Я. шварц amnesia кн. 1 гл. 5 стр. 11

               



                Яков Шварц

                AMNESIA
                (Хроники забвения)

                Роман в трех книгах
                Книга вторая
                Глава пятая   


                Страница 11    
                Цветок  сифилиса.
1 сентября.  Париж - Версаль Париж. Полдень.
               
   Неожиданно явившийся Шарль заставляет Жужу скомкать изложение событий последней недели ее жизни, а потом и вообще забросить дневник в сумку и больше о нем не вспоминать, пока его там не обнаружит пес Жэвэ Джомонд - Аттила в гримерке Метрополитен Опера, да и то только для того, чтобы со страху его описать; и с тех пор мало что в дневнике возможно разобрать, а самым настырным многое придется домысливать или написать самим все заново. 
    Прочь из Парижа! Оставаться в Париже Шарль больше не в силах. Прочь от Аполлонии, подальше от нестерпимого приговора суда. А вот причиной вновь задуманного побега Жужу стало отравившее ее открытие последних дней: неведомое ей прежде чувство, которое в женских романах принято называть любовью. И потому Жужу с легкостью соглашается сбежать с Шарлем из Парижа, чтобы быть с ним рядом, жалеть его, утешать и... (теперь уж решено) - с наслаждением подарить ему свою девственность.
    “Только не Онфлёр”, - уговаривает Шарля Жужу.
    Шарль и сам знает, что сейчас выдержать еще одно предательство матери, сделавшей из любимого сына ненавистного пасынка, он не в силах.
    - Ну и куда, Лебедь, мы с тобой полетим?
    - Я уже пыталась сбежать с Аустерлицкого вокзала. Сядем в первый поезд, который будет отправляться хоть куда.
    - Если даже нас там поджидает Смерть?!
    - Смерть - лучшее лекарство от жизни!
    Жужу быстро становится в Париже философом. А Шарль словно сбрасывает с себя груз сомнений. Он подхватывает Жужу и с неожиданной для него легкостью кружит ее, и от жарких рук сердце юной девы срывается со старта, и душа ее готова отдать свое тело на растерзание страсти любимого человека. Но у Шарля всего лишь очередной приступ обожествления женщины, и он, накрытый с головой волной ее чувств, поет, что для Жужу смешно и неожиданно:

               Смерть! Старый капитан! В дорогу! Ставь ветрило!
               Нам скучен этот край! О Смерть, скорее в путь!
               Пусть небо и вода — куда черней чернила,
               Знай — тысячами солнц сияет наша грудь!

    Но тут первое непроизвольное чувство подводит Жужу: она в порыве целует Шарля, а он тут же разжимает руки, и Жужу возвращается с вершины сладостного опьянения на пол гостиницы. Шарль не готов, чтобы его жалели, как проигравшего в жизни - он согласен любить только тех, кого выбирает сам, тех, с кем не надо делить ни горечь поражений, ни сладость побед. Аполлония уже нанесла ему удар, и он сбегает, чтоб от него оправиться, и вот новая напасть лезет к нему со своей любовью.
    В метро он уже не понимает - кто он, и что творится вокруг него. Шарль, в который раз, сломался! Первый обнаруженный Жужу поезд на RER идет через двенадцать минут в Версаль. Жужу наскребает на билеты (на всякий случай: туда и обратно) все, что у нее осталось, и они ждут начала посадки. И тут Шарль срывается окончательно: с соседней платформы отправляется еще куда-то поезд, и на него валит толпа, а Шарль мечется в ней, преграждает ей путь и пытается выпросить милостыню сочувствия:
    “Мадам, скажите, глядя на меня: я пощечина или щека?”
    “Месье, прошу вас - не отворачивайтесь. Скажите - я палач или отрубленная им голова?”
    В двухэтажном поезде они устраиваются наверху. Шарль закрывает глаза, и его состояние определить невозможно, хотя уголки губ его дрожат. “Неужели так приходит любовь, и она способна сделать меня, меня - Жужу, рабыней своих чувств?” Если Жужу немедленно не прикоснется к Шарлю - она умрет или на глазах у всех бросится на рельсы. “Он же однажды признался, что втайне всю жизнь мечтал об идеальной любви, о женщине-друге и о женщине-матери”. И вот Аполлония. К несчастью для Шарля, у Музы, оказалось, было сердце. Но разве можно Музе склонять Поэта к сожительству? А если богиня мечтает стать женщиной? Жужу кладет руку на колено Шарля. Зачем ей кидаться под поезд? Шарль сейчас откроет глаза и сам вышвырнет ее из вагона. Никто не может отнять у него право быть слабым и несчастным.
    Шарль открывает глаза:
    - Куда мы направляемся?
    - В Версаль.
    - В Версаль?!
    Глаза Шарля внезапно меняются: белки чернеют углями, а в зрачках вспыхивает белый потусторонний огонь.
    - Зачем ты притащила меня на Аустерлиц? В Версаль мы могли поехать прямо от Вольтера с вокзала Монпарнас.
    Теперь взгляд Шарля невидящий, его взор обращен в себя:
    - Какая пустота вокруг меня! Какая чернота!
    Жужу снимает руку с дрожащего колена Шарля и прикасается к его лицу.
    - В Версале ты обо всем забудешь, мы будем гулять, пить вино, и если ты позволишь - будем любить друг друга.
    Жужу делает отчаянный шаг к сближению. Зачем ждать Версаля? Она сейчас разденется и тут же отдастся ему - лишь бы его утешить, прекратить его терзания!
    На станции Версаль-Рив-Гош Шарль пропадает на полчаса, а когда возвращается, то сообщает Жужу, что он договорился (как удалось - без паспортов у него и Жужу?!) остановиться в гостинице на несколько дней:
    - Оплатим, когда будем уезжать, - успокаивает он Жужу.
    Гостиница “Англетер” на улице Фонтеней - небольшой (всего два десятка номеров) двухэтажный дом рядом с Версальским дворцом. Но восход, казалось, уже неотвратимого для Жужу счастья омрачен суеверной тучкой: на ключе закинула свой ненасытный крючок цифра “5”, не сулившая Жужу ничего хорошего. И действительно, едва Шарль берет у портье ключ, как все катится под откос! И даже в церкви, куда вскоре, к изумлению Жужу, ведет (как под венец) ее Шарль, и она, прогоняя все грядущие напасти, заставляет себя испытать восторг и упоение, то и там, как всегда, Иисус с распятья возвращает ее с небес к себе на крест.

    Во Франции две напасти: на каждом углу памятник подруге Жужу - Жанне (чтобы заслужить такое, надо уговорить своих благодетелей себя сжечь), а на противоположных углах - церкви или соборы Богоматери. Но в версальский Нотр-Дам они пойдут часа через два: прежде Шарль должен пережить пару приступов ужаса и восторга, после побега из Парижа. Новый приступ беззащитной души и обнаженного сердца Шарль предпочитает проводить в компании заказанного в номер обеда. О вине он делает отдельное распоряжение и долго всматривается в этикетку с годом урожая.
    Надежды Жужу, что вино развяжет глаза Шарлю, и он наконец-то поймет разницу между ней и Аполлонией - не сбываются: беглец от своих проблем вновь начинает принимать образ оскорбленного поэта и копаться в стигматах своей судьбы. Бутылка оказывается плохим зрителем, и некому аплодировать его несчастьям, а больше рядом никого нет - одна лишь Лебедь, а она ждет от Шарля совсем иного, и тогда он понемногу успокаивается. Шарль начинает перебирать проспекты, которыми завален номер и обрадовано вскрикивает:
    - Мы идем с тобой в церковь! 
 
