И потекло время ожиданий. Андрей уходил, приходил, коротко сообщал, где был, и снова уходил. И дед не раз с благодарностью думал, чтобы он делал один, без Андрея. Он вспоминал маленькие, худенького, нервного, часто плакавшего мальчика, вспоминал с чувством вины, как ненавидел его, и шептал:
- Господи, помилуй меня грешного.
Господь по-своему милосердию дал его, чтобы он был рядом в эти тяжелые минуты, помог ему.
Подъехал ко двору фургон похоронной фирмы, из кабины вышли двое: один в годах, другой – молодой, оба высокие, крепкие – отец с сыном.
- Вы хозяин? – спросил старший, вышедшего во двор навстречу, деда, - принимайте хозяйку.
И дед снова затрясся в рыданиях, сквозь слезы смотрел, как отец с сыном несли гроб, как поставили на табуретки в их с Катюшей спаленке. Потом соседка, баба Вера, покрыла столик у окна в изголовьях гроба скатеркой, установила иконку, зажгла лампадку.
И затем бессонная ночь. С вечера приходили соседи, сидели немного у гроба, и уходили. Они остались одни с Андреем. Дед ходил по дому, приходил, останавливался в дверях и смотрел на лицо покойницы. Оно казалось ему живым, свежим, и только глаза плотно закрыты. Он пристально смотрел на ее грудь, пытаясь приметить хотя бы еле заметное движение от дыхания, и, наконец, не выдержал, подошел к Андрею.
- Андрюша, мне кажется, она живая. У ней лицо живое.
- Макияж. Хотел даже подкрасить губы – спрашивал меня, но я не согласился. Сказал, что мать никогда не красилась. Иди, пап, ляг поспи, я посижу возле мамы.
Дед послушно ушел в другую комнату, лег на диван, полежал часа два, встал и вышел. Андрей сидел за столом на кухне, и перед ним стоял приемничек, играла тихо музыка. Андрей выключил, и, помолчав, объяснил:
- Она будто вздыхала, я слышал. Мне стало страшно.
- Это, наверное, выходят газы, внутренности начинают забраживать, - высказал предположение дед. – Иди, Андрюша, ляг – может уснешь. Я не могу уснуть.
Потом в окно светило солнце, и пришел батюшка с матушкой и с двумя женщинами с клироса, певчими. Батюшка, стоя у гроба, некоторое время молча смотрел в окно, словно превозмогая горе, не в силах начать, и дед, глядя на его молодое красивое лицо, испытывал благодарность.
Долго в ушах стоял печальный напев: «Упокой душу усопшей…». И когда шел за гробом, встречные машины останавливались и ждали, пока пройдет процессия, и деда каждый раз охватывало чувство умиления, и он плакал. Одна встречная иномарка попыталась, было, сходу обойти процессию, но батюшка, сделав шаг в сторону и протянув руку с крестом, преградил ей путь, и дед снова почувствовал благодарность к нему.
В церкви, в полумраке, он стоял у гроба и смотрел на лицо Катюши, и снова им овладело сомнение. Может она живая – спит, и ее зароют, а она проснется? Когда пришло время прощаться, он приложился губами ко лбу. Ее лоб был холодный.
- Прости, миленькая, за все огорчения, когда-либо причинил тебе….
На кладбище, когда опускали в яму гроб, он думал: «Вот и все…. Вот и закончилась жизнь девочки-детдомовки. Она была красива, знала это и верила, что поэтому имеет право на счастье, и долго ждала его. Даже после того, как ее дважды изнасиловали. Наверное, потеряла надежду в то время, когда решилась родить от Калмыкова и сойтись жить с нелюбимым человеком. И затем долгая, нудная жизнь лишений с ним, по причине частых переездов. А потом она экономила, собирая деньги на дом, а потом на его ремонт. Но она не была скупа. И на каждом новом месте новые соседи, словно чутьем угадывая ее доброту, обращались к ней».
После похорон дед перешел спать в комнату Андрея, а он в их комнату. Но и на новом месте он не избавился от страха. Прежде, чем ему удалось уснуть, он долго лежал в темноте с закрытыми глазами, напряженно прислушиваясь к ночной тишине, и слышал биение своего пульса в висках, свое дыхание, шорохи, легкое, еле слышное поскрипывание пружин матраца от движений тела, вызванных дыханием. И ему казалось, что катюша здесь, рядом, стоит у постели.
Иной раз он слышал, как она осторожно присаживается на краешек, и подавлял желание открыть глаза, посмотреть, почти уверенный, что увидит ее сидящей с закрытыми глазами, и мороз охватывал его спину.
