Глава 10
Смерть матери
В институте им. Склифосовского в то время еще лечили раненых, там, где находился госпиталь для командного состава и рядовых. Отделение, где лежали офицеры, называлось «колбасой» из-за его формы, напоминавшей круг колбасы. Здание было старое, еще дореволюционной постройки. Фасад выходил на Садовое кольцо, перед ним — небольшой садик и широкий подъезд с колоннами. С тыльной стороны больница упиралась в парк, здесь гуляли выздоравливающие, под старыми вековыми липами стояли скамейки. Еще дальше, ближе к забору, содержались питомники собак для опытов.
Совсем в глубине стоял ничем не примечательный домик. В нем жил известный ученый с мировым именем, директор института, хирург и академик Сергей Сергеевич Юдин. Высокий, очень худой, с добрыми внимательными глазами. Мать Володи он сразу пригласил на беседу, после того, как она подала заявление в кадры. И взял сначала врачом-дежурантом. Уже через несколько месяцев Зиночка стояла у операционного стола вторым ассистентом, сначала у профессора Петрова, потом — у самого Сергея Сергеевича. Через год первым ассистентом помогала Юдину. Ей стали доверять самостоятельные операции и назначили оперирующим хирургом-ординатором. Шли годы, когда весь медицинский мир — и в СССР и за рубежом — восхищался блестящими пластическими полостными операциями С.С. Юдина. Особенно был знаменит его искусственный пищевод.
Володя часто бывал в Склифосовского, оставался ночевать в ординаторской, когда мать дежурила сутки. А таких суток было неисчислимое множество. Видел он и Сергея Сергеевича и твердо решил, когда вырастет — обязательно станет врачом-хирургом. А пока помогал ухаживать за ранеными.
А время бежало без оглядки. Вот уже миновал и 1947 год, когда отменили карточки, и жить стало легче. Теперь каждый год понижали цены на продовольствие и промтовары. По радио торжественно объявляли проценты понижения. На узкой, но длинной Сретенке сплошь теснились магазины.
И когда Володя заходил туда, чтобы купить, скажем, 150 граммов дешевой ветчинно-рубленой колбасы в нарезку, на большее денег не было, — витрины ломились от обилия всякой всячины. Черная паюсная икра поблескивала черно-матовым отливом, зернистая лежала икринка к икринке. Краснела, словно калина, кетовая икра. Пирамида банок с крабами высились до самого потолка, а осетровый балык или севрюга горячего копчения возлежала, как царица рыб, искрясь янтарным жиром. Селедка считалась доступной рыбой. Но сколько же сортов и видов ее было... Если загибать пальцы на руке, то не хватит обеих рук.
А колбасные отделы! Языковая и филейная, фаршированная и телячья, столичная и любительская, мясные хлебцы и кровяные зельцы всех сортов, белые зельцы и чешские шпикачки, охотничьи колбаски особого копчения... Окорока тамбовские, ростовские, воронежские, рулет ветчинный, карбонат и шейка, буженина и запеченная говядина. Сардельки, сосиски разных сортов... Потом шли сыры: их было такое изобилие, что сосчитать все сразу невозможно. А кондитерские закрома поражали воображение не только детей голодных военных лет. Но цены — цены были пока шибко кусачие. К пятидесятому году их правда, немного сбили, но все же большинству они оказались не по карману.
Самый счастливый день у Володи был, конечно, день его рождения. Зиночка покупала ему обязательно подарок — торт «Сказка». Изумительно красивый с двумя кремовыми розами — красной и белой или чайной. А еще готовился торжественный пир с лимонадом, жарким, конфетами. Но венец всего, конечно же, был торт «Сказка». Приходили и гости. Тетя Лиза Мордкина и соседские дети — Эдик, Валера и Эрик.
В обычные будние дни Володя сначала ходил в детский сад Института Склифосовского, рядом, в Грохольском переулке, а в 1947 году пошел в школу. Она находилась рядом в Малом Сухаревском переулке. Стоило спуститься вниз, пересечь Трубную улицу, и ты на месте. В первом классе у них была очень злая учительница Травкина. Почему она всегда и всем была недовольна, Володя не мог понять. Может быть, что-то в жизни у нее не сложилось, решил он.
Во дворе он дружил с Эдиком-рохлей и Эриком, сыном шофера грузовика «Студебеккер». Все мальчишки завидовали Эрику, но отец его с удовольствием катал ребятишек, когда оставлял на ночь машину во дворе. На втором этаже в одном подъезде с ними жила Лёля, ровесница Володи. Она ему очень нравилась. Худенькая, стройная, голубоглазая, с толстой косой, Лёля, как и ее отец-скрипач, училась играть на скрипке, характер спокойный, приветливый. Володю Лёля совсем сразила, и однажды он дождался, когда она возвращалась домой... заговорил и предложил ... дружить. Лёля согласилась. И с тех пор они иногда вместе гуляли. Володя возил ее на санках по двору или по Цветному бульвару. С ней было интересно. Она рассказывала о своей ЦМШ, центральной музыкалке, где училась, пересказывала сюжеты книг. Володя тогда увлекался Андерсеном... И иногда Лёля напоминала ему Герду из «Снежной королевы».
