечно, он и не думал подставить Дашу. Всё случилось так непредсказуемо, однако мальчик был доволен и не задумывался, что за его проказы заплатил невинный человек. Возможно, именно так зарождается равнодушие и жестокосердие. Да только некому здесь "придавать правильную форму душе" мальчика.
А Нинке недосуг было разбираться, кто пересолил её варево. Она видела, что Даша крутилась на кухне, знала, что Даша не испытывает к ней симпатии, вот, мол, и напакостила.
Уже забыв о скандале, Нинка спокойно сидела в своей комнате с Иваном за столом и заботливо потчевала приятеля. Бутылка водки была наполовину пуста, когда в комнату без стука вошёл Борис. После короткого разговора с ним, Нинка пришла к Даше просить прощения, но девушка даже не взглянула в её сторону.
Никогда больше Дашу уже никто не оскорблял, а между нею и Борисом наладились добрые отношения. Он стал приходить по вечерам всё чаще и чаще...
6.
Первое время Борис заглядывал на огонёк к Раисе и, пропустив с ней пару рюмочек, тихонько стучался в Дашину дверь, а войдя, застенчиво присаживался на край дивана. Он всегда заставал девушку или за какими-нибудь домашними хлопотами, или за книгой, или за рукоделием. Наблюдая за ней, Борис испытывал невероятный интерес к её затворнической на первый взгляд жизни и чувствовал, какой богатый внутренний мир скрывается за внешней скромностью и простотой.
Даша действительно оказалась внимательным слушателем и
интересным собеседником. Однако в её суждениях было ещё так
много наивности, юношеского максимализма и категоричности,
что глядя на неё, Борис снисходительно и добродушно умилялся.
Быть может, это напоминало ему его самого? Кроме того, небычайно притягательным был блеск её тёмно-серых глаз и цвет лица, ровный, ещё не тронутый страданиями и житейскими невзгодами, с лёгким румянцем на щеках. Борис с трудом сдерживал порыв прикоснуться к её губам, особенно когда она говорила, слегка поджимая нижнюю губку.
Они теперь частенько встречались по вечерам в её уютной комнатке, где хозяйка радушно поила гостя чаем, где всегда находилось что-нибудь вкусное, приготовленное своими руками. Девушка будто заранее готовилась к встрече и потчевала друга так ненавязчиво и в то же время так настойчиво, что отказаться было невозможно. Уже спустя две недели после их знакомства Борис чувствовал себя, как дома, а время летело с невероятной быстротой.
Даша ещё не осознавала, что к ней подкрадывается любовь. Слишком мало она знала своего нового друга. Порой она робела перед ним, смущалась и терялась, не находя слов, краснела, услышав в свой адрес комплимент. Теперь образ Бориса занимал большую часть её размышлений. Она думала о нём на лекциях в институте, на ночных дежурствах в детском доме и находилась точно не в своей тарелке по вечерам, когда он не приходил. Конечно, вид интеллигента с такой редкой профессией вскружил голову простой девчонке из подмосковного городка. Фирменные джинсы, чёрный кожаный пиджак, водолазка - человек с обложки журнала! Гладко выбритое лицо, аромат туалетной воды, не сравнимый с запахом, например, одеколона "Саша", которым поголовно пользовались мужчины,сигареты "Мальборо", портфель- дипломат, о котором Даша и мечтать-то не могла - всё это казалось таким нереальным. Иногда она воображала, как идёт под ручку с ним по вечерней Москве, а прохожие обращают внимание на её кавалера и завидуют ей. Только одного она никак не Могла принять и понять - почему этот удивительный человек губит себя: пьёт в сомнительных забегаловках со всяким сбродом, и даже может напиваться до непотребного состояния. "Нет, размышляла она, - он не пьяница, как мои соседи-уроды. Что-то скрывается за этим, но что? Как выяснить это, не обидев его?
Может быть, я смогу ему чем-то помочь, отвлечь от этих алкоголиков?" Девушке искренне хотелось принять участие в судьбе журналиста, не вникая в мотивы своего желания. Толком не разобравшись, любовь это или простое человеческое участие в чужой судьбе, которая ей не безразлична, она верила, что сможет оказать на него положительное влияние.
Борис живо интересовался Дашиной жизнью, и она легко делилась с ним, рассказывая о себе.
- Трудно тебе здесь? Такое соседство! - как-то раз спросил он, вспоминая недавний скандал с Нинкой.
- Да, соседи - врагу не пожелаешь! И главное - в самом центре Москвы такая помойка! Их место за 101 километром.
- Коммуналка! - вздохнул Борис.
- Позволь, но ты ведь сам пришёл сюда, пьёшь с ними, разговоры ведёшь.
- Я мужчина, мало ли куда может забрести мужчина, когда
выпьет! Помню, так мне тошно было, засиделся я с приятелями в кафешке, а тут Верка, посуду со стола убирает, взгляд туманный, но добрый, как у всех любителей выпить, намекает, что пора домой, кафе закрывается. А мне домой совсем не хотелось, вот она меня и привела под ручку, с Раисой познакомила. А потом я тебя встретил, и теперь безумно рад такому повороту событий.
Даша слегка смутилась от признания, румянец на её щеках стал более ярким.
- А как тебя-то родители отпустили из-под своего крыла? -спросил он.
- Сама не знаю. Всё, видно, к тому шло. Последнее время стали часто ссориться с мамой из-за всяких пустяков. А к чему эти ссоры, если есть другое жильё? Мне не пятнадцать лет! Основной причиной были, конечно, деньги. Когда я сказала маме, что
хочу работать и перевестись на заочное отделение в институте,был такой скандал! Она и слышать об этом не желала, называла заочное обучение "заушным".
- А ты с ней, конечно, не согласна, - заключил Борис.
- Конечно, я ведь училась на дневном отделении. Много потерянного времени. Я считаю, что всё зависит от человека, от его истинных стремлений. Трудно, конечно, совмещать работу и учёбу, заниматься самоподготовкой, но я, как видишь, справляюсь.
- А чем занимаются твои родители?
- Ничем особенным. Отец - водитель, а мама работает воспитателем в детском саду. Она у меня очень хорошая, добрая. Всё время твердит: "Читай, познавай мир, пока семьёй не обзавелась, пока только за себя в ответе, потом годочки полетят, как шальные, не догонишь". Вот я и стараюсь всё успеть, подходить практически к получению образования. Мой институт гуманитарный, так что совсем не обязательно каждый день туда ездить, больше времени на дорогу потратишь.
- Ты оказывается прагматик! А как же живое слово лектора? - с лёгкой иронией заметил Борис.
- Не все преподаватели добросовестные лекторы, есть такие, которые по несколько раз введение из учебника читают. Слушаешь и думаешь: уж не сошла ли ты с ума!
Борис увлеченно смотрел на девушку, снисходительно улыбался, иногда подтрунивал над её желанием постичь всё и сразу. Он уже давно изучил её небольшую домашнюю библиотеку: Васильев, Тендряков, Тынянов, журналы "Юность", "Новый мир", "Иностранная литература"... Книги не просто пылились на полке, они явно перечитывались, переставляясь с места на место, с торчащими в них бумажками-закладками. Борис подметил, что в Дашиной библиотеке много книг французских писателей: Гюго, Моруа, Бальзак, Золя, Ги де Мопасссан, Жорж Санд.
- Ты отдаёшь предпочтение французской классике? - спросил Борис, изучая читательский интерес девушки.
- Я очень люблю Чехова, и французов тоже. Вообще моя мечта - когда-нибудь побывать в Париже.
- Почему именно в Париже?
- Не могу этого объяснить - хочу и всё!
Основным фактором, укрепившим отношения молодых людей, конечно, было живое общение. По роду деятельности Борис много видел и много знал. Даша, раскрыв рот, слушала его рас сказы о Польше, о Германии, где ему приходилось бывать. Особенно ей было интересно узнать больше о Франции, где Борис жил и работал целый год.
- Невероятно! Ты был в Лувре! Ходил по его тёмным коридорам, в которых когда-то шуршали платья Екатерины Медичи.
- Знаешь, я как-то об этом не думал, - улыбаясь, сказал Борис - Ты начиталась романов Дюма, и вовсе коридоры теперь не тёмные. Там прекрасная картинная галерея. В нашем Кремле и в Эрмитаже тоже шуршали царские платья, и стучали каблучки прелестных туфелек.
- Ну, это наши, - капризно поджав губки, протянула Даша. -Совсем другое дело - Париж! Расскажи мне о нём.
- Город, конечно, необыкновенный, особенно его историческая часть.
Борис увлечённо рассказывал о достопримечательностях Парижа: о красоте роскошного Люксембургского сада с обилием скульптур и прекрасным Люксембургским дворцом, о Елисейских полях, простор и красота которых просматриваются с высот Эйфелевой башни, о соборе Нотр-Дам.
Все эти исторические названия, конечно, были на слуху, потому что она встречалась с ними на страницах романов. Даша вспомнила, как пару лет назад в Москву была привезена "Мона Лиза" Леонардо да Винчи. Тогда девушка специально приехала в столицу, всю ночь стояла в очереди в ожидании открытия Музея имени Пушкина. Это было настоящее столпотворение! Даша помнила, как Джоконда "смотрела" на неё, не отводя проницательного взгляда женщины, которая будто бы поняла всё в этой жизни, испытала все её страсти, познала счастье и любовь и теперь чуть свысока, слегка иронично и умиротворённо улыбалась. И так хотелось остановиться перед картиной, помечтать, улыбнуться чему-то непознанному, но живая человеческая река медленно текла, уводя прочь, а глаза Моны Лизы задумчиво смотрели вслед…
- Похвально! Ты так серьёзно интересуешься живописью Леонардо, что мужественно простояла в очереди всю ночь? - удивился Борис.
- Напрасно ты иронизируешь, прекрасно понимая, что интерес мой чисто познавательный. Даже неприятна твоя реакция. Это ты везде был, много видел, а нам, простым людям - такое счастье встретиться с мировыми шедеврами.
- Ну, что ты разгорячилась, я вовсе не хотел тебя обидеть. Просто думаю, что многие ходили, чтобы потом при случае упомянуть об этом.
- Не думаю, что для этой цели они терпеливо выстояли всю ночь. Уверена, что среди очередников их не было.
- Пожалуй, надо оставить этот бессмысленный спор. Увидела картину и молодчина!
Борис помнил этот ажиотаж по поводу "Джоконды". Вся Москва гудела! Незадолго до организации выставки в Москве, покорив Америку, картина отправилась в Японию: Франции было необходимо налаживать отношения с новым экономическим гигантом. Культурный обмен оказался как нельзя кстати, а уже на обратном пути из Японии "Мону Лизу" демонстрировали в Москве.
Это было знаковым событием, наступило время "разрядки", СССР постепенно открывался миру. Музей имени Пушкина был окружён толпами людей, которые вожделенно ждали встречи с шедевром. Многотысячная толпа текла медленной живой волной в зал музея. По заказу Министерства культуры в целях обеспечения безопасности для картины была изготовлена кабина-витрина. Только вскользь, в течении потока, не более 20 секунд, можно было видеть загадочную улыбку прекрасной флорентийской красавицы.
Борису довелось видеть гениальное творение Леонардо в самом Лувре. Кстати сказать, там тоже к картине всегда шёл людской поток.
За время пребывания в Париже он наблюдал разные стороны этого уникального города, который собрал не только людей из провинций Франции, но и приезжих из других стран, а также русских эмигрантов. Противоречия капиталистического мира здесь ярко выражены: рядом с роскошными бульварами ютятся кривые улочки, сверкающие витрины дорогих магазинов и ресторанов уводят взгляд от маленьких бистро и затрапезных кабаков. Сидящие в подворотнях бездомные, опустившиеся артисты, выступающие в прокуренных подвальчиках, - всё это блеск и нищета манящей столицы.
- А как тебе жилось среди них, что они за люди? - допытывалась Даша.
- Люди как люди, вполне доброжелательны. Вообще-то французы - народ сдержанный и разумный. Они просто так денег на ветер не бросят, и с кем попало дружбу не заведут, потому что умеют ценить и деньги, и время. Но по большей части народ приветливый, правду-матку в лицо тебе не скажут, а вежливо улыбнутся и уйдут от ответа.
- А как они относятся к иностранцам?
- По-разному, по большому счёту, недолюбливают: англичан - за заносчивость и скуку, американцев - за жадность и лицемерие.
- А русских?
- А нас вообще считают невоспитанными и неотёсанными.
- Вот почему-то все нас не любят, - с обидой в голосе заключила Даша.
- Видно, есть за что.
- Ты так говоришь, как будто тебе безразлично, что о нас думают! - Даша явно сердилась, проявляя патриотические чувства.
- Да, нет, мне-то как раз очень обидно, потому что я знаю больше, чем ты. Впрочем, это долгий разговор.
- Подожди, ты мне ещё скажи, а чем ты-то занимался во Франции?
- Что значит чем? Разве не понятно? Ведь ты читаешь и слушаешь новости о жизни и событиях в мире? Вот я эти события и доносил.
- Всё-таки, какая же у тебя интересная профессия! - заключила Даша.
- Ты права, но вот я уже три месяца в Союзе и места себе не нахожу, тошнит меня, понимаешь? Такая бестолковщина, такая дурь кругом.
- Не знаю, просто ты заелся. А я люблю нашу страну, хотя понимаю, как много у нас несправедливости и... пьянства.- Даша в упор посмотрела на Бориса. Он поймал её укоризненный взгляд, но сделал вид, что не заметил.
- Уже поздно, девочка моя, заговорил я тебя совсем, - ласково сказал он.
- Да, ты прав, тебе пора уходить, у меня завтра трудный день.
- Я надеюсь, что мы сможем завтра увидеться.
- Нет, завтра я хочу съездить к родителям. Приходи послезавтра.
- До встречи, Дашенька!
И он ушёл, нежно пожав её руку.
7.
Последние месяцы, с тех пор как вернулся Борис из долговременной командировки, он действительно много пил. Наверно, сказалась жизнь за рубежом, когда встречи, беседы, пикники на природе не проходили без спиртного. Нет, там он не напивался, это было не принято в его кругу. Здесь же, в Москве, в серости и обыденности, в творческой неразберихе, он ходил, как потерянный. Будучи компанейским, общительным человеком, он легко заводил знакомства с разными людьми. Жизнь его была стремительной и насыщенной, казалось в ней нет места Праздности и разгильдяйству. Он сам не замечал, как пытаясь «догнать» компанию, сливался с ней, терял чувство времени и меры. Нервная работа, учёба в аспирантуре, домашние проблемы - всё выбивало из колеи. Хроническая усталость, невозможность отоспаться и отдохнуть потихоньку уводили его в мир беспечности и отрешённости.
