Глава 9.
Вернувшись на место, Модест Петрович отметил, что в зале за время его отсутствия произошли значительные перемены.
Во-первых, на столике его ожидал принесённый заказ: румяно-глянцевый эклер и в чашечке парящий кофе.
Во-вторых, на сцене бесчинствовала троица энергичных парней, извлекавшая из саксофона, гитары и скрипки, какие-то рыдающие, скорбные звуки. То, видимо, и был обещанный программой «музыкальный разврат», бесконечно тревожный, как крик подстреленной, умирающей птицы.
А в третьих, за столиком, ранее пустовавшим с табличкой «заказан», появилась молодая особа. Девица так была хороша собой, что Долматов, собиравшийся попросить счёт и уйти, почему-то замешкал и … залюбовался ею.
«Бог мой! Да это не девушка, а какая-то редкостная статуэтка, неправдоподобно изящная, с роскошными, страсти исполненными, глазами», - с изумлением думал о незнакомке Долматов, машинально опуская в кофе кусочек сахара.
А девица и в самом деле была хоть куда: с дивными, цвета червонного золота волосами, с прекрасно развитым бюстом, идеальной фигурой и удивительными, словно лесные озёра, глазами: бесконечно-загадочными, фиолетовыми, глубокими, в которых так хотелось утонуть, раствориться...
Одета она была в элегантное платье, каких-то розовато-нежных оттенков, которое облегало легко и свободно её божественную фигурку.
В щедром свете ресторанных люстр, девушка казалась Долматову сказочным факелом, неожиданно добавившим дивного блеска в бестолково-праздную атмосферу зала.
Но здесь она, видно, появилась недавно и в ожидании сделанного заказа, с интересом посматривала в сторону сцены, где виртуозно, на своих инструментах в щемящей тоске «рыдало» трио.
- Не знаете, случайно, кто эта особа? – устремив завороженный взгляд на девицу, доверительным шепотом поинтересовался Долматов.
-Не имею понятия, - ответил бухгалтер. – В первый раз эту конфетку здесь вижу. Но только думаю, что подоб… - голос его на мгновенье перекрыло бульканье льющегося из бутылки пива, -… куколки, на ночь, глядя, в одиночку в кабак не ходят. А впрочем, как знать? Хотите попытать удачу?
Девушка, словно почувствовав, что стала объектом чужого внимания, тут же повернула в их сторону голову. Мельком взглянула на Долматова и его соседа.
Взгляд этот длился не более двух-трёх секунд, но этих мгновений оказалось достаточно, чтобы Модест Петрович внезапно почувствовал, как надвинулось на него что-то желанное, головокружительное, невероятно-сладкое, всё то, о чём он мечтал давным-давно, и вот судьба, наконец, здесь, в светлом зале, над ним вдруг сжалилась…
«Это не девушка, а какая-то фея из сказки, - в лёгком волнении подумал Долматов, с удивлением обнаружив, что оторвать взгляд от красотки, ему уже стоит больших усилий. – Будто и не рожала её земная женщина, а сам Всевышний создал по специальным лекалам, чтобы обрести в ней прекрасную компаньонку! В ней всё изящно, всё безупречно!»
Размешав, опущенные в кофе, кусочки сахара, он машинально сделал несколько глотков. И хотя «бразильский» кофе изрядно напоминал помои, Модест Петрович этого не заметил и вновь глаза устремил на девицу.
Он попытался сбросить с себя наваждение и посмотреть на красотку спокойно, и даже попробовал в её внешности отыскать недостатки… В какой-то момент ему показалось, что удалось, наконец, заприметить ущербинку над тонкой бровью, но вновь повстречав переливчатый взгляд, почувствовал, что непривычно смущён и … растерян.
«Вот так штуковина, - подумал Долматов. – Сроду такого со мной не случалось! Её глаза одарены какой-то магнетической властью и словно бы влекут к себе, подзывают…. А может, впрямь, подойти и завязать знакомство? А как же поезд? Поезд, поезд…. Уеду следующим! Не велика потеря – билета стоимость в три сотни рэ. А тут… возможно, приключение, Модест!..»
