Роман "Корнет Оболенский". Глава 9.
Долгое возвращение в Москву.
Cтоял жаркий август 1944 года. Война приближалась к концу. Редкие газеты, доходившие в Прошкино, сообщали о победах Красной Армии. Наши оккупированные немцами города и села были уже освобождены. Военные действия переметнулись из России в Восточную Европу, через восемь с половиной месяцев падет Берлин. А пока шли ожесточенные бои.
В Прошкино жизнь не менялась. Только старики чаще говорили о победе, о немце, которого вот-вот настигнет кара Господня! Зиночка, побывав в райцентре, узнала, что поток беженцев эвакуированных устремился назад в родные места. Но разрешали выезд только по особым пропускам. Их высылали и доставали родственники, мужья-фронтовики, оставшиеся в живых инвалиды войны. Вызывали семьи.
Пропуск в Москву получить было немыслимо трудно. Ехать же без пропуска считалось безумием. Могли не просто «ссадить» с поезда, но и арестовать. Но Зиночка понимала, что если она, сейчас, любой ценой не совершит этот подвиг, они останутся здесь навсегда. И тогда сыну будет закрыта дорога к нормальной жизни, к образованию. Он превратится в раба советской власти. Ему не дадут паспорт. Эта иезуитская фашистская система, придуманная коммунистами с момента сталинской коллективизации, запрещала выдавать паспорта лицам, живущим в сельской местности, в колхозах. Таким образом, взрослые граждане и их дети оставались бессрочно государственными рабами и не имели права никуда уехать. Труд их фактически был бесплатным, потому как на трудодни им ничего не давали. Зарплата и пенсия им не полагалась. Государство эксплуатировало их нещадно. Практика расчета по трудодням носила издевательский характер. Если колхоз справлялся с госпоставками, что было крайне редко, колхозникам выдавали жалкие остатки, скажем по 20 — 30 граммов муки на трудодень. А если колхоз не мог сдать положенные нормы госпоставок, то крестьянам оставался шиш. И как хочешь, так и живи, да работай с утра до ночи.
Потому и рвались все в города. Но без паспорта никуда не денешься! И выходило, что крепостное право для крестьянина было куда надежней. Там за работу хоть платили и кормили. А имевшееся крестьянское хозяйство не разоряли, ибо помещик, если он не дурак и не сумасшедший, заинтересован в хороших хозяйствах крестьян, иначе он погибнет.
Надо было решаться. И Зиночка объяснила все сыну: на какой риск они идут, как тяжело будет в дороге, и сколько времени займет дорога до Москвы, неизвестно. Володя, не по годам сообразительный и повзрослевший худенький мальчик, согласился. И они стали готовиться к отъезду. Из оставшейся ржаной муки напекли лепешек. Взяли соль, вареную картошку, огурцы. Всю провизию сложили в мешок, с помощью веревки приладили его за спину. В байковое одеяло закатали валенки, овчинный тулупчик Володи, который подарил дед Никон, мамино пальто, рукавички. Сельчане собрали деньжат на дорогу, кто сколько мог.
Наступил день отъезда — 27 августа 1944 года. Провожать вышла вся деревня. Мать поклонилась обществу и поблагодарила за приют, за хлеб-соль. Деревенские любили Зиночку за доброту, бескорыстие. Лечила и детишек, и стариков, помогала, чем могла. Всегда доброе слово у нее было наготове для каждого. Помолчали. Старушка Ефросинья Ивановна заплакала, запричитала, потом перекрестила Зиночку с Володей. Мать обняла ее и прослезилась. Старик Никон, с запряженной в телегу лошадью, ждал их молча. Вот они сели в телегу, и лошадь тронулась... Проехав овраг и поле, углубились в лес... и деревня Прошкино словно вдруг скукожилась и издалека показалась Володе маленькой-маленькой, а домишки ее будто игрушечными, но все еще была видна... потому как стояла на пригорке.
Лес тянулся на много верст вперед и хранил в себе множество звуков и запахов. Только что прошел дождь. На соснах и елях блестели капли дождя, и в лучах солнца играли, и переливались всеми цветами радуги. Запела малиновка, где-то в чаще тяжело вспорхнул глухарь. День клонился к закату. До станции добрались к сумеркам. Мать купила билеты до Челябинска. Дед Никон обнял Володю и достал из-за пазухи большое яблоко и дудочку из тростника. Володя обнял старика. Потом они помолчали... Никон перекрестил их и подсадил в вагон. Паровоз засвистел, поезд дернулся... и стал набирать ход. Володя высунулся в окошко и замахал рукой... Дед Никон утирал глаза рукавом и шел за поездом... Вот он отстал... Станция стала уплывать и исчезла за поворотом. Началось их долгое «путешествие» домой, в Москву.
