В 1988 году меня обязали пару лет поработать народным заседателем в суде Советского района города Москвы. Я пыталась отказаться, ведь я страшная трусиха, но меня успокоили, что я буду принимать участие только в разборе гражданских исков, не уголовных. Так я стала народным заседателем.
Суд Советского района располагался в трехэтажном здании бывшей школы вблизи метро «Каховская». Судьи, ведущие гражданские дела, размещались на втором этаже, уголовные – на третьем. Я никогда не поднималась на третий этаж.
У нас на втором этаже каждый судья имел три смежных помещения: маленькую приемную с тремя столами для судьи, секретаря и заседателей, зал для проведения слушаний дел и еще одну маленькую комнатку за залом, где судья и заседатели обсуждали решение суда.
Судьей, с которой мне пришлось работать, оказалась молодая, приятная миниатюрная женщина. Постоянно с ней работали по два народных заседателя. Когда я входила в здание суда, то, по-видимому, имела довольно испуганный вид, потому что как только я открывала дверь в приемную судьи, меня тут же хватали за руки сидящие в коридоре посетители и требовали занять очередь. Когда же я оправдывалась, что я заседатель, меня с почтением отпускали.
За эти два года я убедилась, что система народных заседателей несовершенна, ведь все мы были юридически неграмотными людьми. Поэтому нам трудно было отстоять свою точку зрения в процессе обсуждения того или иного дела с судьей. Кроме того, в те три недели, в течение которых мы работали, редко удавалось провести процесс с начала до конца. Заседания суда часто откладывается, переносится из-за отсутствия свидетелей, болезней истцов или ответчиков, необходимости каких-то экспертиз. Из-за этого заседатель, начиная рассматривать дело, не успевает за три недели довести его до конца. То я слушаю дело с самого начала, то попадаю в середину процесса, то в окончательное рассмотрение. Поэтому заседателю трудно бывает вникнуть в суть дела и, принимая окончательное решение, часто приходилось верить судье на слово, да и к тому же судья и законы знает, и оказывается иногда мудрее в житейских делах, чем мы. Лишь однажды мне удалось убедить судью и второго заседателя в правильности моей точки зрения, во всех других случаях я соглашалась с ее мнением.
Мне вообще нельзя было соглашаться на такую работу. Во-первых, я совершенно не разбираюсь в людях. Поначалу все кажутся мне хорошими, положительными. Сколько раз я ошибалась в людях и жестоко раскаивалась потом! А во-вторых, я очень эмоциональный человек с чрезмерным чувством сострадания. Чужую беду и физическую боль чувствую как свою. Мне нельзя судить и лечить людей. В суд люди ведь обращаются не от хорошей жизни. Любое судебное разбирательство – чье-то горе, чья-то боль. И я часто приходила домой совершенно разбитой и больной. А однажды вообще пролежала двое суток, благо дело рассматривали в пятницу, и за ней шли два нерабочих дня. Но об это немного позже.
Я поняла тогда, что суд в России – бедная организация. У каждого судьи куча рассматриваемых дел, один секретарь не успевал оформлять всю требуемую документацию со своей пишущей машинкой. Персональных компьютеров тогда не было. Поэтому основное время рабочего дня заседатели писали вручную повестки для приглашения заинтересованных лиц и свидетелей по делу на очередное заседание, выписки из решения суда и т. д.
Основными делами, которые рассматривали судьи по гражданским вопросам – это, конечно, бракоразводные процессы. А каждый такой процесс – горе для одного или обоих, главное – горе для детей, особенно для детей. Если у разводящихся нет детей или каких-либо имущественных споров, если они разводятся по обоюдному согласию, то вопрос решался прямо в кабинете судьи, в противном случае дело разбиралось в присутствии адвокатов сторон и свидетелей в судебном зале. Таких дел в моем присутствии рассматривалось множество. Сейчас вспомню лишь два из них.
Дело о разводе возбудила молодая активная женщина. Она уезжает в Израиль, забирает ребенка. Парень страдает, это видно. Мне кажется, он любит и жену и ребенка. Сможет ли он когда-нибудь увидеть дочку? Кто знает? Он выглядит таким одиноким. Поехать в Израиль не хочет или не может. Ужасно его жаль. Но помочь нечем. Ему поможет только время, он молод.