И Долматов испытывал странное ощущение: будто за его душу спорили сейчас две силы, рвущие её, то в одну, то в другую сторону. И та, которая уговаривала в ресторане остаться, настойчиво и упорно ему внушала, что нет ничего в этой жизни пошлее, чем укол упущенного, по собственной нерасторопности, случая, и не бывает горче сожаления, чем скорбь-печаль об ускользнувшем шансе…
Чашечка кофе в его руке, словно, предостерегая о чём-то, легонько дрогнула, но Долматов, поставив её на стол, салфеткой вытер влажные губы и, решительно из-за стола поднялся.
-Бог в помощь! – услышал он напутствие соседа.
-Спасибо, на добром слове, - отозвался Долматов и направился к столику, за которым сидела девушка.
-Добрый вечер! – с лучезарной улыбкой вымолвил Модест Петрович, неуловимо давая девице понять, что такие обычные слова, произнёс не совсем обычный мужчина.
-Здравствуйте, - с серьёзным лицом ответила девушка.
-Разрешите представиться, Модест Петрович Долматов-Валуа, здешний художник, - и мужчина сдержанно поклонился. Называя фамилию, он умышленно понизил голос, как это делают зачастую знаменитые люди, не желающие широко демонстрировать свою известность.
-Виктория Игоревна Дивногорская. Но можно просто, Вика. Да вы присаживайтесь, присаживайтесь! Не стойте передо мной, словно Колосс Родосский.
-Благодарю за приглашение! Простите, я не посмел бы мешать, но, видя … э-э… ваше продолжительное уединение, невольно, подумал, что такой эффектной особе, одиночество в подобном месте - ни к чему. Ну, совсем ни к чему! – опустившись на стул, с улыбкой продолжал Долматов, в душе приняв твёрдое решение, быть с девушкой чрезвычайно галантным.
-А я и не собиралась оставаться одна. Просто подруга, с которой договорилась о встрече, увы, не пришла! – с досадой в голосе ответила Дивногорская.
«Какой у неё сладкий, волнующий голосок, без всякой вычурности, с бархатными интонациями, - будто нарочно приспособлен для того, чтобы своей приятностью, ласкать слух таких успешных мужчин, как я…» – подумал Долматов, ощущая, как по его телу побежали шёлковые, озорные искорки.
-Модест …а-а… Модест Петрович, я не ослышалась? Вы, кажется, сказали «Валуа»? Но в этом, определённо, есть что-то французское…
-Вы не ошиблись, милейшая Виктория Игоревна…
-Я вас просила меня называть просто – Викой! – немедленно поправила его Дивногорская.
-О, да, конечно, дорогая Вика. Так вот, действительно, моя фамилия Долматов-Валуа, и по отцовской линии отчётливо прослеживаются французские корни. И пращур был полковником в наполеоновской гвардии…. Ну, а вообще-то, «Валуа», как вам, наверное, известно, - французская королевская династия, которую в конце шестнадцатого века сменили безнадёжно-глупые Бурбоны.
Модест Петрович девице солгал, рассказывая ей о своих французских корнях. Он, просто, не мог, перед этой красоткой, выставиться обыкновенным блеклым «Долматовым». А поэтому, как и поступал в подобных случаях ранее (дабы произвести на собеседницу впечатление!), он слегка облагородил собственную фамилию, добавив к ней интригующее «Валуа».
-Простите, вы себе что-нибудь уже заказали? – осведомился Модест Петрович у девицы.
-Да, да, конечно, не беспокойтесь.
-Официант, - Долматов помахал рукой официанту, спешившему мимо с парящей супницей на подносе, и когда тот приблизился, тоном гостеприимного хозяина потребовал:
- Пожалуйста, нам хорошего вина, фруктов, ну и чего-нибудь, эдакого, из десерта!
Официант, кивнув, бесшумно обогнул их столик и артистически понёс горячую супницу дальше.
Довольный своим мотовством, Долматов блаженно откинулся на спинку стула, и с добродушной улыбкой воззрился на прелестную собеседницу.
Удачный день, довольно сносный ресторан, великолепная девушка, сидевшая с ним за столиком, - всё это действовало на него благотворно и, в то же время, слегка будоражило.
-Сегодня я могу себе позволить немножко кутнуть, - доверительным тоном сообщил он Виктории. – Местное казино мне, кое-что, из своих доходов подкинуло!
