На концерте было много народу. Я не сразу нашёл свободное место и сел на деревянную парту за колонной. Актовый зал нашего Дома Культуры был большим, но даже он не выдерживал такого количества людей. Я увидел, что все "мои" уже сидят на стульях посреди зрительного зала, и про себя обрадовался своему опоздания. Теперь главным было засветиться перед Алевтиной. "Я был. Я с вами. Я такой же как вы!" Для этого было вполне достаточно присоединиться к ним на выходе. Зрительный зал напоминал жужжащий улий, но за колонной я чувствовал себя в безопасности и болтая ногами не достающими до пола, потихоньку начал мириться с тем, что вынужден сидеть здесь.
Таня. Её красивые ножки и огромная круглая грудь. Почему я не могу привести ее сюда?! Почему я должен... Обязан идти на концерт вместо свидания, которого я так долго ждал?! Ведь это не Серж Гинзбург будет петь свои песни... Ради них я пожертвовал бы Таней... Вернее первым свиданием с ней.... ****ый коммунизм.
Вдруг кто-то ударил меня по плечу. Я обернулся. Это был Михаил.
-Всё таки пришёл?! - улыбнулся он и обдал меня тяжелым запахом табака,- Позволишь с тобой присесть?!
И не церемонясь, он запрыгнул на довольно коротенькую парту, где одному было удобно, а двоим уже пришлось потесниться. Выдержать гусляров, дышать запахом табака, исходившим от Михаила, жаться на узкой деревянной парте, которая вдруг стала ужасно неудобной, да еще и осознавать что сегодня, вместо всего этого, я мог бы дотрагиваться до такой тёплой и мягкой Танюши...
-А кто-то рассказывал мне, что свобода выбора-неотъемлемая часть американской жизни. Это называется демократия,- не выдержав сказал я.
Михаил удивленно посмотрел на меня. Гусляры наконец заиграли. Свет выключали не сразу.
Я проснулся. Михаил тормошил меня за рукав. Люди, жужжа выходили из зала, образуя очередь у одной узкой двери.
-Пошли скорее. Наши уходят,- сказал Михаил и я поспешил встать.
Мы стали протискиваться сквозь толпу, вкушая запах пота и дешового женского одеколона.
-Как вам концерт,- спросила Алевтина, завидя нас, подступающих сзади.
Я был зажат между двумя толстыми женщинами и высоким бородатым мужчиной, но всё таки громко ответил:
-Потрясающе.
Мы продвигались к выходу, мне ужасно хотелось курить и кто-то постоянно наступал мне на ногу. Я рассмотрел одного из гусляров, он выглядывал из-за кулис и провожая взглядом толпу, что-то говорил и улыбался. Я подумал о том, что должно быть он счастлив, ведь он занимается любимым делом-играет на своих гуслях, для нас - для благодарных слушателей, согнанных сюда руководителями профкомов и обкомов. Я вспомнил Таню.
Когда мы оказались на улице, я вдохнул свежего воздуха и так как я уже отметился, поспешил как можно скорее уйти.
Дома меня ждала холодная пастель, которую бы могла сделать гораздо теплее Таня - предмет моих воздыханий. Но мне предстояло вновь спать одному.
Я проживал в одной из комнат большой четырёхкомнатной квартиры, населённой советскими семьями, каждая со своими заботами, кричащими и вопящими по утрам и вечерам, детьми. Когда я пришёл, тишина в квартире воцарилась лишь на половину. Меня встретил рыжий соседский кот Барсик. Не смотря на свой юный возраст и принадлежность к кошачьему роду, Барсик был умён и достаточно проницателен, что бы не лезть ко мне. Я легко мог со всей силы ударить Барсика ногой, если бы он подошёл ко мне, то бы потереться и оставить на моих отглаженных брюках ворох своей шерсти. И я бы понял, если бы он не делал этого, уже получая от меня за это, но он ни разу и не пытался. Хотя с остальными членами нашей большой советской коммунальной семьи, Барсик проделывал парой удивительно бесцеремонные вещи. Видно, кошки умеют чувствовать некоторые вещи, и может быть даже на каком-то подсознательном уровне.