    Жужу поражена! В том, что Шарль слывет богохульником, она убедилась и не раз, но Жужу слышала от него и другое: у Поэта свой Бог - Идеал; и потому Шарль, скорее физик, чем прихожанин. Он часто при Жужу рассуждает о вечном и бесконечном, о беспредельном и абсолютном. То, что непостижимое находится внутри человека, вызывает у него лишь саркастическую улыбку. Он уверен, что в душах накрепко осело зло, а любовь и добро - только оболочка, которая зло прикрывает. Шарль, как истинный врач-исследователь, не побоялся заразить себя самыми страшными болезнями: злом и греховностью. И в самый мощный микроскоп разглядеть разрушающие последствия и описать их в своих стихах с дотошной скрупулезностью ученого.
    Жужу может и перепутать, ибо от Шарля она слышала и совершенно противоположное. Но в одном Жужу уверена: в церкви Шарлю места нет, и его неожиданное желание отправиться именно в обитель Бога - странно и неожиданно. Но еще более поразительные слова прозвучали следом:
    - В версальской церкви Богоматери меня ждет моя Каролина, моя мама!
    Жужу давно не видела Шарля таким. Ясные глаза, а за спиной крылья. Теперь не она: Шарль - Лебедь, готовый взлететь над своей злосчастной судьбой в синее небо, откуда дворец со всеми королями покажется маленькой картинкой из путеводителя. Шарль кидается приводить себя в порядок: после душа он долго возится с ногтями, долго не отходит от зеркала, расчесывая волосы, а обнаружив у себя седину, к удивлению Жужу - не сокрушается, а радуется.

    Золотые стрелки часов с синим циферблатом на фронтоне церкви показывают без десяти два, когда Шарль и Жужу переступают ее порог. Приземистое здание, которое заставили быть ниже дворца, на самом деле, способно вместить для богослужения несколько тысяч христиан. Сегодня (во вторник) церковь пуста, и только в глубине зала темнеют многочисленные ряды пустых стульев. Справа у входа - статуя “Надежда”, и Жужу тихо улыбается - это знак для нее. А слева - статуя “Вера”, на которую сразу налетает Шарль и, разбивая себе лоб, тут же начинает жаловаться на головную боль. И это тоже знак для (теперь уж точно - влюбленной) Жужу: никакой встречи с Каролиной здесь быть не может: теперь она - и мать, и жена, и любовница, и Муза. Но Жужу решает для себя (и это странно, так как после возвращения от Аполлонии, она, кроме Шарля никого не видит и не признает): оставить у входа теряющего сознание поэта и пойти в черный провал церкви выяснить, зачем Иисус звал ее к себе на крест? И когда она находит распятие, то Иисус говорит ей странные слова: “Когда спасешь его - вымой ему ноги”.
    Жужу поддерживает голову Шарля, и, вглядываясь в его глаза, пытается найти ответ. Птицы его губ со сломанными крыльями покидают свое гнездо, и на лице появляется улыбка Шарля-ребенка.
    - Мама, я люблю тебя, - Шарль привлекает Жужу и целует ее.
    “Свершилось! Он любит меня, и я люблю его!” - Еще одно его слово, и Жужу задохнется от счастья.
    Они возвращаются в отель, и Жужу отправляется искать доктора. Свалившаяся на голову молоденькая красавица приводит доктора в полный восторг. Он все время поправляет на своем горбатом носу очки, но сникает, когда обнаруживает, что помощь нужна не ей. Ее ему не придется раздевать и долго, умирая от вожделения, слушать, как за прелестной грудью бьется сердце.
    Едва Жужу и доктор (который сто раз за дорогу повторяет, что его можно называть просто Андреа) переступают порог отеля, как портье кидается к Жужу:
    - Мадмуазель! Кем приходится вам месье Шарль?
    - А что случилось?!
    - У нас отель с незапятнанной репутацией...
    - Он напился или его поймали с наркотиками?
    - Гораздо хуже...
    - Не может быть! Я привела к нему доктора, потому что он в церкви едва не потерял сознание.
    Портье отводит Жужу в сторону, подальше от доктора, и забрызгивает слюной ее ухо:
    - Ваш друг или отец - кем он вам приходится, устроил оргию с двумя проститутками. Одна их них - Ненасытная Бриджи уже два раза лечилась от заразы...
    Как Жужу оказывается перед какими-то воротами - никто не скажет. Она теряется в группе туристов, и кто-то, по ошибке, протягивает ей входной билет на экскурсию. Гидесса с красным зонтиком в руках говорит на английском:
    - Мы находимся в Мраморном дворе и видим на этом месте перед собой здания, оставшиеся со времен постройки небольшого замка для охоты Людовика XIII.  Это бывший Версальский холм...
    Слова гидессы гладкие, отполированные ушами доверчивых туристов из головы Жужу выскальзывают, не задерживаясь.
    ...Когда маленькому Луи исполнилось восемь лет, его отец - Генрих IV, пал от рук убийцы, и его мать - Мария Медичи стала регентшей своего сына...
    “Все! Довольно! Как добраться до Парижа? Нет, я вернусь! Я хочу посмотреть ему в глаза. Он только что клялся мне в любви! За один день предать двух влюбленных в него женщин!”
    ...В борьбе с Ришелье Мария, в конце концов, проиграла...
    И тут из гладкоствольного рассказа гидессы выскакивает первый шип и больно колет Жужу:
    ...В феврале 1619 года Мария бежала в Ангулем, помирилась с сыном...   
    “Ангулем! Где я слышала прежде? Конечно же, когда гуляла по Марэ. Мадам Анна! Как же я о ней забыла?”
    ...в так называемый “День обманутых” Мария Медичи окончательно должна была признать себя побежденной своим противником...
    Второй шип колет гораздо больнее: “День обманутых! Это ее день, ее и Аполлонии. Бежать! Черт с книгой и деньгами! У меня же остается моя девственность”. 
     “Пока не зайдет солнце, к Шарлю я не вернусь!” Жужу долго сидит в гроте     “Служащие Аполлону нимфы” и гадает - кто здесь Аполлон: Аполлония или Шарль? 
Теперь портье подозрительно смотрит уже на Жужу: откуда она вернулась, на ночь глядя? Шарль спит, но в номере все еще пахнет проститутками. Жужу спасается от невыносимого для нее запаха душем. Из-за шума воды она не слышит, как подкрадывается Шарль, хватает ее, словно мясник - тушу мяса, бросает на кровать и насилует долго и мучительно.

