Аспирантура. Работа над диссертацией
Главная цель аспирантуры -- это написание и защита кандидатской диссертации. В нашем с Костей случае были еще две цели -- это получение московской прописки через женитьбу и устройство на работу в Москве. Но последние две цели меня поначалу совершенно не волновали, я о них не думал. Точнее не думал, как о чем-то главном, и мне это поначалу было не интересно. А вот заниматься наукой было интересно. Как я уже сказал, мне снова повезло. На диссертацию мне Афанасьев дал очень удачную тему. Точнее сформулировал он ее не очень удачно, пришлось многое переделать, но крючок был закинут правильно.
В то время только начинала развиваться динамическая теория дифракции рентгеновских лучей в совершенных кристаллах. Поначалу было получено очень эффектное и простое решение двухволновой задачи для плоской волны. Сложнейшая задача рассеяния излучения на трехмерной решетке в конце концов была сведена к системе двух линейных уравнений, которая имеет аналитическое решение. Было также получено решение для сферической волны фактически разложением ее по плоским волнам и суммированием аналитических решений для каждой плоской волны. Эта задача, однако, была решена только в частном случае источника на поверхности кристалла. Потом я это исправил.
Но в кристаллической решетке могли быть дефекты, то есть искажения решетки. Они приводили к более сложным уравнениям. Как это все вычислять было совершенно непонятно. Точнее не совсем так. Если искажения решетки были очень плавными, то некоторые люди предложили развить теорию геометрической оптики на случай двухволновой дифракции в кристаллах. Грубо говоря, в этом случае кристалл разбивался на кусочки, в каждом из которых он считался совершенным, но при переходе от одного кусочка к другому параметры кристаллической решетки изменялись, и это изменение надо было учесть в решении.
Афанасьев сразу предложил ввести полную классификацию искажений: слабые, средние и сильные. Сильные -- это такие, где дифракция прекращается. Дифракция может иметь место только при соблюдении определенных условий, которые вывели англичанин Брэгг и русский Вульф. По этой причине в русских статьях условия приписывали Вульфу и Брэггу, а в иностранных только Брэггу. Мы тоже сократили Вульфа для простоты и называли эти условия брегговскими условиями. Так вот идея состояла в том, чтобы считать, что в сильно искаженной области брегговские условия нарушаются и дифракции нет. А раз так, то решение можно получить очень просто.
Но нужен был общий случай. До этого времени Афанасьев с Каганом написали статью, где смогли описать диффузное рассеяние на фононах, то есть колебаниях решетки в условиях двухволновой дифракции. Идея состояла в том, что это рассеяние слабое, и его можно учесть по теории возмущений. Но это была необычная теория возмущений, в которой надо было правильно написать граничные условия для поправки (возмущения) к основному полю излучения. Корректное написание граничных условий и было тем, что составляло главную заслугу авторов.
Афанасьев, опираясь на эту работу, решил пойти дальше, а именно, заменить фононы искажением решетки произвольного типа. Ведь фононы -- это тоже искажения решетки, только специальные. Для этого искажения надо было разложить в ряд Фурье, то есть представить как суперпозицию фононов. А далее необходимо учесть различия. Они состоят в том, что фононы надо учитывать некогерентно, то есть по отдельности, а искажения решетки потом надо просуммировать на уровне амплитуды, то есть когерентно.
Было ясно как решать задачу после разложения искажения решетки на квазифононы. Моя задача состояла в том, чтобы просуммировать отдельные решения после разложения в ряд Фурье. Это не была численная работа, мне надо было попытаться просуммировать аналитически. Это означало, что мне надо было преобразовать интеграл к такому виду, который имеет аналитическое решение. Все такие интегралы десятилетиями собирались в справочники всеми математиками мира, и такие справочники назывались "Таблицы интегралов".
Вот эту задачу мне и удалось сделать. Я проглядел до дыр этот справочник, крутил интеграл из одного вида в другой и мне наконец удалось преобразовать его к такому виду, который приводил к функции Бесселя, достаточно часто встречающейся в теории специальной функции, которая к тому же и хорошо изучена. При этом пришлось перейти к контуру интегрирования в комплексной плоскости изучить этот контур, а интеграл по контуру я нашел только в очень редкой книге Ватсона. Но дело было сделано, я получил ответ в виде свертки двух функций, одна из них представляет собой произвольное поле возмущения, вторая -- функция Бесселя.
