Яков Шварц
AMNESIA
(Хроники забвения)
Роман в трех книгах
Книга вторая
Глава шестая
Кабала - полная, почти рабская зависимость.
Словарь русского языка
Каббала - (иврит ;;;;;;;;;, - получение, принятие; древнееврейский - предание) - эзотерическое учение, мистическая традиция иудаизма, связанная с осмыслением Творца и Творения, роли и целей Творца, природы человека, смысла существования.
Словарь русского языка
В затерянном в горах и лесах городишке, столь небольшом,
что он мог бы уместиться на своей карте - я полюбил.
“К”
Интернет - кровь без сердца.
Татуировка на груди хакера
Страница 3
Кабала Каббалы
(Любовный роман)
Миасс. Зима 2017 года.
- Закрыто все сегодня. И завтра ты не купишь свои батареи для бука. А еще нужно разрешение. У тебя оно есть?!
- От самого царя. Сегодня же вторник. Почему закрыто?
- Красный день календаря. Винтишь! Это где тебя откопали?
- В Интернете и откопали.
- Знакомиться приехал? По переписке? Знай, у нас девки как в любовь вцепятся - не отпустят до венца.
- Вообще-то я мечеть ищу. А ноутбук нужен - с домом надо связаться. Мать волнуется.
- Интернет-кафе раньше на каждом углу были. Поищи на периферии. Только разрешение нужно и паспорт не просроченный. Тебе исполнилось 23?
- Три года за три дня последних если дашь, то все тридцать будет.
- Ты, случаем, не от белочехов заслан? Все говорят, состав тут у них под Челябинском.
- Нет, я сам по себе.
- Вот и заходи послезавтра. От нас и поговоришь.
- Но я не хочу, чтобы меня слышали. Еще плакать начну. Я - стеснительный.
- Тогда сходи в университет... Правда, там хакеров перед праздником замели.
- Здесь - университет?!
- Филиал... А что ты против нас имеешь?!
- Городок маленький. Считай, одна улица.
- А ты поднимись на колокольню. Видел нашу новую церковь?
- В ней не новые ли кадеты, часом, засели?
- Не балуй, парень! Новые пятидесятники. Харизматики.* Раньше они в молельном доме собирались. Заодно к батюшке зайди. Его хлебом не корми, дай только чужие выговоры послушать, и самому живым словом поговорить. Он из кожи лезет, чтобы несчастным помочь. Там, у них кружок детей-инвалидов - “Алеша Карамазов”. Им Интернет в награду за молитву разрешили.
- Нет, я уж лучше в университет. Троллейбус я тут видел.
- Не ходит сегодня троллейбус. Такси поймай. Спросишь Керченскую улицу. В поселке Строителей. Все знают. И я там живу.
- Поселок? А гостиница есть?
Впервые за время нашего разговора в глаза молодой женщины заскочил чертик соблазна. Она встала, вильнув задом, и вышла из-за стойки. Скорость и напор ее решительности меня развеселили.
- А зачем тебе холодные простыни из прачечной? Мужик мой в казаки-разбойники подался. Идейным заделался, а мне даже ребеночка не заделал. У меня и переночуешь. Видно, мать твоя - красавица, и ты - в нее. Зачем добру пропадать. Рэя, - протянула она мне руку. - Только не спрашивай тайну моего имени.
- Право...
- Посмотри на себя. Ты что - уголь разгружал? А у нас в поселке банно-прачечный комбинат есть...
- Не надо меня стирать.
- Глупый! В нашей сауне даже академики мозги отпаривают.
- Может, и члены правительства?
- И члены - тоже! И тебе пора свою сироту казанскую побаловать.
Таксист оказался угрюмым типом. Говорил он, словно полоскал горло окаменелыми словами: о революции, о геморрое, о суках-бабах, о всемирном заговоре, о ценах на бензин, о конце света, о русском народе, способный пережить любую власть. Камера наблюдения над входом в университет мигом приметила меня своим красным глазом. Я долго жал на кнопку звонка, прижимался лбом к стеклу входной двери, ловил чьи-то тени и невнятные голоса, но все - напрасно. Вспомнив рассказ Рэи о хакерах, я отошел от двери и, изображая государственного человека, помахал перед камерой бумажкой, подобранной тут же. Дверь через минуту открыл молодой человек с закомплексованным лицом. Говорил он, тщательно подбирая слова, пытаясь следить за ветром перемен выражения моего лица.
- Я уже говорил вашим товарищам, что у нас есть разрешение. Так сказать, все конфессии перед Богом и властью равны.
- Я никого не представляю, кроме самого себя.
- Тогда чего вы ломитесь в праздничный день в учебное заведение?
- Я нуждаюсь в помощи. Мне нужен Интернет. Срочно нужен.
- Я тебя в нашем городе видел прежде?
- Нет. Я в командировке, и меня по дороге избили и ограбили.
- Хорошо. Но всего - на полчаса. Скажи, ты аид?* Не бойся! Меня зовут Борис Слуцкер. А можешь звать меня Барухом.
- Спасибо, Борис. Только я хотел бы поговорить, никому не мешая.
- У нас занятия в Школе Каббалы. Закончишь, присоединяйся к нам. Глупо, если я скажу... Даже не знаю...
- Ладно, я выдержу.
- В общем, ты - посланник!
Лицо Бориса, казавшееся запрограммированным, засветилось, будто внутри его головы включили лампочку, но очень слабую. Внутри же своей головы я почувствовал не свет, а удар молнии. Этот молодой еврей не мог знать, ни при каких обстоятельствах, о моем предназначении, в которое даже я сам перестал верить.
- Что ты имеешь в виду?
- У нас миньян.* Но именно сегодня нам нужен еще один человек. И мы пригласили его. Но все повернулось таким образом, что он не просто не пришел, а его не пустили.
- Кто не пустил?
- Ему не позволили открыть свое сердце для постижения каббалы.
- Послушай, мне надо в Интернет. Остальное - потом.
- Ты сам - откуда?
- Последние годы я дрейфовал у берегов Европы. А за приглашение - спасибо. Непременно зайду.
- Говоришь загадками, но мне нравится. Каббала - наука о невозможном.
- Как не согласиться? Кто бы узнал о существовании воображаемого мира, если бы каббалисты не раскрыли нам тайну тайн?
- А ты - интересный парень.
Мама появилась на экране, будто сидела перед компьютером все эти полгода и ждала моего звонка.
- Где ты?
- Сегодня помоюсь в русской бане, заделаю ребеночка, и домой - с Каббалой в зубах. Или - в Иерусалим?
- Ты где? И не ерничай! Пожалуйста...
- Что-то я не узнаю интерьер позади тебя.
- Мы покинули остров. Папа возвратился в Нью-Йорк, а я поживу у свого отца в Париже. Отец совсем стар. Кстати, эту квартиру он завещал тебе.
- Как же так? И ничего - твоему любимчику?
- Шарлю мы оставили дом на острове. Но и ты можешь жить в нем.
- А почему не наоборот? Твоему старшему сыну полагается Париж. Ближе к своему папаше - Бодлеру. Он все еще верит в этот бред?!
- Не начинай! Шарль Бодлер - его отец. И он, и я - мы очень этим гордимся.
- Мама, неужели все так плохо?!
- О чем ты?