Но не это беспокоило сейчас журналиста. Его изводил один вопрос, как сказать Даше, что он женат. Совершенно запутавшись в личной жизни, Борис сам не заметил, как влюбился в эту девочку, наивную, по-детски доверчивую.
Он жил, понимая свою вину и перед Дашей, и перед женой, которая несомненно чувствовала, что теряет его. Но, что же он мог поделать, если вот так нежданно-негаданно свалилась на него новая любовь. "Всё-таки надо быть мужиком, и рано или поздно, мне придётся разобраться во всей этой кутерьме", - думал он.
Со своей женой Борис познакомился ещё будучи студентом МГУ. Настя была студенткой филфака. Живая и общительная, как Борис, девушка молниеносно пронзила сердце будущего журналиста. Белокурая, сероглазая, она казалась окружающим совершенно независимой. Игнорируя влюблённого юношу, студентка ещё сильнее разжигала пламя в его сердце. Не прошло и двух месяцев после знакомства, как они поженились. На первых порах жить пришлось у Настиных родителей, но Борис ни в чём не чувствовал себя ущемлённым, скорее наоборот: родители жены, люди интеллигентные, не вмешивались в дела семейной пары, предоставив возможность самостоятельно налаживать свой быт. Спустя год после свадьбы молодожёны переехали в новую кооперативную квартиру. Весело и радостно пролетело пять лет. Между супругами не было серьёзных конфликтов, недомолвок. Настя не вмешивалась в дела мужа, и, не забывая, что она замужняя женщина, всё-таки смогла сохранить свою независимость, а когда она забеременела, Борис окружил жену трепетной заботой. Но далее судьба сыграла с ними злую шутку: светлое чувство любви стало таять и испаряться, а тут ещё новая беда. Настя родила ребёнка.
Это был мальчик, которого с нетерпением ждали все. Роды протекали мучительно долго, и в результате серьёзной операции, ребёнок всё-таки родился. Врачи вынесли женщине страшный приговор: детей больше не будет. По роковому стечению обстоятельств, прожив всего один месяц, малыш умер. Начался мучительный период затянувшейся депрессии. Когда-то озорная, задорная, острая на язычок, Настя стала до неузнаваемости задумчивой, молчаливой, отрешённой. Все краски жизни ей казались теперь мрачными и тусклыми. Года три продолжалось это мучившее всех состояние, но в это время Борису предложили работу за границей. Как он надеялся на эту поездку, как он же лал вернуть к жизни свою жену! Он взял её с собой. Жизнь за границей только отчасти изменила ситуацию, потому что сама Настя не стремилась искать радости в жизни. Она без огонька помогала мужу в работе, равнодушно ухаживала за ним, выполняя свой супружеский долг. Для Бориса было пыткой смотреть в потухшие глаза жены. И теперь, когда он встретил Дашу, его мучила совесть. Он метался между страстью и долгом и был не в состоянии прибиться к одному берегу, просто плыл по течению. Борис уходил от реальности в похмельное забвение, и в то же время понимал, что дальше так продолжаться не может.
8.
Даша не успела проснуться, как услышала знакомый стук в дверь. Растерявшись, спросонья, она никак не могла всунуть руки в рукава халатика, и наспех чуть было не надела его наизнанку.
Открыв дверь, она смутилась. Перед ней стоял Борис, в парусиновой куртке, резиновых сапогах со спортивной сумкой, перекинутой через плечо.
- Ты ещё спишь? - удивлённо спросил он. - Мы ведь договорились, что в ближайшее воскресенье поедем в лес. Давай, поторапливайся! Уже девять часов.
- Извини, но я не придала твоему предложению особого значения, мало ли о чём мы говорили! Я совершенно не высыпаюсь, - с укором ответила девушка. - Но раз ты меня уже разбудил, я теперь не усну. Надеюсь, ты дашь мне спокойно собраться?
- Спокойно - да, а долго - нет.
Сборы были действительно недолгими. Молодость не требует тщательности: она сама украшение. Метро, электричка, - и уже через два часа они бродили по замшелой лесной тропе.
Утро было безветренным. В воздухе, насыщенном запахом хвои, прелой листвы и приятной сырости, дышалось легко и свободно. Тихий ровный шорох листьев под ногами дарил состояние покоя и несказанного счастья. Сквозь притихшие, ещё не полностью оголённые деревья просачивался неяркий свет солнца и прозрачная небесная голубизна.
- Как тебе здесь? - тихо спросил Борис. - Уже, наверно, забыла, как пахнет осенний лес.
- Какой ты молодец, что привёз меня сюда! Здравствуй, л-е-с! - восторженно крикнула Даша. И эхо, отзываясь, разнесло по округе: "Э-э-э!"
- Ну, что ты раскричалась? - засмеялся Борис. - Лес покой любит, не стоит его тревожить.
- Я с тобой не согласна. Ничего ему не станется, если я немного покричу, а из меня весь негатив выйдет. Между прочим, не забывай, что я выросла в Подмосковье. Знаешь, сколько мы с мамой опят собирали! Тебе и не снилось!
- Вот сегодня и проверю, какая ты грибница, - добродушно подзадорил Борис. - Вот объясни, почему у грибов такие названия: подберезовик, подосиновик?
- На такие детские вопросы я не отвечаю.
- Значит, понимаешь, что они растут под этими деревьями. Тогда, согласно логике должен быть гриб подопёновик. Почему же его называют просто - опёнок?
Даша засмеялась:
- Потому что он растёт не под пнём, а на пне, около пня.
- Молодчина! Умная девочка!
Даша уже не слушала Бориса, она нашла целую стайку грибов и ловко снимала урожай: маленькие, нежные, пахучие грибные детки.
Очистив пенёк, она встала с коленей и задумчиво прислушалась к голосу леса. Он казался тихим и от этого очень проникновенным. Где-то вдалеке послышалась монотонно-рабочая песня дятла. Душевная усталость, которая так типична для городской жизни, уступила место беспредельной радости.
- Какая ты ловкая! - прервал её мысли подошедший Борис. -Столько грибов за один присест!
- Это не я. Это природа постаралась.
- А ты оказывается впечатлительная, поэтическая натура. Может быть, и стихи пишешь?
- Да, нет, не пишу, - смутилась девушка, - а природу чувствую, это мне передалось от мамы.
- Не зря твоя мама постаралась, к хозяйству тоже тебя приучила. Так что приступай к выполнению новой задачи. Надо бы нам привальчик организовать. Я сейчас костёр разведу, а ты полянку накроешь. Согласна?
Они расположились возле старого кострища, где уже лежало кем-то принесённое брёвнышко.
Небольшой костерок весело разбрасывал языки пламени, радуясь, согревал чуть подстывшие ноги и пальцы рук. Борис открыл бутылку вина.
- Я предлагаю тост за нашу дружбу, - протягивая Даше пластмассовый стаканчик, сказал он.
- Я пить не хочу, я вообще не пью, - замахала она руками.
- А я не учу тебя этому. Это же очень хорошее французское вино. Ты напрасно испугалась.
- Мне не нравится, что ты всегда выпивший. Я молчала до ей поры, а сейчас решилась сказать тебе об этом. Вряд ли мы станем дружить, если ты не остановишься.
- Ты считаешь, что между мужчиной и женщиной может быть дружба?
- А разве нет?
- Сомневаюсь.
- Что ты этим хочешь сказать?
- Я хочу сказать, что мне, например, не безразлично то, что ты сейчас со мной. И смотрю я на тебя совсем не так, как на своего приятеля.
- Смотри, как хочешь, но я полагаю, что между нами пока ещё дружба, а не то, о чём ты думаешь.
- А ты сама-то обо мне думаешь?
- Мне пока не хочется говорить об этом. Меня больше волнует твоё пристрастие к алкоголю.
- Давай договоримся, что ты будешь мне доверять, я всё-таки постарше тебя. И, пожалуйста, не думай, что я пьяница, ты ведь ничего не знаешь обо мне. А сейчас я предлагаю выпить за всё хорошее, за нашу, как ты говоришь, дружбу, да и согреться надо, иначе заболеешь.
Они чокнулись, и Даша, сделав один глоток, одобрительно чуть повела головой.
- Действительно, вкусно!
- Я же знаю, что предлагать. Это настоящее французское вино, я привёз его из Парижа.
Он допил вино, съел бутерброд, помолчал недолго и сказал:
- В чём-то ты права, я действительно в последнее время выбит из колеи, но, к счастью, у меня такие гены, что, надеюсь, они защитят, и всё встанет на свои места. Когда я думаю о своей жизни, у меня сразу возникает чувство благодарности к судьбе за
то, что она подарила мне уникальных родителей.
- Это интересно, расскажи, - попросила Даша.
- Серьёзно? - удивился Борис. И, не дожидаясь ответа, начал своё повествование.
- Мои родители дружили с детства, когда жили на Кубани в небольшой станице, учились в одном классе. Потом их дороги разошлись: мама поступила в Краснодарский педагогический институт на историко-филологический факультет. Стала журналисткой. Это от неё мне передалась тяга к журналистике. В годы войны фашисты заочно приговорили её к смертной казни, но, к счастью, она живёт и поныне. Давай, Дашенька, выпьем за здоровье моей мамы.
Даша не стала сопротивляться: в её душе появилась благодатное тепло. Она, точно заворожённая, вглядывалась в карие глаза Бориса, смотрела на его волосы, уже тронутые сединой, кра¬сивые длинные пальцы, так непринуждённо, даже красиво, держащие стаканчик с вином. Он смотрел в глубь его, будто пытался найти там истину, слегка покачивал в руках, пил не торопясь, с удовольствием.
- А отец? - перебила его мысли Даша.
- Отца уже, к великому горю нет.
- Извини, я тебя перебиваю.
- Ничего, я мысль свою не потерял, - спокойно ответил он и продолжил, - отец тоже уехал из станицы, мечтал, как многие мальчишки тех лет, стать лётчиком. И осуществил свою мечту. Судьба родителей всё-таки соединила, они поженились летом сорокового года, незадолго до войны. Отец тогда был слушателем Военно-воздушной академии им. Жуковского. Красавец, офицер, и мама ему подстать. Это была поистине звёздная пара, одарённая небом большой любовью, настоящей, яркой в своём проявлении, глубокой, на всю жизнь. Не помню ни одной ссоры между ними, а ведь конфликты в семейной жизни неизбежны. Как они умудрялись скрывать их? Ума не приложу. Мама всегда говорила, что с нами не может случиться того, чего мы не сможем вынести.
- Да, - глубокомысленно вздохнула Даша, будто прожила целую Жизнь, - это действительно редко случается. Выходит, твои родители, не успев пожениться, вынуждены были опять расстаться?
- Многим тогда пришлось расставаться и не только на время, но и на всю жизнь. Война.
Борис замолчал. Скулы на его лице слегка подёргивались, и взгляд, унесённый мыслями в прошлое, казался отсутствующим, даже отрешённым.
- Однако, несмотря на тяжёлые испытания, жизнь продолжалась, я всё-таки родился, и мама уехала вместе со мной к родителям на Кубань. В этом была её опрометчивость, потому что в скором времени станица была оккупирована немцами.Унижение, жестокость, зверства, голод, страх - вот слова, которые не сходили с уст станичников. С самого раннего утра до позднего вечера выполняли они полевые работы на немцев. Фашисты забирали коров, молоко, кур, яйца, всё продовольствие, за неподчинение - расстрел. У них было подлое правило - вербовать на свою сторону местных подонков и назначать их полицаями. Это были нелюди, страдающие врождёнными комплексами неполноценности, жаждущие крови и неограниченной власти. Фактически они держали в своих руках всех станичников. Одно слово поперёк полицаю - и ты уничтожен. Жуткое время! Понимаешь, Дашенька, как это страшно, когда человек, рядом с которым ты прожил всю жизнь, оказывается ярым предателем, убийцей. Как они зверствовали, убивали своих земляков, а потом топили в реке Кубани. Моей маме пришлось труднее многих, потому что она была женой командира Красной Армии. Приходилось прятаться самой, прятать меня, при этом выпускать подпольно статьи о зверствах фашистов. Господи! А как голодно было! Спасались кукурузной кашей - мамалыгой, ели жмых из шелухи подсолнечника, которым кормили скот. Мама с бабушкой ходили за несколько километров от станицы, чтобы набрать кукурузных зёрен! А ведь до войны станичники не знали, что такое голод, работали на земле, держали скот, помогали друг другу, жили справно.
Борис рассказывал о страшных испытаниях в годы войны, о зверствах фашистов, оккупировавших кубанскую станицу, о "душегубках" - грузовых фургонах, в которых газом травили людей, - о трудовой повинности, которую должны были выполнять мирные жители, о страшных списках на уничтожение людей: коммунистов, евреев, комсомольцев и членов их семей. Список, в который была занесена мать Бориса, чудом не реализовался в карательной операции - станицу освободили наши войска.
Даша слушала рассказ Бориса, затаив дыхание, вместе с ним переживая пройденное, будто бы ей самой пришлось жить в ту страшную голодную пору. Говорил он неторопливо, непрерывно закуривая очередную сигарету.
- Представляешь, мой отец учился в академии вместе с сыном самого Сталина! С Василием! Конечно, эта встреча во многом определила его дальнейшую судьбу, потому что не раз они пересекались на фронте, а фронтовая дружба цены не имеет. Мой отец даже участвовал в параде победителей у Браденбургских ворот перед рейхстагом. Как они верили в справедливость, как ждали этой победы, как бесстрашно боролись за неё! Вообще, он был очень скромным человеком, никогда не выделялся, но при этом убеждённым патриотом, даже героем, ни в чём себя не жалел. Сильный человек, упорный и целеустремлённый. Ты ещё не устала меня слушать? - неожиданно спросил Борис, - ведь я могу долго рассказывать о своих родителях.
- Нет, что ты, продолжай, мне очень интересно. Если твой отец дружил с Василием Сталиным, значит, он встречался с интересными людьми. А ты их видел?
- Конечно, правда, во время войны я был совсем маленьким, а вот начиная с сорок шестого года, когда мы жили в Германии, я уже кое-что начинал соображать.
- Так ты после войны жил в Германии? Как же так?
- Да, такая политика. Отцу пришлось там продолжить служить.Ты не замёрзла? - спросил Борис - Давай-ка я дров чуть-чуть подложу, а то заболеешь, кто лечить тебя будет? Мамочки-то рядом нет, да и я до вечера на службе.
Борис нежно обнял девушку, заботливо накинул ей на плечи свою куртку, потом подкинул дров в костёр, и от этого притихшее пламя снова ожило, весело заиграло, потрескивая и выплёскивая рыжие искры.