Я выполнил решение задачи, поставленной Афанасьевым, достаточно быстро, за несколько месяцев. Дальше он уже ничем мне не помогал, так как и сам ничего не знал. Я просто продолжал ему рассказывать то, что придумал, а он просто внимательно слушал и тоже старался понять. Ему это быстро и легко удавалось, все таки он был способным к физике человеком. А дальше было то, что я заметил, что теория возмущений не нужна, как не нужно и разлагать по плоским волнам. Можно просто оставаться в рамках теории дифференциальных уравнений, которые получаются из уравнений Максвелла. Эти уравнения впервые предложил японец Такаги, а впервые их использовал француз Топэн. Поэтому они и назывались уравнениями Такаги-Топена.
Нужно было часть членов этих уравнений перенести из левой части в правую и формально считать источником. И тогда можно заменить источник на дельта-функцию и попробовать найти решение (функцию Грина) для уравнений в левой части. Этой функцией Грина как раз и оказалась найденная функция Бесселя. Когда я рассказал об этом Афанасьеву, он мне в ответ рассказал историю о том, что он недавно был на конференции в Венгрии и там делал доклад этот самый Топэн. И Афанасьев ничего не понял, в школе Кагана было принято все разлагать по плоским волнам и потом суммировать, с дифференциальными уравнениями никто не работал. Теперь, после моего рассказа он наконец понял о чем был доклад Топена.
Не стоит и говорить, что предварительно я выучил наизусть теорию дифференциальных уравнений, которую раньше знал только по чуть-чуть. На это потребовалось время и эта теория, хоть и преподавалась в университете, но в недостаточном объеме. Новое решение выглядело очень красиво и было точно новым словом в науке. Первоначально, однако, задача была решена для так называемой геометрии Лауэ, которая попроще. А была еще и геометрия Брэгга как для толстой пластинки, так и для тонкой. Для этой геометрии нужны были другие подходы и потребовалось еще какое-то время.
Менее, чем через год, я задачу решил окончательно, и мы взялись писать статью. Уже было ясно, что кандидатскую диссертацию я почти сделал, но нужны были статьи. Как тогда было принято, сначала решили сделать препринт на русском языке, который издавал сам институт, а потом писать статью на английском языке в лучший журнал по данной теме Acta Crystallographica. Статья была важной, поэтому, скорее всего, Афанасьев мне активно помогал ее писать и организовал публикацию препринта. В препринте сначала было представлено точное решение задачи и только в приложении -- тот способ, который предлагал сам Афанасьев. В статье на анлийском языке приложение было опущено за ненадобностью.
Хотя препринт вышел в 1969 году, статья в Acta Cryst. появилась только в 1971 году. А пока мы ждали выхода статьи начались сюрпризы. Неожиданно обнаружили, что в журнале "Письма в ЖЭТФ" еще в 1968 году появилась статья Слободецкого, Чуховского и Инденбома, в которой была представлена функция Бесселя как решение задачи дифракции в геометрии Лауэ. Потом выяснили, что в том же году французы Отье и Симон опубликовали это же решение в журнале Acta Cryst. В то время интернета не было, надо было ходить в библиотеку и просматривать все журналы и все статьи. Но они приходили не сразу, а с опозданием, а некоторые не приходили совсем. Афанасьев ничего этого не знал, когда давал мне задачу, а я естественно вообще ничего не знал. Таким образом, в нашем препринте впервые было получено только решение для геометрии Брэгга для толстого кристалла. Но и тоже не в одиночку. Точно такое же решение в том же году представил японец Урагами в своем японском журнале, но на английском языке. К 1971 году, когда вышла наша статья он уже три статьи опубликовал.
Это очень сильно портило мне настроение в то время. Однако, наши заслуги, объективно, все равно оставались значимыми. На нашей статье стояла дата поступления 1969 год, и наш результат можно было считать оригинальным и впервые. Так она потом и воспринималась. Тем более, что статья была большая с подробным выводом всех решений. Повезло еще и в том плане, что статью сначала прислали назад на доработку, и в процессе доработки я добавил в нее также решение для тонкого кристалла в случае Брэгга, которое успел к тому времени получить, это вообще было впервые и такого решения никто не получил. Да и вообще русские авторы потом больше цитировали нашу статью, чем иностранцев.
