Предисловие
Это вторая часть моих воспоминаний из четырех, уже написанных к моменту создания этой книги. Фотографии ко второй части размещены в альбоме "Воспоминания-2" на моем аккаунте сайта Яндекс-фотки. Попасть туда можно по адресу http://fotki.yandex.ru/users/kohnvict/album/186170/. Там же есть ссылки и на другие альбомы, в том числе альбом "Воспоминания-1" к первой части воспоминаний. Я стараюсь писать максимально достоверно, то есть не выдумки, а как все было на самом деле. Однако, к сожалению не все детали мне были известны, и не все были интересны в свое время, а многое просто забылось. Поэтому картина частично может оказаться неточной. Очевидцев тех событий осталось немного, но если кто укажет мне на неточность или дополнительную деталь, то я перепишу соответствующий фрагмент. Электронная публикация тем и интересна, что ее можно переписывать постоянно. Уже написаны также первая, третья и четвертая части. Также можно скачать все книги в электронном формате fb2 для чтения на планшете. Ссылка есть в дневнике на моей странице Яндекс-фоток, а также на моей странице данного сайта. Итак, я начинаю. (Май 2012 года)
Дипломная практика
В один из дней апреля 1967 года мы с Костей сели в поезд и поехали в Москву на дипломную практику. Это было уже не путешествие в далекие края с рюкзаком, как раньше, а реальное начало новой жизни в большом незнакомом городе, без родителей, то есть самостоятельно. Поездка в деревню Урала не была очень сложной, там все было заранее обговорено и жизнь в деревне довольно простая. А Москва -- огромный город и нам предстояло вплотную познакомиться с известными учеными, элитой научного мира того времени в элитном институте. Кое-какой опыт научной работы у нас уже был, так что мы понимали что нас ожидает, но не совсем.
Надо сказать, что у нас даже был опыт общения с московскими учеными. Зимой того же 1967 года, Костя предложил мне поехать на научную школу "Коуровка", которая ежегодно проводилась на туристической базе с таким же названием на Южном Урале, недалеко от Миасса. Вообще-то студентов на такие школы не принимают, но папа Кости договорился, и нас приняли. Интересно, что там мы впервые увидели и некоторых из наших будущих знакомых и коллег по работе. Атмосфера научной школы завораживала, это было почище спектакля в театре, но поначалу мы только так это и воспринимали. Лекции проходили в актовом зале, непосредственно во время доклада возникали дискуссии и споры. Кое-кто из молодых носили бороды и курили трубки. Кажется это были молодые Иосилевский и Сурис. Иосилевский тогда работал с Каганом, но я его больше никогда не видел в Москве. А Сурис (сейчас академик) был из Ленинграда, и хотя заочно мы друг друга знаем, но общаться тоже не приходилось.
Прямо с вокзала мы поехали на квартиру Костиного дяди академика. Это было на улице Песчаная, совсем близко от станции метро Сокол. Я запомнил только обед. Это было единственный раз, когда я обедал за одним столом с академиком Кикоиным. Он приехал с работы специально на обед. Женщины подали ему рыбу и покапали ее соком лимона прямо в тарелке. Я это запомнил, так как никогда ни до, ни после такого не видел. Исаак Константинович все вопросы задавал Косте, так что мое дело было -- молчать и слушать. Пообедав, он уехал, мы вышли на улицу и тут выяснилось, что Костя забыл спросить где я буду жить. Самому ему предложили жить у дяди, но про меня речи не было. На этот случай у меня был запасной вариант. Мама снабдила меня адресом тети Шуры, ее родственницы из приемной семьи, которая жила где-то в Подмосковье. Просила заехать к ней. Вот случай сразу и представился. Я поехал на вокзал, доехал на электричке до станции Воронок (недалеко от Щелково) и уже под вечер разыскал тетю по адресу.