Я снял ботинок и почувствовал сильный запах, исходивший изнутри. Восемь часов рабочего дня, да еще и час отведенный на обед, плюс концерт в Доме Культуры- всё это время мои ноги находились в замкнутых, неудобных и единственно имеющихся у меня, батинках. Я задвинул их под галошницу и проскользнул к себе в комнату. Не хотелось встречаться с соседями. В последнее время меня сильно раздражало семейство Андреевых - бесцеремонные, грубые, глупые люди. Муж - Павлик - бытовой алкоголик и работяга с овощной базы, Люда - его жена - мерзкая, замученная продавщица в продуктовом отделе, их дочь - внешне очень красивая девочка- Маша, пожалуй вот она-то меня не раздражала, но это я объяснял ее красотой, потому как её мозг тринадцатилетней на самом деле был мозгом девяти, а то и восьмилетнего ребёнка. Она часто спрашивала у меня чем я занимаюсь на работе, и не смотря на то. что я сотни раз рассказывал ей, давая один и тот же ответ, она сотни раз задавала его вновь. Мне кажется она была влюблена в меня той юношеской светлой любовью, какой обычно дети влюбляются в людей более старших чем они. Ещё бы... Будь я тринадцатилетней девочкой с мозгом девятилетнего ребёнка я бы тоже влюбился в себя. Мне всего тридцать. Я красив и сложен как Аполлон, начитан по-советски правильно - Джек Лондон был моим настольным писателем, в отличие от всей мужской половины нашей большой коммунальной квартиры, я матерюсь только по делу, и уж точно не в присутствии детей.
В комнате я аккуратно разделся и развесил свои вещи на стул. Ах как же мне хотелось послушать какую нибудь хорошую пластинку, но у меня не было проигрывателя, у меня не было пластинок, а было только радио, на которое в столь поздний час, даже если бы по нему вещали хорошую музыку, в связи с ранним подъемом всех жильцов, было непреклонное табу. А ссориться с такими людьми, как Андреева Люда мне не улыбалось.
Мысли о пышногрудой Тани не выходили из головы и уносили меня далеко-далеко отсюда, и это я мог сравнить разве что с детским впечатлением от прочтения еще одной главы "Детей капитана Гранта" Жюля Верна, которые творили со мной необыкновенные, парой даже фантастические вещи. Сам я был родом из деревни и меня воспитывала бабушка, так как родители мои умерли в достаточно молодом возрасте. Моим единственным наслаждением в детстве были книги, их я брал в библиотеке районной школы, которую я закончил с медалью. Поступить в институт мне не составило никаких проблем. С проблемами я столкнулся дальше - когда уехал от бабушки и начал самостоятельную жизнь в общежитии при институте. Всегда чувствуя себя отщепенцем, я был вынужден притворяться, дабы выжить среди не таких как я. Но позже я узнал, что все люди разные, просто в молодости на коне такие, которые берут быка за рога, а не ждут от жизни чуда и ничего не стесняются. Поэтому, быстро поняв что к чему, на долгих пять лет мне пришлось стать для всех активистом и балагуром, благо светлый ум, начитанность и знание жизни, пусть и по Джеку Лондону привнесли в мою жизнь новые ощущения и подарили тот опыт, которым я больше никогда не собираюсь пользоваться.
Дальше я попал по распределению в наш научно-исследовательский институт и мне дали комнату. Первые дни я прибывал в эйфории от этой данности, но человек, как известно скотина, быстро привыкающая ко всему, и скоро я уже давал мысленно прозвища всем соседям, мечтал о том, что бы все они куда нибудь делись, в особенности толстая Люда, и конечно же думал о том, что всё было бы гораздо лучше будь наша страна несколько другой.