Афанасьев был очень зол на Чуховского. Ведь Чуховский был аспирантом Кагана и вместе с Афанасьевым опубликовал несколько статей. И при этом он оказывается одновременно работал с Инденбомом над другой задачей и ни слова Афанасьеву про это не сказал. Я помню Чуховского в то время, то есть когда он был аспирантом, хотя он был старше меня и уже заканчивал аспирантуру. Он лучше всех играл в шахматы. Каган не оставил Чуховского (его звали Феликс) в Курчатовском институте, он стал работать в Институте Кристаллографии. Впоследствие мы с ним довольно плотно общались какое-то время, хотя вместе никогда не работали.
В общем, все оказалось не так просто. Задача висела в воздухе, и многие ведущие физики в то время взялись ее решать. А точное решение может получить каждый, кто пожелает, и при этом в совершенно одинаковом виде. Но одной статьи мало, нужно, как минимум, три публикации. Вторую задачу Афанасьев мне придумал после своего спора с Инденбомом. Тогда в области теории дифракции рентгеновских лучей не было ни одного доктора. В нее приходили доктора из смежных наук. Инденбом переключился на эту тему будучи доктором наук и известным специалистом в теории дислокаций и других дефектов кристаллической решетки. Афанасьев еще не был доктором, но уже практически написал все статьи, по которым он им стал. Они без конца спорили между собой. И Инденбом как-то сказал, что вот вы попробуйте решить задачу в случае сильного поглощения.
Афанасьев немного подумал и нашел подход, который он мне изложил. Дальше я все делал сам. Идея Афанасьева состояла в том, что для сильного поглощения можно приближенно упростить дифференциальные уравнения и свести их к одномерному уравнению, то есть по одной координате. Я нашел точное решение этого уравнения через гипергеометрические функции, но это были только слова, так как эти функции были плохо изучены и все равно все надо было вычислять численно. Я сделал расчет, а потом показал, что ответ численно совпадает с простым аналитическим выражением, которое соответствовало необычному варианту геометрической оптики. Я написал статью и опять Афанасьев почему-то отказался от соавторства. Статья вышла в том же 1971 году в ленинградском журнале Физика твердого тела, и в ней я снова один автор. Сейчас уже не помню почему так получилось.
А тему третьей статьи он мне нашел на конференции в Ленинграде, которая проходила в конце февраля 1970 года. Она называлась "III Совещание по дифракционным методам исследования дефектов в кристаллах". На этой конференции в основном были ленинградцы, но приехали известные в то время специалисты в этой области. Каган был в программном комитете и ему дали пленарный доклад, как раз по их статье с Афанасьевым, которую я переписывал в тетрадку. Афанасьев заявил туда доклад по нашему препринту. На том же заседании был доклад Чуховского и Инденбома. Я не помню: приезжал ли Каган на эту конференцию или нет. Скорее всего приезжал и доклад делал, но в первый же день уехал обратно.
Афанасьев взял туда и меня, как-то мне оформили командировку, уже не помню как. Мы приехали вдвоем на одном поезде раньше других и пришли на регистрацию. Это была моя первая конференция в жизни и опять с фокусами. Нас хотели поселить вместе в двухместном номере. Но Афанасьев сказал, что хочет одноместный. Ему дали одноместный. А потом, не подумав -- и мне тоже. И я -- зеленый аспирант без доклада жил в одноместном номере, единственный раз за всю жизнь. На последующих конференциях меня селили и с Чуховским, и с Любутиным, и с Квардаковым, но никогда одного, независимо от положения. Потом я слышал, что тех, кто приехал позже нас, селили куда более плотно. Говорили, что известного профессора Безирганяна из Еревана поселили в 4-х местном номере вместе с его сотрудниками.
Как всегда у меня бывало все лучшее в первый раз, на этой первой конференции тоже было много незаурядных событий. Самый первый доклад был у Пинскера, и он в своем докладе отметил работу Кагана и Афанасьева 1968 года, о которой я уже много раз говорил. И тут же отметил мою статью по дипломным расчетам, которая только что вышла. Он очень хорошо о ней отозвался в том плане, что у Кагана с Афанасьевым формулы, но непонятно какой величины эффект. А вот в работе Кона все очень понятно и без этой статьи работу нельзя считать полной. Я тогда с Пинскером еще не был знаком, мы познакомились позже, я хорошо его запомнил, бывал у него и в лаборатории и дома. А потом Ковальчук меня даже на поминки после его смерти привел. Но это было после.