Тетя Шура была лет на 10 старше меня. Много лет назад она приехала откуда-то в Свердловск и даже жила у нас в бараке какое-то время. Я тогда был маленький и привык называть ее тетей, так привычка и осталась. Потом она нашла себе кавалера, за которого вышла замуж, а он увез ее в Подмосковье. С мужем она разошлась, но так и осталась жить в Подмосковье, в Щелково, нашла себе работу, ей дали квартиру. Она меня хорошо знала, но мой звонок в дверь был для нее неожиданностью. Тогда не было мобильных телефонов, да и простые телефоны были редкостью. Я ей рассказал свою историю, и о том, что приехал в Москву, да вот незадача, не сразу меня на жилье определили.
На следующий день я вернулся снова на Песчаную улицу, Костя уже все узнал и нам надо было ехать в Институт, знакомиться с будущими учителями. Заодно Костя узнал, что жить я буду в том же доме. В полуподвальном этаже этого дома была комната, в которой уже жили свердловские студенты из политехнического института. В этом институте Костин отец читал лекции и часто отправлял способных ребят на дипломную практику к дяде. Так что мы были не первые, кто попал в Москву по этому каналу. В комнате уже жили четверо, по две кровати на каждую сторону, комната была длинная, но не бесконечно, пятую кровать, мою, с большим трудом втиснули вдоль короткой стены.
Но сначала работа. Мы сели на 100-й автобус и поехали на Октябрьское поле. Проходная тогда была в желтом здании, которое выходит на площадь Курчатова. После проходной предстояло пройти всю огромную территорию института по диагонали, так как кикоинский Отдел приборов теплового контроля (ОПТК) находился как раз в противоположном углу. Территория института тогда была почти пустая, Курчатов отмерил ее с запасом. Мы долго шли через яблоневый сад, не пропадать же земле. Академик передал нас своему сотруднику, тогда еще молодому доктору наук Кагану Юрию Моисеевичу. Он уже знал, что мы теоретики, а Каган как раз был теоретиком. У него уже была небольшая лаборатория и несколько сотрудников. Каган нам сказал, что у него есть два человека, которые согласны с нами работать, у каждого своя тема. Одна тема касалась новой теории магнетизма, другая тема относилась к новой теории дифракции рентгеновских лучей.
У нас в университете, вообще говоря, была специализация и по магнетизму и по рентгеновским лучам. Но по магнетизму нам читали очень подробные лекции, и мы довольно хорошо знали эту тему. А по рентгеновским лучам была только практика, и туда ходили увлеченные девицы из других компаний. В нашей компании эта наука считалась скучной, давно пройденным этапом, и мы ее просто сдавали, не изучая глубоко. Каган, тем временем, закончил вводить нас в курс дела и велел выйти в коридор и договориться кто какую тему берет. Соответственно потом он познакомит нас с руководителями персонально. Мы вышли в коридор и стали решать. Как я запомнил, Костя сразу загорелся магнетизмом и высказал свое желание взять эту тему. Если бы я тоже так захотел, мы бы тянули спички, такой у нас был тогда модный способ решения спорных проблем.
Костя в своих мемуарах рассказывает, что мы и тянули эти спички. Но я запомнил по-другому. С одной стороны, мне было совершенно все-равно. Я изучал магнетизм, но особой любви к нему не испытывал, там было много математики, но очень уж головоломной. С другой стороны, я понимал, что всему обязан именно Косте, поэтому был рад любому варианту. Я согласился на рентген сразу, и спичек мы не тянули. Как это всегда со мной бывало, мне опять повезло, как впрочем и Косте. Выбор был удачным, как и выбор руководителей.
Косте достался Максимов Леонид Александрович, уникальнейшая личность как раз тем, что он был не только физиком, но и художником, и вообще любил искусство. А Костя тоже ставил искусство выше науки. Он сам говорил мне об этом не один раз во время учебы в университете. Он был ученым только потому, что так проще жить, стабильнее платят, да и предки были учеными. Костя сразу попал в общество бывших аспирантов Максимова, и они все были любителями искусства.