    Стоит ли нам присутствовать при омерзительном зрелище?  Тем, кого убили - живется после смерти лучше, чем изнасилованным: они больше не испытывают непереносимой тяжести унижения и беспомощности - они, к счастью, мертвы. Выходит, все еще живой, но изнасилованной Жужу во сто крат хуже.
    “Почему меня не убили? Зачем оставили жить?!” – единственно живая мысль, оставшаяся у Жужу.
    А что Шарль? Испытывает ли зверь, упиваясь кровью, угрызения, когда терзает еще живую, сочную плоть? Людоеда еще не просветили миссионеры о том, что, пожирая себе подобных, он навсегда лишается возможности обзавестись душой. Но сатанинский род живет и без души - припеваючи. И это все о Шарле?! Творец, лишающий каннибала души, может быть спокоен - тот о Нем не вспомнит. А Шарль взвалил все зло мира на плечи своей души. Он поступил так же, как и Сын Творца. Только его Голгофа - письменный стол. Но есть и отличие: Христос взвалил все наши страдания на себя, а Шарль – на нас. Не пожалел!
    А что Всевышний? Ведь именно Он подарил человеку душу, но только с одним условием: тот волен сам ею распоряжаться. Не загнал ли Бог человека в угол? Скорее - на канат над пропастью! Вглядитесь: с одной стороны человек может сорваться в бездну от тяжести свободной души, с другой - от груза слепого сладострастия и всепожирающего инстинкта. Что-то на канате никого! Шарля там не видно! Жонглер - профессия опасная.
    “Хочешь знать - кто я есть? - терзал бы Творец того, единственного, кто еще балансирует на канате. Возомнил себя моим наместником на земле? Хочешь удержаться? Вспаши свою душу и посей в ней зло. Только так найдешь ко мне дорогу!”

28 ноября. Париж.

    Уже пятый день в Париже льет дождь. Скоро три месяца, как Жужу живет у мадам Анны. Город готовится к Рождеству и, словно елку, наряжает себя. На   1-ое октября Жужу покупает билет домой, о чем сообщает матери, у которой нет больше сил даже радоваться. Жужу ищет повод встретиться с отцом и попрощаться с ним. Жужу рада холодному дождю. Когда она гуляет по ненавистному городу - никто не видит ее слез.
    Но случается непоправимое. За три дня до отлета, Жужу обнаруживает на истерзанных Шарлем половых губах язвы. Мадам Анна уже все знает и отводит Жужу к старому еврею - знаменитому в прошлом венерологу. Идти в больницу они не решаются. Мордехай (так зовут доктора) сразу определяет - сифилис.
    - Лучше бы глаза мои не видели... Если вы боитесь обратиться в больницу, то я попробую помочь, но без лекарств вылечиться невозможно... Я дам вам пирогенал, и завтра к вечеру у вас поднимется температура до 40-41 градуса. Бледная трепонема не терпит жара... Вылечить? Что вы на меня сморите, мадам Анна? Сходите в нашу синагогу за гарантией. Приостановить - попробую... Билет в Нью-Йорк? Убей меня бог! Теперь ваш аэропорт - кровать. На швуэс* - точно... Чудо?! Мадам Анна, нельзя каждый раз надеяться на чудо, но если Он пожелает и не отвернется от ребенка... Деньги? Настанет рош ходеш* и пусть поможет ей ее странный бог... 
    Но странный бог Жужу не помог. Через две недели ее обсыпает сыпью. Она непрерывно кашляет и утопает в своих соплях. На жалобу, что у нее прекратились месячные, мадам Анна уверяет ее: “Вылечишься, и все восстановится”. Мордехай договаривается в больнице и советует мадам Анне денег не жалеть и ни в коем случае не говорить, что он девочку уже осмотрел и определил хворобу.
    Доктор в больнице закрывает на ключ дверь кабинета и начинает витиевато  говорить:
    - У меня хорошая и плохая новости. И каждая из них тоже делится на хорошую и плохую.
    - Не томите, доктор, мы не в ресторане, - мадам Анна держится за сердце.      
    - Начну с плохой: у девочки сифилис! Но что в этой новости хорошего: вы пришли вовремя, и я постараюсь ее вылечить. Есть и хорошая новость: девочка беременна. Но в этой новости есть и плохое: возможность передачи инфекции ребенку, если она решится рожать.
    Теперь Жужу гуляет по Парижу. В один из дней, когда дождь стихает и ветер, разогнав тучи, напоминает, что солнце еще дышит, Жужу решает навестить Жанну у церкви Сент-Огюстен, пожалеть ее: ведь она на своей лошади совсем промокла и продрогла. До площади Бастилии она идет пешком и садится в метро. Но ее тошнит, и на площади Мадлен Жужу не выдерживает и выходит из подземелья. Найти бы скамеечку. Снова исчезает солнце, и небо начинает плакать дождем вместе с Жужу. Но присесть совершенно негде. Жужу огибает с правой стороны церковь Мадлен. Сегодня к Жанне она не пойдет. Серое небо, серые тучи, серый дождь выкрасил весь Париж в серый цвет. Интересно, как бы импрессионисты нарисовали Париж без света и красок? Зря Мордехай уверяет, что нельзя полагаться на чудо: на углу бульвара Мадлен и улицы Вигнон Жужу видит розовый шарф витрин, опоясывающий дом. Два фонаря призывно подсвечивают вывеску:
 
                FAUCHON
                PARIS
               
    Из дверей выскакивает парень и раскрывает перед входом в кафе розовые зонты и расставляет розовые столы и стулья. Потом он опускает тенты над окнами, замечает одинокую Жужу и призывно ей улыбается:
    - У нас предрождественская распродажа. Вкуснее тортов и конфет в Париже не найдешь.               
    Жужу, в белой куртке мадам Анны, в мешковатой толстенной юбке, черных чулках и башмаках, больше похожих на лыжи, выглядит нелепо. Она пытается отблагодарить парня за приглашение, заставив свои губы немного растянуться в ответной улыбке.
    “Я улыбнулась, значит, я выздоравливаю, и у меня хватит сил убить и умереть”.
    Витрина слепит Жужу глаза, и даже через стекло она чувствует дурманящий запах кофе и горячего шоколада. Впервые за три месяца Жужу нестерпимо хочет сладкого. “Но беременные сладкого не едят. Это плохой знак!”, - Жужу чувствует, что сейчас что-то произойдет непоправимое... как тогда... и решает бежать прочь! “Кто-то хочет снова привить мне вкус к жизни? Зачем мне думать о пирожных и джемах, если у меня осталось одно-единственное желание - убить Шарля?!”
    Из магазина с громким смехом вываливается несколько пар. В руках у них пакеты, сплошь усеянные фирменными знаками “FAUCHON”. Они останавливаются около Жужу. У девушек во рту торчит шоколад, а парни его откусывают, и в поцелуе шоколад тает и добавляет любви сладость. “Почему они наслаждаются любовью, а я терзаюсь адскими муками?” В соседней витрине зажигается свет и появляется табличка:

