Моя Муза(наречем её Син) стояла у раскрытого окна в глубокой задумчивости и цитировала вслух любимых поэтов: Полозкову, Бродского, Ахматову, Цветаеву и...меня. Всегда было удивительно, насколько она любит то, что я делаю под ее чутким руководством. Она достала из пачки сигарету, поднесла зажигалку к губам и закурила, выпуская клочьями никотиновый дым. Вот стерва, снова курит.
Я не вижу ее лица, но я точно знаю, что оно выражает. Она тревожно глядит в глубину ночной тьмы в ожидании Чуда. Чудо зовут Алексей, и оно скоро уезжает из нашего с Музой дома.
- Син, - тихо зову ее я, - Син, ты...
- Не мешай, - сухо обрывает меня она.
Син занята своими переживаниями. Она кусает губы, думая о чем-то своем. Хорошо, наверное, уметь мыслить так, как она - стихами, строками, образами.
Син чертовски красива. Шатенка с ярко-желтыми глазами, в часы ярости становящимися черными. Правда, плоская, как доска и глуповата в плане чего-то, не связанного с творчеством. Фантазия ее поистине безгранична. Но существование такой вещи...как алгебра, например, она не признает. Для Син нет ничего, кроме образов.
- Чего уставилась? - грубо бросает мне Син, иронично глядя на меня из тьмы.
- Ничего, - вздыхаю я. Стерва, стерва...какая же она стерва, - ложись спать.
- Нет, я не лягу, - процедила она сквозь зубы и, отвернувшись к окну, вновь закурила.
- Почему? - я устала от ее хамства. Но...я слишком сильно желаю ежедневно видеть ее лицо, ее тонкие пальцы, ее волосы, в которые хочется зарыться и замолчать навсегда, ее губы, вечную надменную улыбку...оттого я и готова терпеть все это. Я бы отдала все, лишь бы получить каплю нежности от Музы.
- Потому что, - отрезала она, поперхнувшись сигаретным дымом.
Выгнала бы ее из дома. Только с ума сойду без нее.
Сволочь, сволочь, сволочь.
- Син, уже поздно. Лёша ушел к подруге, он не придёт сегодня, - попыталась снова завязать диалог я.
Син вздрогнула и повернулась. Я вжалась в стену и задохнулась от ужаса...ее глаза...ее глаза были чернее, чем когда-либо. Быстрым шагом она прошла через всю комнату и с силой впечатала кулак в стену. Место, куда она метила, было там, где секунды три назад была моя голова. К счастью, я успела увернуться.
- Тварь, - пробормотала Син, после взглянула на меня и заорала, - Какая же ты тварь! Дрянь! Мразь! Ненавижу тебя!
- Син, успокойся. Что с тобой? - с тревогой осведомилась я.
- Ты...ты.., - она вся почернела, а через секунду ее глаза посинели. Она охладела. Не то чтобы успокоилась, просто перестала воспринимать любые слова, перестала вырабатывать эмоции.
Син быстро поднялась и начала собирать вещи. Я не могла шевельнуться.
- Я больше не вернусь, - сообщила она, укладывая в сумку матовую банку с имитацией солнца.
Муза огляделась и, послав мне воздушный поцелуй, шагнула из окна.
Я бросилась к темноте города и в отчаянии проорала ей вслед:
- Я люблю тебя!
Она обернулась. Улыбнулась жутко, а после пробормотала еле слышно, пришлось читать по губам:
- Лгунья... Не стой на ветру!..
Рухнула на колени перед распахнутым окном. Она ушла. Совсем.
Каким-то невероятным усилием воли я заставила себя подняться, чтобы рухнуть вновь.
Где...где мои рукописи? Где мои бумаги... Где...где?
Ручка. Листок. Пока она не ушла, пока я могу еще сказать хоть что-то. И я пишу:
"Я люблю тебя. Ты довольна?
Я могу убираться прочь?
Никому не будет больно,
Все умрут. Никому не помочь.
Все закончится, друг, на плахе.
В день блудливого января.
Я прижму тебя к своей ряхе
И у Бога просить буду.
Зря."
Нет, не то, нет рифмы, нет ее. Стихи ни о чем, ни о чем...
И снова рвать и метать. Искать новый лист под ногами, потому что встать не можешь.
Найден. Пишу:
"я устала от глупых ролей.
снова солнце в матовой банке.
ты – как покер для королей,
в каждой карте свои загадки.
то повесишь на эшафоте,
то губами накроешь пламя.
потеряю тебя в цейтноте…
только ты меня
не оставишь".
Такое чувство, что мне пожали горло. На нем сомкнулись железные пальцы. Дышать нечем.
Син ушла.
Счастье кончилось.