А мне попался Афанасьев Александр Михайлович, более молодой и очень пробивной, очень честолюбивый, и мне с моим суперрационализмом такой человек более подходил, хотя друзьями мы не стали. Но об этом позже. И таким образом, на этой стадии выбора темы нас с Костей разделили. До этого мы учили одинаковые предметы и сдавали одни и те же зачеты. Теперь у каждого началась своя научная жизнь и свои проблемы. Наше совместное общение с этих пор проходило только в свободное от работы время.
После того, как мы заявили о своем выборе, меня представили Афанасьеву, и он у доски рассказал мне тему моего диплома. В то время они с Каганом написали одну достаточно важную статью по теории дифракции рентгеновских лучей. Надо сказать, что для них эта статья тоже была первой по рентгену. Они пришли в эту тему из другой темы -- рассеяния ядерного гамма-излучения. И в какой-то момент заметили, что в хорошо изученной теории взаимодействия рентгеновских лучей с кристаллами не все известно. Считалось, что влияние тепловых колебаний на амплитуду взаимодействия излучения с веществом описывается фактором Дебая-Валлера, а они нашли механизм, в котором это не так.
Афанасьев стал думать -- в каких процессах еще может быть другая зависимость от температуры, не через фактор Дебая Валлера, и решил, что такое может быть с электронами проводимости в металлах. Вот он мне эту задачу и изложил. Она состояла в том, что я должен был показать, что рассеяние рентгеновских лучей на электронах проводимости в металлах не описывается фактором Дебая-Валлера. Я слушал его речь как иностранную на незнакомом мне языке. Я не понимал почти ни одного слова. Мы про такое в университете совсем не учили, и я не знал ничего из того, что он говорил. Я для себя автоматически поставил задачу -- запомнить как можно больше незнакомых слов. Кажется, мне это удалось.
После разговора нас отпустили и я пошел знакомиться с новыми сожителями и новым жильем. Ребят уже предупредили, и они меня встретили нормально. Первое мое впечатление было резко отрицательным. В комнате стояла такая грязь, какой я еще никогда в жизни не видел. Ребята курили и сбрасывали пепел прямо на пол, На столе стояла какая-то посуда, которую тоже не часто и не до конца моют. Но к этому надо было привыкать, я просто не знал, что это нормальная среда обитания в общежитии, я ведь никогда в общежитии не жил. Сами ребята были веселые, играли на гитаре, много знали и с ними было интересно. Однако жил я с ними недолго, не больше месяца. Их не посылали в деревни, и у них дипломная практика началась еще зимой, и уже практически заканчивалась. Я запомнил, что они один раз пригласили меня на стадион Октябрь, что на Москва-реке, играть в футбол. Мы хорошо поиграли, я играл неплохо, но главное, что я потихоньку знакомился с местностью. Мне все надо было изучать заново, где что находится и как этим пользоваться.
С ребятами я все же общался мало, поэтому запомнил только одного, а именно, Олега Чугунова. Просто по той причине, что он, как и я, после диплома поступил в аспирантуру, затем остался работать в институте и мы с ним иногда виделись в институте в течение долгого времени. А большую часть досуга я проводил в квартире академика вместе с Костей и младшей дочкой академика Надей. Старшая дочь Люба к тому времени уже работала ученым и жила отдельно, а младшая жила с родителями. В то время она была замужем за сыном адмирала Кузнецова, но отношения у них не сложились и вместе они уже не жили. Надя была красивая и веселая, кажется у нее даже не было высшего образования, поэтому проблемы ее не мучали. Мы занимались тем, что играли в преферанс. Пришлось вспомнить старую отцовскую школу игры в карты. Мне, по привычке, было интересно на нее смотреть, хотя она была старше нас, но мы ей видимо тоже чем-то нравились.
Сложилась у нас и новая компания. Костя еще в Свердловске познакомился с интересным человеком по имени Коля Верещагин. Он приехал в Свердловск из какой-то деревни на южном Урале и поступил на первый курс филологического факультета университета. Фактически, он учился с моими школьными друзьями поэтами, они его знали, но не дружили. Где и как он познакомился с Костей я никогда не знал, просто мне это было не интересно. Коля проучился год, ему не понравилось, и он уехал в Москву, где поступил во ВГИК на сценарное отделение. К моменту нашего появления в Москве он был уже почти коренной москвич. Вероятно Костя с ним поддерживал отношения, я не знаю, но мы сразу сблизились и часто проводили совместные вечеринки. О Коле я расскажу чуть позже.