До Челябинска добрались без приключений. Но в Челябинске застряли. Здесь невозможно было сесть ни на один поезд без пропуска. Пассажирских поездов почти не было. Шли товарняки и воинские эшелоны с техникой и живой силой. Новые пополнения отправляли на фронт, назад везли раненых и демобилизованных солдат.
Зиночка ходила к начальнику станции, бросила и умоляла его помочь... Безуспешно. Вот уже три дня, как они ночевали на вокзале... Когда шла железнодорожная милиция с проверкой, приходилось прятаться. Провизия таяла. На четвертые сутки ночью их разбудил милицейский патруль. Володя спал на вокзальной скамейке, свернувшись калачиком, мать дремала сидя. Володе запомнился толстый краснорожий сержант в малиновой фуражке, в добротной шинели, в портупее с кобурой на боку. Мать оправдывалась перед ним, а он разглядывал паспорт и что-то рявкал, особенно запомнились слова: «Не положено! Освободите помещение!» Мать заплакала. Володя начал утешать ее. «Что ж, нам на улице ночевать?» — отчаянно запричитала мать. Неожиданно появился лейтенант, фронтовик с двумя солдатами. Он вступился за них. Лицо его запомнилось Володе. Бледное, белое, почти как снег... и огромный шрам через всю левую щеку. Он кричал на сержанта. Потом их оставили в покое. Лейтенант побеседовал с матерью и обещал помочь посадить в их воинский поезд. Они ехали из госпиталя демобилизованные, списанные подчистую. Лейтенант жил в Орле. «Вот видишь, свет не без добрых людей!» — сказала мать и, скоротав ночь на вокзале, в шесть утра, с помощью лейтенанта, отправились дальше.
Ехали почти двое суток, поезд часто и подолгу стоял. Урал остался позади. Наконец, добрались до большой узловой станции... Отсюда путь стал особенно труден, начались массовые проверки. Военный патруль «ссадил» их с поезда. Лейтенант грустно улыбнулся и, вынув из вещмешка банку тушенки и сухари, отдал Володе.
Эта станция хорошо запомнилась им. Проторчав более трех суток и не попав даже на товарняк, Зиночка решила добраться до ближайшего большого села, где надеялась переждать и подлечить сына. Володя в дороге внезапно заболел. Началось с простуды. Потом высокая температура, кашель. Мать слушала его и поняла, что это пневмония. Из аптечки в Прошкино она захватила красный стрептоцид, аспирин и йод. Больше ничего не было, да и такие медикаменты считались большой роскошью.
Попутная полуторка довезла их до большого села Петрищева. Здесь находился колхоз им. Сталина. Зиночка разыскала председателя и предложила открыть сельскую больницу или амбулаторию, председатель Степан Иванович оказался мужиком толковым, хоть и без левой ноги. Ходил на деревяшке и носил орден Славы. Зиночку поселили на постой в хорошую добротную избу, к солдатке Анне Кузьминичне, счетоводу колхоза. Муж ее воевал, а сын, пятнадцатилетний Пашка, помогал по хозяйству. Большая изба-пятистенка понравилась Зиночке, да и хозяйка была не своенравная. Им отдали угловую комнату с окнами в сад. Болезнь Володи затянулась. Мать выхаживала его дни и ночи. Прошел кризис, мальчику стало легче. В селе открыли амбулаторию. Председатель выделил Зиночке полпуда ржаной муки, два мешка картошки и разрешил выдавать с колхозной фермы пол-литра молока на неделю, пока Володя болеет. Матери же за работу записывали трудодни.
Стояла поздняя осень, ноябрь. Шли затяжные дожди. Лес оголился, дороги раскисли. Володя чувствовал себя еще плохо. Он исхудал, лицо побледнело, по ночам мучил кашель. Анна Кузьминична долго вздыхала, глядя на него, потом поехала к родственнику на пасеку и привезла небольшой горшочек меда и внутреннего сала. Володю растирали на ночь салом и давали пить сало с медом.