Второй случай страшный. Самоуверенный уже пожилой мужчина пришел разводиться один, без жены. Та прислала письменное согласие на развод. Придти в суд не могла. Она онкологическая больная. Ей немного осталось жить. Вместе с мужем они прожили не один десяток лет. Вскоре она умрет. А он здоров, не хочет ждать ее кончины, да и ухаживать за больной не желает. Он уже нашел себе молодую здоровую женщину. Зачем же ему такая обуза? Это – не человек. Хотела написать – это животное, но не могу. Животные так не поступают. Журавль не улетит осенью на юг, если больна и не может улететь его любимая. Такой человек отвратителен, гадок. Но что мы можем сделать? Приходится оформлять развод. Это его право. Утешает лишь мысль, что на несчастье другого нельзя построить свое счастье. Думаю, придет время, и молодая жена также бросит его, старого и больного.
Вторая группа рассматриваемых гражданским судом дел – дела о признании отцовства. Очень часто, разводясь с женой, мужчина не признает своим оставляемого им ребенка, алименты не хочет платить. Но иногда он бывает прав, чаще нет. На тот момент существовал целый ряд медицинских экспертиз, позволявших утвердить или отрицать отцовство. Но бывали такие случаи, когда даже после медицинских исследований этого не удавалось добиться, и вопрос оставался открытым. Тогда правда оказывается только на совести родителей.
Вспоминаю два случая из моей практики. Оба и забавны и трагичны одновременно.
Молодой парень разводится с женой и не хочет признать своим полуторагодовалого малыша. Малыш присутствует на судебном заседании вместе с разводящимися, а также дедушкой и бабушкой со стороны матери. Каждая сторона доказывает свою правоту. Мы с судьей устали от их споров и обьявили перерыв на пятнадцать минут. Во время перерыва я вышла в коридор и увидела умилительную картину: молодая мать с родителями стояли у окна и о чем-то горячо спорили. А парень, упрямо отказывающийся от ребенка на заседании, сидел на стуле, держал мальчонку на коленях и заботливо вытирал его сопливый нос. Я посмеялась про себя. Какой молодой парень будет так заботливо возиться с чужим ребенком? Просто он разлюбил жену и не желает ей платить алименты. Вот и все.
А второй случай был такой. Пришла к судье молодая, красивая, прекрасно одетая пара. Муж грузин, жена русская. Люди состоятельные, приехали в суд на шикарной автомашине. Он подозревает, что воспитывает чужого ребенка. Она утверждает, что прекрасно жили несколько лет, любят сынишку, но муж ревнив, да и ревнует без всякого повода по пустякам. Вот и вбил себе в голову сам не знает что. Тогда судья спросила у мужа, почему у него возникли такие подозрения. Муж ответил, что он неоднократно видел в окно, как его жену подвозит с работы на машине ее сотрудник. Жена отвечает, что в этом нет ничего удивительного, им по пути. Она этому рада, ведь пока доедешь городским транспортом, все нервы истреплешь. Я с ней соглашаюсь (про себя, конечно). Я вспоминаю свою дорогу до работы и обратно, об этом можно написать отдельный рассказ. И как я бываю счастлива, когда муж моей сотрудницы, заезжая после работы за женой, подвозил и меня, благо мы живем рядом.
Услышав такое объяснение, судья начинает успокаивать ревнивого мужа. Но тот не сдается. Он уверяет, что чувствует, ребенок не его. Жена плачет. Тогда судья выдала паре направление на экспертизу. Сдадите, говорит, все трое анализ крови, и убедитесь, что ребенок ваш. Супруги ушли. «Вот, – сказала мне судья, – что значит горячая южная кровь, ревнивец какой. Симпатичные люди, есть достаток. Жить бы да радоваться, так нет!»