- До каких пор этот несуществующий, как и Бодлер-отец, бедолага “К” будет крутить нами, словно мы герои его романа?
- “К” - всего лишь летописец нашей семьи. И когда он сам объявится перед тобой - ты не будешь задавать таких вопросов.
- Я, скорее, поверю в кровавые слезы статуи Мадонны, чем в твои парижские галлюцинации.
- Зачем тогда ты взял с собой папку, которую я привезла из Венеции?
- Но там же всего ничего... Чья-то промокшая история. Больной вымысел.
- Это и есть - наша с тобой жизнь. Не будь моего предназначения - не было бы и тебя!
- К черту все эти пророчества! Я свободен, и не хочу, и не буду следовать им! Сейчас поеду в аэропорт, и первым попавшимся рейсом улечу куда-нибудь в неизвестность.
- Ты звонишь через полгода - только для того, чтобы меня пугать и оскорблять?!
- Я звоню, чтобы сказать, что люблю свою мать, но не знаю - какую из трех...
- Я сказала: не начинай! Я - твоя мать! Я родила тебя! Я - единственная и неповторимая!
- Тогда, почему мне снятся кошмары, будто я, как и ребенок Розмари* - плод сатанинского заговора? И ко мне по ночам приходит не твой вымученный больным воображением “К”, а повелитель наших судеб - Асмадей.
- Замолчи, я сказала!
- Я возвращаюсь. Меня уже убивали несколько раз. Пока не вышло! Но завтра кому-то повезет больше; и меня распилят, как и Исайю, деревянной пилой надвое. Но есть пила и пострашней: твое ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ! Для чего я предназначен?! По дороге сюда я пытал Бога, но и Он мне не ответил, и я рассорился с Ним.
- Когда я о том же самом спросила свою мать, она мне ответила: “Для моего народа! Нашего с тобой народа!” Душу твоей прабабушки сожгли в концлагере. Вернешь царя Соломона - вернешь душу нашей семье и всему нашему народу.
- Нет никакого царя! Любой здравомыслящий...
- Здравомыслящие люди не способны верить ни во что, кроме своего здравомыслия!
- Ты хочешь оставить меня наедине с верой?
- С верой надежнее, чем с истиной.
- Откуда в тебе это, мама? Кто я?! Это с Шарлем все понятно! Это он - плод непорочного зачатия от Духа поэзии.
- Ты - мой сын, и я очень за тебя волнуюсь. Так где ты? В России? У них же опять революция. По телевизору показывают каждый день страшные вещи.
- Они просто возвращаются к своим монархическим корням. Это больно, но не страшно.
Мама встала. Видеть ее - в натуральный рост на мониторе, занимающем добрых полстены, среди старинных картин и ликов примадонн, полную отчаянной решимости заставить себя любить, - было невыносимо. За спиной матери раздался голос деда:
- Жужу, кто звонит?
- Твой внук, наконец, объявился.
- Шарль?
- Нет.
- Наш Ингеле?*
Ингеле - прозвище, которое, благодаря деду - Джованни Сабата, стало моим вторым именем. Лучше бы он помолчал. Одним словом, дед был способен вернуть меня в беспомощное, но прекрасное детство. Мне было лет пять, когда он прилетел к нам на остров. Он не спускал меня с рук, а на ночь читал мне “Божественную комедию”. Когда же я начинал засыпать, наступали самые удивительные минуты: кость от кости итальянец, он пел мне колыбельные песни на... идиш:
Ингеле, дитя, не плачь!
Твои слезы, как палач.
Грянет подлая беда,
Я с тобою - навсегда.
И отдам я жизнь и душу,
Всех врагов твоих порушу.
Папы нет, и мамы нет -
Спрячу я тебя от бед.
Как же было мне хорошо! Отравление свободой выбора и плодами цивилизации случилось спустя лет десять. И вот опять голос деда опрокинул меня в детство.
- Послушай, мама...
- Что, мой сын, мой Ингеле?
- Я давно послал бы все к черту, если бы не одно обстоятельство.
- И я бы не послала тебя с чертом на пару...
- Не оправдывайся. Я люблю тебя, мама!
- Тогда, ради любви, береги себя и будь осторожен.
- Именно, ради любви, я и решил все же вернуться.
- Поверь мне, тебе не дано знать, что ты сделаешь, кого встретишь через несколько минут. Ты сам любил мне рассказывать про чайку, которая, чем выше летает, тем дальше видит.
- Но и другая поговорка справедлива: чем выше взлетишь, тем больнее падать. Но это - детские истины.
- Не предавай своего детства!
В дверь осторожно постучали, и следом показалась голова Бориса:
- Как дела? Думаю, хватит на сегодня. У нас тут кибервойна. Китайские хакеры лютуют, и всех студентов подозревают.
- У вас хакеры учатся?
- У нас китайцы учатся.
Мама изобразила понимающее лицо, и я развел руками. Борис сделал маме ручкой.
- Так ты заглянешь к нам?
- Я же обещал.
Мы долго шли по унылым коридорам, поднялись выше на этаж, миновали стены, увешанные коллективными фотографиями выпускников в витиеватых рамках, и зашли в читальный зал библиотеки. За столами сидело человек десять, и только один стоял на стуле и старательно выдувал табачный дым в форточку.
- Садись, где тебе будет удобно, - Борис сделал великодушный жест.
Я тут же отправился в конец зала, чтобы окопаться за большим растением в глиняной бочке.
- Подожди, - остановил меня Борис, - садись-ка лучше здесь. И тебя видно, и ты всех видишь. Знакомьтесь: наш заморский гость, которого зовут... тебе лучше представиться самому, - запихнул стул под мой зад радушный хозяин.
Я пролепетал свое имя, будто на допросе, и поднял глаза. Молодая леди, оказавшаяся напротив меня, глумливо перекосила губы улыбкой и зашевелила ладонями, изображая хлопки приветствия.
- Перестань, Бэла. Мы и так нарушили, допустив в Школу женщин. Нам был нужен еще один человек, и так как мы из племени каббалистов, утверждаем, что случайностей не существует, и только нам доступен мир причин и следствий...
- Ты еще скажи, Барух, что нас теперь не манят ни деньги, ни слава, ни жажда власти или знаний. Хватит играть в “Молодую гвардию”, - одернул Бориса единственный из всей компании мэтр, лет пятидесяти, с выпирающими из костюма мослами, отчего он был похож на присевшего отдохнуть верблюда.
- Виктор Ушерович, вы самый старший, но не самый главный. Так вот: наш гость здесь появился, возможно, по жребию Всевышнего. Яков...
С места вскочил рыжий парень лет двадцати и стал мять в руках тетрадку.
- В качестве одного из способов разрешения сложной жизненной ситуации, некоторые нумерологи рекомендуют записывать проблемы на бумаге. - Рыжий Яков помахал, для верности заветам звездочетов, у себя под носом мятой тетрадкой. - Я произвел расчет нашего будущего по нумерологическим таблицам и прогнал результаты по университетскому компьютеру. Параллельно в программу я включил весь текст Библии на языках первоисточников. Из всех совпадений меня больше всего заинтересовало совпадение, связанное с любимцем Бога - царем Соломоном, впрочем, и до этого - широко известное.