- Расскажи, как ты жил в Германии.
- Тебе интересно?
- Конечно! Ты просто живая легенда! - взволнованно заключила девушка.
- Да брось ты, не преувеличивай! В моей жизни пока больших заслуг не наблюдается. Вот ты, например, считаешь меня пьяницей.
- Не говори так, просто я начинаю беспокоиться о тебе, это так страшно! Всё так незаметно происходит.
- Напрасно ты беспокоишься, вообще-то я любитель, но не настолько, чтобы забыть обо всём на свете, мне ещё аспирантуру окончить надо, иначе зачем же я поступил туда?
Борис снова закурил. Курил он много, почти без передышки, совершенно не думая, какой вред наносит своим лёгким. Судя по всему, он вообще мало думал о себе.
- Мы жили в Восточной Германии, там очень доброжелательно относились к русским, считали нас освободителями от фашизма. Помню, квартира у нас была преогромная, несколько комнат, отец тогда занимал важный пост. На выходные он вместе с сослуживцами часто выезжал на природу, брали с собой и семьи. Никогда не забуду свежую уху, задушевные песни у костра, тот потрясающий русский дух, которым было наполнено общение. Я даже не понимал, что мы жили так далеко от Родины. Кстати, на эти "маёвки", как называл отец наши выезды, частенько приезжал комдив Василий Сталин. Для меня он был обычным человеком, весёлым и добродушным. Да и для всех остальных тоже. Надо сказать, что сослуживцы отца, занимая в дальнейшем высокие посты в руководстве армии, никогда не зазнавались, гостеприимно принимали нас в "генеральском доме" на Соколе, когда мы приезжали в Москву.
Борис посмотрел куда-то в глубь леса, вздохнул и замолчал. Это молчание не казалось собеседникам трудным: каждый сейчас задумался о своём. Когда Даша слушала Бориса, затаив дыхание, то ловила себя на мысли о том, что этот взрослый, уже седеющий мужчина всё больше и больше притягивает к себе, становится близким человеком. Ей было приятно слышать его ровный спокойный голос, в котором чувствовались уверенность и надёжность, а это так притягивает женщин. Борис посмотрел на Дашу: видно было, что у неё легко и светло на душе.
- Вот я смотрю на тебя и вспоминаю одну репродукцию картины неизвестного художника, на которой изображена королева Наваррская. Ты ведь читала о ней? Помнишь королеву Марго? В вас есть какое-то сходство. Те же классически правильные черты лица, но твои губы гораздо красивее.
- Мне, кажется, что ты преувеличиваешь, - смущаясь, ответила Даша.
- Нет, теперь я точно вижу, что похожи. Мне даже представляется, что ты такая же отчаянная, как она.
Даша совсем растерялась, сердце её стало биться, как у испуганной птички. Он обнял её за плечи, она сначала отстранилась, но он так нежно и так проникновенно смотрел ей в глаза, что всё тело её тотчас обмякло и стало послушным.
- Ты меня боишься? - тихо спросил он.
- Нет, - почти шёпотом ответила она.
Он сначала поцеловал её в обе щеки, как ребёнка, а потом впился в её губы, заставив их раскрыться...
День завершал своё мерное течение, солнце, взяв последний аккорд, яркий и праздничный, медленно опускалось, и лес наполнялся таинственной тенью. Влюблённые шли лесной тропой, по влажной от вечерней росы листве, и то откровение, которым они одарили друг друга, вселило в души покой и помогало погрузиться в спокойное созерцание природы.
- А зима, кажется, будет холодной, - нарушила молчание Даша.
- Откуда ты знаешь?
- Смотри, листья, осыпаясь, ложатся лицевой стороной вверх - это к холодной зиме.
- Какая ты наблюдательная, - ласково похвалил девушку Борис и нежно коснулся губами её щеки. - Поживём - увидим...
9.
Отпело свою песню бабье лето, безжалостно срывал листву разгулявшийся не на шутку ветер, наполовину оголив деревья в парках и скверах, как-то непривычно рано, не по-сентябрьски, затянули скучную песню нудные дожди.
Однако Даше было совсем не грустно и не одиноко. Борис развлекал девушку по полной программе: водил в ресторан, в Дом журналистов, в ЦДРИ, а однажды даже к себе на работу.
Даша воочию увидела, как протекает жизнь редакции.
В довольно просторной комнате стоял полукруглый редакторский стол, за которым работали выпускающие редакторы. В центре стола была корзина, из которой извлекались материалы, а с внутренней стороны, в полукруглом вырезе стола, сидел помощник главного редактора. Он контролировал процесс обработки материалов. В отдел международной информации шёл поток писем читателей. Конечно, сама по себе почта редакции не служила характеристикой качества статей, но она отражала общую тенденцию беспокойства граждан о политической жизни страны.
Даша почувствовала творческий дух, наполняющий редакцию: кляцанье печатных машинок, стопы писчей бумаги, редакторы, сидящие локоть к локтю, - всё было подчинено творческому процессу.
- Дашенька, подожди меня, мне надо сходить к руководству. – Я недолго.
Руденко сидел за своим рабочим столом, уткнувшись в бумаги. Его огромные очки, казалось, сейчас свалятся с глаз: так низко он уткнулся носом в текст. Увидев вошедшего Бориса, он отложил материал в сторону и приветливо улыбнулся.
"Что-то новенькое, - подумал про себя Борис. - Небось, какую-нибудь чепуху для меня приготовил".
- Присаживайся, - сразу перейдя на "ты", предложил главный редактор. - Понимаешь, надо срочно дать материал на сельскохозяйственную тему.
- А я здесь причём?- удивился Борис. - Разве у нас некому этим заняться? Вы ведь знаете, что я готовлю материал по разработкам для оборонной промышленности.
- Я всё знаю, иначе для чего же сижу в этом кресле?
"Да, - мелькнуло у Бориса, - в это кресло ты крепко вцепился, да никому из наших оно и даром не нужно, напрасны твои тревоги, Афоня".
- Понятно, что по производству и использованию электронного оборудования мы отстаём от Европы, всё эта треклятая широкомасштабная гонка вооружений, в которую нас втягивает Запад! Об этом ты дашь материал чуть позже. Сейчас гораздо важнее наши внутренние проблемы - намечается накал страстей, слышны недовольства граждан, и мы не имеем права наблюдать со стороны, как расшатывается и без того трудная ситуация на внутреннем рынке.
Руденко долго разглагольствовал о бремени расходов на вооружение союзников, на оказание им экономической поддержки, о перебоях в снабжении продовольствием советских граждан, о низком качестве товаров народного потребления, которыми завалены прилавки магазинов, но которые не пользуются спросом у населения.
Борис терпеливо слушал Руденко, будто сидел на политинформации, не смея перебить руководителя. А тот говорил и говорил, наслаждаясь собственным красноречием.
- Так вот, - вспохватясь, продолжал главный редактор, - бросай сейчас всё и двигайся на овощной фронт. Настала пора овощных заготовок, а в Москве дефицит помидоров. Срочно отправляйся в Астрахань и выясни, что мешает местному руководству организовать отправку овощей, добросовестно снабжать ими Москву и другие промышленные центры. Докладывать о ситуации будешь мне лично.
Вернувшись на рабочее место, Борис посмотрел на Дашу, затем подошёл к печатной машинке, вставил в неё чистый лист и стал отстукивать букву за буквой, глядя попеременно то на Дашу, то на клавиатуру. Потом вытащил из машинки лист и протянул его девушке. Застенчиво улыбаясь, она прочла: " Я по тебе скучаю".
От этих слов Даша слегка зарумянилась, и, казалось, её сердце вот-вот выскочит наружу, а дыхание остановится. Она аккуратно сложила лист вчетверо и положила в свою сумочку.
Выйдя из редакции, они пошли по улице, и Даша восторженно щебетала о своих впечатлениях, отражая во взгляде восторг и восхищение.
Эта небольшая экскурсия вдохновила девушку. Она разгорячено спросила:
- А ты можешь написать статью о тех безобразиях, которые творятся в нашем детском доме?
- Какие безобразия? - устало переспросил Борис: он ещё мысленно переваривал разговор с главным редактором.
- Знаешь, у нас такая мерзкая повариха! Мне иногда кажется, что её недавно выпустили из тюрьмы. Такая хамка, прямо как наша Нинка-комендантша. Но главное - она нагло выносит продукты, обворовывает и без того обездоленных детей. Ведь я ве-чером прихожу на работу и всегда вижу, как она уходит домой с неподъёмными сумками.
- Ну, мало ли что она несёт в своих сумках? Может, там спецодежда?
- Глупости! - оборвала Бориса Даша.- Все дворовые собаки провожают, бегут стайкой за ней, чуют запах мяса. Ворует! Ну, как же можно с этим смириться?
- Да, - задумчиво протянул Борис. - А что же директор?
- Директор? Я думаю, что она боится нашей поварихи, потому что поварихина племянница - любовница какой-то "районной шишки". И к тому же директриса сама сидит возле детдомовской кормушки: мужа у неё нет, двое мальчишек, вот она их и подкармливает за государственный счёт. А повариха, вообще обнаглела! Её сынок тридцатилетний каждый день приезжает на ужин, мясные оковалки лопает, усы и борода в борще, и не подавится, да ещё сумку домой несёт. Знаешь, Боря, мне так противно на всё это смотреть! Но что я могу сделать? Наша повариха как-то раз так на меня закричала, когда я посмела высказаться, так срамила и позорила, похлеще Нинки-комендантши. Я боюсь её. Она ведь старших детдомовцев не обижает, заискивает перед ними, они с ней на равных, хотя им всего-то по четырнадцать лет. Совсем недавно был такой случай. Повздорила я с этой поварихой, она мне, конечно, пригрозила, а вечером, когда я вышла из подъезда детдома на улицу, на меня с пятого этажа вылили целое ведро воды. Ты не представляешь, как я испугалась. Это сделали старшие ребята, а кто - никогда не докопаешься.
- Как у вас там всё запущено! Знаешь, - задумчиво протянул Борис, - уходи-ка ты с этой работы. Зачем тебе в эту грязь лезть? Дома что ли эти скандалы не надоели?
- Надоели, - твёрдо ответила Даша. - Но я хочу, чтобы восторжествовала справедливость. Кто же тогда защитит детей от произвола? Кастелянша вместе с завхозом ворует и продаёт детскую одежду, подарки, которые привозят шефы, директриса с поварихой тащат продукты, мало того, она ещё нелегально сдаёт детдомовское помещение двум семьям военнослужащих.
- Как это сдаёт? - удивился Борис.
- Обыкновенно. На пятом этаже поселила семьи своей секретарши и медсестры. Их мужья учатся в военной академии, а жить-то негде, вот она их и пристроила, не бесплатно, конечно.
- Откуда ты всё это знаешь?
- Это все знают. Но молчат, боятся. Эти нахалки ничего не боятся, будто на них нет никакой управы.
- Значит, ты у меня самая смелая? Послушай, девочка моя, я полагаю, что руководители района знают эти проблемы, может, им тоже всё это выгодно. Не лезь ты в эту тину.
- Значит, ты не сможешь мне помочь найти правду? - расстроившись, заключила Даша.
- Правду искать в нашей стране - нелепое занятие. "Правду" легко можно найти только в киоске, за три копейки. Знаю одно, что когда-нибудь эти безобразия закончатся и без твоего вмешательства.
- Как это? Беззаконники сами исправятся?
- Нет, они просто что-то не поделят и, как голодные хищники, начнут грызть друг друга. Так было не раз. А ты напрасно силы тратишь. Так что либо смирись, либо уходи.
Такой поворот мысли разочаровал Дашу, и она разгоряченно воскликнула:
- Ты просто трус!
- Нет, я не трус, я просто лучше тебя знаю жизнь. Сегодня на тебя вылили ведро воды, а завтра на голову бросят кирпич, и виновных не найдут.
Даша задумчиво притихла. Она так надеялась на участие Бориса в судьбе беззащитных сирот.
- Давай поступим так, - заключил Борис. - Ты повнимательнее присмотрись к ситуации, в конфликты не вмешивайся, а когда вернусь из командировки, мы более обстоятельно поговорим об этом. Договорились?
- Из какой командировки? - изумилась Даша.
- Из Астрахани. Такая профессия.
Даша недовольно поджала губки: ей сейчас совсем не хоте лось расставаться со своим другом, особенно после всего того, что случилось между ними.
- Ты будешь по мне скучать? - тихо спросила она.
- Я уже скучаю, я ведь написал тебе об этом, - и, не обращая внимания на прохожих, он обнял девушку и поцеловал.
Проводив Дашу, Борис опять недовольно подумал о предстоящей поездке. Совсем не хотелось заниматься какими-то помидорами, когда его ждала более интересная тема, причём тема его будущей диссертации. Времени на всё не хватало. Он злился на Руденко, который, по его мнению, специально отрывал журналиста от главных проблем.
В последнее время он написал ряд очерков о жизни трудовых коллективов, о простых людях. Конечно, они достойны того, чтобы их имена узнала страна. Раздражало Бориса не это, а та напыщенная говорильня о победе социалистического строя, навязанные народу хвальба и показуха. Он неплохо знал проблемы внутренней жизни страны, хотя много лет ему пришлось жить и работать вдали от родины. Только в Германии он прожил в общей сложности пятнадцать лет, включая детские годы. Борис в силу своей коммуникабельности, демократичности и общительности прекрасно себя чувствовал среди обычных людей, не было у него той "звёздности", которой страдали многие его коллеги, работавшие за рубежом. В отличие от других журналистов Борис имел драгоценную способность осмысливать свою деятельность, искать и находить новые темы, жанры, отвечающие конкретным условиям, а также учитывать критику товарищей по цеху. Он мог доходчиво и убедительно разъяснить сложные вопросы в области внутренней и внешней политики, без словоблудия. Ему уже давно претил откровенно пропагандистский характер в партийной учёбе, которая навязывалась ЦК КПСС.
10.
Борис уехал, а Даша безудержно скучала, томилась её душа. Только теперь, в разлуке, она начала сознавать, что влюбилась и очень серьёзно. Она только не понимала, как это вообще могло случиться, ведь он далеко не тот идеальный мужчина, о котором она мечтала, читая романы. И самое главное, она не могла рассказать маме о тех переменах, которые произошли в её жизни, в её душе. Разве она поймёт, узнав, какая разница в возрасте между её дочерью и её возлюбленным, тем более, что Борис пока не торопился расставаться со своим пристрастием к алкоголю. Но несмотря на все сомнения, Даша не могла допустить даже мысли о том, что она оставит Бориса: она любит его таким, какой он есть. Сейчас, когда его не было рядом, дни тянулись дольше обычного, и дожди казались холоднее и противнее, и о работе и учёбе совсем не хотелось думать. Как легко спорились все её дела, когда Борис был рядом, когда звонил ей в детский дом, чтобы пожелать спокойной ночи. Оставалось только терпеливо ждать его возвращения. И она ждала.