Прошло три недели. Заканчивался срок моего очередного служения в суде. Судья попросила меня съездить в больницу и привести результаты анализов и данные экспертизы. Назавтра в суд были вызваны родители. «Успокоится папа и дело закроем» – сказала мне судья. Я поехала в больницу, получила запечатанный конверт с документами и вернулась в суд. Судья вскрыла пакет и обомлела. Эксперт категорически утверждал, что ревнивый муж прав, ребенок ему не принадлежал. Судья мне объяснила, что иногда случается так, что группа крови ребенка соответствует группе крови и отца и матери, или только отца. Тогда отцовство признается. Бывают и такие варианты, когда группа крови соответствует только материнской, тогда вообще ничего нельзя утверждать. В нашем случае в крови малыша нет ничего общего ни с кровью матери, ни с кровью ее мужа. Таким образом его кровь идентична крови кого-то третьего. Он и отец ребенка.
Я поняла, что мне крупно повездо. Завтра я уже не буду присутствовать в судебном разбирательстве. Ведь разъяренный супруг в лучшем случае потребует развода и уж конечно никаких алиментов он платить не будет. А в худшем случае его неверной жене достанется, и хорошо, что не в моем присутствии. Вот так-то!
В этом деле и смех, и слезы. Чаще же было больше слез.
Перед нами седеющий симпатичный мужчина средних лет, невысокая худощавая какая-то серенькая женщина с неприятным лицом мышки, ее подруга – обе учительницы – и две девчушки тринадцати и одиннадцати лет. Супруги давно в разводе, проживают отдельно. Обе девочки уже после развода родителей живут с отцом. Меня это удивляет. Я понимаю, что отец может один воспитывать двух дочерей. Мне непонятно, как живет без них мать, как она может прожить без них, и чему она, учительница, может научить чужих детей, если не желала заботиться о своих. Муж утверждает, что она годами не интересовалась дочками, а тут вдруг должна получить квартиру и вспомнила о девочках. Ведь тогда ей дадут трехкомнатную квартиру, а не однокомнатную. Вот она и требует сегодня, чтобы детей отдали ей. Старшую дочь буквально подкупает подарками. Та и согласилась перейти к матери. Отец в горе. Говорит, что детей не отдаст, что он их воспитал, а она добьется своего, а потом опять детей выставит, и какая это будет для них травма! Отец нервничает. Младшая девочка плачет, старшая бледная, измученная, говорит, что теперь хочет жить с мамой. «А что, с папой тебе было плохо? – спрашивает судья. – Он обижал вас с сестренкой?» Девочка отвечает, что не обижал. «Неужели тебе его не жалко? Он жил с тобой столько лет. Когда болела, ухаживал за тобой. А мама приходила?» Девочка говорит, что редко. Это мать спокойно отрицает.
Ее спокойствие среди этих переживаний остальных членов семьи меня буквально убивает. Мать продолжает: «Дело не в квартире. Девочки уже большие, отец может их испортить. Я знаю, что когда им страшно, они забираются в постель к папе. Я за них боюсь».
Какая неприятная особа! Не знаю, что решил суд. Заседание отложили, чтобы выслушать свидетелей. Заканчивали рассмотрение уже другие заседатели. Я бы оставила девочек с отцом.
А сколько раз мне пришлось присутствовать при рассмотрении дел о лишении матерей родительских прав. Несчастные дети, имеющие таких «матерей»!
Для меня оказалось большим откровением, что в стране существовал закон, по которому женщины трудоспособного возраста, имеющие детей в возрасте до двенадцати лет, могли не работать и не считаться при этом «тунеядками». А в те годы борьба с тунеядством была ух как сильна, все мы помним историю с поэтом Бродским. Великий поэт считался тунеядцем и был принудительно сослан на лесоповал, а в то же время молодые женщины, пьяницы и дебоширки знай себе делали детей от случайных таких же пьяниц-мужчин и тунеядцами не считались!
Хорошо помню одну такую молодую «маму». У нее к этому времени было двое детей – мальчик лет одиннадцати и девчушка десяти месяцев. Для чего они были ей нужны, я уже рассказала. Кроме того, она и жила ведь за счет тех денег, что давало ей государство на детей как матери-одиночке. Но какие же это были несчастные дети! Оказалось, что мальчик уже полгода лежит в больнице. И я, народный заседатель, и его мамаша услышали об этом впервые. Мама этому обстоятельству очень удивилась. Она понятия об этом не имела. Полгода ребенок лежит в больнице, и некому его навестить, принести яблоко или колбасу. Когда рассматривая материалы дела, об этом узнала судья, она тут же послала к ребенку секретаря суда с гостинцами. Десятимесячную дочь эта мама в марте месяце оставила одну в коляске у входа в какой-то магазин на четыре часа! Прохожие обратили внимание на орущего, холодного и голодного ребенка и отвезли в ближайшее отделение милиции, где его сначала переодели, накормили, обогрели и тогда начали искать так называемую маму.