                Н е  д л я  п р о д а ж и
 
    Вслед за этим, на две подставки, покрытые пурпурным шелком, ставят два огромных шоколадных торта в виде скульптурных композиций. Сюжет торта, что слева, с витиеватой вязью букв “la creche”, Жужу сразу разгадывает, да это и не мудрено - ее давний знакомый, царственный младенец Иисус сладко улыбается в яслях Вифлеема; только что родившегося младенца согревает в объятьях Дева Мария, а рядом - плачущий от негаданного сюрприза святой Иосиф и утешающие его Три царя с полными мешками рождественских звезд. Все они утопают в белой пене крема, по всей вероятности изображающей выпавший (по поводу счастья рождения сына Божьего) редкий для тех мест снег. И только изувер Ирод из черного шоколада зарылся в сугробы и злобно оттуда поглядывает.
    А вот торт справа для Жужу - загадка. Она понимает, что это сцена Крестного пути Иисуса, но какая именно? Жужу, упершись лбом в стекло витрины, пытается разобраться. По крутой лестнице старого города (конечно же, Иерусалима) поднимается процессия людей. На углу улицы стоит часовня. Но что  поразительно - человек, на которого пытаются возложить крест, совсем на Иисуса не похож, зато в другом, прислонившемся к стене, Жужу сразу признает изнемогающего от страданий Христа. Неожиданно он поворачивает голову, смотрит на Жужу и спрашивает ее:
    - Ответь мне, облегчатся ли мои страдания, если Симона Киринеянина все же заставят взвалить на себя все грехи человеческие, и нести крест вместо меня?
    - Говорят, блажен тот, кто умер во сне, и не мучался перед уходом из жизни. Может и тебе будет не так тяжко умирать? Тем более, у нас тут ходят слухи, что ты совсем и не умер, а только безмерно настрадался, и все мы готовимся к твоему второму пришествию. Уверяют, что осталось тринадцать лет до Твоей кары. А почему этого парня заставляют нести твой крест?
    - А ты сама бы вызвалась нести мой крест?
    - Наверное, нет.
    - Теперь я понимаю, почему ты не хочешь взвалить на себя великий грех Шарля.
    - Ему нет прощения и пощады.
    - Не убивай его. Ему во сто крат невыносимей - ведь он сам убивает себя. Я тебе уже говорил: когда он будет умирать - омой ему ноги, и ты очистишься!

25 декабря. Париж. Рождество.

    Цветок сифилиса в теле Жужу окончательно завял. Голова больше не кружится, уже неделю Жужу ночью спит, как младенец, и во сне ее больше не терзают приступы самоедства, но казнь над ее первой любовью все еще не отмщена. И все же в ней что-то завелось и застряло (так, пустяк: глупость, червоточина - выбросить из головы и забыть). Но справиться с поселившейся в ней местью Жужу никак не может, и это делает жизнь Жужу невыносимой.
    Видения - это вовсе не сны! Они накатываются наяву и когда хотят - приступами, стоит ей перед сном глянуть в зеркало, услышать гомон играющих детей, увидеть колыхание занавеса или предрассветную дымку раннего утра. Вновь и вновь ее насилует Шарль: видения все чаще ее обжигают, и порой ей кажется, что она вот-вот вспыхнет и сгорит от стыда и позора.
    Порой Жужу сама готова следовать за своими видениями, облить себя бензином в самом людном месте и сгореть на глазах у толпы. Но ребенок внутри нее... Чем он провинился?! Хорошо ее подруге - Жанне. Она так и осталась девственницей и горела без всяких забот.
    Но если бы только видения! С тех пор, как Жужу покидает набережную Вольтера, возвратившись к мадам Анне, а через месяц, едва оправившись, вышла гулять, ей не отвязаться от новой напасти. Стоит ей только оказаться на улицах Парижа или просто вдохнуть их аромат, как сразу возникает ощущение, что она проваливается в устланную сафьяном яму, полную “Цветов зла”.
    Когда же, присев на скамеечку в Люксембургском саду, она открывает книгу Шарля Бодлера - ту, новую, которую она приобрела здесь, в Марэ (подарок Красавчика так и затерялся у госпожи Сабатье), сознание отказывается ей служить. Буквы срываются со страниц и впиваются ей в глаза. Липкий безотчетный страх, что ей никогда больше уже не выбраться из лабиринта “Цветов зла”, преследует Жужу! Вот ведь и Бодлер - проводник в этом лабиринте, не выводит заблудившегося на свет, а приводит в самые мрачные тупики сознания, откуда нет возврата, как из черных дыр Вселенной.
    Вот Нью-Йорк! Взяли школьную тетрадку в клеточку и расчертили его улицы. А Париж? Он хоть и мал, и за день Жужу уже знает, как его можно обежать, но, бегая по кругу, - из города не вырваться! И чего бы она не коснулась в Париже взглядом, или не облетела мыслью - все расширяется до бесконечности, словно Жужу пытается объять всю Вселенную разом. Но выходит, что дальше своего носа она ничего не видит!
    И от ощущения полной потерянности своей слабой души в мире красоты и хаоса, где непрерывно зарождается жизнь и тут же исчезает; где тебя насилуют все мыслимые и немыслимые грехи и пороки, Жужу стремительно теряет единственное свое достоинство - несгибаемый характер.

    С утра заявляется Пьер, теперь уже со своей женой. Они живо обсуждают с мадам Анной последнюю новость: на Рождество, как обещал телевизор, снега в Париже не будет, а, наоборот, на один день придет весна. А Пьер так мечтал покататься на лыжах по холмам Монмартра... Теперь они едут с Флоранс (еще один “цветок”, и Жужу от злости скрежещет зубами) в “Три долины” (у них даже есть заветные билеты на поезд), только еще не решили: в Мерибель или Куршевель. Мадам Анна постаралась: лыжи и экипировка у ее сына и невестки - высший класс. Есть в чем покрасоваться на курорте.
    На столе - полный рождественский набор. “Иисус бы радовался, глядя, как отмечают его день рождения”, - думает Жужу. Вино, кусочки фуа-гра, сервированные малиновым желе; несколько видов сыра, черная икра, устрицы, трюфели, рождественский рулет с кремом “Buche de Noel” и, конечно же, торт “полено” от “Le Bon Marche”! Но Жужу ничего не ест. От беременной Флоранс Жужу не удается скрыть свой округлившийся живот. Та подсаживается к Жужу и шепчет ей на ухо:
    - Ты была у гинеколога? Он смотрел тебя? Ты знаешь..., - Флоранс краснеет, - мне сначала было страшно, а потом...
    Флоранс видит, что все заметили, как она покраснела, и произносит вслух:
    - В очереди у гинеколога женщины говорили, что если расслабиться, то и при родах можно получить оргазм...
    Пьер, чтобы сгладить неловкость, развивает перед Жужу концепцию правильной жизни:
    - Всем беременным надо больше двигаться. По утрам - бег с препятствиями, а перед сном лучше всего заниматься индийскими танцами; пить самый модный коктейль из картофельных очистков, а есть - багет из рисовой муки, наполненный говядиной с заправкой из соевого соуса; читать только комиксы; а успокаиваться лепкой из глины собственной фигуры: всегда можно добавить или убрать то, что зеркало давно забраковало.