Второе, я там познакомился с Ефимовым, который на той конференции был одним из главных организаторов, и работы которого были хорошо представлены. Ефимова принято считать основоположником метода стоячих рентгеновских волн в России, но сам он не успел много сделать, так как очень рано умер, фактически вскоре после этой конференции. Однако на этой конференции в программу дополнительно был вписан доклад Щемелева и Круглова, которые реально выполнили первые эксперименты по методу стоячих рентгеновских волн.
Ефимов тогда придумал свой подход к решению задачи дифракции рентгена в искаженном кристалле. Этот подход был не совсем правильный, но давал разумные результаты. Он хотел узнать мнение Афанасьева, но тот отказался его слушать, говоря, что экспериментатор не может ничего понимать в теории. Я был рядом, и тоже теоретик. Тогда он свою теорию изложил мне. Я его внимательно выслушал, и его подход хорошо запомнил. Ему самому я сказал, что подход не вполне правильный, и указал на его принципиальные ограничения. Но добавил, что в пределах этих рамок метод работает. Потом, через много лет, я использовал этот подход для качественного объяснения эффекта, открытого армянами, в кристалле с длинноволновой деформацией в геометрии Лауэ, когда толщина кристалла равна половине периода деформации. Такую деформацию создавали с помощью звука или температурного градиента.
Там же к нам подошел Рубик Габриелян, молодой экспериментатор из Ереванского университета. Он сказал, что ему нужны теоретики и ему посоветовали обратиться к нам. Афанасьев его послушал и вроде как сказал, что мы ему поможем. Реально получилось так, что Афанасьев ничего не делал, но я действительно помог ему написать три статьи по его экспериментам, это были наши совместные публикации, и он защитил кандидатскую диссертацию. Это тоже было после аспирантуры. Я неоднократно ездил в Ереван и был у него дома, а он бывал у меня дома в Москве.
Ну и последнее важное событие. Там я впервые видел Ковальчука, но мы еще не были знакомы. Ефимов меня и Афанасьева пригласил в свою лабораторию, в Институт полупроводников, и познакомил со всеми своими сотрудниками. Там были, среди других, Шульпина, Ковьев и молодой Ковальчук. В том же году Ковальчук перебрался в Москву и стал работать в лаборатории Пинскера, а потом и Ковьев оказался в Москве. Оба стали нашими соавторами.
Я на этой конференции был новенький и моей задачей было знакомиться с коллегами. А задача Афанасьева была в том, чтобы найти мне задачу. Он прислушивался к разговорам. Один раз экспериментаторы стали спорить -- можно ли видеть ямки травления на топограммах или нет. Одни говорили, что их видно, другие, что нет. Послушав эти разговоры Афанасьев мне сказал, вот ты и ответишь на этот вопрос своими расчетами. Это снова была численная задача, но ее можно было так преобразовать чтобы расчетов было немного. Однако в этой третьей статье для диссертации я уже впервые рисовал руками двумерные картинки в виде линий одинакового уровня двумерного распределения интенсивности. Это была топография, которая потом преобразовалась в общую науку об изображениях. И мне нравилось работать с изображениями. Будучи физиком и работая в разных разделах физики, я не очень любил почти все разделы. В конце концов получилось так, что в моей работе осталась только оптика и теория изображений.
Последнюю работу я закончил уже к самому концу аспирантуры, а вышла она в 1972 году в Украинском физическом журнале, потому что главным топографистом и поставщиком идеи работы был Даценко, который имел лабораторию в Киеве. С этой последней работой вышел конфуз. Для численных расчетов я почему-то выбрал отражение 222 в кремнии, даже не зная, что оно запрещенное. Я тогда структурными вопросами не интересовался, это пришлось выучить позднее. Афанасьев моей ошибки тоже не заметил. Даценко был рецензентом статьи и, как человек деликатный, он в очередной свой приезд в Москву вызвал нас на встречу. Афанасьев назначил встречу на 15-м этаже гостиницы "Москва" рядом с Кремлем. Там из кафе был выход на балкон, с которого была видна вся Москва, точнее половина ее центральной части.
От этой встречи осталась фотография, которую сделал Даценко. На ней можно видеть Афанасьева и меня в то время. Фотоаппарат был мой, и я тогда много снимков сделал с этого балкона, но они не сохранились в нужном качестве. И вот там в кафе он нам объяснил нашу ошибку, которая состояла в том, что отражение 222 нельзя было использовать. Мы забыли про структурный фактор и посчитали его параметры как для 220. А переделать расчет было практически невозможно. Тогда я уже работал на компьютере, но такая работа была тоже не очень доступна, компьютер был один на весь институт, и времени его работы на всех не хватало. Он предложил нам поступить так. Не указывать отражение вообще, а просто написать что расчет был проведен для таких-то параметров, тем более, что это действительно не так уж и важно. Мы это сделали и он одобрил публикацию.