Почему рыжий докладчик кинул при этом на меня подозрительный взгляд? Неужели вычислили?! Могли ли по городку ходить слухи о том, что камень Шамир должен прибыть в Миасс для обработки? Не новые ли революционеры следят за мной? Так недалеко и до шизофрении! Нет! И все же... Неужто эти игры в Каббалу - инсценировка?! Но я не верил в теории заговора, да и эти люди - реликты еврейской жизни в России, мало походили на заговорщиков или на подсадное сообщество. И мне ничего не оставалось, как следовать за ходом событий, вернее - участвовать в странном заседании и чувствовать себя Алисой в Стране чудес. А Яков, тем временем, продвинулся в своих разработках загадочных чисел:
- Нумерологическое сложение слов “Царь Соломон” дает результирующее число 11. И именно в 11-ой книге Библии (3-я книга Царств), в первых 11-ти главах дано жизнеописание царя Соломона, а в главе 11, стихе 11-ом, дана причина наказания Соломона Богом.
Яков кидал в каббалистов пики числа 11, колол и жалил ими и меня. Рыжие его волосы занялись огнем и осветили мир тайных пороков царей и пророков:
И сказал Господь Соломону: за то, что так у тебя делается, и ты не сохранил завета Моего и уставов Моих, которые Я заповедал тебе, Я отторгну от тебя царство и отдам его рабу твоему...
Не туда, рыжий, светишь. Я возвращаюсь домой! Но горела голова не только у докладчика. Еще минуту назад глаза Бэлы были полны презрения ко мне, а сейчас они неожиданно вспыхнули, и, казалось, душа ее пыталась вырваться из тела... Да что ж я такое пишу?! Похоже на дешевый любовный роман, где секс заканчивается летальным исходом. Но только теперь я поймал направление взгляда Бэлы: сзади Якова загорелось стекло телевизора.
- Обратите внимание, - продолжал Яков, повернувшись к экрану, - на Печать Соломона. Она давала ему власть не только над джиннами, но и над женщинами, которые слепо покорялись его воле; а также возможность разговаривать с животными.
- Яша, а причем здесь Печать Соломона и нумерология?
Только теперь я разглядел две мордашки, сидящие за одним столом: у двух евреек явно была кровь совершенно разных предков. Та, что задала вопрос, была подлинной семиткой, чьи ярко выраженные национальные черты лица были далеки от стандартной красоты.
- Ева, у тебя совершенно нет терпения.
- Ты, лучше, спроси у моей девственности: есть ли у нее терпение или - нет? - под общий хохот Ева стучала карандашом по столу.
- Ева, перестань, - умоляюще глянула на нее соседка - полная блондинка с круглым лицом. - Наш молодой гость все равно на тебя не кинется, если только ты его не охмуришь Каббалой.
- Я предупреждал, и не раз: женщин на борт не брать!
- А ты, Рома, заткнись! У тебя вместо бабы - Зоар.* Возьми Еву в свой ночной полет. Видишь, как ей неймется?
- Только тебя, Клара. Вот сегодня ночью оргию и организуем.
- Хватит вам! - Виктор Ушерович вскочил с места и изобразил зануду - учителя.
- Кларочка, ты бы постыдилась нашего гостя. Что он о нас подумает?
Женщина, красоту которой портил лишь лишний вес, обмахивалась веером, несмотря на снег за окном.
- А кто его сюда звал? - прошипела Бэла. - Ты бы, Жанна Аркадьевна, обработала его душеньку бальзамом “Антистыд”.
- Миш, ты там рядом сидишь, успокой их. - Борис был на взводе.
Миша - спортивный парень с копной русых волос демонстративно закатил глаза и прикрыл рот ладонью. Виктор Ушерович угрожающе снял очки и стал высматривать зачинщиков бедлама. Не обнаружив главного среди них, он дал отмашку докладчику:
- Продолжай, Яша.
- Был задан вопрос о связи нумерологии и Печати Соломона. Очень даже прямое. Существует две разновидности Печатей Соломона: в виде пятиконечной и шестиконечной звезды. В сумме - 11. Не пора ли и нам определиться, под какой из двух звезд мы будем сверять свое будущее? Скажи, Давид, мы же с тобой говорили перед заседанием, и ты поддержал меня.
- Мы не договаривались это обсуждать при всех. Так что уймись, Яша, и, лучше, посчитай углы у звезд.
Прямо передо мной сидел толстяк с детским лицом, пригодным для обертки шоколадной гадости. Свои близорукие глаза он прятал за стеклышки очков, годившихся, разве что, для экспонатов музея исчезнувших вещей.
- Или мы займемся делом, или я немедленно закрываю наше собрание.
Тон Виктора Ушеровича не оставлял сомнений. Он верно поймал паузу, пока Яша перемалывал грозящие ему последствия неожиданного отступничества Давида. А Виктор Ушерович, тем временем, встал перед Яшей, заслонив его, и вкрадчиво, но очень твердо изрек:
- Если человек ощущает связь своих материальных действий с их духовными корнями, то, выполняя эти действия, он напоминает себе о духовном, - тогда ему стоит их выполнять. Но если этой связи нет, то выполнение механических действий может отдалить его от духовного развития, ведь он удовлетворится земными действиями и не ощутит в них недостатка.
Ева вскочила, для пущей убедительности продолжая вбивать карандаш в стол:
- Господин, или как вас теперь по-новому - товарищ Корецкий, вы не могли бы сказать своими словами, как нам себя вести, если всех последних евреев Миасса вдруг завтра повесят на площади, чтобы выветрить из них их высокую духовность?
- Вам, госпожа Альберштейн, бояться нечего. Кажется, ваш папа в ЧК - не последний человек.
Сидящий передо мной Давид, несмотря на свою колобковость и детскую румяность щек, решительно снял старинные очки, закурил, несмотря на протестующие вопли со всех сторон, и бросил камень в своих одноклассников:
- Если здесь заговорили о ЧК, то кое-кто из нас должен встать и признаться, что он вчера делал там - у Катышева.
Я никак не мог понять, кто здесь был главным. Если не Корецкий, то почему Борис равнодушно взирает, как догорает бикфордов шнур у основания бомбы: вот-вот рванет?! И Борис, вняв моим сомнениям, вышел вперед, и как самый первый ученик в классе, продекламировал:
- Повторяю в который раз: нам надо выйти из своего замкнутого мира. Я решил, что пришло время действовать и спасти то, что еще можно спасти. И я принял на себя обязанность открыть определенную меру истинности участия Творца в нашей жизни, и распространить нашу духовность среди всего народа.
- Бред! - решительно отбросил ладонью волосы со лба Михаил.
- Гениально! - поддержала Бэла своего благоверного.
Прилюдно обласканный приступом любви, Борис решительно бросился на приступ самых сокровенных тайн Каббалы:
- Ведь сказано, что от Творца изначально исходит совершенство, а затем мы исправляем миры и приходим к абсолютному совершенству, существующему в Высшем мире и исходящему из бесконечности. А поскольку несовершенный от совершенного происходит не тотчас, а постепенно, и нет исчезновения в духовном – постольку остается всё существующим и изображенным во всем своем образе и подобии, в общем и частном, в науке Каббала...