О той, другой жизни, я узнавал из журналов, и это было сравнимо с разгадыванием и собиранием кусочков большого пазла. То, что печатали безусловно проходило строгую редакцию, но ведь не все люди работающие "там" разделяли всеобщие убеждения, и среди десятков статей и публикаций просачивалось что то такое, что проливало свет и открывало новое, ещё неведомое. А когда читаешь абсолютно всё, то пропустить это практически невозможно, да и более внимательное, "не детское", чтение Теодора Драйзера и Джека Лондона создавали некий образ того, что мир не такой каким видим его я, Люда, её муж Павел, и тысячи людей населяющих нашу страну.
Если и бы, произошло что-то, что позволило бы мне выйти за рамки повседневности: послушать радио ночью, полететь в такую интересную Америку, и смотреть фильмы, которые запрещено было смотреть, заниматься с Таней тем, чем так хотелось заняться- днем, утром, ночью- всегда - на кухне, в ванной, в коридоре... Но всё это было под запретом. Не только закон ограничивал наши возможности, сознание- сознание от того, что поимев Таню на полу кухни в обеденный перерыв, я причиняю вред себе, морально разлагаю себя и её, и возможно наношу непоправимый вред государству.
Почему я не могу поехать с ней в Париж?! Пройтись по Елисейским полям и посидеть на траве напротив Эйфелевой башни. Неужели у меня одного были подобные мысли в голове?! Неужели некто не хотел этого в нашей такой большой и многогранной стране?! Я хотел бы знать это, но я не знал у кого спросить. Думаю уж точно не у своих соседей. Да и в нашем НИИ мне было неловко затевать подобные речи. Если здесь, в этой квартире я чувствовал себя изгоем, и своим молчанием и нелюдимостью присек возможность некоторых личностей выяснить и понять кто я и о чем думаю, так как считал их гораздо глупее себя, хотя немного стыдился своей гордыни, то на работе, наоборот, видя всех этих профессоров, растворяясь в их речах, я терялся и думал, что сильно не дотягиваю, хотя как специалист делал свою работу выкладываясь на все сто, и даже несколько раз был вывешен на доску почёта.
Таня была простой девушкой из обычной семьи. Она жила в доме напротив. Сначала меня привлекла ее внешность, я долго наблюдал и выяснил когда она уходит, на каком трамвае ездит и когда возвращается и однажды подошел к ней. все было много прозаичнее чем я рисовал в своих ДжекЛондоновских фантазиях. На моё "Здравствуйте, могу ли я познакомиться с Вами?", она кивнула и засмеялась. Она даже не ответила, а я был так очарован ее звонким смехом что даже не обратил внимание и продолжил: "Меня зовут Александр". Так состоялось наше знакомство. Я выяснил что она работает в школе и она учительница начальных классов, а самое главное для меня то, что она была полностью свободно. "О чудо",- ликовал я про себя и не торопился с тем, что бы пригласить ее в кино или кафе, что бы поесть мороженого. Не знаю почему, но я боялся. За все наши короткие утренние встречи, когда я всеми правдами и не правдами подкарауливал ее у выхода из подъезда, иногда даже опаздывая из за этого на работу, ведь ехал-то я с ней в совершенно другом направлении, потом выходил на следующей остановке, ждал трамвай и бежал до своего института, я так и не услышал от нее что то большее нежели несколько коротких фраз.
Так, напевая про себя, песню Сержа Гинзбурга, я уснул...
А первое наше свидание с ней состоялось спустя неделю. Мы пошли на какой-то дуратский фильм, содержание которого я уже никогда не вспомню, так как накинулся на Таню почти сразу и мы весь фильм страстно процеловались. Выйдя из кинотеатра она держала меня за руку и казалось не было счастливее дня в моей жизни. Всё как у всех.
И вот я подумал, что пройдет время, мы сблизимся, потом поженимся, а однажды я перестану смотреть на нее влюбленными глазами, просто потому что это пройдет, как проходит все в этой жизни. У нас будут дети, и мы будем такими же как ненавистные мне Андреевы, с той лишь разницей, что все свое детство я читал Джека Лондона и не ругаюсь матом в таком количестве как они. А в этом случае, в случае если мы будем женаты, в нашем замечательном государстве я буду вынужден до конца своих дней оставаться с ней, дабы не навлечь на себя все ужасы связанные с разводом. Единственным на мой взгляд достойным и не порицательным общественностью, уходом из семьи в Советском союзе является уход из неё через пьянство. Мужчина становиться горьким пьяницей и это вроде как нормально. Тогда общество пожалеет в первую очередь жену, ведь пьянство и алкоголизм - большая беда, но оставит и долю жалости ему, если он продолжит ходить на работу и не станет выходить за поведенческие, административные и уголовные рамки.