- Чтой-то давно не видать твоего ухажёра? - спросила как-то Раиса, застав Дашу на кухне.
- Он в командировке.
Раиса вздохнула, облизав ложку, которой помешивала картошку на сковородке.
- Прямо не знаю, говорить тебе или нет.
- Что случилось? - заволновалась Даша.
- Я-то ладно, моё дело бабье, мне-то всё равно с кем постелю делить, лишь бы ублажал. Я ведь на твоего Бориску тоже глаз-то положила, да он мною-то побрезговал, видать, не глянулась я ему. Да разе меня с тобой-то сравнить! У него, чай, губа-то не дура!
- Да скажешь ты, наконец, что-то толковое или нет! - горячилась Даша.
- Чего же тут толковее. Бабник твой Боренька! Вот и весь толк.
- Я ничего не понимаю, ты же сама только что говорила, что он не стал с тобой...- Даша запнулась, не зная, какое подобрать слово.
- Да я-то, чё! Он тебе сказал, что у него жена есть?- выпалила новость соседка.
- Как жена?- переспросила Даша, и лицо её стало пунцовым. - Разве Борис женат?!
- Да, милая моя, значит, он тебе ничего толком-то про себя не сказал. Эх, Дашка! Доверчивая ты больно. Да ты не расстраивайся, какие твои годы! Найдёшь ещё сотню других, неженатых.
Даша уже не слышала слов Раисы. Она шмыгнула в свою комнату, бросилась на диван и не просто заплакала, а завыла, точно раненая собака.
Раиса не оставила соседку одну. Она и не предполагала, что у Даши может быть такая истерика. Раиса тихонько вошла в Дашину комнату и, присев на край дивана, стала гладить девушку по голове, поправляя рассыпавшиеся по подушке волосы.
- Да не горюй ты так! Нашла по ком убиваться! Ты вона, какая красивая! Всё у тебя наладится. Я вот тоже по своему Кольке так убивалась, так убивалась! Думала, помру с горя. Ведь он меня брюхатой оставил-то.
- Как это? - всхлипывая, спросила Даша.
- А ты разве не знаешь, что от любви дети родятся? Я молодая была, доверчивая, как ты, тоже про любовь мечтала. И водку, как дед наш, тогда не пила. Хотелось мне всё в своей жизни наладить, не как у родителев моих.
Даша продолжала всхлипывать, глядя на Раису удивлёнными глазами.
- Как же всё у тебя случилось, где теперь твой Николай? - поинтересовалась она.
- Живёт - не тужит, алименты справно платит, хоть здеся у меня порядок.
- А как ты с ним познакомилась?
- Да просто. Подружка как-то говорит: "Давай, Райка, к солдатикам съездим. Мой брат под Серпуховом служит, здеся недалеко, и мамка не узнает, туда - и обратно, всего-то делов".
Ну, мы и поехали. Правда, по дороге взяли бутылку водки, это ейный брат велел. Электричка - рупь туда, да рупь обратно. Ну, приехали, значит, а брат-то дружка привёл, Кольку, ну, посидели мы, пить не стали, всё солдатики выпили, Колька-то мне сразу понравился, а я тоже ничего себе была: глазки подвела, реснички - тушью, всё как надо. Вот этот Колька, выпил, разомлел, ну и короче мы с ним того, в общем, стал он моим женихом. Сладились мы быстро, ездила я к нему на свидания, а потом раз - и "залетела". Сказала ему, а он меня всё манит, манит, чтоб не уезжала, горы золотые обещает, мол, не боись, Раиска, не брошу тебя, любить буду. Ну а вскоре ему демобилизация. Хлебнул он свободушки-то и жениться передумал, не готов, мол, семью заводить. Я в слёзы, аборт-то теперя не сделать, срок-то большой, а как ребёнка-то одной ростить. Правда, за одно ему спасибо - от мальчонки моего не отказался, пообещал денег давать, вот и даёт, копейки, конечно, но всё ж подмога. Вот так-то, дорогая моя. А ты-то, случаем, не беременна?
У Даши сразу высохли слёзы.
- Нет, хотя, как-то раз он сказал: " Как было бы здорово, Дашенька, если бы ты родила мне ребёнка".
- Вот, гад! А жену-то куда же?
- Ой, у меня просто голова кругом, жить не хочется! - снова зарыдала Даша.
- Ты эти глупости из головы выброси и жизнь свою не вздумай губить. Давай-ка я тебе пустырничка дам, а хошь, водочки налью, сразу всё как рукой снимет.
- Нет, ничего не надо, я сама успокоюсь, ты иди спать.
- Ну, смотри мне, без глупостей, - строго наказала Раиса и ушла.
Даша не спала всю ночь.
В один миг, без предисловия и подготовки, судьба прервала счастливую песню любви, затянув новую - угрюмую, такую, что выворачивала наизнанку всю душу. Даша страдала, и никак не могла найти утешения. Ей не верилось, что Борис мог сознательно и так хладнокровно обманывать её. Почему он сразу не сказал ей всей правды, зачем скрывал, что женат? Ей не верилось, что всё так просто, она пыталась найти оправдание его поступку, но ничего утешительного на ум не приходило. Ей хотелось немедленно увидеть его, узнать истинную причину этого обмана. Зачем он так трепетно ухаживал за ней, дарил цветы, делал подарки, даже водил к себе на работу? А как он смотрел на неё! Неужели так может смотреть мужчина, который не любит?! Неужели все их встречи - это просто весёлая прогулка Дон-Жуана? Разве она похожа на куклу, которую можно просто, наигравшись, забыть? Думая о Борисе, Даша не верила, что он обманул её. Она взяла с полки книгу, в которую был вложен лист, сложенный вчетверо, прочла в который раз сокровенную фразу: " Я по тебе скучаю", поцеловала бумагу, потом прижала её к груди и заплакала.
11.
Борис пришёл без предупреждения, с красивым букетом роз. Дверь открыла Нинка.
- Кого тебе? - протрубил её голос.
Борис без приглашения вошёл в квартиру, уверенно отодвинув "комендантшу" в сторону. На Дашиной двери висел замок, и журналист по привычке зашёл к Раисе.
Раиса, приняв после рабочего дня пару рюмок, смотрела телевизор.
Увидев Бориса, она не обрадовалась, как обычно, а только ухмыльнулась.
- Даша на работе? - спросил Борис.
- А то где же? - ответила Раиса, не глядя на гостя.
- Что-то ты не приветлива сегодня.
- А чё мне тебя привечать, какой резон? Мне девку жалко.
- Какую девку?
- Дашку, вот какую.
- Не понимаю, что случилось?
- А ничего. Я рассказала Дашке, что ты женатый.
У Бориса задёргались скулы. Он сел на стул, помолчал недолго, нервно оглядывая комнату.
- Напрасно ты это сделала, причинила ей боль, я бы сам всё объяснил. Ты же не знаешь, что моя жена серьёзно больна, зачем лезешь, куда тебе лезть не следует?!
- А нечего девке голову морочить. Разберися сначала со своей семьёй, а потома заводи шашни.
- Это тебя не касается. Ладно, передай ей цветы. Будь здорова.
- И ты не хворай.
Борис ушёл. Он был вне себя от гнева. Конечно, он злился на Раису, но больше всего на себя. Ему давно надо было рассказать всё Даше. Почему он допустил такой промах?! Теперь будет трудно поправить ситуацию. Однако Борис надеялся, что Даша любит его, она всё поймёт, простит.
Он долго искал двушку возле телефонного автомата, чтобы позвонить Даше на работу. Наконец, набрал номер, но связь неожиданно оборвалась, и разговор не состоялся. Больше двушек не было. Борис побрёл домой, решив, что утро вечера мудренее, и завтра он обо всём поговорит с Дашей с глазу на глаз. Но встретиться с любимой ему так и не пришлось. Борис не мог найти девушку ни дома, ни на работе. Он не сразу узнал, что Даша уволилась из детского дома и вернулась к родителям.
Часто бывает, когда люди, идя навстречу друг другу, выбирают разные маршруты, поэтому совсем не обязательно, что они встретятся. Так случилось и в судьбе Даши. Борис искал её там, где уже никогда не найдёшь, уезжал в дальние командировки, а время шло, а Даша, узнав, что он женат, была в крайнем отчаянии. Конечно, она ждала возлюбленного, но прекрасно сознавала, что ждать-то нечего.
Недолго думая, девушка уволилась, оставив свою затею с разоблачением повара и директора. Борис был прав, дав совет уйти без боя. Даша верила, что, сколько верёвочке не виться, конец найдётся. Увольняясь, она не испытывала ни малейшего сожаления, потому что душа её внутренне протестовала и негодовала. Жалеть-то было нечего, кроме детей. Но молодая воспитательница понимала, что не в силах изменить их судьбу, у неё у самой всё идёт наперекосяк, она сама вот-вот споткнётся и упадёт от нахлынувшей душевной боли.
Написав заявление об увольнении, она, не заезжая в коммуналку, поехала к родителям. Это решение пришло спонтанно, по дороге с работы. Теперь её не манила самостоятельная жизнь, и комната, в которой она провела с Борисом столько дней и ночей, стала ненавистной. А соседи? Да разве может нормальный че¬ловек жить с такими моральными уродами?! "Нет, - решила Даша. - Не хочу видеть их отвратительные физиономии!"
И всё стало на круги своя. Непокорная дочь вернулась в отчий дом, который без криков и шума, без тяжёлого запаха и тараканов, теперь казался особенно дорогим. Здесь ничто не напоминало о Борисе, и девушка потихоньку начала приходить в себя, хотя чувствовала, что она родилась для страданий, и они никогда не кончатся. Она по-прежнему любила Бориса, ждала, что он разыщет её, ведь она не иголка в сене, что он придёт, всё ей расскажет, и она, поняв, простит. Но Борис не приходил, и Даша решила, что он забыл её.
Накануне Нового года, по настоянию матери, девушка поехала "проведать комнату", забрать кое-какие вещи. Возле подъезда стоял грузовик, набитый домашней утварью. В подъезде она обнаружила настоящую разруху: разбитые стёкла в оконных рамах, перила раскурочены. Дверь в квартиру была открыта, там слышались незнакомые голоса. Замок на её двери был сорван, в комнате царил беспорядок. Даша забеспокоилась, но, увидев Раису, обрадовалась.
- Привет! Дашка! Ты где пропала-то? А нас вот выселяют.
- Как выселяют? - удивилась Даша.
- Новый год отметим вместе с новосельем. Напьёмся, навеселимся вволю!
"Можно подумать, у вас здесь было мало воли", -подумала Даша.
- Мы так все рады, - делилась новостью Раиса, - мне квартиру дают, Нинке с Андрюшей и по комнате жирно, я бы их вообще из Москвы выгнала. Мы в Бирюлёво теперь будем жить, там воздух почище и суматохи нет. А здеся один народ, вечером пойдёшь в магазин, а там за день всё подчистую выгребли. Ох уж эти приезжие.
- Им тоже есть надо, разве они от большой радости едут в Москву за колбасой? Ведь всё сюда везут со всех концов страны! - рассуждала девушка.
- Да, - вмешался в разговор дед, - трудно стало, надысь хотел купить маслица, а не тут-то было, тётка из какой-то деревни приехала, да сразу килограмма два лупанула. Все из очереди кричат: " Больше полкила в руки не давать!" А что толку-то, ей на работу спешить не надо, она и десять раз в очереди постоит, за тем и приехала.
- Да хватит, дед, тебе нудить, ты что ли на работу ходишь? Ничего тебе не сделается, постоишь.
- Я-то постою, да было б за чем стоять!
- Хватит балаболить, иди лучше грузчикам помогай, хоть чем сможешь, - прервала старика дочь и обратилась к Даше:
- А тебе разве из райисполкома не звонили? Тебе ведь тоже площадь полагается.
- Нет, я ничего не знаю.
- Ну, не переживай, сама сходишь в райжилотдел, там тебе всё растолкуют. Дом-то на капремонт ставят. А ты вовремя приехала.
Верка-то со своим следопытом, чуть было твою пианину не прихватила. Я этих уродов вспугнула, а то бы пиши пропало -продали бы, а деньги пропили. Они что удумали! Вырвали за мок, залезли в комнату, ты проверь, всё ли на месте, если что, в отделение с тобой схожу. Эти биндюжники твой кухонный стол упёрли, посуду какую-то, ты посмотри сама.
- Хозяйка! - послышалось из комнаты соседки, - Магарыч готовь, скоро закончим погрузку.
Даша прошла на кухню. Там тоже всё было вверх дном. Дашиного стола и посуды действительно не было. Девушка подошла к окну: там на картонке от коробки она прочитала: "Даша, заходил к тебе, но дома не застал. Хотелось встретиться, погово¬рить. Целую, Борис".
Сердце у Даши взволнованно билось, она чувствовала себя такой потерянной. Зачем она так резко оборвала их отношения, ну и что, что он женат, он ведь любит её. Столько противоречий боролось в её душе!
12.
Минуло три года. С середины марта пришла настоящая вес¬на. Крыши домов открывались, освобождаясь от снежных зава¬лов, и точно гирлянды, на них висели прозрачные сосульки. Капель веселила, исполняя задорный гимн приходу весны. За-нимаясь подготовкой к собственной свадьбе, Даша не заметила, как прошёл март, и уже на исходе был апрель - самый шумный месяц вешней воды. Даша любила весну за её стремительность, за обещание скорого тепла.
Всюду был разлит дурманящий весенний аромат.
Сделав необходимые покупки, она решила домой не торопить¬ся и насладиться покоем весеннего вечера. Присев в скверике, Даша наблюдала за людским потоком, спешащим к метро. Вдруг она увидела знакомый силуэт. От этого неожиданного видения по спине пронёсся лёгкий холодок. Даша окликнула:
- Борис!
Он оглянулся и изумлённо воскликнул:
-Даша?!
- Боже мой! Глазам своим не верю! Неужели это ты? - восторженно защебетала девушка.
- Как ты здесь оказалась?- с нескрываемой радостью спросил Борис.
Да, просто, решила посидеть в скверике. Я здесь живу неподалёку, мне дали комнату за выездом, взамен той. Теперь у меня очень хорошие соседи, живём дружно.