Из транса Бориса вывела Бэла. Она рванула из-за стола и, прихрамывая, бросилась его обнимать. Теперь я мог ее хорошо разглядеть. Но самым неожиданным для меня стал шлейф ее запаха. Мама часто рассказывала о Жанне Дюваль - любовнице Бодлера и своей сопернице. Потрясающая мамина красота не могла соперничать с мускусным запахом Жанны. Бэла была некрасива, но ее некрасивость таила какую-то тайну. Лицо Бэлы как бы состояло из двух половинок. В профиль - и справа, и слева оно притягивало, как и запах ее, чеканной благородностью и утонченностью. Но стоило ей повернуться и упереться в тебя безжалостными глазами, как немедленно хотелось отвести свой взгляд от неожиданного преображения. Бенефис хромоножки прервал Роман:
- Да, я был вчера у Катышева. И он передал вам всем привет. Вот он.
Роман вытащил из нагрудного кармана листочек и зачитал его тоном вердикта присяжных:
“Иудаизм — это не какая-нибудь племенная религия, и иудейская религия должна вернуть себе эту роль, то есть, ту роль, которая была завещана Праотцу Аврааму — быть народом священников. Собственно, все пророки об этом говорили. И это та задача, политическая задача, которую ставит перед собой наше движение. Соответственно, методы достижения у нас не могут быть массовыми на первоначальном этапе, я думаю, для этого придет время порядка к 2011-2012 году, и, по ряду признаков, уже к 2018 году мы будем ведущим движением”.
- Он же мне обещал! - Борис искренне был раздосадован и растерян. - Катышев клялся, что все конфессии для него равны.
- Разговор не о конфессии, а о Новом Сионизме, а это уже - политика.
Миша произнес свою реплику тоном человека осведомленного, для которого закулисные тайны - своя территория, куда он отправляется на охоту за нужными людьми.
- Я верю Катышеву. У него мама еврейка, и мы с Бэлой недавно ее навещали в больнице и молились за ее здоровье.
- Вот и молился бы у себя дома, а не изображал бы из нас тайное общество, - огрызнулся Роман.
- Тебя в ЧК научили нас запугивать? - Виктор Ушерович вырвал листок из рук Романа.
- Да набейте же ему морду! - взвизгнула Клара.
- Но мы далеки от политики, - Борис пытался найти позитив в своих сомнениях.
- Не поддерживающие революцию - ее скрытые враги, - пробормотал Корецкий, прилепившись глазами к бумажке из ЧК.
- Какой революции? - в вопросе Давида яда и страха было поровну.
- Если вы - мужчины, то прекратите этот балаган! - Жанна Аркадьевна стала одной рукой обматывать шею платком, а второй уже схватила шубу.
- Той революции, что за окном, - Бэла сверкнула глазами в Давида.
- Бэла, побойся Бога! - Жанна Аркадьевна побелела и выронила шубу.
- Жанночка, Бог и есть - революция!
- Позвольте, господа, но какая же это революция? Законная власть берет власть в свои руки. Извините за каламбур, - Борис, кажется, нашел опору своим сомнениям.
- Все провокации от твоей жены! Скоро слова: гиперсионизм и Бэла - станут синонимами.
От падающей в обморок Жанны Аркадьевны никак нельзя было ожидать речи, достойной Английского парламента.
- А вы хотите здесь спрятаться от погромов?! - прокричала Бэла.
Такой силы голос услышать от женщины, похожей на недоразвитого подростка, я не ожидал. Кроме силы, в ее голосе слились ярость и непоколебимость. И бесполезно Корецкий стучал ребром ладони по столу: его никто не слушал, да и не хотел услышать еще несколько доводов в защиту выживания. Похоже, каждый здесь был сам за себя. Но все же, когда стекла окон перестали звенеть от крика Бэлы, Виктор Ушерович снял очки, чтобы они не слетели с носа от его загнанного дыхания, и стал лихорадочно искать слова примирения.
- Грош вам всем цена, если в Каббале вы не нашли главного: ясности и трезвости. Мы далеки от политики, хотя нас туда силой пытаются загнать. Та же сила толкает евреев вновь стать зачинщиками мировой истории. Нам, если бы мы даже захотели, ничего не изменить. Мы живем не в Иерусалиме, а в глуши галута. Если Бэле с нами не по пути - мы никого не держим. А сегодня я прошу всех разойтись по домам, и в письменном виде к следующему заседанию изложить задачи и принципы нашей Школы, и то, как каждый из вас видит свою роль в нашем движении.
Больше всех растерян был Борис. Он не мог предать жену, но и себя он любил не меньше. Чтобы не уронить честь вожака, ему надо было сделать вид, что ничего не произошло, и он, направляясь ко мне, умолял жену взглядом, чтобы та молчала.
- У тебя есть где переночевать? Здесь, недалеко, на Машгородке, есть хорошая гостиница.
- Тут одна красотка обещала искупать меня в банно-прачечном комбинате и уложить с собой пить чай.
- Она замужем?
- Воюет он у нее, только не помню: за белых или за красных.
- Не уводи чужих жен - всегда боком выходит.
К нам подошел Миша.
- Я слышу, тебе переночевать негде? Поехали ко мне. Предки отчалили в Челябинск, так что ночь - наша.
К моему изумлению, Борис, взяв меня под локоть, решительно произнес:
- Спасибо, Миша. Но гость едет к нам. Вот и Бэла не против.
Последнее, что я увидел, прощаясь со всей своей прошлой жизнью, были ее глаза.
Машина была большой, теплой, ухоженной. Бэла дохромала первой, и едва подмигнули фары, взгромоздилась на переднее сиденье, не оставляя мне шансов сидеть впереди на правах почетного гостя. Я слышал, как она прошипела Борису негодующие уколы слов за приглашение в ее дом неизвестно кого. Мы долго ехали вдоль заводского забора, за которым скулили охранные псы. Вторя им, супруги начали препираться.
- Зачем ты сказал, что мы ходили к матери Катышева в больницу?
- Заткнись! Что ты там орала про погромы? Ты что - провокатор онлайн?!
- А если все дознаются о Катышеве? Выходит, провокатор - ты?!
- Не лезь не в свои дела!
- Я тебя прикрывала!
- Дура! Лучше помолчи! Ты бы гостя нашего постеснялась.
- А что он может понять? И как звать этого красавчика? Утка подсадная?
Я специально сдвинулся на сидение влево, до самой двери, чтобы наблюдать за Бэлой. Едва свет очередного уличного фонаря проникал к нам в машину, как чеканный ее профиль загорался негодованием. И когда забор закончился, и мы встали у светофора на площади, залитой светом, Бэла повернулась ко мне.
- Ты же из Европы? Или из Штатов, как Джон Рид?*
- Скорее, я с острова, как Робинзон Крузо.
- Я же тебе сказала, - хрюкнула Бэла на мужа, - заморский придурок!
Видимо что-то сработало в ее голове, и она поняла, что переступила все грани приличия. Так просто - ни за что, оскорбить совсем незнакомого человека только за то, что почувствовала во мне угрозу своей постылой, но безопасной жизни, в которой не осталось места безрассудству! И только это спасало ее от ночных кошмаров, когда она ночь за ночью проваливалась в яму бессмысленности своего существования. И она повернулась, и тут же наклонилась, почти касаясь меня, так, что на ее лицо упал отсвет красного фонаря светофора, и ее дьявольски раскаленные угли глаз снова прожгли мое сердце.