-И как часто художники захаживают в казино?
-Художники слеплены из того же теста, что и все остальные люди, Вика. А поэтому, и им присущи человеческие слабости и увлечения. Немногим, ох немногим из них, судьба, благоволит при жизни и позволяет добиться признания, славы, достатка. А большинству… большинству только остаётся мечтать об одном, - стать обладателем хотя бы малого пёрышка из хвоста небезызвестной птицы удачи! И вот тут-то начинаются, столь губительные для таланта, походы в бильярдные, на ипподромы, посещения казино и других азартно-развлекательных заведений… Ведь, порой, так трудно, дорогая Вика, отказаться от мысли о возможности перехитрить время, обмануть судьбу и в мгновенье ока заполучить всё то, на достижение чего, в лучшем случае, ушли бы долгие годы труда и жизни; то есть, обрести всё сразу: достаток, славу, любовь или власть. А универсальное средство для скорого получения перечисленных вожделений, людьми давно найдено. И называется оно – деньги! Не зря же финансовые коллизии в истории человеческих отношений смело заткнут за пояс и любовные страсти-мордасти, и мотивы патриотизма, и рассуждения о смысле бытия... Возьмите примеры из истории, из литературы, и вспомните того же Гобсека, скупого рыцаря, бесчисленные орды флибустьеров, других искателей сокровищ и приключений… Против такого положения вещей, конечно, можно негодовать, но поделать-то с этим, ничего не возможно! Действительно, здесь есть, о чём подумать, о чём порассуждать…
У столика вновь появился с подносом официант и, пока он переставлял на стол заказы, девушка с Долматовым молчали. Наконец, мастерски откупорив бутылку с «Киндзмараули», одарив напоследок их дежурной улыбкой, официант бесшумно удалился.
Девушка, пододвинув к себе фруктовый коктейль и, сделала через трубочку пробный глоток, но тут же скорчила недовольную гримасу.
-Фу-у!!.. С каким-то металлическим привкусом…
-А чего вы ждали? Это же не Париж! – с аристократическим скепсисом усмехнулся Долматов.
-А вы часто бываете в Париже?
-Последние семь-восемь лет, бываю там ежегодно. С выставками. - С притворной скромностью ответил Долматов и, в руки взяв бутылку с «Киндзмараули», добавил:
-Ну, вот что, дорогая Вика! Отставьте-ка в сторону ваш бурдококтейль и давайте выпьем более качественного напитка.
Разлив вино, подняв бокал до уровня глаз, Модест Петрович многозначительно произнёс:
-Ну, за встречу! За то, чтобы наше случайное знакомство переросло в крепкую и многолетнюю дружбу!
Виктория улыбнулась какой-то своей затаённой мысли, и поднесла бокал к губам.
У Долматова возникло странное ощущение, будто лучи ресторанных люстр, сосредоточились только на девушке, заливая её лицо и молодое тело потоками мягкого, тёплого света. Глаза Виктории, ему казались аметистовыми морями, длинные, узкие руки отливали лаком загара, а её роскошные плечи, а дивная шея… Э-эх, да что говорить! Когда она делала из своего бокала маленькие глотки, то ни один мускул на чудной шейке не дрогнул, и это показалось Долматову настолько удивительным, что ему тот час захотелось расцеловать её в милую шейку… Короче, девушка, в эти минуты, представлялась ему эталоном изящества и совершенства.
Поставив на стол наполовину опустошённый бокал и, промокнув салфеткой влажные губы, Модест Петрович растроганно произнёс:
-Ну, что же мы, Вика, всё обо мне, да обо мне? Хотелось бы узнать что-нибудь и о вас. Кто вы, откуда, чем занимаетесь? С кем вы приехали в наш маленький городок?
Локтями опершись о край стола и, положив подбородок на переплетённые пальцы, девушка, глядя на него, улыбнулась:
-Сама я москвичка, а в Н-ске с подругой. Мы обе представительницы одной очень древней профессии.
Брови Долматова полезли в гору, глаза от удивления сделались круглыми.