    К полудню у мадам Анны начинает болеть голова, и Жужу отправляется на прогулку одна. Христа распяли по весне - на пасху. Там за морем, в Иерусалиме, в тот день была точно такая же погода. И Париж сегодня решает не оставлять младенца в дырявых яслях на пронизывающем холодном ветру, а позволяет себе согреть его пиршеством тепла и света. Еще вчера продрогший от бесконечных дождей серый город преображается. Жужу кажется, что все художники мира всю ночь трудились, не жалея красок, чтобы нарисовать Париж заново.
    Хорошо, что мадам Анны нет с ней. Жужу проще купить ей подарок. В “Галери Лафайет” выставка-продажа по случаю столетнего юбилея изобретения помады. В центре универмага под куполом сияет гигантская ёлка, украшенная множеством гирлянд. Рождественская елка совсем не похожа на крест, и только сияние огней на ветвях напоминает о том, что сердце Иисуса все еще горит для людей и освещает им путь к нему. Теперь Жужу знает, куда она сейчас немедленно отправится - в гостиницу “Вольтер”.
    Уже у входа Жужу слышит призывный гудок, оборачивается и видит в открытой машине Лео, а рядом с ним - какого-то громилу.
    - С неба свалилась? - Лео протягивает Жужу руку. - Я уже месяц, как здесь живу, а все никак не спрошу Шарля: куда улетел его Лебедь?
    - Мне больше нечего ему отдать, - Жужу нерешительно, глядя больше на громилу, чем на Лео, подходит к машине.
    - Не переживай! Даже самая прекрасная девушка в Париже может отдать только то, что у нее есть. Не бойся, не бойся - это Валери.
    - Он что - вышибала на ваших концертах?
    - Он - гобоист Французского симфонического оркестра на Radio France. Слышала такую гнусавую дудку? Садись к нам и расскажи, что случилось.
    Жужу не может сдержать предательскую слезу.
    - Стакан слез - морю не прибавка.
    У Валери хриплый голос душегуба.
    - Не бойся его. Он любит все крепкое: словечки, вино, табак и тугие задницы африканок.
    - Ты хочешь счастья, и чтоб за него тебе еще и приплатили, - Валери изображает невинную улыбку чудовища.
    - Запомни Жужу: предают только свои! - Лео погрустнел.
    - Хочешь жить в Риме – не бранись с Папой, - от смеха громилы сдувает птиц с деревьев на набережной.
    - Ты ищешь Шарля?
    Жужу не знает как ответить и только неопределенно взмахивает рукой.
    - Хорошо. Тому, кто решился - совет не нужен. А мы с Валери только что с концерта. Жаль, что ты не слышала, как он трубит в флюгельгорн. Валери, покажи свой инструмент.
    Валери достает горн, завязанный узлом, суёт мундштук, словно сигарету в губы, закрывает глаза и издает призывный клич.   
    - Кстати, на авеню Версаль, где был наш рождественский концерт, мы видели Шарля...
    Вам повезло, и вы можете представить миг перед прыжком зверя. “Версаль” - огонь, поджегший бикфордов шнур охоты.
    - Что он там делает?
   Если бы Гамлет смог в свои “Быть или не быть...” вложить такую же страсть, то сцену утопили бы в цветах или распилили бы на сувениры. Но дикий принц островитянина Шекспира французу не указ.
    - Там рядом - мост Мирабо, а кто-то сказал Шарлю, что его Жанну видели под мостом с клошарами.
    - Лео, отвезите меня туда!
    - Отвезти-то отвезем, но обратно добираться самой придется.
    - Эта guenuche ему дороже всех!
    - Жанна - не шлюха! Она - любовь всей его жизни...
    Больше Жужу ничего не слышит - не хочет слышать. Из оцепенения ее выводит рука Лео:
    - Мы тебя здесь высадим, но своего сумасшедшего ищи сама.
    - Где мы?
    - Площадь Барселоны. Справа и слева - авеню Версаль, здесь мы и встретили Шарля, а мост Мирабо внизу. Не найдешь здесь - ищи его на набережной.

    Жужу в полной растерянности. Где искать? Голые бесстыжие деревья не могут заглушить лихие цыганские песни, гремящие из какого-то дома на площади и мешающие ей сосредоточиться. Жужу доходит до угла. К мосту ведет короткая улица Адмирала Клуэ. От неожиданности ноги Жужу прилипают к асфальту: она видит, как с авеню Версаль к мосту сворачивает... Конечно же, это Шарль. Хотя... Это ли - осужденный и приговоренный поэт?! Неужели Шарль решил подняться на эшафот в облике денди? Или таким образом вернуть любовь своей Жанны? Жужу вглядывается. Все как раньше: длинный плащ супермена, волшебной белизны рубашка с мягким воротом, развивающиеся волнистые волосы, изысканные лакированные штиблеты, в которых отражаются белые перчатки... Одним словом - победитель! Он совсем не идет, а фланирует медленной танцующей походкой.
    “Неужели Лео прав, и Жанна - его единственная и последняя любовь?” - Жужу в недоумении. Она после суда привыкла видеть совсем другого Шарля. Вечно обкуренного, бросившего сочинять, опустившегося, в давно не стираной одежде, весь день сидящего на балконе “Вольтера”, глядящего на бесконечные толпы очумелых туристов, представляющихся ему мертвецами. Между ним и жизнью все растет и растет стена, и он с этим покорно смиряется.
    Но что делать дальше?! У Жужу нет ни ножа, ни револьвера, чтобы  прикончить насильника. Толкнуть его под машину? Сбросить с моста? Он же не поддастся. С какой силой он рвал ее, когда насиловал! А если Шарль сказал бы ей тогда единственное слово - “Люблю”? Но ведь не сказал. Не просто же забыл. Простить? Подойти и обнять? Не убить, а любить?! Как же она может любить, если он никогда не смотрел даже ей в глаза?! Может просто найти камень и размозжить ему голову? Но на улице камни не валяются.
    Лихорадочные мысли Жужу прерывают сирены. На площадь с трех сторон влетают пожарные машины. Из криков пожарных Жужу понимает, что в ресторане “Террасы Мирабо” (в одном из домов на площади) - пожар, а клубы дыма не оставляют сомнений: горит цыганская свадьба! На площадь высыпает человек триста, но они не глазеют на пожирающий недоеденные ими туши барашков и поросят огонь, а продолжают играть свадьбу, и гулянье захватывает Жужу в плен, кружит ее в хороводе, и она теряет из виду Шарля.
    Цыгане на руках откатывают от входа в ресторан черный лимузин, на него взбирается парень, похожий на отъявленного конокрада. Он, сверкая золотой фиксой, виртуозно балалайкой сгоняет гостей в круг - танцевать поочередно то с невестой, то с женихом. Между танцующими носится мальчишка с контрабасом, за который зацепилась белоснежная шелковая простыня, отчего кажется, что внутри круга плывет под парусом маленькая лодка. Жужу пытается вырваться и броситься  за Шарлем, но ее под руки подхватывают две цыганки, да еще и успевают представиться: “Зарина”, “Нана”.
    - Как тебя звать? Не бойся. Ты часом не сестра Бриджит Бордо? Уж больно на нее похожа! Летом я была в ее поместье и нагадала как стать счастливой.  Она продала все свое золото, картины, платья, и на эти деньги завела себе кошачий питомник.