- Ты что-нибудь слышал про движение “Беад Арцейну”?*
- За Родину! За Сталина! За народный фронт! - съерничал я, хотя прекрасно знал, кто такой - Авраам Шмулевич.* В нашем доме сломали языки, обсуждая призыв раввина немедленно возвратиться всем евреям на Родину. Умирать, так со всеми! И мама решила, что после моего возвращения она немедленно последует за мной. Из оцепенения меня вывел неожиданно заботливый голос Бэлы:
- Но ты действительно - ингеле!
Несмотря на поздний час, мы застряли в пробке у здания в псевдоимперском стиле, на фронтоне которого в свете многочисленных костров угадывалось:
ДВОРЕЦ АВТОМОБИЛЕСТРОИТЕЛЕЙ
- Почему ты не свернул раньше? - впилась в мужа Бэла.
- Хотел посмотреть. А ты не отвлекайся. Искушай, искушай!
Между колонн из ящиков соорудили трибуну и митинговали. На огромном экране, тут же, торчала хрипящая лозунгами вечная борода всех революций.
“Евразия! Евразия!” - скандировала толпа, поддерживая оратора.
Это было единственное, что удалось мне разобрать. Дом четы Слуцкеров находился напротив Дворца казенной культуры. Когда мы поднимались по неухоженному, плохо освещенному подъезду на четвертый этаж, Борис, поджидая, когда до нас поспеет Бэла, с гордостью заметил:
- Удалось купить соседскую квартиру и расширить свой ареал обитания. Так что у тебя своя комната, совсем изолированная. Сейчас сам все увидишь.
Я вглядывался в полумрак лестничного пролета и ожидал явления ее взгляда-приговора, но первым долетел до меня ее запах - тот самый, который ни с чем нельзя было спутать. Кто ее пометил так? Если бы я был псом, то мигом, от нестерпимости влечения, стал бы бешеным.
- За документы не волнуйся. Закончатся митинги, схожу в ЧК. Если не найдут, свяжемся с твоим посольством и изладим тебе временную ксиву.
Что сразу бросилось мне в глаза? Вся квартира Слуцкеров была воплощением теории: гармония и хаос жить друг без друга не способны. Безупречный дизайн, оригинальная мебель, десятки люстр и светильников соседствовали с полной неразберихой, словно квартиру взял в лапы Кинг-Конг и хорошенечко ее потряс.
- Я в ванну. А ты разожги камин. Ужин - за тобой.
Едва переступив порог за железными дверьми, Бэла стала отдавать распоряжения мужу, сняла короткую шубку, и, вместо того, чтобы повесить ее на вешалку прямо у себя над головой, бросила ее... мне. Почему она так поступила? Допускала меня до своего дома, да только - как прислугу? Или так она искала сближения? Я, было, зарылся носом в мускусный воротник, но Борис резко выхватил шубу у меня из рук:
- Не западай на нее. Она старше тебя лет на десять, хромая, ни рожи, ни кожи, злая и помешанная на Мессии. Пойдем, я тебя проведу в твою комнату. Там есть душ и халат. Что-то ты выглядишь не очень-то презентабельно. Не даром тебя хотели сдать в прачечную.
- Ты же знаешь, что со мной случилось.
- Вот и смой все свои невзгоды.
Мылся я долго, отчаянно. Напустил пару, затоптал пол. Вышел из душа с извинениями:
- Я у вас не задержусь. Решил срочно возвратиться. Только одно поручение у меня здесь есть, - потряс я рюкзаком перед Борисом.
- Смотрю, ты со своей торбой не расстаешься даже в душе. Если в ней золото, то почему ее у тебя не отобрали?
- Если бы золото, а то - просто камень.
- В нашем Ильменском заповеднике* камень бывает дороже золота.
- Всего-то строительный камень. Храм возводить. Вот его-то я и должен передать. Ты знаешь улицу Первомайскую, на которой стоит мечеть?
- Это в старом городе. Попроси Бэлу. Я оставлю машину, и она тебя отвезет.
Камин был истинным украшением и сердцем дома. Двух бокалов коньяка оказалось достаточно, чтобы Борис с гордостью поведал мне сагу о камине. Бэла вышла из ванной и, словно кошечка, запрыгнула в кресло в виде раковины, напротив камина, и, прижавшись к веселому огню, стала сушить волосы. Как же я раньше не заметил? Рыжие волосы ниже пояса, лучащиеся светом камина, не оставили мне выбора на сдержанность, и я воскликнул:
- Ты же - боттичеллиевская Венера!
- Тогда надо за меня выпить. Ты налил мне, Боря?
Борис поднес жене полный бокал. Следующий она налила себе сама.
- Ты серьезно? - лукаво посмотрел на меня Борис.
- О чем ты?
- О Венере.
- Ты один слепой!
Белла быстро пьянела. Из-под кресла она достала пепельницу, из халата - пачку сигарет и закурила.
- Ты куришь? - протянула она мне сигарету.
И я закурил. Впервые в жизни. Все, что было мне уготовано с этого вечера - многое произойдет впервые в жизни.
- Так тебе для меня даже дешевого комплимента жалко?
Все то презрение, с которым Бэла недавно смотрела на меня, теперь досталось ее мужу.
- Ну какая же из тебя богиня плодородия?! Ты даже ребенка зачать не можешь!
Бэла вскочила с ногами на кресло-раковину и изобразила живую картину “Рождение Венеры”. Она откинула полы халата, обнажив молочной белизны ноги, и тут я увидел причину ее хромоты: одна нога была заметно худее другой.
- Остановись, мгновение - ты напрасно! - взвизгнул Борис. - Сейчас я возьму камеру. Продадим тебя в музей или сбагрим на аукционе.