Днем он все время думал о ней, вспоминал моменты их жизни, и все это время она, казалось, была рядом, поблизости. Она была в каждой вещи, которой пользовалась, прикасалась. Но вот что интересно: ни разу не приснилась ему в течение всего этого времени. Если верить тому, что сновидения – это как бы продолжение дневной жизни, впечатлений, переживаний, мыслей, которыми мы живем во время своего бодрствования, то она должна была сниться ему каждую ночь.
Но первый раз она приснилась ему только спустя несколько месяцев после смерти, в неделю перед Вселенской Родительской субботой. Увидел он ее перед своим пробуждением.
Он стоял на улице у калитки, а она шла к нему со стороны магазина, и, увидев его, остановилась около двора соседей, метров двадцать не дойдя до него. На таком расстоянии наяву он смутно видит лицо человека, но во сне он видел ее лицо удивительно ясно, будто она стояла рядом с ним. Видел каждую черточку его, выражение глаз, и в нем было столько горя, боли, отчаяния, что сердце его сжалось от тревоги.
- Паша, - произнесла она, и в ее голосе тоже было отчаяние и боль, и она умолкла, будто не в силах произнести то, что хотела сказать ему.
И он проснулся.
И все эти дни она стояла перед ним, и он не мог избавиться от тревоги. Что хотела она ему сказать, от чего предостеречь? Есть поверье, что беда не приходит одна. Что еще ждет его? О чем она хотела предупредить его? А в ночь с пятницы на субботу снова….
Но тут он сильно сомневался, что это был сон. Он с вечера захотел спать и лег раньше обычного, но когда лег, сон отлетел от него, хоть снова вставай. Он долго ворочался с боку на бок, стараясь уснуть. Он слышал, что и Андрей, который обычно ложился на часа два-три позже его, пошел спать.
Но вот наконец он почувствовал приближение сна. Мысли его стали прерываться, путаться, и он с удовлетворением почувствовал, что долгожданный сон наконец накрывает его. И вдруг он услышал ее голос:
- Паша!
И снова в голосе ее были тоже отчаяние, боль, тоска, как в том сне. Настолько ясно услышал, что открыл глаза и посмотрел, ожидая, что увидит ее.
Утром он собрался в церковь, и, выйдя, по дороге нагнал бабу Веру. Она старше его на несколько лет, но подвижная, бодрая. Дед хотя и знал, что это пустое суеверие, но в душе верил, что если нехороший сон, сулящий беду, рассказать кому-нибудь, то он не исполнится. И дед, на всякий случай, рассказал бабе Вере и сон, и о слышанном накануне голосе, и для верности, о предположении, что смерть Катюши потянет за собой еще какую-нибудь беду.
- Не бери в голову, - авторитетно заявила опытная соседка, - это Катерина напомнила тебе, что Родительская суббота, чтобы ты не забыл помянуть ее.
И она, похоже, была права, потому что вскоре он увидел Катюшу в цветном сне молодой и веселой.
Прошел Великий пост и Пасха, а потом и другая Пасха. В день поминовения усопших, дед приехал на кладбище телегой. Распряг Марата, привязал его в лесополосе, чтобы он пасся, и пошел к могилке Катюши. Он дождался, когда батюшка освятит могилу, и присел на лавочку, так, чтобы был виден пасущийся Марат.
Кладбище было новое, но уже довольно населенное, и поминавших было много. Андрей, отстояв панихиду и помянув наспех, уехал велосипедом. Освятив могилы, уехал батюшка на своей машине. Постепенно начали разъезжаться и другие. Деду некуда было спешить. Погода стояла солнечная, тихая, в лесополосе трава успела нарасти. Дед взял с собой обед и решил попасти Марата, хотя бы до часов трех.
Он сидел, наслаждаясь теплом весеннего солнца, рассеянно смотря в сторону Марата, предаваясь своим мыслям. Он видел в этом направлении женщину у могилы, видел, как она поднялась, и, взяв сумку, направилась в его сторону. Когда она подошла близко, он узнал ее. Это была прихожанка их церкви, и всегда стояла впереди него на одном месте. Он знал, что зовут ее Надя, знал ее мужа, и еще, что они держат коня. Муж в церковь не ходил, и видел он его раза три на улице, проезжающим в телеге. С ней тоже не приходилось разговаривать, но она ему нравилась, и во время службы он не без удовольствия поглядывал на нее.