Наконец, несчастные соседи этой семьи, которые не могли спать после рабочего дня из-за оргий, доносившихся из квартиры упомянутой дамы, и которые ужасно боялись множества мужчин характерного вида, постоянно толкущихся в подъезде, подали в суд ходатайство о лишении соседки родительских прав и высылки ее на принудительные работы из Москвы. Что мы на своем заседании и сделали.
Сейчас расскажу о том самом страшном деле, рассмотрение которого однажды выпало на мою долю, после чего я двое суток не могла подняться с постели.
Одной одинокой женщине с шестилетним сыном удалось вновь выйти замуж за инженера, от которого у нее родилась дочь. Отчим невзлюбил маленького пасынка, то есть невзлюбил – мягко сказано! Он начал его истязать. Ребенок не знал, чем завоевать доброе отношение к себе этого страшного человека. Как мог, он ухаживал за сестренкой, мыл ее посуду и горшок, нянчил. Но отчим постоянно издевался над ним, и что самое страшное – бил, причем столь жестоко, по-садистки. Он забирал мальчика в ванную комнату, включал воду, чтобы соседи не слышали криков и бил несчастного шлангом от душа. После таких побоев несчастный неделями не мог выйти из комнаты, чтобы никто не увидел следов побоев на его голове и теле. Какой ужас! Я возмущалась его соседями. Семья жила в коммунальной квартире. Соседи, конечно, не могли не знать, что творит с ребенком садист, и не забили тревоги, не обратились в милицию. А мать, как она могла допустить такие издевательства над собственным ребенком? Бедный мальчик не знал своих прав в отличие от своих немецких сверстников и не жаловался никому. Кончилось тем, что в очередной страшный день он не вынес побоев и просто умер!!!
Наш суд не рассматривал это ужасное преступление. Этим занимался уголовный суд на третьем этаже. Не понимаю, как судья и заседатели пережили этот ужасный процесс. Отчима и мать арестовали. Его за убийство, ее за попустительство, как соучастницу. Мы же должны были рассмотреть вопрос о лишении матери родительских прав на годовалую дочку. Мы стояли перед трудным выбором. Если принять положительное решение по иску, то есть лишить ее родительских прав, то девочка все детство проведет в детском доме. Если же в иске отказать, то мать попадает под проходившую в то время в стране амнистию, и ее отпустят на свободу, поскольку это ее первая судимость и она имеет годовалого ребенка. Но с другой стороны, какая она мать?
До конца своих дней, наверное, буду я помнить этот кошмарный процесс. Я сидела за судейским столом справа от судьи и плакала, плакала. Как я добралась до дома, не понимаю. Добралась и слегла. Какой страшной может быть жизнь!
Много приходилось рассматривать дел об изъятиии имущества из описи. Что же это такое? Очень часто при рассмотрении уголовных процессов судом выносится решение о конфискации имущества, нажитого нечестным путем. При этом инспектор суда составляет опись имущества, подлежащего конфискации. Но не всегда все вещи, находящиеся в квартире, принадлежат лично обвиняемому. Что-то является собственностью других членов семьи, а что-то оказывается там случайно. Например, какой-то знакомый за два дня до ареста дает ему магнитофон послушать записи, или фотоаппарат, да мало ли что. В таком случае этот знакомый подает иск в гражданский суд для изъятия из описи своей вещи. Но, конечно, он должен доказать суду свое право на вещь, имея товарный чек или свидетелей. И тут суд стоит перед выбором: верить истцу или нет, свою вещь он хочет отсудить, или помочь арестованному другу.
