Первая публикация и первая литературная студия.
Я долго никому не решался показывать свои стихи, да и не знал кому, так как среда, окружавшая меня, была совсем не литературная. Мать была без образования. Отец, хотя до войны был журналистом, после войны был уже серьезно душевно болен, имел инвалидность, не работал, и ничем не мог мне помочь. Старший брат пропадал целыми днями во дворе и такими сентиментами, как литература, а особенно, поэзия, не интересовался, а родные тетки, которые жили с нами в одной квартире, хотя и были людьми образованными, но сплошь инженерами и геологами. Поэтому, мне уже было лет 16-17, или около того, когда, однажды, я решил, что стихи мои выглядят вполне грамотно и прилично, для того, чтобы выпустить их в свет, и взял да и отправил несколько из них на литературный конкурс, объявленный московским городским домом пионеров, хотя уже давно вышел из пионерского возраста, и мог считаться по меркам устроителей конкурса переростком. Объявление о конкурсе я прочел уже и не помню теперь где, но видимо или в школе, или в одной из газет. Отправив их, я тут же о них забыл. Но вот однажды, в феврале 1959 года в нашу квартиру ворвалась моя двоюродная сестра Люда. На ее школьной форме красовался пионерский галстук, а в руках она потрясала газетой «Пионерская правда». И указывая на нее, она во всеуслышание заявила, что оказывается я, неблагодарный, скрывал от всех, что я «писатель», и печатаюсь в главной детской газете. Это была моя первая публикация. Стихотворение, опубликованное в газете, было на школьную тему и довольно героического содержания о том, как школьник, то есть я, взял (или одолжил) у друга одноклассника (конечно же, не в пример мне хорошо учившегося) его тетрадь с домашним заданием к себе домой, с явным намерением списать, но по нерадивости залил ее чернилами, и чтобы не подвести друга, так как на следующий день тетрадь нужно было сдавать на проверку учителю, ночью переписывал ее.
В стихотворении я, надо признать, очень реалистически, описал случай, который действительно произошел со мной. И видимо это в стихах чувствовалось, произвело впечатление и было по достоинству оценено членами жюри. Мне однажды действительно пришлось переписывать практически всю тетрадь, хорошо, что тонкую ученическую, а не толстую общую. Я переписывал ее часов до двух ночи, воспользовавшись тем, что моя мать в этот день пришла домой поздно ночью. Она работала продавцом в бакалейном магазине посменно. Многие продуктовые магазины в те времена работали до 11-12 часов ночи. После закрытия нужно было еще производить уборку, подсчитывать и сдавать в кассу «выручку» за день. И мать часто возвращалась очень поздно, идя ночью после смены пешком от площади Дзержинского (ныне Лубянка) до нашего дома в Столешниковом переулке. Больше всего меня поразило, что публикация была снабжена рисунком, где мальчик был изображен спящим после свершения своего ученического подвига. Он спал, уронив лицо на руки рядом с раскрытой чисто переписанной тетрадью на столе, под падавшим на него кругом света от ночной лампы, которая о Господи, была точь-в-точь, как та зеленая лампа-грибок в нашей комнате, под которой я и переписывал эту злосчастную тетрадь. В рисунке по моему тогдашнему убеждению был глубоко передан весь драматизм события, который я пережил и со всем реализмом и пафосом, на который был только способен ученик 8 или 9 класса, отразил в своей балладе об испачканной тетради.
Тетрадь
(Пионерская правда. № 12 (423). 10 февраля (вторник) 1959 г.)
Печально смотрит паренек Строка бежит вслед за пером,
На озеро чернил. Страницы шелестят…
Он друга своего тетрадь Застыло будто все кругом
Чернилами залил. И лишь часы летят.
Как взглянет другу он в глаза, Уже пришла с работы мать.
Отдав ему тетрадь? Напротив свет погас.
Нет, пусть и трудно, должен он Часы в углу, где ждет кровать
Ее переписать. Показывают час.
А время уж десятый час, Стол, освещенный, у окна
И за окном темно. И полумрак вокруг;
«Не бросить ли?» – мелькнуло раз, Мальчишка дремлет, уронив
Мелькнуло и ушло. Лицо в ладони рук.
Не мог он друга подвести, А рядом на столе лежит
Спокойным быть душой… . Обычная тетрадь.
И паренек тетрадь берет Но хочется мне за нее
Усталою рукой. Поставить парню пять
Через несколько дней после известия моей сестры о публикации мне пришло извещение о том, что я награжден П премией на конкурсе (лауреат 1 премии награждался публикацией в Комсомольской правде – авт.) и я приглашался в Московский городской дом пионеров на вручение грамоты. Городской дом пионеров размещался тогда в переулке Стопани. Как теперь известно, до революции этот своеобразный, очень изящный особняк принадлежал семье крупных чаеторговцев «чайных королей» Москвы – Высоцких. Имя одной из дочерей – Иды Высоцкой – было, между прочим, тесно связано с именем безнадежно влюбленного в нее в юности поэта Бориса Пастернака, под влиянием этой несчастливой любви он, судя по всему, и решил посвятить свою жизнь поэзии (см. «Марбургская тетрадь» и др.). Церемонию вручения грамоты я уже не помню. Но помню, что меня сразу же пригласили заниматься в литературной студии городского дома пионеров, общее руководство которой в то время осуществляла известная детская поэтесса Ольга Высоцкая, которая была еще более известна как популярный диктор московского радио. Литературная студия разделялась на две секции. Более младшей руководила некая Кудрявцева, а старшей секцией руководил выпускник Литературного института, поэт Ростислав Артамонов, которую я и выбрал. Помимо руководства нашей группой в Доме пионеров, он, кажется, работал редактором литературного отдела, а, может быть, даже и главным редактором журнала «Советская милиция», что как-то не вязалось в моих глазах с представлением об образе поэта. Тем не менее, занятия он вел интересно.
Помню большую полукруглую залу с черным концертным роялем, в которой происходили занятия студии. Характер занятий и состав членов литстудии уже большей частью не сохранился в моей памяти, за исключением некоторых эпизодов и нескольких девушек с которыми я сохранил некоторое время отношения в дальнейшем. Занятия, проводились, кажется один раз в неделю, по субботам. Кто-то из членов студии на занятии читал подборку своих стихов, которые коллективно и довольно остро обсуждались. Старостой группы была Наташа Бел-ская, довольно высокая, по моим понятиям, светловолосая, с независимым характером девушка, с несколько презрительным или скептическим по отношению к окружающим, выражением лица, в словах которой, а больше во взгляде, часто сквозила легкая ирония. Она, кажется, оканчивала школу, или даже уже была студенткой первого курса филологического факультета МГУ. Именно она получила первую премию на литературном конкурсе и ее напечатали в Комсомольской правде. Она и уговорила меня не идти к «малолеткам», как она выразилась, а записаться в их группу. Ее подругой была Галя Мес-на, еще более высокая, но уже совсем темноволосая девушка, с близоруким взглядом, рассеянной улыбкой и добродушным миролюбивым характером, собиравшаяся стать, кажется, химиком. Было и много других членов литературной студии, но они мне, как я уже сказал, не запомнились.