«Силы небесные! – сверкнуло молнией в голове. – Неужели, деградация общества никогда не закончится?.. Неужели эти изящные пальчики, способны брать грязные деньги за сеанс продажной любви?.. Прав, прав бесконечно Оскар Уайльд, утверждая, что человек естественнее всего себя ведёт тогда, когда вынужден притворяться…»
А в слух, с нескрываемым разочарованием, замямлил:
-Так, значит вы, хотите сказать, …э-э… что вы… э-э…
Видя беспредельное разочарование на лице мужчины, девушка безудержно расхохоталась. А после, немного успокоившись, уже более сдержанным голосом, пояснила:
-Вы, наверное, меня неправильно поняли! Я начинающая журналистка. Мы этим летом с подругой окончили журфак МГУ. А перед началом трудовой деятельности, решили отдохнуть на море. Ну, а профессия журналиста, действительно, одна из самых древнейших. Вспомните-ка, глиняные таблички царства Шумеров, на которых писались политические и светские новости государства. Они рассылались по всей стране и передавались из рук в руки. Что это, как не подобие современной периодики? А, ведь, всё происходило в третьем тысячелетии до рождества Христова! Удивительно. Не правда ли?
-И, всё-таки, прошу вас, Вика, не шутите так больше со мной. Я уже грешным делом, подумал, что вы из тех ночных бабочек, которые за шелест презренных купюр продают свои ласки мужчинам. А разочароваться в вас, милая собеседница, поверьте, было бы для меня большим ударом… – с печальной проникновенностью, произнёс Долматов.
Девушка же, оставив его слова без ответа, вдруг взгляд обратила в сторону сцены, куда покачиваясь, нетвёрдой походкой, держал свой курс рыжеволосый верзила.
Заряженный изрядной порцией водки, не без труда взобравшись на сцену, мужчина, приблизившись к саксофонисту, о чём-то с ним заговорщицки зашептался. Потом, в подкрепление своих слов, сунул в карман музыканта денежную купюру.
Саксофонист, согласно кивнув, обтёр платком мундштук инструмента, и с усмешкой передал его подвыпившему «меценату». Сам же, с коллегами-музыкантами отступил в глубь сцены.
-Как ветеран Крайнего Серева…вера… - заметно заплетающимся языком, многообещающе начал рыжеволосый, обращаясь к отдыхающей публике, -…работающий там с одна тысяча девятьсот девяносто первого по две тысячи черт-вё… четвёртые годы, я хо-о-отел бы, чтобы вы вместе со мной насладились этой чудной и дорогой моему сердцу, м-мелодией…
Два-три человека, из сидевших в зале, сдержанно улыбаясь, вяло поаплодировали. А остальные, негромко переговариваясь, снисходительно посматривали в сторону сцены.
Рыжеволосый же, широко осклабясь, поднёс саксофон к влажным губам. Зазвучала резкая, примитивная, терзающая слух мелодия.
Долбящая по вискам вакханалия звуков оглушила Долматова. В затылке сразу же подскочило давление, к груди духота подступила. Захотелось снять галстук, расстегнуть ворот рубашки и освежиться. О продолжении приятного разговора с девушкой нечего было и думать.
«А что… что ещё, следовало ожидать от этого спившегося на севере придурка?» – с мрачным раздражением подумал Долматов и, поборов, пробежавшую по телу нервную дрожь, заскользил рассеянным взглядом по залу.
Сноровисто продолжали обслуживать столики официанты, разнося заказы и убирая грязную посуду.
Бухгалтер-толстяк, помахав одному из них, сделал рукой над пивными бутылками широкий круг, давая тем самым понять, что заказ следует повторить.
Парочка сидевших за столиком проституток, по-прежнему, без видимых результатов, коротала за рюмочкой вечерок. Та из них, что поблёскивала металлическим зубом вверху, наклонившись к соседке, о чём-то рассказывала. Торопливо, словно желая заговорить кого-то, она несла очевидную околесицу, и время от времени прижимала к щекам ладони. Сидевшая с ней рядом стриженая брюнетка, с туманной застланностью во взгляде, безмолвно слушала болтовню подружки и, не разжимая губ, одними ноздрями, зевала.
