Люди как айсберги. Физические трудности и лишения всем видны. А вот что у человека на сердце-не каждый показывает. Все свои горести, слёзы женщины, как правило, оставляли за четырьмя стенами, а на народе держались и не поддавались унынию.
Каждая семья, у которой кто-то был на войне, жила постоянно в напряженном ожидании беды. Если в окошко видели, что к воротам с улицы свернула почтальонка – замирало сердце: с какой вестью? С письмом или «похоронкой»?
А «похоронки» как осенние листья падали и падали на деревню. В первые два года войны погибли почти все парни и мужики первого призыва: Лопатин Дмитрий Павлович, Лопатин Иван Артемьевич, Лопатин Ефим Сергеевич, Лопатин Григорий Павлович, Лопатин Павел Аггеевич, Елизарьев Виталий Дмитриевич и его братья Андрей и Александр, братья Рыбниковы - Дмитрий и Пётр Никитичи, Рогоза Василий, Убиенных Павел Иванович, Дементьевы Александр и Анастасий Максимовичи, Токарев Илья Антипович, Кунилов Вениамин Павлович, Кунилов Ефим Сергеевич, отец и сын Дудины - Павел Кондратьевич и Василий Павлович и мой двоюродный брат Иннокентий Алексашин. Большинство из перечисленных выше вилимовцев погибли «без вести» и, стало быть, остались не похоронными. Семдесят лет спустя останки павших солдат находят и предают земле поисковые отряды энтузиастов-патриотов.
Во второй год войны тоже, как сообщили в похоронке, «без вести пропал» на поле боя малоеланский паренёк, мой дядя Игнатий Артемьевич Ростовых.
Из нашей деревни призвали на фронт сыновей тогдашнего колхозного председателя Алексея Васильевича Боинского- Виктора и Василия. Тоже оба погибли.
28 марта 1945 года погиб в бою сын нашего Константина Леонтьевича - младший сержант Борис Лопатин. Похоронен в братской могиле, в Южной Силезии, в селе Батовитц. Это хоть как-то утешает, что покоится солдат хоть и в чужой земле, но могила не забыта, ухожена. Старший их сын Ефим убит японским смертником-самураем в Манчжурии 14 августа 1945 года и, по последним данным, похоронен на станции Камень-Рыболов Приморского края.(В «похоронке» сообщалось, что похоронен на северной окраине Линькоу).
В общем, насмотрелись мы ребятишки на слёзы и страдания матерей, бабушек-дедушек и сестёр. Да и сами с ними наплакались над горькими известиями с войны.
По сей день помню, как бабушка Настасья-Кунилиха рассказывала нам свой вещий сон.
«Опять сегодня почти всю ночь не спала. Всё какие-то картинки с Веней, как наяву перед глазами мелькали. Вот он бежит с ружьём вместе со всеми в огне и в дыму. И вдруг ружьё у него из рук падает, и сам он, медленно валится - валится на землю. А люди будто не замечают, что Веня упал, обходят его, не оглядываются, не останавливаются над ним. Я оказалась рядом. Вижу, как сынок мой махнул рукой, что-то пытается сказать и вдруг обмяк и помертвел. Чувствую, как сердце моё заколотилось, закричала я, а потом видно сомлела. Ни чего не помню. Провалялась весь день на печи как разбитая, не пила - не ела. А вставать-то надо, работа не ждёт. Управилась как смогла и вот пошла к вам. Думаю, на людях полегчает на сердце».
Бабушка Лукерья стала её успокаивать, уговаривать, чтоб не переживала. Мало ли, мол, какие сны привидятся при такой-то тревожной жизни. «Нет, Даниловна, материнское сердце беду чует. Его не обманешь. Что-то с Веней случилось».
Вскоре принесла почтальонка бабушке Настасье извещение о без вести пропавшем рядовом Вениамине Павловиче Кунилове. Единственном сыне Венечке, дороже которого у неё ни чего не оставалось. Дочь её Мотя была мобилизована на войну в числе двадцати девушек нашего района и тоже с нею могло случиться всякое.
Была в те годы одна на три деревни разнесчастная душа-почтальонка, или как её называли-«кольцевичка». Только в нашу Вилимовку принесла она двадцать семь «похоронок». Страшно представить, чего ей довелось наслушаться-насмотреться в горемычных семьях. Сколько раз отхаживала-отпаивала стариков-родителей после вручения им похоронки.
Когда в августе сорок пятого года принесла она за две войны последнюю страшную весть Костюхе с Серафимой о гибели их третьего сына, Ефима, то не доходя до их дома, села на нашу завалинку, закурила самокрутку и поманила меня к себе пальцем. «Отнеси-ка Костюхе вот эту бумажку. Нету у меня больше сил идти к ним».
Я тоже не могу забыть горя и страданий этой семьи, какие довелось ей испытать за четыре военных года.