- Невероятно, каждый день я хожу этой тропинкой и только сейчас тебя встретил! А я нет-нет да забреду к вашему дому, который расселили, меня точно магнитом тянет.
Даша смутилась, понимая причину такого тяготения. И, стараясь увести разговор в другое русло, спросила:
- Как ты живёшь?
- Да, вроде без перемен. Работаю там же, окончил аспирантуру, защитился. Серьёзной работы пока нет, есть планы, но как-то вяло они продвигаются. А как у тебя?
- А я тоже окончила институт, правда работаю не по специальности, а в библиотеке. У меня скоро свадьба.
- Понятно, - многозначительно протянул Борис. - Знаешь, мне так сейчас не хочется с тобой прощаться, мы не виделись столько лет! Может, поужинаем где-нибудь?
- Наверно, это неприлично, ведь у меня есть жених, - попыталась отказаться Даша, хотя ей так же, как Борису, сейчас не хо¬телось расставаться.
- Прошу тебя, не уходи, ведь неизвестно, когда мы увидимся снова.
Даша согласилась.
В кафе было малолюдно: будний день. Борис заказал шампан¬ское для Даши, для себя коньяк.
Они выпили за встречу, но разговор не клеился. Какая-то внут¬ренняя скованность мешала откровению. Это, как в физике, тре¬ние покоя, которое для движения вперёд требует хоть немного сдвинуться назад, иначе говоря, начать беседу с разговора ни о чём.
Борис смотрел на Дашу и видел всё ту же привлекательность, всё те же светло-серые глаза, но в её манерах появилось что-то незнакомое прежде: некая удовлетворённость, даже торжество победившей женщины.
- А ты совсем не изменилась, такая же красивая, - улыбаясь, сказал Борис.
- Спасибо, - без кокетства ответила Даша.
- Почему ты совсем не ешь? - заботливо спросил он. - Обязательно закусывай, иначе быстро опьянеешь.
- Это совет опытного человека? Я так понимаю, что ты по-прежнему верен своим пристрастиям.
- Ты снова садишься на своего коня, прошу тебя, не надо меня воспитывать.
- Да что ты, у меня и в мыслях нет такой задачи. Ты ведь взрос¬лый человек, аспирантуру окончил. Знаешь, твоя жена и дети могут тобой гордиться.
- Напрасно ты так думаешь. Никаких детей и жены у меня нет, - ответил он, уткнувшись взглядом в тарелку.
- Как нет? А где же они? - удивилась Даша.
- Все эти годы, что мы не виделись, я не забывал о тебе, и понимаю, что очень виноват перед тобой. Мне надо было сразу обо всём рассказать.
- К чему теперь ворошить прошлое? Считай, что я обо всём забыла.
- Забыла? Всё забыла?!
- Я же сказала, считай, что забыла.
- А на самом деле?
- А на самом деле, у меня скоро свадьба.
- Ах, да, ты теперь невеста. Предлагаю тост за твоё замужество, надеюсь, ты выходишь замуж по большой и светлой люб¬ви?
- Борис, не надо иронизировать и ёрничать. Что ты хочешь от меня услышать? Как я страдала, не находила себе места, ругала тебя и тут же оправдывала? Это же всё и без слов понятно.
- Прости! Я не хотел тебя обидеть. Мне хочется, чтобы ты зна¬ла, что тогда, когда я тебя встретил, я действительно был женат, но мои отношения с женой на тот момент уже трудно было назвать браком. Мы с женой потеряли ребёнка ещё до встречи с тобой.
- Какой ужас! Почему ты молчал! - воскликнула девушка.
- Я тогда не мог оставить свою жену: она очень сильно болела. Я должен был разделить с ней наше горе и боролся за её выз¬доровление, но безуспешно. А потом она окончательно отгоро¬дилась от мира и погрузилась в свой внутренний мир, стала послушницей в монастыре.
- Несчастная женщина, - с состраданием заключила Даша. А ведь она тогда чувствовала, что не всё так просто в его судьбе, не случайно он пристрастился к алкоголю. Тяжёлое испытание выпало на его долю, а он всё-таки продолжал учёбу, занимался такой необычной профессией. Да и она, Даша, тоже не с бухты-барахты возникла в его судьбе. Даша смотрела на бывшего воз¬любленного, и ей стало невыносимо жалко его.
Он почувствовал этот взгляд и сказал:
- Не вздумай меня жалеть, я сам во всём виноват, кроме, конечно, смерти ребёнка. За всё остальное пока плачу по полной
программе. Но у меня есть цель, есть работа, я много пишу, размышляю, так что не всё так плохо. А моя бывшая жена теперь
по-настоящему счастлива. Каждый сам делает свой выбор.
Даша от шампанского немного запьянела. Всю её взрослость, как ветром сдуло, потому что Борис, сменив тему, начал шутить, бесперебойно рассказывая анекдоты. Даша смеялась, и неволь¬но всматривалась в его тёмные круги под глазами, в совершенно побелевшие волосы, слушала его спокойный голос, ловила себя на мысли, что вовсе не забыла этого человека, что она его по-прежнему любит, и только усилием воли не позволяет своим чувствам взять верх над разумом.
- Скажи, Боря, а почему ты тогда не стал искать меня, пришёл в наш дом и оставил только записку? Я помню её содержание слово в слово, - неожиданно сказала она.
- Я не стал этого делать сознательно. Что я тогда мог тебе ска¬зать, что? Что у меня больная жена? Я не хотел ломать твою жизнь.
- Ломать не хотел, а сломал и мою, и свою. Как ты мог при¬нять за меня решение?
- Дашенька, дорогая моя девочка, я по-прежнему люблю тебя. Может, ещё у нас всё наладится? Ведь не случайно мы сегодня встретились, заметь, ты пока ещё не замужем.
- Нет. Ты же знаешь, "в одну реку нельзя войти дважды".
- Я понимаю, что ты изменилась. И всё-таки, я прошу тебя.
- Поздно, я люблю своего будущего мужа, он замечательный парень, очень заботливый, я не смогу вернуться к тебе, - сказала она так серьёзно, что возразить ей было невозможно.
- Это твой окончательный ответ?
- Да.
"Как она добра и щедра душой!" - подумал Борис. Теперь он понимал, что испытывал к ней настоящую любовь. Он всегда был далёк от желания просто вкусить плотских ощущений. Ког¬да-то он боялся рассказать правду, потому что боялся потерять Дашину любовь. Будь он тогда искренним до конца, то вряд ли бы они расстались. Поистине, с нами всегда случается то, чего мы боимся.
- Знаешь, мне так хочется сделать тебе подарок на память о нашей встрече.
- Напрасно ты беспокоишься. У меня есть подарок о нашей встрече.
- Какой?
- Помнишь, в редакции ты напечатал слова и отдал мне тот лист? Я его сохранила.
Борис взял её руку и нежно поцеловал. Это был его единствен¬ный поцелуй за время их беседы.
- Мой близкий друг, тоже журналист, выпустил книгу, - Борис открыл дипломат, и положил на столик книгу, новенькую, ещё пахнущую типографской краской. - Я хочу подарить её тебе. Может быть, судьба будет благосклонна и преподнесёт нам ещё одну встречу, и тогда я подарю тебе свою книгу. Он щёлкнул шариковой ручкой и сделал надпись: "Дорогой Дашеньке от Бориса", ниже поставил дату и под¬пись.
- Спасибо, а о чём книга?
- Прочтёшь - узнаешь.
- Теперь я предлагаю тост, - раззадорилась Даша. - За твою будущую книгу!
Допив шампанское, девушка собралась уходить.
- Мне пора, - вставая, сказала она, но ноги стали будто ватными, не подчинялись - она с трудом вышла из-за столика, пытаясь надеть плащ. Даша поняла, что сильно опьянела, видимо, сказалась дневная беготня по магазинам.
- Как же я пойду домой? - вдруг начала смеяться она. - Мои ноги меня совсем не слушаются!
Борис помог девушке одеться и, застёгивая на её плаще пуговицы, с трудом сдерживал порыв нежности. Когда-то она при¬надлежала ему, была близка, но он так бездарно потерял её доверчивость. Единственное, что он мог сейчас себе позволить, это взять Дашу под руку и проводить до дома.
Они шли по опустевшей улице под сбивавшийся ритм её каблучков, и совершенно опьяневшая Даша громко смеялась над со¬бой: так непонятно было ей её теперешнее состояние.
- Всё, наконец-то, мы пришли. Вот здесь я живу, на третьем этаже. Дом старый, значит, есть возможность когда-нибудь получить квартиру. Ой, у тебя шнурок развязался, - засмеялась она, да так, что зазвенел притихший переулок.
- Можно к тебе? - неожиданно спросил Борис.
- Не-е-ет! - будто пропела Даша и повела перед Борисом указательным пальцем, а потом строго добавила: - Прощай!
Будто в одно мгновение отрезвев, Даша юркнула в подъезд и скрылась за его тяжёлой дверью.
Вот и всё. Борис шёл домой, как в потёмках. Свет уличных фонарей виделся размытым и тусклым. Чувство непреодолимо¬го одиночества и тоски овладело журналистом, ему хотелось плакать, но слёз не было.
Дашу разбудил телефонный звонок.
- Как провела вчерашний день? - спросил жених.
- Весь день искала белые туфли. Представляешь, моталась по Москве, а купила в ближайшем обувном магазине! Очередь была сумасшедшая! Там ещё сапоги завезли, просто не войти! Знаешь, какие туфли красивые, тебе понравятся. Югославские, это не какая-нибудь Чехия!
- А вечером, чем занималась?
Ничем, правда, встретила своего бывшего приятеля, поговорили с ним в кафе и всё.
- А я видел тебя с ним. Седой и старый. Но ты была такая пьяная! Мне даже стало страшно.
- Страшно? Ты что, следил за мной?- возмутилась Даша.
- Нет, просто хотел тебя увидеть. И увидел в неприятной компании.
- Я очень прошу, никогда не говори плохо о моих друзьях. Либо ты мне веришь, либо мы расстаёмся, - распылялась не на шутку девушка. - Этот разговор мне неприятен. Ты должен мне верить. Всегда верить.
На другом конце провода тяжело дышали, потом стало тише, и Даша услышала:
- Не горячись. Я всё понял. До встречи.
Время лечит раны, стирается острота ощущений, открываются новые двери судьбы. Так и в жизни Бориса постепенно всё налаживалось. Надо было смириться со своей потерей, постараться забыть Дашу не как человека, а как женщину, забыть её образ. Помогала работа, точнее сказать, великая трудоспособность, невзирая ни на что, и внутренняя организованность. При¬вычку к труду он унаследовал от отца с матерью, а детские годы, проведённые в Германии, её закрепили. Он очень хорошо по¬мнил, как в послевоенные годы проводили время немецкие ре¬бятишки. Они не бегали целыми днями по дворам, у каждого были какие-нибудь обязанности. Днём детвора обязательно по-могала взрослым в саду или в огороде, где царил "немецкий по¬рядок" : грядочки стояли ровными рядами, точно на вытяжку. Дети собирали опавшие фрукты, самостоятельно их сортировали, ре¬зали, сушили, пасли коров и коз, а по вечерам пели в церковном хоре, читали молитвы.
Эта память детства стала главным рычагом его жизни. Каждое утро Борис вставал в шесть часов утра, независимо от дня недели и количества спиртного, выпитого накануне. Хотя его детство было голодным, здоровьем его бог не обидел. Вставать рано он привык давно, и эта привычка его совсем не раздража¬ла, а скорее наоборот, помогала успешно строить новый день. Однако он сознавал, что в последнее время им овладела инерт¬ность, которая могла привести к самой жестокой потере - потере времени, а как известно, время необратимо. Сколько талантли¬вых, способных людей просто потеряли эту драгоценность из-за собственных ошибок и слабости воли!
В молодости он мало задумывался о том, сколько уже прожито лет, сколько времени отведено судьбой для продуктивной пло¬дотворной работы. Ему казалось, что вся жизнь впереди, и, хотя он по натуре был человеком организованным, всё-таки нет-нет да позволял себе расслабиться. Что такое в сущности один день? Какая малость в потоке лет! Но один день накладывался на дру¬гой, вытекая в неделю, а неделя в месяц, и этот процесс шёл так незаметно, что грозил потерей гораздо большей. А жизнь-то, к сожалению, не бесконечна, и никто её по заявкам продлить не может. Несомненно, чего-то он уже достиг, приобрёл знания и опыт, но скоро исполнится сорок лет, а настоящая работа так и лежит в черновиках. Давно пора заняться обобщением полу¬ченных результатов. Его сокурсники уже издали по нескольку книг, а он с одной никак не разделается. Взрослея, Борис учился встре¬чать неудачи по-деловому, реагировать на них не эмоциями, а действиями, понимая, что только так можно в жизни чего-то добиться, а не растратить её на бессмысленные плаксивые вос¬поминания и разочарования. И, тем не менее, всегда находи¬лись какие-то обстоятельства, которые исподтишка уводили от намеченного. И тогда, будто рассердившись, он вновь учился перестраиваться, решительно отступать, расставаться с прошлым, чтобы внутренне собираясь, беспристрастно проанализировать ситуацию и с новыми силами вступить в дело. Он давно понял: на любую неудачу надо реагировать работой.
Журналист жил в своей однокомнатной кооперативной квартире, которую когда-то приобрёл, будучи женатым. Его быт только отчасти походил на жилище холостяка: не чувствовалось отсут¬ствие женского глаза. Ещё в мальчишеском возрасте он видел, как аккуратны немцы, с какой щепетильностью и бережливос¬тью они относятся к вещам и порядку в доме. Вполне самостоя¬тельный, Борис легко справлялся со своими бытовыми пробле¬мами.
Самым большим увлечением журналиста было чтение. Имея прекрасную библиотеку, которая постоянно им пополнялась и, казалось, скоро выживет своего хозяина, он читал так же запой¬но, как пил и курил. Это, пожалуй, были его три самые стойкие слабости.
Нездоровый интерес к алкоголю настораживал не только Дашу, но и мать Бориса, которая горько сетовала:
- Боренька, ты бы перестал пить, ни к чему хорошему это не приведёт. Посмотри на себя в зеркало! У тебя мешки под глазами!
Борис виновато смотрел на мать и вежливо возражал, говоря, что причины для беспокойства нет, что он взрослый человек и сам всё прекрасно понимает. Но мать эти аргументы не утеша ли, и она продолжала внушать сыну прописные истины, час¬тенько завязывая дискуссию, уходя от главной темы.