А дальше, за столиком с голубенькой скатертью (с парой воркующих молоденьких голубков), один из красавчиков, опрокинув рюмочку, топырил, обмоченные пальцы свои и при этом жеманно морщился. Юноша и в самом деле был хорош собой: со светлыми, длинными как у музыканта волосами, высоким лбом и чувственными губами. Но заметнее всего, на его бледном лице, были глаза: большие, сумрачно-тёмные, опушенные густыми ресницами. От всей его осанки, манер и повадок, веяло какой-то очевидной женственностью, и весь он был похож на любовно сделанную куклу. Другой же, с более сухими чертами лица, услужливо потопывая салфеткой по мокрой скатерти, что-то утешительное красавцу нашёптывал.
А за ближайшим к ним столиком, обосновался одутловато-смуглый субъект, с горделивой посадкой седой головы, цедивший в одиночестве высокопробный коньяк. Обида на судьбу, вынудившую его уйти от дел, угадывалась и в крепко сжатых губах, и в настороженном, но властном взгляде. Он чем-то напоминал опального генерала, отправленного в отставку за чужие ошибки. Глядя, на глумившегося на сцене верзилу, мужчина, словно бы уже определив вину, мысленно приговаривал молодца к расстрелу.
И лысый сатир не веселил больше подружек, а молча, обсасывая ножку цыплёнка, бросал осуждающие взгляды в сторону хулигана.
Долматов перевёл ненавидящий взгляд на сияющее жерло саксофона, из которого с равнодушием в зал выплёскивались бесноватые звуки…
А музыкальный инструмент громко квакал, скрипел и кашлял; он хохотал и, надрываясь, захлёбывался; он булькал, фыркал, сипел и чавкал!.. И рыжеволосый молодчик, игравший на нём, раздувавший щёки и побагровевший, был Долматову отвратителен, ненавистен.
Застывшие улыбки на лицах отдыхающих, были похожи на гримасы измученных узников.
И только Вике, как показалось Долматову, нелепая выходка северянина нравилась. Вначале, она смотрела на импровизатора с нескрываемым удивлением. Потом, поджав губки, смеживать стала густые ресницы (дабы пригасить в глазах огоньки озорные). Ну, а после уж очень «виртуозного пассажа», выданного покачивавшимся «саксофонистом», девушка, прикрыв лицо руками, не выдержала и расхохоталась.
И было в её весёлости, что-то наивно-трогательное, словно та радость, которая из неё в детстве до конца не выплескалась, вдруг с новой силой в душе пробудилась и вырвалась на свободу.
Когда, отсмеявшись, девушка на стол опустила руки, в её лице прелестным показалось Долматову всё: и розоватый цвет щёк, и блестящие губы, и аметистовые глаза, и чуть заметное пятнышко на пушистой скуле, и золотистые волосы. А главное, угадывалось какое-то струящееся обаяние, от неё исходившее…
Музыкальное помешательство на сцене закончилось, и Виктория демонстративно громко захлопала. Её одинокие аплодисменты, в установившейся на миг тишине, прозвучали как вызов раздосадованной публике.
Движением ладони, обращённой к девушке, рыжеволосый отметил эти знаки внимания.
-Мне жаль, дорогуша, но я уже ко-кончил! – благодарно улыбнувшись, прогудел северянин и, вернув музыканту измученный саксофон, покачиваясь, спустился со сцены.
Модесту Петровичу импонировало независимое поведение девушки, но он чувствовал себя неуютно под прицелом многочисленных людских глаз.
«Она действует, буквально, на всех, как магнит на железные опилки!» – С чувством восхищения, подумал о своей соседке Долматов, сетуя в душе лишь на то, что столь красивая фраза принадлежала, увы, не ему.
Вслух же, осуждающе покачав головой, произнёс:
-Нет, позвольте, но это какой-то кошмар! Вот к чему приводит безрассудное потребление алкогольных напитков! А ведь наши предки предостерегали об этом. Приведу только один пример, заимствованный из древнерусского литературного памятника… - и, повертев в руках полупустой стакан, напрягая память, продолжил:
-«Не упивайтесь вином, в нём же есьм блуд. Похвала мнихом не пити вина. Ибо во старчестве речено бысть – аще мних еси, то бегай от вина, аки от змия!» – Долматов не был полностью уверен в том, что процитировал фразу из книги дословно, но прозвучала она в его устах, довольно-таки, назидательно и эффектно. Модест Петрович со школьной скамьи питал слабость к словесным фейерверкам, и в памяти всегда наготове держал, дюжины полторы подобных перлов.