Он очень любил мать, и ему так было хорошо с ней. «Когда я вырасту, я буду возить тебя на санках и обязательно куплю самую теплую и красивую шубу... как у королевы!» — говорил Володя, глядя на изношенное мамино пальтишко с вытертым котиковым воротником. Мать смеялась и целовала его.
Больше всего на свете, кроме мамы и дня рождения, Володя любил Новый год. Вот и этот зимний вечер, 31 декабря 1950 года, запомнился ему особенно хорошо. Шел мягкий пушистый снег, был небольшой морозец и снежинки таяли, упав на лицо. Они с матерью ехали на Ярославский рынок по Первой Мещанской улице, сначала на автобусе, потом пешком. Володя вез свои детские санки, куда должна была уместиться елка. Миновали Рижский вокзал и Крестовский мост. Вот и рыночек, совсем маленький, и народу почти нет. Они нашли только одного продавца елок и, похоже, забрали последнюю. Елка оказалась сказочно красивой и пушистой. Поспешили домой, ведь сколько было еще приготовлений к Новому году... И елку установить и нарядить. Удачно сели на автобус и вскоре уже оказались на Сретенке на остановке «Кинотеатр «Уран». Тут совсем рядом Сухаревский переулок и дом.
Зиночка запекала утку, а тетя Лиза Мордкина накрывала на стол. На елку повесили мандарины и орешки в серебряной фольге, в цветных хлопушках скрывались сюрпризы-конфеты или серпантин. «Какой прекрасный Новый год! — закричал Володя, когда часы пробили полночь. — Это мой самый счастливый год».
1951 год наступил.
Год страшных испытаний, трагических событий, перевернувший всю жизнь Володи Оболенского... Но сейчас он еще ничего не знал и беззаботно радовался и смеялся.
«Дело врачей», сфабрикованное сталинскими холуями, в те годы запомнилось всем. Оно уже «шло» полным ходом. В печати появлялись дикие статьи, в них обвинялись крупные ученые-медики. Их беззастенчиво шельмовали и приписывали немыслимые преступления, договорились даже до того, что врачи-вредители умышленно морили пациентов. Удивительно, но эта чудовищная выдумка находила легковерных. Пропагандистская сталинская машина давила на мозги.
Дошла очередь и до академика Юдина. Видно, и он попал в черный список. И неудивительно. Людская злоба черна, а враги не любили его за независимый характер. К тому же он не посвящал свои научные труды и открытия «вождю всех времен и народов» — И.В. Сталину.
За ним приехали ночью и увезли, а в домике, где он жил в парке института, в окнах всю ночь горел свет. Близкие Сергея Сергеевича находились в страшном трансе и растерянности. Зиночка как раз дежурила в этот день сутки. Не дожидаясь утра, сотрудники МГБ начали допрос работников института.
Зиночке предложили подписать протокол, в котором она должна была подтвердить факты вредительства и шпионажа Сергея Сергеевича. Зиночка рассмеялась. «Какого шпионажа, где и в чью пользу?» — «Вы плохо знаете своего начальника!» — невозмутимо заметил следователь. — «Нам известно, что он ездил в Америку». — «Но там просто была показательная операция для коллег». — Возразила Зиночка. — «А еще чем в США занимался академик Юдин, вы знаете?» — «Консультировал больных. Больше он ничем не мог заниматься. Он кристально чистый человек, большой ученый, наконец!» — «Вашего мужа Вы тоже считали кристально чистым?» — ехидно заметил следователь. — «Да, безусловно!» — отпарировала Зиночка. — «Тогда понятно, почему вы защищаете врага народа. Вы, жена врага народа?» — «Боюсь, что уже вдова», — вздохнула она тяжело. — «Это дела не меняет, — продолжал следователь. — Мы, органы, доподлинно знаем, гражданин Юдин встречался в Америке со спецслужбами. И, значит, получил от них задание. А вот какое, мы все равно выясним, несмотря на нежелание некоторых элементов выполнять свой гражданский долг».
— «Ложный донос и лжесвидетельство вы называете... гражданским долгом!» — возмутилась Зиночка. Наступила пауза, следователь помолчал, снял очки, протер их, потом снова водрузил на нос. — «Если Вам безразлична собственная судьба, подумайте о своем ребенке», — заключил он. Зиночка вздрогнула. — «А если я не подпишу эти... показания, что тогда?» — «Тогда вы из свидетеля легко можете превратиться в обвиняемую. У нас и так достаточно оснований сомневаться в вас. Ваше происхождение! Родственники за границей! Муж — враг народа! Он из князей, кажется, если не ошибаюсь?» — ехидно улыбнулся он. — «Да, из князей, и я горжусь этим! Его предки служили отечеству и принесли немало пользы России! Из столетия в столетие. Начиная с XIII века. И они не воевали со слабыми женщинами и не убивали беззащитных детей, как вы!»