    Жужу делает еще одну попытку вырваться, но Нана хватает ее руку. Пальцы цыганки в золотых кольцах и перстнях – броских и безвкусных, но одно - из  белого золота с бриллиантом изумрудной огранки приводит Жужу в замешательство - его словно сорвали с нее. И мысль (с того злосчастного дня, когда она обворовала Рейчел), никогда прежде ее не посещавшая: “Придется за кольцо рассчитаться”, - обжигает Жужу. 
    - Что у вас за кольцо, Нана...?
    Цыганка не успевает ответить: мальчик с контрабасом и простыней налетает на Жужу, и та запутывается в ней. Зарина начинает вопить:
    - Плохой для тебя знак. Цыганская невеста всегда девственница, а  на простыне от тебя даже пятнышка нет!
    - Не слушай Зарину - она у нас сумасшедшая! Дай лучше руку. Видишь, линия жизни... 
    Оставим на время Жужу и последуем за Шарлем. Он доходит до угла улицы Адмирала Клуэ и выходит на набережную Брелио. Мемориальная доска, прикрепленная к стене дома, привлекает внимание Шарля, и он подходит ближе. 


            
                Луи Брелио
                - первый человек, совершивший 
                перелет через Ла-Манш

                В 1909 году на своем моноплане "Блерио XI"
                он первым в истории человечества перелетел
                через пролив Ла-Манш, доказав тем самым
                возможность практического применения авиации.


    Все смущает Шарля. И, прежде всего – будущее, гнездящееся в мраморе доски в простеньких четырех цифрах. Он не может смириться с неумолимым временем и прогоняет преследующие его мысли о неминуемой смерти, о кладбище Монпарнас, где он, втайне от себя, навещает могилу своей семьи. На плите выбито его имя всего лишь как пасынка бравого генерала, ненавистного им – Жака Опика.
                ___________
                CHARLES BAUDELAIRE
                SON BEUA FILS. DECEDE A PARIS
                A LAGE DE 46 ANS LE 31 AOST 1867
                ____________

    О том, что он был поэтом, сплетничают лишь желтые листья редких деревьев: “В нем было что-то от священника, от старухи и от комедианта... ”, “В Индии он сошелся с туземкой по прозвищу “Черное чудовище...”, “Сатану, этого конченного, вышедшего из моды бесенка, задался он целью воспевать, обожать и благословлять!”.
    “Я же сам внушил свету гадливость и омерзение...”, - говорит себе Шарль и неуверенно идет к своему запоздалому памятнику.
    Но и посещение другой – ложной его могилы, заваленной черными цветами, не приносит облегчения. Он вспоминает, что в то же самое время, когда летал Брелио, соорудили ему рядом с семейным склепом странный памятник. И каждый раз, стоя перед пустой могилой, Шарль разрывается, раздваивается между двумя своими сущностями: живой и мертвой. Его мертвая половина лежит на могильной плите и взирает пустыми глазницами на живую свою половину: из стелы у изголовья прорастает могучий торс поэта. Недаром этот Жозе Де Шармуа был учеником Родена. Бодлер подпирает могучий подбородок руками, и не крылья, выдают в нем демона, а его губы-птица. Он свысока взирает на свою окаменевшую мумию с черными цветами, и когда Шарль является перед ним - оживает, губы его подрагивают, крылья распрямляются и уносят их с Шарлем в мир высокой, непревзойденной поэзии.
    Но сейчас он больше поражен другим: в верхнем правом углу доски цепляет крылом имя “Брелио” странная птица, - явно рукотворной работы, и Шарль представляет, как этот Луи на ней перелетел Ла-Манш. Шарль вспоминает, как два года назад он тоже летал на воздушном шаре своего друга Феликса Надара - “Гиганте”. Кроме панического страха было и ни с чем не сравнимое чувство обретения крыльев. Жаль - лишь на краткий миг.
    Город, окутанный туманом и освещенный мягким ночным светом, воплощал собою всю Землю с ее печалями и ее могилами, расположенными где-то вдали, однако не исчезавшими ни на минуту из поля его зрения. И ему казалось, что он впервые удалился от суеты земной и возвысился над сутолокой жизни; что суматоха, лихорадка и борьба приостановились; что мучительным спазмам сердца дан временный покой; что наступил праздничный отдых - освобождение от всякой человеческой работы. Надежда, расцветающая на путях жизни, не противоречила более миру могил. Развитие его духа казалось ему столь же непрерывным, как движение небесных светил; и, в то же время, всякая тревога исчезала, и наступал бесконечный покой; и этот покой, казалось, не был следствием полной неподвижности, а являлся как бы равнодействующей двух одинаково могучих сил... Бесконечная деятельность - бесконечный покой!
    И с тех пор в Шарле живет неистребимое желание взлететь, возвыситься над Парижем. Ему так необходимо увидеть все разом: и затерянную улочку без имени, и последнее пристанище проститутки. Добраться взглядом до самой сердцевины зла и взлететь над всем, что грезилось ему в “Цветах зла”. Это желание недосягаемости не покидает Шарля ни на минуту, а приступы эти только усилились во время суда над ним.
    У самой реки проложена дорога Жоржа Помпиду, отгороженная от набережной высокой, выбеленной известью кирпичной стеной. Вдоль дороги теснится ряд пустых деревьев. Шарль не решается идти по дороге, а спускается под мост. Кроме лежанок из грязных матрасов, множества пустых коробок, рваных газет и странных сооружений из прогнивших досок, Шарль никого не находит. Неужели именно здесь видели его Жанну?
    Ниоткуда пришел дождь. Подрагивающей змеей вползает на реку рваная чешуя тумана. Слева через Сену в липком мареве плывет озябшая Эйфелева башня.
    “Это столп, уходящий в небо - моя дорога в небытие, а может, мое возвращение оттуда для обретения новой жизни?” - Шарль снова вспоминает о странной птице, способной навсегда унести его из ненавистного Парижа.
    Тогда - в 46-ом, в таком же тумане Шарль столкнулся с Бальзаком у входа в отель Пимодан, куда Оноре иногда наведывался в “Клуб гашишистов”. Перед Шарлем стоял старик (еще совсем недавно - ребенок-толстяк), которому  осталось жить всего четыре года, но непомерное тщеславие все еще держало в его руке перо. Но славы гения ему не хватало, и он приумножал ее бездарной коммерцией.  Бальзак встрече был рад и пригласил Шарля прогуляться по набережной Анжу.
    - Я слышал, что на днях в кабаре на Ришелье ты пырнул себя ножом? – одышка душит Бальзака.
    - Перочинный нож - не гильотина. Завтра я перебираюсь на улицу Лафит в гостиницу Дюнкерс и там залью свою слабость опием.
    Шарль не находит слов, способных увести мысли Бальзака от своего несчастья; но желание покровительствовать, быть метром для начинающего литератора пересиливают, и Бальзак придает своему круглому лицу строгое выражение:
    - Нет для человека большего стыда, более жгучего страдания, чем отречение от своей воли.
    Шарль не позволяет копаться Бальзаку в своем стыде и уводит его в мир тщеславия, где тот захочет говорить только о себе:
    - Я слышал, что у вас вышел новый роман?
    - Да. “Кузина Бетта”.
    Теперь Шарлю остается лишь закрепиться на завоеванных позициях:
    - Я с восхищением читаю “Человеческую комедию”, где из всех героев вы - самый забавный, самый комичный, самый интересный, но “Кузину” еще не читал...      
    - Я исследовал психологию женщины, на что она способна, опьяненная местью... Сдается мне, что здесь ты ищешь одну женщину, а другая – ищет тебя, и они обе хотят отомстить тебе и ни перед чем не остановятся.
   Призрак Бальзака пропадает в тумане, и до Шарля доносятся его последние слова: “Париж - а теперь кто победит!”. Шарль кидается за ним и натыкается на каменную тумбу. “Может быть, древние паризеи привязывали к ней свои лодки.
Я должен подняться выше холмов Пер-Лашез, выше базилики Сакре-Кёр, выше столпа моего бессмертия на берегу Сены.