Она подходила все ближе и ближе, и дед смотрел на нее, готовясь поприветствовать, уверенный, что она пройдет мимо. Но она, приблизившись, здороваясь, улыбнулась ему, и улыбка ее была милой, доброй, что как-то само собой получилось, может быть в благодарность за улыбку, дед, поздоровавшись, пригласил:
- Садитесь, помяните мою.
Надя, как показалось ему, охотно повернула к нему и присела на лавочку рядом с ним, на миг прикоснувшись своим коленом его, и он почувствовал, как сердце едва дрогнуло от волнения.
- Кто у вас здесь?
- Муж.
- Как, - удивился дед, – я и не слыхал. Мне кажется, недавно видел его на улице, когда он ехал лошадью.
- Уже год как умер, - мило улыбаясь, ответила Надя.
Дед почувствовал, что ему хорошо с ней, и не хочется, чтобы она уходила. И он принялся расспрашивать, чем болел, долго ли, и под конец спросил про судьбу коня. Женщина рассказывала охотно с грустной улыбкой, и дед слушал ее, сохраняя в сознании своем и ее улыбку, поощрившую его пригласить сесть, и готовность, с какой она откликнулась на это приглашение, и что она все сидит с ним, и кажется, не торопится уходить, видно, находя его общество приятным, желанным.
- А коня я сдала, - ответила она на последний его вопрос. – Как Витя умер, я к нему боялась заходить. Раньше я часто сама его поила, и корм приносила. А когда его не стало, он прямо сбесился. Не подпускал меня, все норовил укусить. И есть перестал. Что я могла сделать?
- Да, да… - согласился дед, почувствовав, как медленно угасает у него интерес к этой женщине, как она снова превращается в знакомую прихожанку, которую видит каждую службу перед собой.
Жалость к коню вытеснила из его души все, что он почувствовал к ней во все это время неожиданного их сближения. Он уже просто из вежливости предложил довезти ее до дома.
- Спасибо, - ответила она, - я приехала со своими соседями на их машине – пусть и назад везут, - улыбнулась она шутливо, глянула в сторону, - пойду – они уже собираются ехать.
Она тяжело поднялась. Дед некоторое время сидел, глядя на могилу, и думал о Катюше, в связи с пережитым им только что волнением в присутствии чужой женщины, и должен был отметить, что все реже и реже вспоминает Катюшу, все дальше она уходит от него, теряясь в толпе посторонних людей, с которыми когда-то жил рядом, работал, общался.
«Как не было», - думал он. Но она была, и нельзя было в этом сомневаться, потому что перед глазами его осевший холмик, под которым она лежит, и крест с ее фамилией и именем.
Дед посидел до времени обеда, помолился, поел и пошел к Марату. До отъезда он успел еще насобирать по кустам травы на ночь, и когда солнце стало клониться к горизонту, пошел запрягать. Марат спокойно принял удила, позволил одеть шлею, и послушно зашел в оглобли.
Он не стал погонять Марата, и тот шел не торопясь. Телега мягко катилась по асфальту – он словно плыл в теплом весеннем воздухе, во времени. Его не оставляло тягостное чувство от разговора с Надей о печальной судьбе их коня, и представлял, как, если он тоже умрет, Марат будет тосковать, перестанет есть, и его так же сдадут мясникам.
- Бедный мой Малышонок, что тебя ждет.
Он смотрел на своего любимца, ласково оглядывал его сильное, красивое, молодое тело, смотрел, как он четко ставит копытца, и жалость тяжелым грузом давила на него.
«А может Андрей все же оставит его?», - явилась робкая надежда. Он не мог поверить, что можно не любить это красивое, умное животное, и ему все казалось, что злые слова Андрея в его адрес, были направлены на него – на отчима, которому он долго не мог простить, что он приобрел его, чтобы не ходить с ним работать. Но после смерти матери он сильно переменился в отношении с ним, стал сдержанней. И на Марата уже не нападал в разговорах, и, особенно в прошлом году, часто пользовался его услугами: возил дрова с лесополосы, где после суровой зимы померзло много орехов. Возил поломанные столбики с заброшенного виноградника, ездил после уборки на виноградник за виноградом. «Может, все же дошло до него, сколько пользы от коня? Может привык к нему?».
Ужинали они с Андреем картошкой. Наварил Андрей, сходил в магазин, купил селедку, разделал ее, обложил нарезанным луком. Он молчал, и трудно было понять, молчит он просто потому, что не о чем говорить, или потому, что не в духе. И в последнем случае можно нарваться на грубость.
Все же дед не выдержал, и, улыбаясь, вроде бы в шутку, обратился к нему:
- Скоро уже новая картошка будет, а мы все никак старую не можем поесть. Я думаю, что вполне могли бы прокормить еще одного человека.