Пока Борис снимал, Бэла несла пьяный вздор. От нестерпимости стыда за происходящее и невыносимой жалости к Бэле, я, сославшись на усталость, отправился было уже к себе в комнату... но кто тогда стреножил меня? Чей голос внушил мне, что это была не просто истерика перепившей женщины, а ее мольба о спасении? Касалось это только меня и навязанного мне путешествия? Как же я сразу не понял, что Бэла, как и Исайя прежде, были тайными знаками, знамением на моем странном, но единственно возможном пути. Если верить тем немногим страницам романа “К”, которые я пытался разгадать (а об упертости этого вершителя чужих жизней больше всего может сказать приписка на полях его рукописи, случайно обнаруженная мною: “Если от меня останется всего лишь один прах, и он будет способен писать - никто меня не остановит!”), то я был не столько дитя любви, сколько порождение чужой воли. И как бы мои родители не воображали свой роман, напичканный всеми атрибутами семейной жизни, мое рождение было предопределено - вне зависимости от их воли и чувств. Они были всего лишь исполнителями, игрушкой любви в руках неведомого им замысла будущего хода истории, где их союзу отводилась таинственная, скорее, вымышленная роль. Может быть, поэтому, с тех пор, как я впервые стал разбираться и начал понимать доставшиеся в наследство останки рукописи романа “К”, в котором слово “предназначение” стало для нас с мамой путеводной звездой и заклятием одновременно, меня мучают одни и те же вопросы: почему самые прекрасные порывы души превращаются в нарывы наших помыслов? Отчего наши надежды так искусно и с такой силой чувств и доводов перечеркиваются дьявольскими силами, соперничающими с Богом? Почему подаренная нам Богом свобода воли стала посмешищем всех философов, пытавшихся ее объяснить? Зачем же тогда все мучения выбора, если никто не знает заранее и не узнает никогда, что было бы - поступи он иначе? Выходит, любой выбор - проклятие наших сомнений? А если все знать заранее? Но и Иисус о своей участи знал со времени Рождества Христова. Был ли он счастлив от своих страданий? Что толку, если я, как заклятие, твержу: “Домой! Домой!” Наивный глупец! Тысячи не связанных между собой случайных событий на моем пути неминуемо сольются в одно - предначертанное мне, и невозможно будет больше судить о том, что, если набор мнимых совпадений был бы иным, все пошло бы совсем иначе. Ничего подобного! Так, и только так! Любой мой выбор, на самом деле, невозможен, потому что его просто не существует - дорога, с которой нельзя свернуть. Теперь, вчера и завтра, куда бы я ни шел и какой бы шаг ни сделал, я принужден буду искать душу несчастного “К”, чью судьбу мне придется повторить. Казалось бы, эту цепь можно разорвать в слабом звене. И самым слабым является - моя смерть! Что тогда останется делать Асмадею и его подручному “К”? Не дать мне умереть, сделав бессмертным - хотя бы на бумаге, как этого хочет “К”? Но, однажды, он уже утопил свой роман и мою жизнь. А теперь все зависит от того, перед кем ходит “К”: перед Богом, или перед Дьяволом? И кто сейчас подсунул мне эту хромоножку? Я должен (по их замыслу) влюбиться в нее? Кажется, они преуспели. Неужели - это она, та, единственная? А что, если я ее скоро буду проклинать, или она сама меня возненавидит? Что оправдает нашу любовь? Могли бы - дети, наши с ней дети. Но она же не сможет их мне родить! Она - бесплодна!
- Мессия!- закричала Бэла.
Она соскочила с кресла, скинула халат, оставшись в одной коротенькой, почти прозрачной, сорочке, схватила мою руку и прижала к своей груди:
- Ты слышишь, как он идет?!
Но даже тогда, когда голос внушал мне, что Бэла страдает, - назойливая мыслишка: она разыгрывает представление из голливудской мелодрамы начала XX века - не оставляла меня. Я вспомнил, как на нашем острове неведомые птицы свили себе гнездо. Однажды птенец выпал из него прямо мне под ноги. Я подобрал пушистый комочек и поразился: в руках моих отчетливо билось крохотное сердечко. Стоило лишь немного сжать пальцы, и божественное творение исчезнет. Так и сейчас в моих руках билось сердце Бэлы, упертое в тугой сосок.
- Ты слышишь его?! Он придет и уничтожит всех врагов Всевышнего!
До старого города ехали молча. Бэла за рулем была похожа на нахохлившуюся птицу, застигнутую непогодой. О вчерашнем ни ей, ни мне говорить не хотелось. Единственное, чего хотел я, было желание дотронуться до нее, хотя бы до ее шубки. Она красила мундштуки сигарет губной помадой, а я клял себя за извращенное желание докурить ее сигарету. Проехали мимо старого кладбища с замерзшей церковью. Звякнули колокола, приглашая к заутрени. И тут же, следом, благодать пейзажа резанул телефон. Догадался, что звонила Жанна Аркадьевна и требовала от Бэлы отповеди кому-то на сайте “Миасская школа Каббалы”. Мимо проносились вросшие в сугробы деревянные дома. За последний век здесь ничего не изменилось, если не считать соседствующих с пыхтящими трубами печей скелетиков антенн, да кое-где - рваных тряпок флагов. Проехали мост через небольшую, уже схваченную льдом, речку, и GPS нас тут же вывернул на Первомайскую улицу. За белым зданием школы высилась мечеть. Первое удивление пришло, едва мы вышли из машины. На улице совсем не было снега. Мимо проскочил мальчишка, цепляя впереди себя крючком из проволоки ржавый обод от бочки, крутя его по ворохам осенней листвы. Дверь в мечеть была заколочена досками, и найти в покинутой навсегда мечети старика Ильменя было не суждено. Бэла тоже не понимала, куда вдруг исчезла зима. Постучали в школу. Нам долго не открывали. Наконец мы услышали тяжелые шаги, и старческий голос стал сетовать на то, что вот каникулы, а спасу от хулиганов-мальчишек нету. “Мечеть? Сколько лет здесь живу - она всегда была заколочена. Ильмень? Так вам в горы наши надо. Это вовсе не старик, Ильмень этот, а каменный заповедник. Про него Бажов писал, а еще - Ферсман. В школе проходили, и на экскурсии я была. Давно только”. - Охранница погрустнела.
- В вестибюле у нас большое зеркало стояло. Граненое. Еще с купеческих времен. Золотишка-то в Миассе было пруд пруди, пока большевики его не слямзили. - Старуха перекрестилась. - Вот заграничное все и привозили сюда. А зеркало эти басурмане недавно и разбили.
- Да как же вы такое говорите, - Бэла ахнула и всплеснула руками, -
пол-Миасса татары. Вы же их обидели.
- Что вы говорите, мадмазель?! Какие такие татары?! Школяры наши. Разве они не басурмане? Хотя зеркало это, правильно, что разбили.
- Это почему же?
- Чудное оно было. Иду мимо, гляну в него, а там - девка молодая стоит, красивая и на сносях.
- И кто же она?
- Кто, кто! Я и стояла, только лет пятьдесят назад. Когда царем у нас еще Брежнев был.
Когда мы вышли из школы, Бэла была немного обескуражена, растеряна; я же, напротив, утвердился в мысли, что, несмотря на заколоченную мечеть, все же попал именно туда, куда и было мне предназначено. Бэла все еще не могла согреться, хотя на улице заметно потеплело. На лице ее проступили подернутые синевой скулы, осунулся и мокрый нос. Через дорогу, напротив школы, стояли два двухэтажных дома: один из них - каменный с лепниной, но замороченный известью. Второй, пристроенный вплотную, был деревянным. Над окнами первого этажа прибита ржавая железка, на которой было намалевано: “Кулинарный отдел”. Сами же окна первого этажа, обрамленные незамысловатыми наличниками, почти касались земли. Слева, на углу дома, несколько ступенек вели на второй этаж, и, на наше удивление, под козырьком обнаружился вход в столовую, где нам предложили компот (серую воду с раскисшей изюминкой на дне) и яичницу. Яйца явно были не от курицы, а от какой-то серой мыши.
Бэла схватила меня под руку, и мы ринулись обратно. На входе мы застряли в дверях, так как в столовую входили двое мужчин. Не узнать в них евреев мог только слепой. Первый, остроскулый, в выцветшей гимнастерке без погон, лет 25-и, с горящими глазами на выкате, робко придержал перед нами дверь. Второй, лет на десять старше, черноволосый, красногубый, о чем-то напористо говорил, успокаивал молодого.
- Ты их знаешь, Бэла? Они, явно, Каббалой еще не охвачены.
- Я всех евреев Миасса знаю назубок. Сама перепись полгода назад проводила. Но этих...