Я не смогу уйти куданибудь, кроме как к другой женщине, в какую нибудь другую комнату, и буду вынужден подстроиться под ее уклад жизни, а если я не найду достойную кандидатуру?! Мысли эти не давали мне покоя и стояли на чаше весов на одном уровне вместе с пышными формами Татьяны, которые после нашего знакомства стали манить меня еще больше.
И всё же случилось то, что должно было случиться, Таня согласилась быть моей и очень тихо, на цыпочках, мы прошмыгнули в мою комнату, лишь бы никто не услышал и придались любви так тихо, что и сами не слышали друг друга. За то было отчетливо слышно то, как законный муж Павел кричит на свою законную жену Людмилу. Таня захватила свои туфли в мою комнату, что бы утром встать раньше всех и уйти домой.
Она долго не могла сомкнуть глаз переживая за разговор, который затеет её мама, когда утром она откроет дверь своим ключом. Ей было двадцать один год, На десять лет младше меня. Она только закончила институт и никогда ещё не ночевала в чужой квартире, да еще и с мужчиной. Хотя я был не первым, кто почувствовал весь комплект ее обаяния и красоты в такой близкой форме.
Утром мы, чувствуя неловкость перед соседями, которые, как мы не старались этого избежать, всё же повстречались нам в коридоре. Я до сих пор помню надменный взгляд этой суки Люды, когда она рассматривала Таню, спешащую покинуть мою большую коммунальную квартиру.
После того как я закрыл дверь, Люда улыбнулась и спросила меня не без доли сарказма "Когда же свадьба?", на что я не мог ответить должным образом и улыбнувшись в ответ пожал плечами.
Таня. Не порочная... Глупая... Милая.... После ночи проведенной в ее объятиях я почувствовал тоску по Елисейским полям и тому далёкому, закрытому от моих глаз, что, как я почувствовал никогда не сможет разделить со мной это милое создание.
Поскольку я работал инженером испытателем нашей "продвинутой" технике меня весной следующего года (по слухам, исходившим от моего коллеги Михаила) ждала долгая годовая командировка в Новою Гвинею. И теперь, когда Таня должно быть рисовала картину нашей будущей совместной жизни, я всерьез задумался о том нужна ли мне эта влюблённость. Проводить с ней время было конечно чертовски приятно, но променять Новую Гвинею, которая пусть и не была Францией или Америкой, на то, что бы нянчить детей по соседству с Людой было для меня ужасной перспективой.
Так закончился наш короткий роман, оставив в сердце Тани печаль, а в голове недоумение относительно меня, но меня это больше не волновало.
Я жил мыслию о Новой Гвинеи.
Дни шли сменяя друг друга, похожие один на другой как две капли воды. Нас водили в Дом Культуры, вдалбливали чуждые мне идеалы, которые рождались где то в глубине сознания и подпитывались очень редкими статьями из научно популярных журналов.
Единственным впечатлением за последние пару месяцев стал просмотр кинофильма "Лицо со шрамом", который мы смотрели дома у Михаила. Как оказалось, он был обладателем видеомагнитофона и долгое время скрывал этот факт. Однажды, каким-то случайным образом заполучив видеокассету с новым фильмом, он не выдержал и поделился впечатлениями со мной. Бесподобный фильм с неизвестными мне актерами на долго запал мне в душу. Само наличие магнитофона, то, что можно независимо от программ телевизионного эфира, когда хочется его включить и посмотреть, вновь зажгло во мне бунтаря и я начал писать свою первую повесть. Это был детектив, с местом действия далеким от СССР, ибо я не мог придумать интересную историю не потому что в СССР ничего интересного произойти не могло, а потому что мне это было не интересно.