- Я не могу понять, откуда в тебе это? Наша семья, твой прадед и твой дед - потомственные казаки. Твой дед никогда не пил спиртного, а отец позволял себе стопку чисто символичес¬ки. Ну, как ты не понимаешь, что именно казачья семья испокон века хранила русские традиции, поскольку это особое сословие, почитавшее "веру, царя, Отечество". Было позором так напиваться. Выпить, конечно, можно, но ведь не запойно! Когда же рабо¬тать-то!
- Ну, причём тут казаки! Ты ещё вспомни Царя Гороха, - с тру¬дом сдерживая себя, останавливал её Борис.
- Ты не закипай! - одёргивала она его. - Я знаю, что говорю, из ума ещё не выжила. В нашей семье никто не пил, как ты. Вот я и думаю, откуда в казачьей семье, всегда хранившей древние русские традиции, такой оболтус?!
- Это казаки-то не пили? Мама, ты сама-то веришь в то, что говоришь? - возражал ей сын.
- Я повторяю тебе, что в нашей семье такого не было, - и она голосом выделила слово "нашей".
- Значит, я сам в себя. И позволь тебе напомнить, что вы с отцом были коммунистами, значит, вы причастны к разруше¬нию добрых традиций, ко всему, что тогда творилось. Это ведь большевики приняли декрет "О поголов¬ном истреблении казачества", сам товарищ Свердлов его подпи¬сал. А все молчали.
- Пожил бы ты в наше время, посмотрела бы я на твою смелость. Да, не жаловала власть казачество. Мы за своё время ответили, а вам - за своё придётся отвечать. Всё это так, декрет, раскулачивание, ссылки, уничтожение - всё это было, но ведь есть твоя кровная связь с казачеством, а это посильнее всех политических решений. Конечно, ты вправе меня упрекнуть, хотя я не имела к истреблению казаков никакого отношения и среди них были ярые противники Советов. Эта провальная, вредная политика нашей партии нанесла серьёзный урон экономике. Действительно, казаков сильно притесняли, выживали, в результате, на казачьи земли ринулись не только честные граждане, но и всякий сброд, принесший и пьянство, и мордобой, и воровство, а главное - ненависть к труду на земле. А вот в нашей семье, я имею в виду и твоих предков, никогда не употреблялось спирт¬ное. Вот я тебя и спрашиваю, откуда эта напасть?
Борису был неприятен этот разговор. Начиная с политики вообще, мать всегда переходила на частности. Он вспомнил, как беспокоилась о нём Даша. "Даша, - думал он, - как это всё те¬перь далеко, далеко безвозвратно"...
- Боренька, - продолжала наступление мать, - я свой век уже отжила, мне пора на покой, дай уйти мне с лёгким сердцем, нет больше у меня сил тревожиться о тебе. Поистине, старость - пристанище для всех бедствий.
- Мама, ты только не волнуйся, - беспокоился Борис, подавая матери сердечные капли. - Хочешь, я поклянусь, что брошу пить?
- А не боишься нарушить свою клятву?
- Нет, не боюсь. Всё, завязано, только ты не переживай за меня.
В конце концов, после таких разговоров, предъявив самому себе ультиматум, Борис действительно полностью погрузился в работу, оставив в прошлом вредную привычку.
Его помощниками в делах были увлечённость, хорошая память и умение сосредоточиться, уйти в себя, составляя ежедневные деловые планы, ведя личный архив накопленной информации.
Именно этот порядок помогал журналисту разобраться в важных вопросах. Давно известно: организуешь себя, считай, ре¬зультат в кармане.
Бросив пить, он почувствовал явный прилив сил, ушла с лица отёчность, появился здоровый сон, будто родилось новое ощу¬щение жизни.
Но было в его душе несоизмеримое ни с чем чувство одиночества, а с ним по соседству - ощущение вины перед бывшей женой. Он решил навестить Настю.
14.
Монастырская жизнь - спокойно-деловитая, без мирской суеты, в сознательном уединении - не каждому по плечу. Здесь так тихо, кажется, что даже ветер не беспокоит его обитателей.
Не лёгким был для Насти "путь к Храму". Разве может комсомолка верить в Бога? Пусть она потеряла ребёнка, разве это мо¬жет иметь отношение к религии? Причина такой беды в собствен¬ной безалаберности, в невнимательном отношении врачей к своим обязанностям. О каком Боге может идти речь? Предрас¬судки и ничего больше. Позор быть такой идейно-неустойчивой, идти на поводу у служителей церкви. Такие слова Настя слыша¬ла от своих коллег по работе, когда пыталась поделиться сокро¬венными мыслями. Она понимала, что, в сущности, никому нет до неё дела. Родителей Настя старалась не беспокоить. Борис всегда был либо мрачен, либо занят на работе, у подруг свои заботы, да и не очень-то она стремилась к подругам. Потеряв ребёнка, узнав, от врачей, что никогда больше не станет мате¬рью, душа её надломилась. Когда-то выносив под сердцем ма¬лыша, родив его, почувствовав несказанное счастье от прикосновения к груди маленького цепкого ротика, жадно сосущего, сопящего, беззащитного, она не могла забыть эти ощущения, не¬сравнимые ни с чем на свете, и от того её душевная боль каза-лась невыносимой.
Её беда могла случиться и с другими, и случалась не раз, но она не смогла остаться прежней, не смогла в одиночестве со своей бедой жить, как все.
Ещё в далёком детстве, проводя лето у бабушки в Тульской области, Настя любила бывать с ней на богослужении, сама же Настина бабушка отличалась глубокой набожностью. Во время службы девочка стояла неподвижно, внимая церковным песнопениям, даже тихонько подпевая певчим. Потом Настя возвра¬щалась в город и росла, как все её сверстники, веселилась, рез¬вилась, была пионерской и комсомольской активисткой. Две натуры в ней развиваясь параллельно, не мешая одна другой. Так продолжалось до той поры, пока в её судьбе не случилась трагедия.
Она стала чаще и чаще бывать в церкви, а принимая причас¬тие, испытывала настоящий восторг, внутренне становясь ещё степеннее и тише. В конце концов, она поняла, что человек должен сам найти себя в жизни, сам сделать свой выбор, и она его сделала.
Получив разрешение у настоятельницы монастыря, Борис вошёл в келью, где жила Настя. Она сидела возле небольшого столика, на котором аккуратно лежали тексты молитв, написанные от руки. Маленькое помещение с небольшим окошком напо¬минало больничную палату. Повязанный на голове платок, скры¬вал каждый волосок. Одета она была по-мирскому: тёмная юбка, скрывающая колени, кофточка с длинными рукавами, застёгну¬тая наглухо. Она немного постарела, осунулась, но в глазах по¬явилась искра счастья, такое умиротворение, что, глядя на неё, у Бориса сжалось сердце. "Неужели такая жизнь может принести счастье?" - подумал журналист.
- Как тебе живётся? - тихо спросил он.
Настя слегка покачала головой, улыбнулась и приглушённым голосом ответила:
- Ты, наверно, пришёл меня жалеть? А меня жалеть не надо, надо просто понять. Мне кажется, что я всю жизнь живу здесь, так легко на душе. Сам Господь привёл меня в эту обитель. Те¬перь я перед будущим не робею.
- И ты совсем не жалеешь о прошлой жизни?
- А что необыкновенное было у меня в прошлом? Учёба, работа, так я и здесь и познаю, и работаю. Может, моё прошлое -это ты? Но тебе я была в тягость. Спасибо, Господу, я свой вы¬бор сделала, пойми это. У меня так светло на душе, будто я зано¬во родилась. Духовный отец предложил стать монахиней. Сна¬чала не решалась, ездила в Троице-Сергиеву лавру и там получила благословение. Вот теперь готовлюсь к постригу.
Лицо её было по-прежнему спокойно, в глазах светилось доб¬рожелательное смирение.
- А чем ты здесь занимаешься? - всё больше удивляясь, поинтересовался Борис.
- Работы у нас здесь хватает. Встаём рано. После утренней молитвы до полудня - послушание: выполняем задания настоятельницы. После обеда у нас есть один час на отдых, а потом опять послушание. Перед сном - молитва.
- И тебе совсем не скучно? - удивился Борис.
- Я этого теперь не понимаю. Я счастлива, что могу проводить свои дни в молитвах о спасении наших душ. Храни тебя, Господь!
- Иди с Богом, не думай обо мне. А я буду, как прежде молиться за тебя, за нашего сыночка, который ушёл по божьему веленью.
Она перекрестила Бориса, и он ушёл.
После этой встречи на душе стало легче, он был благодарен Насте за её смирение, ведь она взяла на себя все страдания, которые выпали на их долю.
15.
1982 год стал самым трудным психологическим испытанием: Борис похоронил мать. Только теперь он по-настоящему оценил невосполнимую потерю, сожалея, как глупо порой пренебрегал общением с ней - женщиной-легендой, которая столько видела, столько испытала в жизни, что на троих хватит. Оставшись один, не имея рядом близкого человека, он плакал не скупыми мужскими слезами, а навзрыд. Это одиночество чуть было не верну¬ло его в прошлую запойную жизнь. Клятва, которую он дал ма¬тери, стала соломинкой, сдерживающей падение.
Он решил провести отпуск на родине своих родителей, на Кубани. Там ещё была жива двоюродная сестра матери. Где только ему не приходилось бывать! Он объездил половину Европы, исколесил СССР вдоль и поперёк, а сюда вырваться не успевал. Когда не стало матери, будто зов предков потянул его туда, где хранились истоки его жизни. Он почти не помнил этих мест, но так часто слышал о них в интересных воспоминаниях своих близких.
Когда-то станица в низовье реки Кубань была небольшим селением с избами-мазанками, покрытыми, соломенными крышами. Трудолюбивый народ здесь жил справно. Богатое подво¬рье: коровы, домашняя птица, огород - было нормой для станич¬ника. Широкомасштабные перемены в экономике, бездарная политика управленцев довела людей до кризисного состояния, и всё-таки станица хоть и трудно, но жила.
Встречая дорогого племяшку, которого видела совсем крохой в годы оккупации, Любовь Матвеевна, сестра матери, тучная, но подвижная, искренне радовалась.
- Ой! Приехав до мэни! У мэни ж сад, дули - во якие, - разведя руки в стороны, хвалилась тетка, - внизу рэчка тэчэ. Ну, шо ищэ тэби трэба?
- Вот я и решил у тебя погостить. Мне бы попить чего с дороги.
- Ох, у мэни нэма ничего, тильки молочко.
Бориса умиляла её речь, певучая, вперемежку с русской, укра¬инской и казачьей. Она хлопотала, желая накормить дорогого гостя, и приговаривала:
-Хороши варэнычки! Кушай!
Жила она одна в старой мазанке. Уже таких хат в станице не осталось, да, видно, не очень-то колхоз помогает старикам. В хате было две комнаты. В одной - печка, стол с деревянными лавками да кухонная утварь, неведомо как сохранившаяся с дав¬них пор. Вторая комната - нарядная, с иконами, украшенными рушниками и цветами, и лампадкой в красном углу. Основную часть небольшой комнатушки занимала кровать с множеством подушек в нарядных наволочках, с ажурным подзором внизу. Было видно, что Любовь Матвеевна - искусная рукодельница. Всё здесь было чисто и просто. На стене висели фотографии в деревянных рамках: она с мужем, погибшим в годы войны, сын, расстрелянный фашистами в годы оккупации. Здесь же Борис увидел фотографию своих родителей: отец в генеральском мундире и мать в кокетливой шляпке. Он помнил эту фотографию, такая же хранилась в его семейном архиве.
Небольшое подворье Любови Матвеевны было таким же ухоженным, как и хата. Она ещё держала корову, кур, огород. И откуда силы брались для ведения такого хозяйства. Верно говорят, что казачки - любому мужику подстать.
Природа здесь была необычайно приветливая, радужная. Настоящим украшением местности стала река Кубань, изрезан¬ная протоками. В пору весеннего половодья она так разливалась, что укрывала заросли левого берега. За лесной полосой красо¬вался величавый Кавказский хребет.
Жирные сомы, ребятишки, будоражащие гладь реки в жаркие летние дни - это ли не жизнь! Приехав сюда, Борис жалел о том, что не сделал этого раньше. Простор и радость разливались по сердцу, когда ранним утром он выходил из хаты и, вдыхая све¬жесть и благодать тишины, сладко потягивался.
К полудню обычно солнце палило, жгло разноцветье луговых трав под неугомонный звон кузнечиков. А к вечеру, когда ослабевал солнечный жар и огненный шар смиренно скрывался за лесной полосой левобережья, открывался мир для первых, са¬мых смелых звёзд.
Борису всё здесь было мило: и природа, и подворье, и хата, и тётка Люба, чем-то неуловимым напоминавшая мать. С любопытством исследователя журналист изучал казачий быт, так бережно хранимый Любовью Матвеевной.
- А у Вас сохранилось что-нибудь от деда? - спросил он.
- Да ты слазь на горище, мэни-то дюже тяжко.
По крутой лестнице Борис поднялся на чердак. Здесь было теплее, чем в доме, даже душно, пахло сухой соломой. Сквозь маленькое чердачное оконце, занавешенное старым посеревшим тюлем, слабо пробивался солнечный свет. Сколько разных, те¬перь ненужных вещей, когда-то служивших хозяйке, хранилось здесь, покрываясь пылью времени: баклаги для вина, ковшики, вёдра, рубель - ребристое приспособление для глажки белья, ста¬рые одеяла, выцветшая ветошь. Возле самого окошка лежал небольшой деревянный чемодан, каких теперь и не встретишь. Вот она, семейная реликвия. Открыв его, Борис обнаружил настоя¬щие сокровища - чёрные шаровары с малиновым полулампа¬сом, кубанку с малиновым верхом и чёрную черкеску с газыря¬ми. Разглядывая это обмундирование, он испытывал горькое чувство досады, боли за поруганную большевиками казачью долю. Ведь в конце девятнадцатого века в России было около трёх миллионов казаков, одиннадцать казачьих войск вступили в бой в годы первой мировой войны! А что теперь?
Как тупо и безнравственно истреблена российская казачья слава. Борис вспомнил, как много раз у него возникал разговор с матерью о казачестве, о том, как большевики уничтожали не только людей, но и любое напоминание о нём, сжигая кубанки, чер¬кески, погоны и другие атрибуты казачьего обмундирования, изы¬мали оружие, резали скот и лошадей. Во имя чего? Разве может какая-либо цель, даже самая великая, оправдать это безумие, эту жестокость и ненависть к собственному народу, униженному, за¬битому властью и тьмой. Красный флаг, Красная армия, крас¬ный пионерский галстук.. .Всё залито кровью, добыто террором.