Было и еще одно обстоятельство, скрашивающее свободное время. Так получилось, что делать диплом в Москву приехали с нашего курса не мы одни. По каким то своим каналам приехали Люба Рыжик, Галя Безмельницына, были и другие ребята, но нет смысла писать имена. И мы договорились встречаться каждую субботу в каком-нибудь заведении, где можно недорого посидеть. Иногда бывало так, что кто-то находил пустующую квартиру и мы собирались там. Нам не нужны были праздники, мы каждую встречу отмечали как праздник. От одной такой вечеринки у меня даже сохранилось несколько фотографий, две из которых я выложил в альбом. В общем, было совсем не одиноко, мы довольно интересно жили в Москве в течение дипломной практики.
В том 1967 году я первый и единственный раз ходил на первомайскую демонстрацию в Москве. Идея принадлежала Коле Верещагину. Он видимо должен был идти в колонне от ВГИКа и он нам предложил составить ему компанию. Мы прошли по проспекту Мира, а потом погуляли по праздничному городу. Надо сказать, что в Свердловске мы регулярно и все ходили на демонстрации, это был какой-то ритуал, без которого жизнь казалась не полной. В Москве все было не так просто, людей очень много и потому все на демонстрацию идти не могли, просто не хватило бы времени. Поэтому никого специально не загоняли, и я больше не ходил. Но регулярно возил своих маленьких детей в праздники на Красную площадь после того, как демонстрация пройдет. В то время привычка отмечать праздники была у многих.
Но большую часть времени все же занимала работа над дипломом. Работать в институте мы не могли, так как просто не было рабочих столов. В то время вся лаборатория Кагана размещалась в одной комнате, в которой стояло несколько письменных столов, причем очень плотно, а сам Каган имел совмещенный кабинет с проф. Смородинским. Поэтому я записался в Ленинскую библиотеку, в общий зал, и стал туда ездить как на работу. Я приехал в Москву в том самом черном шерстяном костюме, который купил еще в школе на собственноручно заработанные деньги. Летом в Москве в тот год была сильная жара, и мне приходилось ходить в шерстяных черных брюках, потому что больше нечего было надеть.
Первым делом мне надо было быстро узнать смысл тех слов, какие я запомнил. Вообще говоря, в Ленинской библиотеке довольно сложная процедура получения книг, но я запомнил, что в то время можно было выбирать книги прямо на полках. Мне это было особенно полезно, так как я не знал даже что мне читать. Естественно, я начал со справочников. Очень скоро я вышел на нужные книги, прочитал про главные моменты, конечно по верхам, не особенно глубоко, но картина сложилась недели через две.
На очередной встрече с Афанасьевым я уже достаточно четко и уверенно ему объяснил, что тот эффект, который он хочет получить, не получится. Причиной является так называемое адиабатическое приближение, по которому электроны в металле успевают двигаться синхронно с атомами. А раз так, то температурная зависимость будет описываться фактором Дебая-Валлера, другой зависимости получить невозможно. В то время адиабатическим приближением занимались Каган с Бровманом, еще более молодым сотрудником, чем Афанасьев, который также быстро набирал обороты. Афанасьев фыркнул, что я что-то уж очень быстро делаю выводы, но спорить по существу не стал. Он просто моментально охладел к этой задаче. Я объяснил, что могу получить другую зависимость от угла рассеяния, то есть форм-фактор. Он как бы и не возражал, но всю эту задачу мне пришлось делать самостоятельно. Он никак мне не помогал и вообще не интересовался работой.