Впечатляясь игрой этого актера-итальянца по имени Аль Пачино, я написал детектив, где герои через каждое слово выражали эмоции прибегая к помощи мата, и это было здорово. Единственным человеком, прочитавшим мою повесть стал Михаил. Он разнес ее в пух и прах заставив меня краснеть и проваливаться сквозь землю, а еще он ущемил мое самолюбие, сказав:
-В следующий раз покажу тебе все серии "Кота Леопольда". У меня есть кассета для дочки.
Я улыбнулся а про себя подумал, что мое произведение гораздо глубже, чем он мог понять. Большинство видят в герое Аль Пачино мерзкого преступника и за матом и "чрезмерным" насилием не могут разглядеть забитого, но не покоренного выходца с дружественной нам Кубы, которому посчастливилось оказаться в Соединенных Штатах.
"Я убил бы десяток таких как ты",- подумал я, глядя на Михаила,-"и сотню таких, как моя соседка Люда, если бы мне посчастливилось попасть в Америку, а убийством я мог бы расплатиться за это чудо".
Однажды мне очень захотелось близости с Таней, и я, забыв обо всем на свете, купил цветы и начал поджидать ее у подъезда. Когда я встретил ее, то не поверил своим глазам- Таня была беременна.
-Почему ты ничего не сказала мне?! - кричал я, когда мы поднимались к ней по лестнице.
Она молча шла впереди.
-Ты что оглохла?
Она обернулась довольно резко и со всего размаху залепила мне пощечину:
-Ты не отец ребенку, и даже если ты отец, то ты не отец...
Я не совсем "врубился" в ее слова, но продолжил:
-Ведь одна ночь всего...,-начал было я заметно снизив тон,- может ты...
-Пошёл прочь, мерзкая тварь,- она заплакала.
Я подошёл ближе, но она начала бить меня ногой и я, испугавшись за ее самочувствие, развернулся и пошёл, слыша ее всхлипывания у себя за спиной.
"Скорее уехать",- стучало у меня в голове,-"Когда же уже меня направят в Новую Гвинею..."
Скоро я уехал. А в Новой Гвинеи я встретил одного человека, который предложил за весьма крупную сумму денег помочь мне в отъезде в США.
Не вдаваясь в подробности, дабы не придать огласки ту давнюю историю, поскольку я обещал своему спасителю, я лишь скажу, что после мытарств и скитаний, нервов и переживаний, мне все же удалось добраться до Штатов, где я не гнушаясь брался за любую работу и скоро смог попросить политического убежища. Светлые умы находят себе применение везде. Они нужны. востребованы. За них делают грязную работу, для них создают условия, и в тот момент, не обошлось и без везения.
Сейчас я живу в роскошном доме на Майами, уже давно не работаю, женат на американке, от которой у меня двое маленьких детей. О Тане и о своем ребенке я ничего не слышал. Пробовал найти в интернете, но как-то не до этого особо... Бросил искать. Занимаюсь тем, что пью морковный сок, бегаю кросс по пляжу, и сел за написание романа в котором как раз и расскажу подробности своих приключений в момент бегства из Новой Гвинеи и первых лет мытарств в Соединенных Штатах. однако замечу, что как бы голодно и холодно мне не было здесь, в каких бы сомнительных делах я не был вынужден принимать участие, я получал удовольствие от всего и старался забыть ту жизнь... ту комнату... Люду... Михаила... и Таню.
Раз в неделю, через друзей из прошлого, я покупаю себе достаточно большое количество кокаина, который вынюхиваю один, потом сажусь в свой мерседес-кабриолет с откидным верхом и еду к дорогой шлюхе (или к двум), где отдыхаю душой и телом. А потом возвращаюсь домой к своей Паммэле и детишкам.
Сейчас в России совсем не так, СССР давно нет, но мне, откровенно говоря наплевать.
Мне хорошо. Да мне и на Сержа Гинзбурга теперь наплевать, и на Елисейские поля...
Жизнь одна, и я своей доволен.