Следователь побагровел и вскочил со стула. Он долго орал и размахивал кулаками, и грозил сгноить ее с сынком в лагерях. Потом утомился от своего красноречия и, отдуваясь, сел. Снова наступила пауза. «Так вы отказываетесь подписать протокол и чистосердечное признание, что скрывали от нас правду об антигосударственной деятельности гражданина Юдина С.С.?» — «Отказываюсь лжесвидетельствовать!» — отрезала Зиночка. — «Хорошо. Ставлю вас в известность, что мы возбудим против вас дело... О соучастии. О чем вам сообщат дополнительно. Если не одумаетесь!» — «Вы арестуете меня сейчас?» — заволновалась она. — «Нет, — процедил следователь. Хотя следовало бы. Пишите подписку о невыезде. Пока такая мера пресечения. Арестовать вас мы всегда успеем. Вы свободны и подумайте о сыне», — заключил он назидательно.
Зиночка, шатаясь, вышла из кабинета и с трудом добралась до ординаторской. Володя увидел ее и испугался. Он дремал на диване. Он вскочил и помог ей лечь. Мать была бледная, как полотно, и беззвучно плакала, губы ее дрожали, в глазах застыло отчаяние. Такой он запомнил ее навсегда! То было последнее мгновенье их «свидания» в этой жизни. Володя бросился к посту медсестры. Вызвали еще двух дежуривших врачей из других отделений. Один из них, пожилой терапевт, посмотрев и прослушав сердце, сказал тихо: «Похоже, инфаркт»... Электрокардиограмма подтвердила диагноз. Обширный инфаркт миокарда.
На следующий день она скончалась. Володя увидел ее в морге, потом была небольшая гражданская панихида в институте Склифосовского. И Зиночку повезли в последний путь в церковь на Пятницкое кладбище. На отпевание в храме настояла тетя Лиза Мордкина, подруга матери, она знала, что Зиночка была верующей. Хоронить помогали сотрудники института и соседи по дому.
Отпевание в храме своим благолепием и торжественно-скорбным звучанием хора поразило Володю. Раньше он бывал с мамой в церкви. Но только сейчас он почувствовал необычайную связь между живыми и мертвыми, между Богом и людьми... Какая-то величайшая тайна рождения и смерти человека скрывалась за этим обрядом отпевания и погребения. И, казалось, Бог создал человека, его бессмертную душу! А теория Дарвина воспринималась как страшное святотатство. Володя прощался с мамочкой и, наклонившись над гробом, на лице ее заметил печать отстраненности и отрешенности от всего земного. Словно она о чем-то задумалась. Наверное, о будущем своем в потустороннем мире, подумал Володя. Пусть ей там будет хорошо. И он поцеловал маму в последний раз. Поминки были горькими, и Володя убежал в комнату тети Лизы и плакал там, в одиночестве от тоски по матери, отчаянья и безысходности. Похоронные приготовления и прочая суета отвлекли немного от смерти... И только оставшись один, он понял и почувствовал весь ужас своей потери, и ему стало страшно. Но более глубокое и серьезное горе и невозвратимость утраты он испытал, когда стал взрослым.
Прошло две недели. Май выдался теплым и даже жарким. Во дворе так же играли мальчишки в футбол и девочки в «классики»... Светило солнце, зеленели деревья, в парк института прилетели скворцы. В собачьем питомнике ощенилась рыжая сука Дина. «Надо же, — думал Володя, — после смерти моей мамочки... Самой прекрасной на свете, самой любимой... ничего в мире не изменилось!» И его охватила тоска.
Коллеги Зиночки по институту подумали, подумали и решили пока отправить Володю на лето в пионерский лагерь на Истре. Там Володя прожил все три смены. Появились новые знакомые и приятели. Было хорошо, он даже иногда забывал про свое горе... Опомнился и погрустнел только на прощальном костре. «Миновало лето. Осень наступила, на полях и в рощах тихо и уныло». Вспомнилась ему песенка, которую они пели с мамой.
Несколько месяцев Володя жил один. Сам ходил в магазин после школы, сам готовил. Часто навещала его тетя Лиза. Деньги пока были, остались от материальной помощи института. Соседи по дому начали поговаривать об опекуне. Не может же жить одиннадцатилетний мальчик один.
Но все разрешилось вдруг иначе. В один прекрасный день, в начале декабря к Володе пришел незнакомый мужчина и назвался инспектором из отдела народного образования, и сказал, что завтра надо ехать в детский дом, посоветовал одеться потеплее и взять с собой самое необходимое. Обещал зайти за ним в восемь утра. Не сказал он только правды, что никакой он не инспектор РОНО, а работник МГБ, что поедет Володя не в детский дом, а в специнтернат для детей врагов народа.
Всего этого Володя не знал и потому простодушно спросил: «Можно ли ему оставить в комнате все как есть, как любила мама... А когда он вернется сюда, здесь будет по-прежнему?» И большой портрет мамы над кроватью может вполне повисеть и подождать его возвращения, подумал он. Мужчина с какой-то странной улыбкой согласился и заверил Володю в сохранности вещей.
Началась новая веха жизни Володи Оболенского. Ему шел двенадцатый год.