                Но что ж Поэт? Ты тверд. Ты силою прозренья
                Уже свой видишь трон близ Бога самого.
                В нем, точно молнии, сверкают озаренья,
                Глумливый смех толпы скрывая от него”.

    Шарль пытается сквозь туман достучаться до Бога, но срывается с тумбы и падает в лужу. Ноги его в лакированных штиблетах проваливаются в яму под деревом и тонут в грязи. Здесь и застает его Жужу. Теперь он - легкая добыча: ничего не стоит прибить его и бросить на дорогу, или сбросить в Сену (но жанр неумолим и требует интриги). И оттуда, куда только что хотел достучаться Шарль, раздается голос:
    - Не убивай его. Ему во сто крат невыносимей - ведь он уже сам убил себя. Я тебе уже говорил: когда он будет умирать - омой ему ноги, и ты очистишься!
    Чья-то рука, словно завесу, сгребает одним движением туман, и над Парижем из-за тучи вываливается холодное рождественское солнце. Жужу видит, как из-под моста выдавливается толпа, и только приблизившись, она являет всю свою пестроту. Впереди всех (была ли она вожаком стаи?) ковыляет на костылях мулатка Жанна – кошмарная Муза поэта. Бредет она в окружении сброда бродяг и нищих, и по тому, как те помогают ее костылям нащупать верную дорогу, Жужу понимает, что Жанна совсем ослепла. Между ними с визгом носится мальчишка - цыган со своей простынею. Контрабас теперь в руках разбитной девки. Она крутит его, успевая ущипнуть струны, и, придавая толпе бесовский настрой, разнести все на своем пути. Только поравнявшись с несчастным Шарлем, которого Жужу так и не успевает прикончить, она понимает, что главарем всей этой банды является не Жанна, а клошар, настолько заросший, что на его лице можно разглядеть лишь непримиримые глаза человека с непредсказуемым прошлым.
    “Если вместе с Шарлем они убьют и меня – так тому и быть! Какая разница, кто его прикончит, лишь бы меня прикончили второй, и я сумела бы сполна насладиться его смертью”. – Жужу приваливается к стене и ждет исхода казни. Но представление только начинается. Толпа окружает Шарля, и Жужу видит, что среди нищих можно разглядеть и осмысленные лица, только покрытые плесенью утерянных надежд. Все усаживаются полукругом в партере. Откуда ни возьмись на авансцене появляются два разбитых ящика и на них кладут что-то очень напоминающее крышку гроба. На нее взбирается девица с контрабасом, в разорванном до плеча бывшем платье, со слипшимися реденькими волосенками, с вывалившейся грудью и черным провалом зубов верхней челюсти. Между бесстыжих, до одури красивых, отбеленных дождем ног, она засовывает контрабас и наяривает только ей ведомый реквием по мечте.
    И, все же, Жанна не совсем ослепла и замечает Жужу.
    - Гастон, ее прикончишь второй.   
    Гастону все не впервой. Когда-то он сыграл роль палача и очень гордился тем, как сумел вжиться в роль.
    Цыганенок с Жанной не согласен:
    - Убейте суку первой! Она не девственница и обманула своего жениха.
    Но Гастон отшвыривает мелюзгу и методично начинает бить Шарля.
    - Вы убиваете великого поэта!
    Жужу, что с тобой? Ты же так ждала этого часа!
    - Какой он поэт?! Знаем мы его: сумасшедший самозванец. Вот Мюссе был настоящим поэтом.
    Что на Жужу нашло? Только она повисает на бороде Гастона и орет:
    - Я откуплю Шарля!
    - Не слушай ее, Гастон.
    - Que dalle! Merde! – Жужу плюет в слепые от ненависти глаза Жанны.
    - Она еще и матерится. Вот дрянь! Гастон, заткни ей пасть грязью!
    - Сама жри!
    Еще немного, и Жужу откусит нос палачу. Но он сбрасывает с себя Жужу, придавливает ее и вдавливает в грязь.
    - Будешь богатым до конца жизни!
    Если бы Гастон ее не услышал, на другие слова у Жужу уже не осталось бы сил.
    - И что ты мне предложишь?! Сто франков?
    - То, что стоит миллионы франков!
    Жужу больше не ждет. Она срывает с груди чехольчик и достает из него кольцо. Только теперь солнце догадывается, зачем в столь поздний час оно все еще чего-то ждет на пустом парижском небе и тонет в чистых гранях камня. Гастон выхватывает кольцо, и оно исчезает за его бородой.
    - Пошли вон отсюда, недоумки!
    Гастон выхватывает костыль у Жанны и разгоняет им своих подельников. С набережной Брелио раздается вой полицейских машин. Жужу встает и пытается приподнять безжизненное тело Шарля, но его ноги, по колено погрязшие в яме, не дают ей этого сделать. Она с трудом вытаскивает из грязи ноги Шарля и решает его немного умыть. Жужу пересекает дорогу и подходит к невысокому ограждению, отделяющему дорогу от реки. Достать из Сены немного воды невозможно. Она ищет взглядом что бы ей могло помочь и замечает фигуру, уверенно шагающую по воде. Иисус протягивает ей сосуд с живой водой:
    - Третий раз говорю тебе: когда он будет умирать - омой ему ноги, и ты очистишься!
    Полицейские окружают Жужу:
    - Мадмуазель, что здесь произошло?
    - Клошары избили его.
    - Вы его знаете?
    - Гуляла и увидела с набережной, что его бьют.
    - Возьмите одеяло, согрейтесь. Где вы живете? Хотите, мы вас отвезем? Только дождемся санитаров.
    Санитары приезжают быстро.
    - Он жив?
    Жужу сама не знает, какого ждет ответа.
    - Ему теперь и сам Господь не поможет.
    - Осторожно! Вы делаете ему больно.
    - Ты его знаешь?
    - Случайно гуляла и увидела. 
    С набережной набежал народ.
    - Мадмуазель, вы видели, как его убили?
    - Почему убили? Может быть он живой...
    - Ты его знаешь?
    - Первый раз вижу.

2 Января 1988 года. Париж.

    Часам к трем пополудни Жужу добирается до набережной Вольтера. Портье едва замечает ее приход. Она садится на диван, где еще недавно мило разговаривала с Рихардом Вагнером. Наконец портье обращает на нее внимание.
    - Мадмуазель, я могу вам чем-то помочь?
    - Скажите, о Шарле что-то известно?
    - Простите...
    - Он снимал номер на пятом этаже.
    - Вы не могли бы уточнить его Фамилию? В Париже каждый второй – Шарль.
    - Шарль Бодлер.
    - О, так бы сразу и сказали, - радуется портье. – Идемте со мной.
    Портье ведет Жужу в конец холла и показывает неприметную дощечку, прикрепленную к стене.