Хотя я закончил работу над диссертацией к концу срока и представил ее текст, напечатанный на машинке, но реально я в течение аспирантуры работал над диссертацией не более трети времени. Остальное время Афанасьев меня использовал для своих нужд. Я все это тоже охотно делал, потому что понимал, что единственный способ остаться в институте -- это быть полезным тем людям, от которых это зависит. Дело в том, что Каган с Афанасьевым к тому времени предсказали некий эффект, который формально выглядел как обобщение рентгеновского эффекта аномально сильного проникновения излучения в вещество (эффект Бормана) на ядерное гамма-излучение. Но фактически взаимодействие ядерного гамма-излучения с кристаллом намного сложнее, чем для рентгеновских лучей, поэтому эффект имел свои особенности и не был таким уж простым.
До моего появления у Кагана был аспирант Перстнев, который в числе прочих дел выполнял расчеты на компьютере по формулам. Каган с Афанасьевым включали его в свои публикации, чтобы он мог защититься. Но Перстнева не взяли на работу после аспирантуры. Он работал в другом месте и фактически ушел из науки. А узнав, что я умею делать вычисления на компьютере, они просто нагружали меня продолжением его работы, которая требовала расчетов. Я помню, что меня даже посылали к Перстневу домой, чтобы тот меня чему-то научил. Перстнев жил где-то на юго-западе Москвы, и я с трудом нашел его по адресу. У него была отличная квартира, кабинет, жена и ребенок, и для меня в то время все это казалось "другой жизнью". Но через несколько лет я тоже стал так жить.
Каган организовал экспериментальные исследования своего эффекта в институте, то есть сагитировал две экспериментальные лаборатории этим заниматься. Одну лабораторию возглавлял Войтовецкий. Начальником второй лаборатории был Скляревский, и в его лаборатории работали в числе прочих молодые Артемьев, Смирнов, Горобченко и Лукашевич. Лукашевич в последующие годы сменил тему, а с первыми тремя я активно работал над разными совместными проектами в течение своей жизни. А в аспирантуре я занимался тем, что, в числе прочих дел, помогал ускорить обработку экспериментальных результатов, которые были нужны Кагану и Афанасьеву для получения государственной премии. Эту работу я делал просто даром, меня никуда не включали и считалось, что я просто работаю как лаборант. Но я познакомился с экспериментаторами, и это тоже было важно. Премию они получили в 1976 году совместно с Войтовецким, Смирновым и Артемьевым. Весь список я перечислять не буду.
В частности, мой самый первый в жизни расчет на компьютере был связан с экспериментальной работой Войтовецкого. Они как будто наблюдали двухволновую дифракцию, но результаты эксперимента никак не совпадали с теорией. Афанасьев предположил, что возможно у них многоволновой случай. Но как это проверить. Реально надо проверить условия Брэгга для всех отражений. У них было известно направление пучка, вектор обратной решетки для исследуемого отражения и длина волны. По этим трем параметрам можно было начертить сферу в обратном пространстве. И на эту сферу надо было наложить трехмерную решетку и проверить все точки соприкосновения сферы с решеткой.
Задача была на перебор разных точек и проверку относительно простого равенства, но уж очень много точек. И вот с этой задачей я обратился к своему другу Боре Виноградову и попросил его научить меня программировать на компьютере. Он мне дал почитать литературу, я ее быстро усвоил. В то время программы писали в коде компьютера. Я застал еще очень примитивный компьютер, который назывался "M20", потому что он был способен делать 20000 операций в секунду. Он был очень большой и понимал только команды в двоичном компьютерном коде. Поэтому программисты должны были писать программы подобные ниже показанной
05 1234 3425 5674
16 2233 2341 0000
02 5674 1111 3425
и так далее. Здесь каждое число означает восьмеричное целое (три бита в одном числе). Например, 5 = 101, 1234 = 001010011100. Реально набирались именно биты. Первая колонка в этой записи содержит код операции, остальные три колонки определяют адреса двух операндов и результата. Каждый программист имел свой собственный язык высокого уровня и использовал его прежде, чем писать числа. Например, вышеприведенный код означает (я не помню точно, но принцип правильный)
* a b c ( c = a * b )
gt A B - (сохранить адрес в A, перейти к адресу в B)
- c d b ( b = c - d )
Программирование было довольно рутинной работой, даже была такая специальная профессия -- программист. Физики в основном не умели писать программы. Однако физик-программист имел преимущество поскольку он был способен решить что-либо, что не могло быть решено аналитическими методами. В частности, моя задача была тому пример.