Андрей молча продолжал есть, глядя перед собой в окно, и дед рискнул продолжить:
- Я к тому, что без женщины все же неуютно. Хоть объявление в газету подал бы – может откликнулась какая одинокая женщина.
Дед улыбнулся шире, но Андрей даже не повернул головы, и дед погасил улыбку, решив, что разговор исчерпан. Но Андрей вдруг заговорил:
- Давал я объявление. Дал номер своего мобильного, были звонки. Вначале надеялся, вступал в переговоры. Потом перестал брать телефон. Надоело слышать вопрос, на что я думаю содержать семью, если у меня нет постоянной работы. Говорить, что на то, что выращу на огороде, да на пенсию отца?
Снова наступило молчание, но за чаем дед все же решился задать второй вопрос. Он передал свой разговор с Марией об их коне, и в заключение сказал:
- Андрюша, вот что я подумал. Со мной тоже в любое время может случиться…. Ты бы хоть понемногу, постепенно приручал бы к себе Марата.
- Неужели ты серьезно думаешь, что в случае твоей смерти я буду терпеть этого зверя? – заговорил Андрей, не скрывая раздражение.
- Да он уже не такой, каким был раньше, - заступился за Марата дед, - он стал много послушней, и уже не кусается.
- Да все равно. Я тебе сколько раз говорил, что не люблю животных. Я не верю ни в их ум, ни в привязанность к человеку, ни в добрые какие-то чувства. Они знают только одно – жрать. По телевизору в новостях рассказывали, как одинокая старуха умерла в своей квартире, и когда ее нашли, кошки, которых она кормила, которые жили с ней, успели выгрызть все ее лицо. А бездомные собаки? Сколько уже было случаев, когда они нападали на детей. А твой идол? Его привязанность к тебе, пока ты кормишь, да суешь ему конфеты в рот. Мало он тебя кусал, бил? Я видел, как он тебя раз лягнул. Бил не просто, чтоб припугнуть, а бил от души, со всей силы, на поражение, как врага. Счастье твое, что промахнулся, а то бы убил, как ту соседскую собачонку. Да и вообще, зачем он мне? Что я буду делать один в этом проклятом селе? Все молодые, все, кто может, уезжают в город.
- Ну хоть временно подержал бы, пока нашелся бы покупатель, - просительно сказал дед, но Андрей раздраженно, резко махнул рукой, быстро вышел из комнаты, успев однако бросить на ходу:
- Да отстань ты со своим конем!
- Ах ты, Боже мой, Боже мой, - бормотал подавленный дед, качая головой.
Но его больше огорчили не слова его, не то, что говорил, а его неожиданный взрыв раздражения, приступ злобы. Он и теперь не мог поверить, что его слова соответствуют его мыслям, не понимал его, и теперь уже жалость к пасынку мучила его. Пятый десяток пошел, а у него ни жены, ни детей. Один. И навряд ли он уже сможет создать семью. Не зря говорят: «тридцать лет, жены нет – и не будет». Всему свое время. Он пропустил свое время, и теперь найти себе пару с каждым годом все трудней. И сколько таких, как он?
Он перебрал в уме одиноких мужиков, приблизительно возраста Андрея, и все они, видно отчаявшись, потихоньку спивались. Сколько их в стране? Сколько в мире?
Разговоры о скором конце света, похоже, не беспочвенны, и это одна из примет. Зачем плодить новых и новых людей, чтобы, не дав им времени раскаяться, уничтожить. Эксперимент с человеком явно не удался. Этот венец Создателя из милой пары в раю, расплодившись, размножившись в невероятном количестве, превратился в злобную, жестокую, жадную тварь, вытеснив, и продолжая вытеснять все живое с земли, загадив саму Землю, так, что самому жить тошно.
Дед представил себя на месте Бога: как бы поступил он сам, видя, как все, что он создал с такой любовью, гибнет по злой воле этих ничтожных смертных, которые за свою такую короткую жизнь умудряются сотворить столько зла. Надо быть без меры милосердным, чтобы столько терпеть подобные беззакония. У него не хватило бы терпения, и о новом потопе он не стал бы предупреждать ни единого, каким бы праведником он ни был. Потопил бы все живое, смыл бы огромной волной все эти свалки, заводы, небоскребы, атомные реакторы, всю военную технику, все что создал человек в своей гордыне.
Очистил бы от всего, что свидетельствовало о присутствии здесь человека, затем просушил и засеял бы заново новой жизнью. Но только без человека.
Продолжение следует...
21.04.2013 выходит 26 глава: "История болезни или тест на выживание".