Один такой любопытный процесс выпал на рассмотрение с моим участием. В суд обратилась молодая женщина, научный сотрудник клиники глазных болезней академика Федорова. Она рассказала следующую историю. После свадьбы она с мужем проживала на квартире своих родителей. Через некоторое время молодые должны были получить кооперативную квартиру, деньги на которую собрали и внесли. В те годы в Москве было трудно купить мебель. Все тогда доставалось с трудом по предварительной записи. В мебельных магазинах стояли огромные очереди записывающихся на отдельные предметы мебели и на гарнитуры. Приходилось отмечаться или ранним утром, или поздним вечером. Однажды не пришедших на перекличку тут же вычеркивали из списка. Сотрудникам крупных предприятий иногда везло. Они могли просто сдать открытку-заказ на нужные вещи и ждать своей очереди, чтобы совершить покупку.
Так вот, молодая жена на работе получила право подать открытку на мебельный гарнитур. Ее очередь подошла довольно быстро, надо было в течение недели оплатить покупку, что она и сделала. Да вот забрать мебель она не могла. Своя квартира еще не было готова, к родителям ставить было некуда. Тут дядя, брат матери, и предложил поставить вещи к нему, так как одна комната у него пустовала. Так и сделали. А через неделю дядю арестовали, его имущество описали. Племянница обратилась в суд. Она представила нам чек на мебель. Свидетели из клиники и магазина подтвердили, что именно истица покупала мебель. По-видимому, так все и было. Надо было принимать решение в ее пользу, что мы и сделали. И все-таки червь сомнения остался. Ведь могло быть и так: дядя имел деньги, а купить себе мебель не мог. Вот он и попросил племянницу достать на работе открытку. Тогда в данной ситуации она еще раз помогает дяде оставить себе гарнитур. Этого уже не проверишь. Мы приняли положительное решение.
Закончить этот рассказ хочется воспоминанием об одном курьезном деле.
Суд рассматривает одновременно два исковых заявления. Жена подает на развод, муж – на признание брака недействительным. Ей лет пятьдесят пять, ему восемьдесят пять. Ее интересы защищает слепой адвокат, его – громогласная дама средних лет. С обеих сторон масса свидетелей. За судейским столом судья и два заседателя: я и молодой юноша из нашего же института. Зал полон, как в театре с хорошей труппой. Спектакль действительно получился.
Из материалов дела мы узнаем, что супруги – в недавнем прошлом соседи. Около года тому назад она проживала с девятнадцатилетним сыном в двухкомнатной квартире, а над ними жили старик (истец) со старухой. Оба чистенькие такие, приветливые. Но вот старуха умирает. Проходит какое-то время, и наши герои решили соединить свои жизни. Истица полагала, что ухаживая за таким пожилым человеком, она скрасит последние (как она считала) годы его жизни, а в обмен на заботу и уход с ее стороны она получит со временем еще одну двухкомнатную квартиру, оставив свою взрослому сыну. Сыграли свадьбу. Муж прописал жену в свою квартиру. И тут-то она с удивлением узнала его думы. Оказалось, что «молодому» восьмидесятипятилетнему истцу нужна была вовсе не домработница, а именно жена! И суд признал, что в этом случае его требования были справедливыми. Но истица так не считала и не желала их удовлетворять.
Подробности их недолгой семейной жизни, с большой долей откровенности рассказанные самими героями, их адвокатами и многочисленными свидетелями, заставили меня и моего молодого напарника и краснеть, и бледнеть, и смеяться, и плакать, как бы нам ни хотелось выглядеть невозмутимыми и ответственными людьми в своей такой значительной роли. В процессе слушания дела наша героиня еще раз убедилась, что просчиталась в своих расчетах на чужую жилплощадь. В качестве одного из свидетелей выступил старший брат незадачливого мужа – девяностолетний, еще очень бодрый старичок. Он указал на то, что его новая невестка напрасно ожидала вскоре стать вдовой. Они долгожители. Их мать умерла, чуть-чуть не дожив до ста лет.
Судья объявил перерыв. Мы ушли в свою комнату и все трое хохотали до слез. Отсмеявшись, приняли законное решение: признать брак недействительным. При этом решении старик остался владельцем своей квартиры, а его бывшая соседка, как говорится, у разбитого корыта. И это справедливо. Ведь если бы мы их развели, то она имела бы право на половину жилплощади старика, а это было бы нечестно.