Изучив теорию я написал программу, далее надо было изучать матчасть. Боря мне показал, как код набирается на перфокарты через прибор, который вырезал дырочки на картонках в определенных местах. На одной перфокарте умещалось примерно 12 строк указанного выше двоичного кода, то есть 12 команд. Перфокарты складывались в стопку и вставлялись в считыватель, который прогонял их перед лучом света, свет проходил через дырочки и таким образом компьютер получал программу в свою память. Затем на огромном столе с пультом как на электростанции надо было нажать единственную кнопку и компьютер начинал мигать своими лампочками -- это были регистры, то есть части процессора. Результаты компьютер печатал столбиком чисел в одну колонку на рулончик бумаги, похожий на туалетный рулончик, который висел на простом гвозде. Этот гвоздь меня просто шокировал.
Когда я завел свою программу с перфокарт, компьютер, недолго думая, напечатал мне 10 чисел. Это означало что в эксперименте Войтовецкого был не двухволновой, а десятиволновой случай. Результат был получен быстро и просто. Когда я на следующий день сообщил Афанасьеву результат и как я его получил, то я сразу набрал лишних десять баллов в его глазах. И после этого первого раза я стал постоянно работать на компьютере, но не для диссертации, хотя и для нее тоже, а в основном для обработки экспериментальных результатов. По большому счету этим должны были заниматься Афанасьев и Каган, экспериментаторы сами такими вещами в то время не занимались, но они не умели и вместо них это стал делать я. Вскоре вычислительная техника улучшилась. Машину М20 заменили на М220, которая уже печатала результаты на широкую бумагу в 120 позиций текста в строке. На такой бумаге уже не только текст и таблицы можно было печатать, но и графики, правда символами, но некоторые умудрялись даже картины рисовать текстом.
В то время сотрудники сами заказывали время на компьютере и сами на нем работали. Но потом доступ к компьютеру закрыли, на нем работали специальные операторы, а программисты просто сдавали в окошко колоды перфокарт, а потом получали распечатки. Такой способ работы на компьютере продержался относительно долгое время. Машину М220 заменили на БЭСМ-6, появились алгоритмические языки, из которых самым массовым был фортран. На перфокартах уже кодировался фортранный текст символами языка. Работать на компьютере было довольно тяжело. Писались огромные программы, но малейшая ошибка приводила к фатальному исходу отсутствия результата. Исправить ошибку можно было только на следующий день. Но ее еще надо было найти фактически без всякой дополнительной информации. Чтобы как-то ускорить процесс, приходилось решать по несколько задач сразу, чтобы хоть по какой-то задаче получить ответ.
И тем не менее, мне это нравилось. Это было хорошим испытанием моего суперрационализма. Логическими методами, часто самоизобретаемыми, я все же находил ошибки, если их делал, я их исправлял и все же получал результат. Не сделать ошибку совсем было очень сложно, хотя и это тоже тренировалось. Но ошибается только тот, кто не исправляет ошибок. Кстати в работе на современных компьютерах эта проблема остается. Хотя сейчас можно повторить 1000 расчетов за день, иногда это не помогает, и некоторые люди не умеют находить ошибки. К тому же современные языки программирования "окон" в системе Windows, например, намного сложнее, чем было в то время, когда делали только арифметические расчеты.
Итак диссертацию я сделал и репутацию нужного человека получил. Каган с подачи Афанасьева собирался зачислить меня в штат, но для этого было необходимо, чтобы у меня была московская прописка. То есть я должен был жениться. Как я понял, решение было принято примерно за год до окончания аспирантуры, потому что именно с этих пор Афанасьев стал мне открытым текстом говорить, чтобы я искал себе жену. Но на это не хватало времени, и я просто был не готов психологически решать эту проблему прямыми методами. Пора переходить к описанию истории о моих отношениях с женщинами, и о том как же я все-таки женился.
Продолжение во четвертом разделе