«Где-то далеко за стеной раздалось нежное и сладостное пение женского хора. Массивные двери слоновой кости распахнулись… и медленно вошла сама богиня смерти в длинных белых одеждах, окутанная покрывалом.
Аль-Исса кинулся к ней, дрожащими руками распахнул легкую ткань, закрывавшую лицо, и окаменел от ужаса и изумления…
Перед ним стояла дряхлая старуха, сморщенная, беззубая, со слезящимися глазами и потухшим взором»
А.Куприн, «Аль-Исса»
***
Он издал вопль, подобный воплю бенгальского тигра; словно это его, Аль-Иссу, держали за корень его языка , и это ему, сыну раджи, вскрывали кинжалом беззащитное брюхо.
Так закричал Аль-Исса и отступил от богини, призывая жрецов. И появились они, закрыв лица руками, ибо никому не позволено было смотреть на богиню смерти, и склонились к ногам её, и замерли так, не глядя на воина.
- Известно ли вам, - сказал Аль-Исса, - какому уродству вы служите?
Ничего не ответили жрецы, а только стелили у ног длинные бороды, и что-то шептали.
Несколько раз спрашивал жрецов Аль-Исса, но так и не получил ответа.
Долго молчали они, так долго, что за стеной утихло нежное пение, а солнце спустилось уже к океану, окрашивая его в алый цвет, цвет крови Аль Иссы, которую он должен будет пролить на рассвете.
Ничего не отвечали жрецы.
Поклонился тогда Аль-Исса им обоим и отдельно - неподвижной старухе :
- Вижу, вы любите слушать. Так слушайте.
И взял он жрецов за тонкие и старые шеи. И страшно ударил он их, так, что хрустнули зубы одного о зубы другого, и так делал Аль- Исса до тех пор, пока оба жреца не превратились в безмолвных окровавленных кукол, и сломал их сухие тонкие руки.
После этого вырвал им глаза Аль-Исса.
И положил Аль- Исса глазные их яблоки каждому в горло искусным, проверенным способом, как он делал с врагами, когда не хотел еще убивать. Чтобы дышали жрецы через скользкие смятые гортанью яблоки и сидели недвижимо, и не стонали, а только лишь слушали.
После того взял богиню Аль Исса, и бросил на свадебное ложе свое, драгоценными тканями убранное; и сорвал с неё покровы, и расшитые нитью из красного золота шаровары, и развел ей костлявые ноги так широко, что едва не раломил пополам.
И увидел он груди её, негодные бурдюки для воды, забытые в грязном песке возле затоптанного скотом водопоя. Увидел концы их, что засохли сморщенными старыми фигами, не знавшими сладкого рта детей своих; и был живот её, как смятый пергамент со следами жука; и колени её были распухшими, словно у больного верблюда, и спросил тогда у старухи Аль Исса:
- Знаешь ли ты песни народа моего? Знаешь ли о последней войне, и о всех, кто погиб? О бронзоволосых женщинах с глазами, отражающими море в грозу? Их кожа благоухала шафраном, если они умирали – мы убили их, их детей и мужей во имя тебя.
Мы убили тех гибких и сильных , черноволосых женщин с другой стороны гор, что пахли горькой травой и самшитовым дымом – я нюхал их трупы, я видел, как влажно и густо у них между ног, даже когда они только родили и лежат, еще слабые. Мне говорили, что внутри них горячо даже тогда, когда они мертвы. Я убил их всех, для тебя. Ты знаешь такие песни?
- Я не знаю твоих песен, -отвечала богиня.
И взял ее дряблый живот Аль Исса, и смял его его одной лишь рукой, и страшно закричала богиня, и разнесся крик ее по городу, разбудив всех живых. Далеко, но громко загремела железными копьями храмовая стража, и не стал больше ждать Аль Исса.
Будто бы дыню, взял он богиню руками за междуножье и соединил пожухлые отверстия ее, сделав из двух одно, и лопнула кожа, и все, что под ней, разорвалось с громким треском, и раскрылся провал, тёмный внутри и смрадный. И сунул туда руки свои Аль Исса, и схватил все, что смог и с силой вырвал.
Скользкое, кровавого цвета, в синих узорах добыл Аль Исса. И в жемчужной, и в радужной пленке добыл, полные алые пригоршни – так сидел он на черных от крови персидских полотнах брачного своего ложа, с добычей сидел Аль Исса и вдыхал аромат.
И бросил затем Аль - Исса все то, что достал, богине, в разверстый, с голыми деснами, рот, залепил ее бескровные лысые веки, и ослепла она, захлебнулась, и замолчала навсегда.
Ночь вошла во дворец, и сгустилось в покоях, и померкло все красное, сделавшись черным на белом. В середине сидел Аль Исса, и держал в руках свет, странный и яркий, как обломок луны в середине июня.
- Але, можешь говорить? - спросил он, - как ты себя чувствуешь? Спишь уже? Прости, не хотел будить. Но прежде, чем ты заснешь, хочу кое-что сообщить. Смерти больше нет, ты выздоровеешь. Нет больше смерти, поверь мне.
Больше не будет.