Я обернулся, и до меня долетели слова: “Послушай, Давид, Киев - это не Миасс, будешь работать - все заимеешь”. Голос старшего до боли был знаком мне, да и сам резвый еврей мне сильно кого-то напоминал. Я напрягал память, но все - напрасно. Так бывает, когда тебя будят среди ночи, и реальность сна тут же пропадает в полумраке сонной комнаты. На драной доске под кулинарной табличкой сидел мальчишка в кепке, лет семи-восьми. Мы подошли к нему. Мальчишка смотрел прямо, без интереса, но и без испуга. На нем была перешитая из жилетки, надетая поверх замызганного свитерочка, куртенка; теплые черные чулки под коротенькими, чуть ниже колен, штанами. Бэла сразу им заинтересовалась и вытащила из кармана маленький фотоаппарат.
- Скажи, мальчик, - сделал я доброе лицо, - ты не знаешь, кто эти двое, что сейчас зашли в столовую?
- Я не знаю, кто с нашим папой зашел поесть пельмени, - серьезно глянул на меня исподлобья он, и вытащил из жилетки крупную цепочку с нарисованными на картонке часами.
- Что-то пельменей я там не наблюдал.
- Для нашего папы Байсияр и кошку зажарит.
- Что ты все заладил: нашего папы, нашего папы?
- Как тебя зовут, мальчик? - Бэла клацнула затвором.
- Янкеле.
- Янкеле? - Бэла оживилась. - Мне везет: то Ингеле, то - Янкеле.
- А наш папа, потому, что он - и твой, и мой папа.
- Мой?! Что с тобой, мальчик?
- Подождите, не фотографируйте.
Из-за куска марли выглянуло круглое лицо женщины, с закрученными в спираль рыжими волосами.
- Надо Янкеле переодеть. И я сама красиво оденусь. Слава богу, война закончилась, и можно улыбаться.
- Это твоя мама? - пряча улыбку, поинтересовался я.
- Наша с тобой мама! - упрямо крикнул мальчишка, и тут же сиганул прямо в окно.
Из железных дверей вышла молодая женщина в светлом драповом пиджаке с накладными узорами и изогнутой шляпке-чепце из того же материала. Наряд ее никак не вязался с убогостью прогнившего фасада ее жилища. Тем же ходом, через окно, возвратился Янкеле. Теперь он был одет хоть и в потасканный пиджачишко, зато в новехонькую рубашку, с большим накладным галстуком. Кепчонку он помял, помял и запустил обратно в окно. Бэла потребовала улыбок и принялась снимать.
- Вы нам пришлете снимки? Идемте в дом, а то..., как тебя звать? - взяла Бэлу под руку женщина. - Бэла. - Хорошее имя. У меня внучку так звать - Яшину дочку, - потрепала она стриженную наголо голову сына.
Я промолчал. Мамаша и ее шкет дули в одну дуду.
- А меня зовут Чара. Правда, как только мы в Москву к сестре приехали, муж мой Абрам - стал Аркадием, а я, вместо Сары - Чарой. Так было легче выживать. Вам ли не знать! Вижу - все свои, родные.
Стол быстро заполнился домашней снедью. Украшением его стала бутыль, литров на десять, с вишневой настойкой. Бэла от двух больших рюмок из граненого стекла сразу ожила. Мальчишка стал меня теребить и звать смотреть его секрет.
- Яша, отстань от него. Он еще штрудель не попробовал.
Но Яша не унимался и тянул меня за рукав. Во второй комнате, половину которой занимала печь, из тумбочки, с отломанной ножкой и подложенным вместо нее куском кирпича, Яша достал большой сверток и развернул его. Из кармашков кожаного чехла торчали с десяток опасных бритв, ножницы, алюминиевые расчески. Яша вытащил одну бритву, с ручкой из слоновой кости и фирменным знаком Solingen.
- Отцу из Германии привезли. Трофейные.
- А сломана-то она почему?
- Карандаши я точил. Задал мне тогда отец, убил бы - только мать не дала. Поклянись, что отцу не скажешь!
- Что - не скажу? Тебя уже поколотили.
- Ты же не будешь на себя наговаривать...
- Опять за своё! Почему - на себя?
- Хватит! Я же не дурак и не кляйне ингл*. Ладно, смотри.
Яша полез под шкаф и вытащил помятый конверт. Из него он таинственно достал две старинные открытки. На одной красовалась голая толстенькая женщина, расчесывающая волосы. На второй - сам козлоногий обнимал молоденькую девчонку, явно принуждая ее к совокуплению.
- Кто тебе их дал? - попытался я быть строгим.
- Я ему дал, - вылез из печи вымазанный сажей помятый тип в черных очках.
- Растлеваешь малолетних?
- Упаси Бог! Я - по другому ведомству.
- Лучше бы хорошую книжку мальчику подарил про чертей и привидения.
- Что толку?! Я тебе подарил книжку, а ты все бегаешь - то к Богу, то к маме за советом и поплакаться.
- Ничего я от тебя не получал!
- Еще бы! Отпираешься. “К”, хватит прятаться. Ты дал ему книжку?
Из-за этажерки с книжками, патефоном и будильником показался угрюмый человек с толстой пачкой намокших листов бумаги.
- Оставлял в гостинице еще в Венеции.
- Я же говорил.
Тип снял черные очки, зловонно подышал на них и вытер их концом Яшиного галстука.
- Куда вы там, мальчики, пропали? - голос Бэлы был явно навеселе.
Я стоял, растерянный, и не понимал, как мне поступать дальше. Если эти двое, как Карлсон, тут же улетят обратно в печку, то стоит ли Бэле, вообще, о них говорить?
- Никуда мы не улетим, - тип из печи водрузил очки на гнусавый нос. - Веди нас знакомиться со своей первой любовью. Что-то, “К”, я у тебя про нее ничего не читал.
- Еще не успел написать. В Интернете пропадал. Они там совсем оху... А ты, Яша, не слушай меня. Мы с тобой, хоть и одной крови, но по статусу - разной.
- А что такое - статус?
- Например, когда ты вырастешь большой, станешь важным почтальоном или писателем, то и статус у тебя будет большим.
- Я не хочу вырастать.
- Это почему же?
- Когда в моем самокате попадает песок в подшипник, я поссу на него и дальше качу.
- И при чем здесь статус?
- Если я вырасту большим, то как я попаду на подшипник?
Этот гад, “К”, видел, что я смотрю на него страшными глазами, и затеял с мальчишкой этот дурацкий разговор, чтобы у меня не было места для гнева, но я все же изловчился и пошел на абордаж:
- Послушай, буква, это ты меня загнал в мечеть с заколоченным входом?
- Зря ты, перерожденец, на меня кидаешься. Кто к тебе в Казахстан прилетал? Я, или этот урод очкастый?
Черные очки Асмадея (конечно, вы его узнали) вспыхнули отсветами пламени:
- Горе-писатель! Если я тебя оставил без души, то нечего на зло наводить напраслину.
Пока Асмадей и “К” вызывали друг друга на дуэль, Яша потянул меня в угол и достал серую книжку “Краткий курс истории ВКП(б)”.
- Ты был вчера в КОГИЗе?*
- А с чем его едят?
- Посмотри, какую марку я вчера купил. Дорого - 45 копеек. “Пионерский салют” называется.
Яша достал из книжки красную марку, на которой мальчик и девочка в галстуках отдавали салют.
- Ты видишь мальчика? Когда меня принимали в пионеры, то художник нарисовал меня.