Борис впервые так серьёзно задумался о судьбе своего деда, от которого вреда-то никому не было, ни белым, ни красным. Всё чему он посвятил свою жизнь, кружилось возле одного богатства - земли, на которой он работал, не щадя сил. Трудно при¬шлось, сынков всего один, да две девки. А с девками-то много не наработаешь, им всё тряпки да гребешки. Однако, дармоедов в семье отродясь не было. Что казак, что казачка - всё едино, всем работы хватало.
"Как же вы, дед, попались в большевистский силок?" - с тяже¬стью на душе размышлял Борис.
Большевики не верили казачеству, так как те, кто получал осо¬бые права от царя - землю, освобождение от налогов, независи¬мость, сотни лет служил строю, - не могли перейти на сторону революции, народа, который они презирали.
Гражданская война - самая жестокая война. Отец на сына, брат на брата. Нет никому пощады. Но дед Бориса поверил советской власти, слава богу, всё обошлось в его судьбе, а вот другим ста¬ничникам не поздоровилось. Каждый сам сделал свой выбор.
Эх, Россия! Большая ты, да бестолковая, как плохая хозяйка, во всех углах у тебя беспорядок, да повезло тебе, никудышной -твой народ тебя любит, жаль, что ты, Родина-матушка, не бере¬жёшь его, не жалеешь. Сердце рвётся от отчаяния и бессилия.
Борис неожиданно поймал себя на мысли о том, что его ро¬дители были убеждёнными коммунистами, и он член КПСС, значит, тоже в ответе за всё, что происходит в обществе. Нет, не всё так однозначно. Сколько честных людей объединила великая партия! Сколько славных дел свершилось с её именем! Но и сколько беды, ошибок, бестолковщины, преступлений соверше¬но, которые прикрывались именем партии. Что может обыч¬ный человек в масштабах страны! Это навязанная идеология тех, кто держит в руках всю власть. Уже давно в душе Бориса начало зреть понимание того, что действительность далека от идеологической пропаганды.
"А Руденко не такой уж дурак, почувствовал моё настроение, заметил негативное отношение по многим политическим вопросам. А зачем ему моя правда? Зачем моя искренность? Всё про¬сто, он боится, что может "погореть", что я его "подведу под монастырь", ему надо держать ухо востро". Вспомнив лицо главно¬го редактора, журналиста внутри передёрнуло.
Устав от своих размышлений, Борис аккуратно сложил дедово наследство в чемодан, и с ним спустился вниз.
Любовь Тимофеевна без слов поняла мысли племянника, вытерла фартуком нависшую слезу и, глядя на чемодан, тихо сказа¬ла:
- Сколь лет хранила, зараз бэри. Нехай у тэби будуть. Окромя тэби они ить без надобности. Это всё от твого деда осталось.
Борис обнял тётушку, поцеловал в щёку и, прижавшись к её обмякшему телу, вспомнил мать. Скупая слеза застыла в его глазах.
- Ну, добре, - улыбаясь сказала Любовь Матвеевна, - поди в
сад, голуба, дули покушай.
Борис вышел из хаты, вдохнул утренней свежести, сел возле груши на лавочку и задумался о том, кому же он передаст теперь реликвию, ведь никого у него нет. Был сын, да и тот всего месяц пожил на белом свете, была Настя, но она не справилась с го¬рем, была Даша, но он не сказал ей всей правды, хотя не соби¬рался обманывать. Не так уж и мало чего у него было, да только всё теперь быльём поросло, точно и не было вовсе.
Весь этот день Борис провёл в размышлениях о сути своего пребывания на земле, о бессмысленности того, чем он занимал¬ся долгие годы. Он учился, работал, встречался с интересными людьми, спорил, что-то доказывал, пил, сколько хотел, ходил, куда звали, но, по сути, вся его жизнь принадлежала только ему од¬ному, а, значит, казалась бесполезной. Ему уже сорок лет, а дом его пуст, нет там ни жены, ни сына, да и дерево он в жизни не посадил. Если бы Борис внимательно к себе присмотрелся, то наверняка заметил, что именно здесь, на кубанской земле, в этой старой тёткиной хате, среди дорогих её сердцу вещей, в этом саду, дарящем плоды, где он теперь сидит среди ярких цветов, так заботливо выращенных Любовью Тимофеевной, именно тогда, когда он потерял всех, кого искренне любил, он начал приоб¬ретать незримое ощущение новой жизни, ещё не узнанной им, но более осознанной и зрелой, чем прежде.
Весть о том, что в станицу приехал журналист из самой столицы, мгновенно разнеслась по округе. Не прошло и двух дней, как к Борису пришла завклубом, Полина Ерохина, совсем дев¬чонка, видно, недавно окончившая институт культуры. Было в ней много делового, комсомольского. Коротко стриженные каштановые волосы придавали лицу мальчишеский задор, и только небольшой курносый носик казался по-девичьи капризным.
- Товарищ Колышев! - официально обратилась к Борису завклубом.- У меня к Вам большая просьба, не могли бы Вы высту¬пить перед станичниками.
- А что я им должен рассказать? - спросил Борис, глядя в жи¬вые карие глаза девушки.
- Да всё, что сочтёте полезным и интересным. Ведь не часто простым людям случается встречаться с журналистами, да ещё из Москвы. Уважьте народ.
- Хорошо, я подумаю, - согласился Борис. Ему захотелось помочь этой комсомолке.
На следующий день в местном клубе состоялась его встреча с жителями станицы. Небольшой зал был наполнен до отказа: люди сидели так близко, локоть к локтю, что, казалось, дышать не смогут. Всем хотелось узнать, как живёт Москва, как обстоят дела в мире, когда закончится война в Афганистане ( "какой- такой долг отдают наши хлопцы"), когда закончатся проблемы с поставками продуктов. Вопросов было так много, что Борис еле успевал от¬вечать на них. Вот ведь странное дело: и газеты сюда приходят, и библиотека есть, и телевизор в каждом доме, и кино показыва¬ют, ан, нет, дай людям живое общение.
После оживлённой встречи с журналистом начались танцы. Борису совсем не хотелось участвовать в этом веселье и, несмотря на настойчивые приглашения девчат, он, вежливо отклонив предложения, пошёл домой.
Днём по кубанским полям разбойничал ветер, гнул созрев¬шие яровые хлеба, гонял тяжёлые колосья из стороны в сторону. К вечеру ветер стих, и Борису была мила эта вечерняя умиротворённость.
Он шёл, не думая ни о чём, когда его догнала Полина.
- Что же Вы не остались на танцы, товарищ Колышев? - спросила она.
Борис задорно засмеялся, глядя в её распахнутые глаза.
- Что Вас так рассмешило? - растерянно спросила девушка.
- Ты так и будешь меня называть "товарищ Колышев"? Полина совсем растерялась.
- Зови меня просто: Борис. Договорились?
- Договорились. Так почему же Вы ушли? - переспросила она.
- Да, вроде я перерос танцевальный возраст. Там ведь одна молодёжь.
- Ну, что Вы такое говорите! Какой же Вы старый! Может, Вам не понравились наши девчата? - кокетливо допытывалась Полина.
- Разве могут не нравиться казачки? Это особый тип женщин. Моя мама тоже была казачкой, красавица! А ты сама-то, почему ушла? Наверно, женихи твои скучают.
- Да, нехай скучают. Мне-то что!- ответила она по-простому, махнув рукой.
- Вот так на! Как же такой красивой девушке коротать вечерок без жениха?
Полина смутилась. Разве могла она вот так сразу сказать этому взрослому человеку, которого она чуточку побаивалась, что она с первого взгляда влюбилась в него. Полина просто промолчала. Но молчание это показалось Борису многозначительным.
Как-то незаметно они вышли к берегу реки. Над вершинами Кавказа уже повисла туманная пелена. В спокойном бесстраст¬ном движении плыли облака то скрывая, то открывая яркий свет стареющего месяца. Над Кубанью ложилась ночь, тихая, ласко¬во-прохладная.
Борис расстелил пиджак и предложил Полине присесть. Полина, осмелев, присмотревшись к Борису, перестала бояться его. Оказывается это так здорово - чувствовать себя спокойно и уве¬ренно. Они смотрели на гладь реки и говорили легко и просто, будто знали друг друга много лет.
- Полина, выходи за меня замуж, - неожиданно предложил Борис.
- Как это? Так сразу? А как же чувство?
- А я тебе не нравлюсь? - улыбаясь, спросил он.
Полина смутилась и притихла. Это молчание Борис принял как согласие.
- Всё так необычно, - тихо ответила девушка.
- Я уверен, что всё у нас получится.
16.
В Москву Борис вернулся вместе с Полиной. Так началась его новая семейная жизнь.
Ещё на пороге редакции, Руденко попросил его зайти в свой кабинет.
"Опять какая-нибудь чепуха", - подумал Борис.
- Тут письмо пришло в редакцию от колхозника, заслуженно¬го человека из Саратовской области, - сообщил главный редак¬тор. - Надо съездить и разобраться.
- А в чём суть? - спросил Борис. Ему сейчас совсем не хоте¬лось уезжать, расставаться с Полиной.
- Дело такое, - тянул слова Руденко, будто сам был лично за¬интересован в решении вопроса. - Здесь чистейшей воды пута¬ница и несправедливость. А ты у нас самый рьяный борец за свободу и независимость униженных и оскорблённых.
Борис начал злиться, зная, как далеко от сути может уйти Афоня. Он нервно прикусывал губу и ёрзал на стуле, не смея нару¬шить субординацию. Главный, точно нарочно, говорил и гово¬рил, и наконец, вернулся к судьбе колхозника:
- У нашего респондента произошла путаница с именем. Его представили к званию "Героя Социалистического Труда", а райисполком нашёл неточность в документах, в результате решение вопроса повисло в воздухе. А ведь такое звание даёт большие льготы, и не получить его из-за формальной неточности и обид¬но, и не справедливо. Так что давай-ка, разберись на месте.
Борис вышел от главного и подумал о том, как много у нас бестолковщины. Когда же наша исполнительная власть научится самостоятельно разбираться в мелких вопросах, неужели для этого необходимо тратить государственные деньги на оплату ко¬мандировок журналистов! Сколько писем приходит в редак¬цию с просьбами приехать и разобраться! Ведь он не бесплатно поедет в область, за это придётся брать средства из казны.
А проблемы как таковой не было. Встретившись с колхозником Храповым, письмо которого позвало в дорогу, Борис выяс¬нил все обстоятельства дела.
Храпов начал трудовую деятельность в колхозе "Ленинский путь" на заре коллективизации. В те годы паспорта колхозникам не давали. Лишь в конце 60-х на Храпова Алексея была заведе¬на трудовая книжка колхозника. Вот только имя в ней значилось другое - Леонид. Во всём виновата сельская путаница, потому что в деревне Храпова звали по-разному: то Лёнькой, то Лёш¬кой, то Алексеем. Труженик вовремя ошибку не заметил, но она стала причиной дальнейшей неразберихи, когда ему пришлось доказывать, что он и Лёнька, и Лёшка в одном лице. Справедливость восторжествовала, и колхозник получил заслуженную на¬граду, которая ему на самом деле далась и кровью, и потом.
Вернувшись из командировки, Борис написал очерк о том, что великая страна настоящих героических судеб давно погрязла в равнодушии, формализме, в нежелании видеть за бумагами человека.
Близились серьёзные перемены в жизни общества. Умер "дорогой Леонид Ильич". День был по-осеннему неприветли¬вый, точно природа горевала. Зайдя в магазин за продуктами, Борис оглядел полупустые прилавки. Вдоль витрины стояла очередь за сливочным маслом. За спиной продавщицы, закры¬вая собой кафельную стену, красивой пирамидой выстроились консервные банки. Очередь томилась от медленного движе¬ния к заветной цели. За спиной Борис слышал разговор двух женщин, которые обсуждали самое главное событие - смерть генсека.
- Может, теперь что-то изменится, надоела эта голова в «те¬леке», речи длинные и бестолковые, - возмущалась одна.
- А я теперь боюсь, что с нами будет, ведь он так боролся за мир!- беспокоилась другая.
- Да ты совсем ничего в политике не разумеешь! Газеты читаешь, а что между строк написано - не видишь! - негодуя, возра¬зила первая женщина. - Это же его для нас таким хорошим выс¬тавляли! Какие же у нас все дураки! Ничего он не боролся! А война в Афганистане?
- Так это же наша помощь!
- Ничего ты, я вижу, не понимаешь, про Лёню ещё такое расскажут, чего мы не знаем, вот посмотришь.
- А мне его жалко, всё-таки он много сделал для мира.
Неизвестно, чем закончился спор двух покупательниц, пото¬му что Борис, купив масло, вышел из магазина.
Моросящий дождь неприятно бил в лицо. Журналист ехал домой в угрюмом настроении. Нет, не смерть руководителя страны смущала его, а та неопределённость, в которой пребывал те¬перь весь народ.
На смену Л.И. Брежневу поочерёдно выдвигались бывшие его соратники по партии, которые, недолго простояв у власти, уходили в мир иной. Близилось время крушения целой эпохи. Страна ждала "умного руководителя", и назначение М.С. Горбачёва было воспринято с воодушевлением. Началась эпоха пере¬стройки, которая уже в самом её начале не предвещала ничего хорошего. Борису казалось, что все вокруг сошли с ума. Те, кто вдохновенно поддерживали политику КПСС, тотчас начали её ругать, на чём свет стоит. Это было похоже на землетрясение, будто кто-то крикнул народу: " Эй, вы, дурни! Куда вы бежали так долго?! Нам ведь надо совсем в другую сторону! Айда за мной! Я знаю, куда надо бежать!" И народ, радостно замахав шапками, подбрасывая на руках спасителя, кричал: "Мы верим тебе! Веди нас к свету, спаси наши души!" Народ, народ! Как ты ленив и доверчив! Демонстрации, митинги, шествия уводили его от реальных событий. Возник некий образ перемен, которых все ждали. Конечно, явные изменения произошли. Теперь можно было беспрепятственно выезжать за границу, безбоязненно выс¬казываться о власти, которая, впрочем, не очень-то прислуши¬валась. Но самое главное, наконец-то закончилась провальная афганская война, принесшая стране столько горя, столько иска¬леченных судеб.
Страна захлёбывалась в эмоциях. События развивались стремительно, приведя к расколу в обществе: не всем была по нраву политика Горбачёва, политика разрушения и словоблудия. Бо¬рис понимал, что всё это добром не кончится, потому что начал¬ся "делёж имущества", распад великой державы. Повсеместная реорганизация производства, ликвидация не только цехов и бри¬гад, но и целых предприятий - всё это привело к сокращению рабочих мест, к безработице, падению нравственных устоев, активизации деятельности преступного мира. Больное тело стра¬ны рвали на части, на нём плодились и размножались, как чер¬ви, все жаждущие лёгкой наживы. Нравственное оскудение, ду-ховная глухота, эгоизм управленцев - всё это сказывалось на настроении народа. Гласность оказалась фальшивым кликушеством. Эйфория, созданная новым руководителем, быстро улету¬чилась.