Наступил декабрь. Зиночка решила зимовать с сыном здесь, в Петрищево. Работы в амбулатории было много, стали привозить больных из соседних деревень. Открыли сельскую больницу на пятнадцать коек. Медперсонал состоял из Зиночки и трех старушек-санитарок, все работали за трудодни. Надеялись на хороший урожай. Зима пришла снежная.
Наступил новый, 1945 год. Володя подружился с Пашкой. Тот оказался добродушным работящим парнем-увальнем. Возился с огородом, частенько по просьбе председателя выходил на работу в колхоз, и в поле, и на ферму. У Анны Кузьминичны имелась скотинка: бычок, телка, три курицы, один петух, две утки, кошка и собака. Это считалось хорошее хозяйство. Телка подросла и станет скоро дойной коровой. Часто слушали радио. Советские войска продвигались к Берлину, ждали скорой победы. Новый год справляли все вместе. Анна Кузьминична, Пашка и Зиночка с Володей срубили елку. Володя клеил из разноцветной бумаги игрушки и флажки из старых журналов. На столе стояла банка тушенки, отварная картошка, соленые огурцы, грибы, моченые яблоки и домашняя наливка. Таких шикарных яств уже давно не видели.
Весна пришла ранняя. В марте побежали ручейки по деревенской улице. Солнце засветило ярче и теплее. Лес долго стоял по пояс в снегу... но в апреле началось таянье снегов. «Апрель, апрель, звенит капель…» — вспомнил Володя, когда увидел сосульки на дворе. Он стал спрашивать мать, не пора ли им собираться домой в Москву. Мать отшучивалась. Успеем, мол. Москва от нас не убежит. Апрель поплакал, поплакал прошлогодним снегом... А за ним вступил в свои права май. Почки набухли и лопнули, появились первые листочки, а тут и травка зазеленела. Грачи прилетели раньше всех, они ходили по вспаханным полям и искали червяков... Ждали скворцов. Пашка помог Володе смастерить скворечник, и они приладили его к большой березе в саду.
Анна Кузьминична убеждала Зиночку не уезжать до августа. Соберут урожай и что-то да и дадут на трудодни. Мать не соглашалась и хотела ехать в конце мая. Тогда Анна Кузьминична предложила оставить Володю пока у нее. За лето он окрепнет, их корова начнет давать молоко... а потом мать приедет за ним. Володя услышал этот разговор через тонкую перегородку и громко заплакал, и бросился в комнату к матери: «Не оставляй меня здесь», — всхлипывал он горько. Мать обняла сына, и они вместе с Анной Кузьминичной начали утешать его и уверять, что мамочка ни за что с ним не расстанется.
И вот снова сборы в дорогу. Зиночка дождалась, когда прислали фельдшера из района. Попрощалась с председателем Иваном Степановичем. Собрали общими силами харчи на дорогу, картошку, хлеб, соленые огурцы, немного пшенной крупы. Восьмого мая Володя, счастливый, заснул. А утром сообщили о конце войны. Все в деревне сначала ошалели от этой новости, примолкли. И вдруг радость, крики, поздравления, слезы — все нахлынуло на них разом. Девятого мая 1945 года вся Россия многострадальная, истекшая кровью и почерневшая от горя — праздновала на своем пепелище День Победы.
А десятого мая Зиночку с сыном довезли на полуторке до города на вокзал, и они благополучно сели в поезд. Проверок не было до самой Москвы. В Москве их документы со штампом московской прописки спасли положение.
Они оказались на своей земле обетованной. От площади трех вокзалов — Казанского, Ярославского и Ленинградского — шли пешком до самой Сретенки. Москва показалась Володе удивительно красивой. Вот и Большой Сухаревский, дом 18, у Зиночки упало сердце, она боялась увидеть разбомбленный остов дома... Но, слава богу! Дом оказался цел. Они с замиранием сердца поднялись на третий этаж и... и мать открыла своим ключом дверь... Квартира была пуста.
В их большой комнате стоял лишь старый клеенчатый кабинетный диван с вылезшими пружинами, два венских стула и железная печь-буржуйка с трубой в форточку. Зиночка опустилась на колени и заплакала. Потом она стала молиться и благодарить Бога и обращала свой взор на то место, где раньше в углу, висела икона.
Стоял май, 12 числа 1945 года. Этот день навсегда запомнился Володе.