Но так как меня все же надо было как-то использовать в своих интересах, он мне через какое-то небольшое время предложил вторую задачу. Он дал мне оттиск его работы с Каганом про новый тип температурной зависимости, велел прочитать и даже подробно объяснил что там главное. В то время не было ксероксов и сканеров. Мне нужна была своя копия и я сел за столик во дворе дома на Песчаной (было уже лето) и мелким почерком переписал все формулы из статьи в тетрадку. Точнее не совсем в тетрадку, я любил их разрезать пополам по высоте, получалась такая половина тетрадки, которая легко влезала в карман пиджака. На следующей встрече я отдал ему оттиск и объяснил, что у меня есть копия. Он заинтересовался и сразу попросил сделать ему такую же. Второй раз переписывать статью для другого человека мне не очень хотелось, но пришлось.
Вторая задача, которую он мне поставил, была чуть посложнее. Формула для нового вклада представляла собой двумерный интеграл, который было очень трудно оценить. Какую-то оценку они сделали, но ее точность была никакая. Он предложил мне вычислить интеграл точно численными методами. Тогда никакой вычислительной техники не было совсем. Все расчеты делались либо на железных феликсах, то есть механических аппаратах, которые точно делали умножение, либо на логарифмических линейках, которые это делали не очень точно. Но как раз в это время в лабораторию пришла новая техника в виде электрического калькулятора. Этот калькулятор имел размер с половину стола и высотой как у коробки из под обуви. И он умел точно выполнять сложение, вычитание, умножение и деление. Числа вводились с клавиатуры, а ответ рисовался проволочками, каждое число в своем гнезде. Жидкокристаллических мониторов тогда не было.
Кроме расчетов, надо было где-то узнать нужные параметры и константы. В этой работе он мне все объяснил и показал. Даже предложил метод расчета как он его сам придумал, никакой специальной литературы по этому поводу он не читал. Работа была не очень интересная, но по своему сложная. В результате вместо одной задачи мне пришлось делать две по немного разным темам. Но я бы не сказал, что я имел в чем-то какие-то проблемы, все можно было сделать и было понятно как делать, просто надо было работать и думать как сделать попроще и побыстрее. Забегая вперед, хочу сказать, что через много лет, когда я уже хорошо научился программировать на компьютере, я хотел повторить эти расчеты. И вдруг обнаружил, что написать программу будет непросто, даже с компьютером задача была сложная. Я так и не сделал новые расчеты.
А без компьютера такие расчеты из ученых, насколько я знал, вообще никто не делал. Я сделал, и эта нудная работа с вычислениями мне даже нравилась. Но справедливости ради надо сказать, что и в те годы существовали вычислительные отделы, в которых на железных феликсах численно решались уравнения квантовой механики и другие задачи. Но люди, которые это делали, не назывались учеными. Писать про дипломную работу практически уже ничего и не осталось. Я продолжал ходить в Ленинскую библиотеку, если мне нужны были какие-то сведения из справочников. А расчеты я делал не только на работе, на этом калькуляторе, а и просто дома, с помощью логарифмической линейки. Я в какой-то момент понял, что точности будет достаточно, а на работу ходить не хотелось. Интегралы вычислялись по таблицам значений функций с помощью сложного суммирования. В это время я уже почитал кое-какую литературу по численным методам и нашел эффективные способы вычисления интегралов. Электронной памяти не было, поэтому я все результаты выполнения каждой операции записывал на бумагу в колонки. Я исписал огромное количество бумаги, но и это уже было в моей практике. Я точно также делал курсовую работу в больнице деревни на северном Урале.
Решение обеих задач отняло у меня достаточно много времени, но я все успел к сроку, то есть к концу 1967 года. До самого конца я переживал из-за того, что не выполнил первоначально поставленную мне задачу и не нашел другой тип температурной зависимости. Первую задачу я решал фактически один, Афанасьев никак ей не интересовался. На защите диплома он сказал, что я тут что-то написал, в чем он и сам не очень разбирается. Вторую задачу я тоже решал сам, Афанасьев просто мне задачу поставил и не очень беспокоился о решении. Так оно продолжалось и в будущем. Я всегда работал один и самостоятельно, независимо от того сколько у меня соавторов.