- Яша, хватит придумывать, - раздался голос мамы, - тебя еще не принимали в пионеры.
Очкастый, вонзая острые каблуки в хлипкий пол, подошел к нам.
- Не стоит прятаться тебе за своим прошлым, когда стынет будущее.
- Похоже, вы там разобрались, кто дал мне ложную наводку?
Яша было хотел юркнуть между нами, но Асмадей ловко схватил его за шкирку.
- У тебя есть чистая тетрадка?
- Отпусти, чертяка! Мама! - захныкал Яша.
- Мама тебя не слышит. Так есть или нет?
- Только в косую.
- Давай в косую, - опустил Асмадей Яшу на пол.
Яша притащил ранец, мотнул им, да так, что из чернильницы-непроливашки, все-таки вылетели чернила, попали Асмадею на чешуйчатую щеку и растеклись по ней фиолетовым пятном.
- Наш пострел везде поспел.
Асмадей ловко запустил корявые пальцы в ранец, сам достал тетрадку, вырвал из нее чистый лист и протянул его мне.
- Пустой лист?
- Утром прочитаешь, а я отбуду. Еще успею в банно-прачечный комбинат. Протекцию не устроишь? А то я совсем один на всем черном свете.
В печи ухнуло, посыпалась сажа, загремела крышка, сброшенная с чугунка, в котором вкусно булькало кисло-сладкое жаркое, и Асмадей исчез. Если кто-то в это время проходил мимо по Первомайской улице, возвращаясь с демонстраций и митингов, то мысли его, при виде странного дыма из трубы, были обширными - как меню хорошего ресторана, и он, прежде чем остановиться на самом вкусном, но не самом дорогом блюде, хорошенечко бы подумал. Первой мыслью его была бы та, что опять в городе завелась нечистая сила, или, что еще хуже: видение сие - не к добру, мол, опять выпустили на свободу джинна революции. Правы были старухи в церкви: аккурат к столетию и выпустили.
Я возвратился к столу. Вернувшийся хозяин - бывший Абрам, с большим усердием доедал фаршированную шейку. Посмотрите только, люди добрые: “К” сидел рядом, что-то, без умолку, безбожно врал Бэле. А все его обхаживали так, словно он - блудный сын, вернувшийся с того света. Потом пили чай с домашним печеньем, густо обсыпанным маком, рассказывали анекдоты и мусолили городские сплетни. Все веселье чуть было не испортила мама, вдруг обронившая в самый разгар нехорошее слово: погром. Но отец тут же, со страха, засунул галстук (кстати сказать, побывавший и не в таких переделках) в чай, и стал кричать на жену, что такие идиотские слова могут стоить ему партбилета, а только с ним - любой погром не страшен. Но о погромах быстро забыли, и Бэла принялась рассказывать о пользе Каббалы, а потом даже спела. На глазок уже было видно, что вишневки в бутыли сильно поубавилось, и сморщенные ягоды сиротливо оголились, что не осталось незамеченным главой семейства.
После заезженного анекдота о козе, Абрам воодушевился смехом и стал рассказывать следующую историю-анекдот, которая произошла у них в местечке под Каменец-Подольском, но предупредил, что ее у него украл какой-то заезжий писатель. “К” немедленно ощетинился перьями писательской каторги:
- Что значит, украл? - вопил он. - Настоящий писатель силу слов и сильные слова черпает из кладезя народного, а не крадет!
На “К” все зашикали и велели Абраму продолжать свой рассказ:
- В Пурим мы с Мойше и его жадной Цейтл сидели и плясали, а на столе у нас стояла такая же бутыль вишневки. Кто на утро просыпал во дворе винные ягоды - неизвестно. Все были пьяны. Куры склевали пьяную ягоду, окосели вдрызг, и свалились замертво. Позвали Цейтл - не пропадать же добру. Она их мигом утащила и ощипала. За пять минут до того, как кур хотели уже потрошить, они от страха протрезвели и сбежали из кухни. Говорят, что Мойше, перебравшись в Америку, вывел там голых кур без перьев и стал миллионером. После войны он написал письмо Сталину, что хочет в России поставить памятник голой курице, но ответа так и не дождался.
Когда от вишневки остались одни ягоды, решили домой не возвращаться, а заночевать у гостеприимных хозяев. Нам постелили прямо на полу, у печки, и мы с “К” позвали Яшу. Он охотно забрался к нам под одеяло и стал по-детски врать, заливаясь смехом от тут же придуманных им историй. Заглянула мама. “Янкеле, почему не спишь?” - спросила она. “Я засыпаю”, - хором ответили мы. “Тогда я тебе спою, а ты глазки закрывай”.
Мама склонилась над сыном и укрыла ему ноги.
Шлоф же мир шойн, Янкеле, майн шейнер...
Голос у мамы - красивый, густой, и трудно сказать, чего в нем было больше - радости или печали:
Спи, усни, мой Янкеле, мой красавец,
Глазки черненькие закрывай...
Потом она вынула из лифа платочек и стала оттирать лицо “К” от венецианской тины:
Спи, усни, мой Янкеле, мой красавец,
Так усни же, мой мудрый жених.
Лежи в кроватке тихонько.
Наконец мама погладила и мою голову:
Спи, усни, мой Янкеле, мой красавец,
Мамочка прольет еще немало слез,
Пока из тебя получится человек.
Примечания
___________________________________________
*Новые пятидесятники. Харизматики - в 1901 году в баптистских общинах США возникло течение под названием “Движение святости”. Оно положило начало движению пятидесятников, получившему название харизматического (от греч. Charisma - харизма). Цель движения - донести свое понимание Евангелия до всех наций на их родном языке.
*Скажи, ты аид? - (идиш) еврей.
*У нас миньян (ивр. ;;;;;;;; — счёт, подсчёт, число) — в иудаизме, кворум из десяти взрослых мужчин старше 13 лет, необходимый для общественного богослужения и для ряда религиозных церемоний. В некоторых общинах в особых случаях допускает включение в миньян также и женщин.
*как и ребенок Розмари - “Ребёнок Розмари” (англ. Rosemary's Baby) — американский фильм 1968 года Романа Поланского.
*Твой ингеле? - (идиш) мальчик.
*Зоар - книга Зоар (также Зогар, Зохар, ивр. ;;;;; ;;;;;), Сефер Зоhap, “Книга Сияния” - это основная и самая известная книга из многовекового наследия каббалистической литературы. Каббалисты утверждают, что книга была написана рабби Шимоном Баром Йохаим (РаШБИ) во II веке н. э. и в течение многих столетий была скрыта.
*...из штатов, как Джон Рид - Рид Джон (1887-1920). Американский писатель, журналист. Один из организаторов коммунистической партии США (1919). Рид — автор книги - “Десять дней, которые потрясли мир”. В повествовании он отразил роль почти каждого из ведущих участников событий 1917 г.
*...движение “Беад Арцейну” - “Беад Арцейну” (“За Родину!”) - Международное гиперсионистское движение», основанное в начале XXI века израильским раввином и политологом Авраамом Шмулевичем.
*В нашем Ильменском заповеднике - Ильменский государственный минералогический заповедник, организованный в 1920 году. Расположен на восточных склонах Южного Урала в районе города Миасс.
*кляйне ингл - (идиш) маленький мальчик.
*КОГИЗ - Книготорговое объединение государственных издательств.