                Les Demeures de Charles Baudelaire ; Paris
                Quai Voltaire, 19 (H;tel Voltaire)
                Juillet 1856 ; mi-novembre 1858

    - Точно такая же, только на золоте, прикреплена на входе отеля, под фонарем. Как вы не заметили?
    - Но здесь написано, что он жил в отеле по ноябрь, а сейчас только год начался...
    - Мадмуазель, не издевайтесь! Да, жил по ноябрь, но ровно сто лет назад.
    Лучше бы Жужу в этот день продолжала зализывать раны у мадам Анны. Не успела она выйти из отеля, как столкнулась с газетным киоском и прошла бы, как всегда, - мимо, но заголовки “Фигаро”, “Либерасьон” и “Монд” пырнули ее ножом. Они примерно были одни и те же:

                “В Сене выловлен труп. При вскрытии в его желудке нашли знаменитое кольцо Марии Каллас”.
                “Случившееся комментирует Франко Дзеффирелли”.

    “Со слов нашего корреспондента, великая оперная певица, гречанка по происхождению, Мария Каллас была найдена мертвой в своих парижских апартаментах 16 сентября 1977 года. Ей было 53 года. 10 лет спустя итальянский режиссер Франко Дзеффирелли, тщательно изучая биографию своей любимой певицы, наткнулся на ряд фактов, заставивших подвергнуть сомнению официальную версию...
   
    ...Проанализировав эти и другие факты, Дзеффирелли пришел к выводу, что Мария Каллас была убита. Он даже назвал имя убийцы. Но прежде, чем повторить его, взглянем вместе с режиссером на жизнь примадонны. Это просто необходимо для того, чтобы понять, почему величайшая певица ХХ века провела остаток своей жизни в полном одиночестве и оказалась беззащитной перед лицом смертельной угрозы...
 
      ...Последние годы жизни великая певица вела замкнутый образ жизни. Целыми днями в полнейшей тишине бродила по безлюдным комнатам или читала книги, лежа на кушетке. Круг общения Каллас состоял из служанки, шофера и нескольких музыкантов, с которыми она прежде работала. Хорошенько все обдумав, именно их она и упомянула в своем завещании. 10 миллионов могли сделать счастливыми этих добрых людей...
 
    …И еще в ее жизни была пианистка - Васса Деветци. Она оказалась удивительно преданной женщиной и фактически взяла на себя роль и гувернантки, и наперсницы. Васса умела внимательно слушать, умела утешить в минуты тяжелых депрессий. Она отвечала на письма, адресованные Марии,  подходила к ее телефону. Следила за распорядком дня своей подруги. По часам давала лекарства. Чем дальше, тем больше Каллас привязывалась к ней.
 
    …Откуда ей было знать, что уже много лет Васса, считавшая себя великой пианисткой, несправедливо обиженной судьбой, завидует Каллас и тайно ненавидит ее? Она не может простить того, что Мария упомянула ее в завещании лишь среди прочих. Разве могла она предположить, что милая Васса, взяв на себя ее переписку и телефонные переговоры, постепенно отсекает от нее немногих оставшихся друзей? Разве могла догадаться, что в каждой рюмке с лекарствами содержатся сильнодействующие транквилизаторы и снотворное, постепенно разрушающие ее организм? И что осталось уже совсем недолго ждать, когда доза окажется смертельной…
 
    …Верно предположение Дзеффирелли или нет - мы уже, скорее всего, никогда не узнаем. Васса пережила Марию совсем ненамного, так и не успев воспользоваться завещанием. Права, выходит, была Каллас: боги справедливы”.
 
    Об этом же писала и Сесилия Дефо. Но Жужу поражает другое. Выходит, оговор Камиллы, и этот постыдный обыск, и допрос Рейчел, и предательство отца были наветом: - она никогда кольцо не крала! Это Рейчел – воровка, а Васса была с ней в сговоре.
    И вновь небо пытается отмыть дождем равнодушный город. Жужу, не разбирая дороги, бредет с намокшей пачкой газет по набережной Анатоля Франса. Холодно. На Жужу страшно смотреть. О таких говорят: мокрая курица. Париж начинает пахнуть гнилью и запустением. Дома вдоль набережной выглядят словно заброшенные кошки на помойке. От ветра ржавеет Сена. Жужу упирается в музей д’Орсэ. Музей год, как открыли, и он ровесник пребывания Жужу в Париже. Жужу не знает куда идти и доверяется своим ногам. Вскоре она уже здоровается с госпожой Сабатье. Давно не виделись! Жужу присаживается на длинную деревянную перегородку и смотрит на скульптуру Клезенже: “Женщина, укушенная змеей”. “Интересно, если бы я разрешила Огюсту снять с моего тела гипс (как это сделала Аполлония), - я тоже бы навечно осталась бесстыжей лежать в Лувре? Сама Сабатье, да и Клезенже, и Курбе говорили мне, что фигура у меня – образец красоты и гармонии. Вот только укушена я была не змеей, а крысой, и это все меняет!”. Парень, сидящий рядом, спрашивает Жужу: не завидует ли она такой фигуре?
    - Это ей стоило бы завидовать мне, - нехотя бормочет Жужу в ответ.
    - Что значит “ей”? Самой Сабатье!?
    - Самой госпоже Сабатье и скульптору Огюсту. Все они твердили мне, что я совершенней греческой гетеры Фрины. Таких, как я, на самом деле – не бывает. Меня можно было только выдумать.
    Парень жалеет, что связался с сумасшедшей, подмигивает своей подружке, и они исчезают. Буквы на промокших газетах расплываются, и от истории с кольцом остается мокрое место. Жужу выбрасывает газеты в урну и бредет по центральному залу музея. Еще час назад все газеты Парижа кричали о ней – Жужу, но ни один человек этого никогда не узнает, и Жужу готова рвать на себе волосы: “Это я! Я это сделала!”. Но теперь это только размокшая бумага, мусор, в котором не осталось ни одной уцелевшей буквы.
    На огромных часах - пять минут шестого. Жужу не знает, что ей застилает глаза: запутавшийся в волосах дождь, или предательские слезы? Стрелки часов превращаются в букву “К” и начинают стекать с циферблата, как на картинах Дали, пока перед ней не вырастает тип с вечера Жана Жене. “К” тоже весь промок, как будто его только что вытащили из воды.
    - Послушай меня, Жужу. Ты должна торопиться и успеть завершить свою жизнь. Потом будет поздно – да и ПОТОМ для тебя скоро перестанет существовать. Не бойся! Когда ты придешь в наш мир - я протяну тебе руку.

Примечание
_____________________________________________
*На швуэс - точно... Деньги? Настанет рош ходеш и пусть поможет ей ее странный бог... 
Швуэс - Происходит от “Шавуа”; на иврите – “неделя”. Мы отсчитываем семь недель от Пейсаха до Швуэса. Мудрецы дают и другое объяснение названия по созвучию слов “Шавуэс” – (“недели”) и “швуос” – (“клятвы”).
Рош ходеш - Первый день нового месяца - Рош Ходеш - это особый праздничный день еврейского календаря. На языке Торы слово “праздник” - ;;;;; (моэд) - однокоренное словам      (яад) – “цель”,      (ноад) – “предназначенные для встречи день или место”. Перед нами два аспекта Рош Ходеш: первый представляет Рош Ходеш как начало обновления; второй аспект указывает на Рош Ходеш как на “день встречи”.