Афанасьев мне нашел рецензента на диплом, который одновременно был членом приемной комиссии. Я нашел бумаги по диплому и узнал, что его звали Л. П. Кудрин. Позже он мне сказал, что мой диплом был лучшим из всех, кто защищался в тот день. А результаты численных расчетов мне предложили опубликовать в виде научной статьи. Это был первый крупный случай неадекватной самооценки в моей практике. Я до конца боялся, что не смогу защитить диплом. Других дипломов я не слушал, сравнить мне было не с чем. Вообще в науке это большая проблема. Иногда гениальные работы оцениваются самими авторами как слабые. А иногда совсем наоборот, авторы сильно переоценивают свои достижения, которые реально никому не нужны и никаких проблем не решают. И всегда сложно оценивать свою работу когда работаешь в одиночку.
А теперь про жизнь. Коля Верещагин своего жилья в Москве не имел, поэтому он снимал комнату в деревянном частном доме с огородом. Это была чистая деревня в черте города недалеко от станции метро ВДНХ, где и находится ВГИК. В каком-то смысле жить там, наверно, было непросто, но для меня с Костей было экзотикой. Когда мы приезжали к нему в гости, то было ощущение полной свободы и возможности делать, что нравится. В самую короткую ночь 22 июня мы решили не спать, привезли сухого вина и просидели всю ночь во дворе этого дома за беседой.
У Коли была девушка Оля, которая была москвичка и жила на улице Димитрова недалеко от метро Октябрьская (теперь она называется Большая Якиманка). И еще был друг по ВГИКу Толя Дуров, у которого тоже была девушка. Она не была москвичкой, поэтому они после окончания института уехали из Москвы по распределению. А мы с Костей еще были без девушек, у нас была временная позиция и неясность перспективы.
Я уже не помню о чем мы говорили, но различие в профессиях как-то не очень сильно влияло на наши отношения. Нам вполне было интересно вместе. Но я могу предположить, что разговоры в основном велись об искусстве. Костя неоднократно говорил, что искусство важнее науки и интереснее, а мне тоже все было интересно, в каком-то смысле я тоже был немного литератором и выбор профессии в пользу физики был сделан потому, что в то время физика была в моде, физики были уважаемыми людьми. Ну и просто хотелось знать как устроен мир.
Бытовое проживание в Москве у меня сложилась тоже достаточно интересно. После того, как из комнаты на Песчаной уехали мои соседи, я остался в ней один. Это была уже более свободная жизнь, но она тоже продолжалась недолго. Я помню, что в это время я еще совсем не знал Москву, и единственный магазин, где я покупал любую мелочь был ГУМ. До станции метро Сокол было несколько минут ходу, затем пять остановок, и я в Гуме. Питался я в столовых и кафе, которых на Соколе было немало. Кажется я сдавал белье в прачечную, уже не помню таких деталей. Однако вскоре ко мне пришла молодая пара смотреть комнату. Институт хотел выделить им ее для проживания. Женщина мне жаловалась, что тут зимой будет сыро, а ребенку нельзя, скорее всего они откажутся. Но комнату все-равно кому-то отдали, а меня переселили в нормальное общежитие на улицу Рогова.
Это было двухэтажное здание барачного типа. В нем был длинный коридор во всю длину, и из коридора можно было через дверь попасть в свою комнату. Комнаты были на двоих. Это здание стояло как раз напротив клуба института, который и сейчас стоит и функционирует, а общежития больше нет, его снесли. Как правило, там селили прикомандированных к институту людей, которые приезжали по своим делам на одну или две недели. Моя комната была самой последней по коридору. Она была рассчитана на двоих, но я один жил в ней постоянно. И мне все время подселяли каких-то людей на короткое время. Таким способом, я познакомился с большим числом разных людей из разных мест и узнал много разных жизненных историй. Некоторые из тех, кто жил со мной в этом общежитии потом тоже работали в институте, и были мне знакомы.