В это смутное время открылись возможности для свободной прессы.
Собравшись воедино - Борис, его жена Полина, Кирилл и несколько их друзей-журналистов стали издавать небольшую информационно-рекламную газету. Реклама была просто необходима, чтобы выжить. Борис стал главным вдохновителем и редактором этого детища. Надо сказать, что Борис был ярым противником командно-административного метода, приведше¬го страну к краху. Он часто вспоминал своих родителей, которые служили этому монстру, и наивно верили в победу коммунизма. Все политические взгляды журналиста строились только на од¬ном понятии - справедливость.
Именно её поиску он посвятил всю свою жизнь, именно из-за отсутствия честности презирал фальшь управленцев.
Время просто кипело, подогреваемое ярым противоречием между М.С. Горбачёвым и Б.Н. Ельциным, которое вылилось в создание ГКЧП.
Накануне этого события, 19 августа по всем каналам телеви¬дения показывали "Лебединое озеро"
- Господи, неужели опять кто-то умер? Но почему ничего не сообщают? Что-то здесь не так, - подумал Борис и обратился к жене. - Я пойду, прогуляюсь.
Вечер был тёплый, приятный, середина августа, ещё есть воз¬можность насладиться тёплыми летними деньками. Только на душе было тревожно. "Что нам всем приготовили на этот раз?" Никто тогда не знал, что готовится подписание Союзного дого¬вора, хотя Борис непрерывно находился в гуще событий. Он видел это противостояние в руководстве, освещал на страницах своей газеты, замечая, как в редакцию стали частенько наведы¬ваться зарубежные журналисты. Они с невероятным любопыт¬ством следили за событиями, происходящими в стране. Борису в какой-то момент показалось, что он попал "под колпак" иностранцев, однако теперь было не до собственной безопасности.
Невероятные события разворачивались на улицах столицы. По Москве шли боевые машины - танки. Разве мог кто-нибудь предположить, что это возможно? Тысячи людей, живая волна на дорогах... Трое молодых москвичей пытались преградить путь танкам, но безжалостная гусеничная техника перемолотила их тела. Случилось страшное - пролилась кровь.
Ощущение пустоты и тревоги владело тогда не только сознанием Бориса. Всё общество было повержено в ужас, социальный страх.
Флаги, слёзы, кровь, толпа, огонь... Уж не снится ли всё это?
17.
Тяжёлые 90-е... Снова кровь и боль, снова безумство, в кото¬ром рождается новое государство - Российская Федерация. Опять друзья стали врагами. Невероятно! Распался СССР - сложивший¬ся когда-то в кровавой классовой борьбе.
Раньше прессу держали в ежовых рукавицах, на коротком поводке она послушно писала про успехи трудовых будней, про выполнение и перевыполнение планов пятилетки. "Руденки" верно служили "хозяину", боясь крикнуть во весь голос. Теперь появилась возможность проводить подлинно журналистские расследования.
Газета, созданная Борисом, набирала силу, становясь солиднее и масштабнее. Борис много ездил по стране, был в самой её горячей точке - в Чечне. Как его умоляла Полина не "соваться в это пекло"! Но журналист был не преклонен.
- Я Афганскую войну проворонил, Чечню - не имею морального права, - твёрдо заявил он жене.
- Ты меня просто не любишь, - обняв мужа, сказала Полина.
- Когда идёт большая драка, мужчинам не до любовных страстей. Шучу. Я очень люблю тебя, дорогая моя. Ты жди и верь, сына береги. Всё будет хорошо, -ответил Борис и, обняв жену, поцеловал. Утром он был уже в пути.
Полина долгими вечерами не находила себе места, всё валилось у неё из рук, казалось, что время застыло.
Только там Борис понял, каким наивным было его представление о Северном Кавказе, теперь он узнал, что такое настоя¬щий страх, что есть жизнь и смерть, и как легко потерять жизнь только потому, что ты не надел бронежилет.
Борис вернулся из той поездки осунувшимся, задумчивым, молчаливым. Жена только спустя несколько дней узнала о его лёгкой контузии, полученной в результате взрыва фугаса.
-Какая бессмыслица эта война! Столько крови! Сколько жертв, искалеченных жизней! Столько выброшенных на ветер денег! Кавказ - большая российская беда, - сказал тогда он. - Это страш¬но, очень страшно.
Время летело стремительно. Многие дикие по своей сути события ушли в прошлое: развал СССР, экономическая разруха, бандитская приватизация, предательская политика властей по отношению к своему народу. Всё повторялось, только теперь называлось иначе - демократическими преобразованиями. Народ спивался, пропадали без вести люди, уничтожались морально и физически старики, развращалась молодёжь. Видя всё это, Бо-рис учился писать правду, возможно, опасную для жизни, пото¬му что настало такое время, когда журналистов отстреливали, как воробьев, и за этим беспределом скрывались сильнейшие мира сего, чьи имена скрыты за семью печатями.
Шли годы, и в душе Бориса накопилась усталость от всей этой неразберихи в стране. У него обострилось чувство горечи. Бо¬рис понимал, что на смену хвалебной болтовни пришла "чернуха": сериалы о бандитских разборках, пошлые гламурные исто¬рии, - и, если раньше он испытывал гордость за успехи страны, то теперь она сменилась бесконечным равнодушием ко всему.
Борис стал часто погружаться в литературную деятельность и задумываться о вечном...
Дарья Алексеевна бродила по Люксембургскому саду Пари¬жа. Большой роскошный сад с обилием скульптур, скамеечек, дорожек из гравия вызвал много положительных эмоций. Дарья Алексеевна внимательно осмотрела Люксембургский дворец и, выйдя из парка, очутилась перед церковью Сен- Сюльпис, потрясшей её настенными фресками. Как завораживали взгляд рос¬писи на библейские сюжеты, выполненные самим Эженом Де¬лакруа!
Знакомясь с достопримечательностями Парижа, Дарья всё время вспоминала Бориса, представляла его здесь. Сколько лет прошло! А она всё помнила, как сейчас. Это он когда-то заразил её мечтой увидеть Париж, и вот она бродит по улочкам и паркам этого уникального города. "Удивительно! - думала женщина. -Может, Борис сейчас где-то рядом? А может, он совсем пропал, ведь он когда-то сильно пил. Что с ним? Где ты, Боренька?" Она и радовалась встрече с городом, и грустила, вспоминая давнего друга. Жизнь её сложилась вполне благополучно. Она почти не вспо¬минала свои трудовые будни в детском доме, жизнь в коммунал¬ке, соседство с людьми, которые уже давно закончили свой жиз¬ненный путь. Хотя, как-то раз, совсем случайно, она встретилась с Раисой, когда ездила к подруге в Бирюлёво. И правду говорят - мир тесен, а Москва - большая деревня. Дарья была так удивле¬на этой встрече, даже обрадовалась. Раиса сильно постарела, её отец умер, она жила с сыном Юркой, который тоже понемногу начал выпивать, "куда ж без этого?", но работая грузчиком, день¬ги матери отдавал.
Даша редко думала об этих людях, и то только потому, что часто вспоминала о Борисе, о том, как он её защитил от нападок Нинки-комендантши. Порой она задавала себе вопрос: "Зачем эти люди жили на земле, кому они принесли хоть каплю счас¬тья? Наверно, они тоже для чего-то были нужны".
Дарья работала как прежде в библиотеке, но теперь в должности заведующей. Вернувшись из поездки во Францию, она вос¬торженно рассказывала обо всём, что видела, своим коллегам.
- Теперь, как говорится, Вы, Дарья Алексеевна, можете спокойно умереть, раз видели Париж, - пошутила одна сотрудница.
- Нет, умирать не стоит, - возразила заведующая. - Я бы перефразировала эту поговорку: увидеть Париж - и начать жизнь по-новому. Вы не представляете, девочки, какой сильный энергетический заряд даёт Париж. На мой взгляд, это просто уникальный город, я с девичьей поры мечтала об этой поездке! Ну, да ладно, теперь все по рабочим местам.
Всё шло своим чередом. Дарье Алексеевне нравилось жить и работать среди книг. Она считала, что у неё потрясающая профессия, которая даёт столько духовной пищи, без которой чело¬век становится машиной по переработке заработанных средств.
Как-то раз, оставшись одна в своём кабинете, она взяла каталог новинок, выписала те, которые желательно заказать для по¬полнения фонда, потом пробежалась по списку новых книг, поступивших за последнее время. Неожиданно она увидела знакомую фамилию. У Дарьи Алексеевны по спине пробежал холодок.
"Невероятно! - подумала она. - Это же книга Бориса. Значит, всё-таки он добился своего, не опустил руки, не спился, не пропал!" Ей захотелось немедленно увидеть журналиста, посмотреть на него хотя бы одним глазком.
Вечером, накормив ужином мужа и двух своих сыновей, Дарья принялась за чтение книги Колышева. Она даже не предполагала, что Борис мог так искренне и проникновенно писать лирические стихи. Между строк она читала о его глубоких пере¬живаниях. Возможно, он писал о ней, о Даше. Да, и какая разни¬ца, кому посвящено его творчество. Главное - он реализовал свой потенциал, опубликовал своё детище. В книге были не только стихи о любви, но и раскрывалась гражданская позиция журна¬листа. Он писал о разрушении авторитарного строя, на смену которому пришла псевдодемократия, а вместе с нею разочарование, крушение несбывшихся надежд.
Даша всё глубже и глубже проникала во внутренний мир автора, и в который раз поражалась его таланту. В те далёкие 70-е Борис был просто журналистом, теперь же, прочитав его биографию, она узнала, что он стал членом Союза журналистов Рос¬сии, членом Международной федерации журналистов, главным редактором известного издательского центра. Как замечательно сложилась его карьера! Но самым удивительным было то, что до сих пор она не встречалась с его творчеством. Даша не могла понять, как такое могло случиться. Поистине провидение Гос¬поднее!
Теперь её стала мучить совесть, как же она могла не верить этому человеку, почему тогда, почти тридцать лет назад, отверг¬ла его. "Он пил, - подумала Даша. - Вряд ли я смогла бы спра¬виться с этим его недугом". Да, он действительно любил её, ис¬пытывая не просто страстное желание, а искренние и нежные чувства. Но тогда ей было недостаточно веры в эту любовь. Ах, молодость! Как ты бываешь небрежна!
Даша никак не могла заснуть. Это тревожное состояние про¬должалось уже несколько дней. Ночами она часто лежала без сна, прислушиваясь к гулким ударам собственного сердца. Она дума¬ла о своём журналисте и понимала, что не забыла его, что па¬мять о нём ещё жила в ней. От этого на душе у неё было одиноко и тревожно. Её уносило в прошлое, в те далёкие вечера, когда он приходил, нежно смотрел на неё, говорил с ней тихо и ласково.
Она беспокойно ворочалась в постели, боясь потревожить сон мужа. Вроде, всё у неё в жизни сложилось: семья, работа, квартира. А любовь? Может она любовью заплатила за эти блага? Неплохая цена! Она нежно поцеловала спящего мужа, тихонько встала и нашла книгу коллеги своего журналиста, когда-то подаренную ей Борисом. Женщина хранила её все эти годы, как ре¬ликвию, хотя в книге не было ни намёка на Колышева, разве что написал её его друг. Среди пожелтевших страниц лежал лист, на котором Борис кода-то напечатал: "Я по тебе скучаю". Она развернула его, пробежалась взглядом и прижала к груди. Потом достала свой фотоальбом. Здесь все этапы её жизни: вот она в детском доме, среди своих питомцев. Коротко остриженные го¬ловки с белыми бантами, в белых фартучках девочки, мальчики в школьных костюмчиках... В от она с подругами сокурсницами убирает картофель в подшефном совхозе, а здесь проводит лекцию в своей библиотеке. И ни одного напоминания о Борисе. Свадьба... Какие они красивые и счастливые с мужем! Он ещё худощавый, смотрит на неё с такой неподкупно-нежной улыб¬кой. Они влюблены друг в друга. Как быстро промелькнули годы!
Замечательная вещь - интернет! Пользуясь им, Даша нашла многих своих друзей. Вот и теперь она решила непременно най¬ти Бориса. Даша не спрашивала себя, зачем ей это надо, она зна¬ла твёрдо, что должна найти его, поздравить с публикацией, выразить восторг по поводу его творческого пути. Набрав его фамилию в Яндексе, она попала на сайт, где была размещена фотография Бориса. Поразительно, он почти не изменился, только взгляд стал задумчивей и строже. Чувство детского восторга, неподдельной радости овладело женщиной.
Найти его домашний адрес и телефон не составило никакого труда. Эту задачу легко решает электронное справочное бюро. Вот он, номер домашнего телефона Бориса. У Даши на лбу по¬явилась испарина, по телу пробежал озноб. Она представила, как сейчас удивится Борис. Он, конечно же, не сразу узнает её, а она непременно попробует его помучить, пусть напряжёт память. Зато, как он удивится! А вдруг не удивится, вдруг забыл и не захочет говорить? Какой он теперь, наверняка женат. Ну и что? Подумаешь, она тоже замужем. Просто поздравит с выходом кни¬ги и всего-то.
Буквально на одном дыхании Даша набрала номер, и когда услышала долгие гудки, вся внутренне съёжилась, испугалась.
- Алло! - услышала она женский голос.
- Будьте добры, пригласите, пожалуйста, Бориса, - волнуясь, попросила Даша.
- А вы кто? - поинтересовалась женщина.
- Я его давняя знакомая, мы не виделись почти тридцать лет, а тут мне на глаза попалась его книга.
На другом конце провода молчали.
- Так я могу услышать Бориса? - настаивала Даша.
- Нет. Он умер. Вчера было девять дней.
- Как умер? Это невероятно!
- Да. У него был рак лёгких. Он ведь так много курил!
Услышав в трубке частые гудки, Даша долго и неподвижно сидела возле телефона...
Зимний день. На кладбище безмолвие, даже крик ворон ка¬жется приглушённым. Вот свежая могила, украшенная множе¬ством цветов и венков от друзей, от родных и близких, от раз¬личных общественных организаций...Среди этого изобилия человеческой скорби особнячком на снегу, будто сливаясь с ним, лежит букет белых роз, перевязанных алой лентой с надписью: "Я ПО ТЕБЕ СКУЧАЮ".