Однажды в одну из комнат вселили двух девушек, одну из них звали Рая, а как звали вторую забыл. Мы подружились, часто играли вместе в волейбол во дворе, там же недалеко были теннисные корты. Потом их куда-то переселили, не помню как все закончилось. Но получилось так, что Рая каким-то сложным образом стала второй женой сына адмирала Кузнецова, после того как он развелся с Надей, дочкой академика Кикоина. Кузнецов работал в институте на разных должностях, в том числе был главным инженером института. А Рая работала заведующей домика-музея Курчатова. И я всю жизнь очень часто с ней встречался в разных местах института, и мы неизменно здоровались, хотя с тех пор больше ни разу не разговаривали. И про ее работу я узнал лишь недавно из институтской газеты, где она показывала курчатовский домик Путину. Я часто видел ее вместе с мужем, отмечал про себя как слабеет Кузнецов, пока он не умер. Она и сейчас мне иногда попадается, но больше мы не здороваемся, через 45 лет. С Кузнецовым я не был знаком, но так получилось, что был знаком с его женами.
В этом общежитии на ул. Рогова я уже был близко к стадиону Октябрь, который находился на Москва-реке. Иногда мой сосед по комнате исчезал, но нового не подселяли, и я оставался один в комнате. Помню, что в тот год лето очень долго продолжалось, даже 1 сентября стояла 30-градусная жара. И вся Верещагинская компания приехала ко мне в общежитие. Мы даже сфотографировались и фотография есть в альбоме. А потом мы пошли на Москва-реку купаться. Вода там в то время была нормальная, и все купались. Еще у меня там был проигрыватель грампластинок и я продолжал изучение симфонического репертуара. В то время с музыкой было не так легко, как теперь. Покупалась пластинка и проигрывалась раз двадцать или больше, пока не надоест. А потом следующая.
Еще помню, что я там ставил эксперименты по образу жизни. Одно время я взял за моду вставать в 6 часов утра и бегать на стадион делать зарядку. Вообще-то я сова, и как-раз люблю долго сидеть вечером, а потом допоздна спать. Но тогда хотел себя от этого отучить, однако ничего не получилось. Бывало после пробежки и зарядки я возвращался и продолжал спать, сидя за столом и делая вид, что работаю. Но эффект 6 часов остался. Я неизменно просыпаюсь в 6 часов утра, и какое-то время не сплю, только потом засыпаю снова. Известно, что это биологические часы имеют пики активности в течение суток. Один из них наступает как раз в 6 часов утра.
Защита диплома у нас была в конце декабря в Москве. На дипломе написано, что решение гос. комиссии было принято 27 декабря. Тема диплома "О температурных зависимостях в динамической теории рентгеновских лучей". Даже тут есть ошибка, которую Афанасьев как невнимательный человек допустил. А именно, пропущено слово, надо было написать "динамической теории дифракции рентгеновских лучей". Хотя мне выдали красный диплом, но оказалось что одна четверка у меня все же была по предмету "основы технического черчения". Странно, я всегда любил чертить, не помню когда и как проходил этот экзамен. Сам диплом выписан 5 января. Где мы отмечали новый 1968 год не помню, скорее всего мы все же вернулись в Свердловск.
Вернулись мы не пустые, а с бумагами -- рекомендациями в аспирантуру Курчатовского института. Тогда его так называли за глаза, официальное название было "Институт атомной энергии им. Курчатова". Он относился к среднему машиностроению и был наполовину засекречен. Но была проблема, потому что еще раньше нас автоматически распределили в аспирантуру Уральского университета. А в то время распределение после окончания института имело силу закона. Выпускники были обязаны отработать по распределению. Так что нам пришлось побегать по коридорам главного корпуса на улице Ленина и исправить распределение, иначе мы не могли просто так уехать. Набор в аспирантуру в Курчатовском институте проходил два раза в год: весной и осенью. Нам надо было подождать время набора и подготовиться к вступительным экзаменам. Было три экзамена: по истории партии, по английскому языку и по специальности. По специальности нам было поручено выучить наизусть два тома теоретического курса Ландау и Лифшица: по квантовой механике и по статистической физике.
Продолжение во втором разделе