-Малопонятно, но впечатляюще. – С мягкой улыбкой произнесла Виктория, и посмотрела на собеседника с симпатией и благосклонностью.
«Да, да, конечно, - взволнованно подумал Долматов, – нельзя упускать великолепного случая! Нужно срочно её пригласить в ту, оставленную час назад, квартиру. И провести с ней ночь… Божественную ночь! Тогда заурядные Н-ские гастроли обретут приятную завершённость, а не сведутся только к пересчёту хрустящих купюр!..»
И рука, опустившись в карман пиджака, нащупала в нём металлический ключ.
«Вот и хорошо! Вот и славненько!» - мысленно дважды повторил он, благословляя свою рассеянность. Вопреки укоренившейся в нём привычке, сегодня он не избавился от компрометирующей его улики.
Пленительные любострастные картины замелькали перед его взбудораженным воображением. И на этих картинах, образы его и девушки, сливались в безудержном, пылком порыве. –
«А завтра утром, как лёгкие мотыльки, мы разлетелись бы в разные уголки и стали бы вспоминать нашу мимолётную встречу, как милое и забавное приключение…»
Где-то сзади прозвучали слова витиеватого тоста, зазвенели бокалы, послышался смех.
И, словно бы, переносясь в зал откуда-то издалека, Долматов встрепенулся и, потянувшись к бутылке с вином, произнёс:
-Что-то мы загрустили с вами, дорогая Вика, что-то зафилософствовались. А не пора ли, немножко взбодрить наше ресторанное настроение, сим благодатным, чудесным напитком?
-А как же пожелание предков относительно «не пити вина»? – насмешливо поддела Долматова девушка.
-Вы, знаете, а по этому поводу есть ведь и другие слова… - секунду помешкав, он театрально приподнял бровь и с пафосом продекламировал:
«Вино запрещено, но есть четыре «н о»:
Смотря кто, с кем, когда и в меру ль пьёт вино.
При соблюдении сих четырёх условий
Всем здравомыслящим, - вино разрешено!»
-И написал эти замечательные стихи приснопамятный перс…
- Омар Хайям!
-Всё верно, Викочка, всё, абсолютно, верно, - великий перс Омар Хайям, а толк, в прекрасной жизни этой, сей хомо сапиэнс, конечно, знал!..- ответствовал Модест Петрович, доливая в бокалы рубиново-солнечного напитка. – И потом, мы же с вами не упиваемся, в конце концов, а просто скрашиваем свой досуг.
Он аккуратно поставил бутылку на стол и, чокнувшись, они выпили. Она отпила из бокала на треть. Долматов же, медленно, из своего выпил полностью.
Крупный виноград, словно налитый светом солнца и люстр, свешивался с края вазы. Модест Петрович, оторвав одну из ягод, бросил её себе в рот. Потом, вежливо вазу пододвинул к девушке.
-Пожалуйста, угощайтесь, Вика, угощайтесь! Отведайте наших южных фруктов.
Взяв, самое большое яблоко, Виктория внимательно его осмотрела, и после, столовым ножом принялась счищать с него кожицу.
Гирлянда розовой кожуры, соскальзывая по её тонким пальцам, падала с шорохом на тарелку.
Откинувшись на спинку стула, Модест Петрович, блаженно вздохнул. Выпитое вино на него начало действовать и приятным теплом разливаться по телу. Зал поплыл как в тумане, а люди, сидевшие за столиками, стали приятнее, ближе.
Со сцены звучала чудесная музыка, грустная, волнующая, - как песня загадочной островитянки, в которой сокрыты были и огромная страсть, и боль безмерно любящей женской души, безумно жаждущей счастья и жертвенно от него отрекающейся… Это неизвестная мелодия очень хорошо звучала, по-видимому, благодаря какому-то музыкальному вирусу, обитавшему в крови, у игравших её на сцене, парней.
В круг зала потянулись парочки и затоптались в неторопливом танце.
-Модест Петрович, а как, вы, относитесь к танцам? – Спросила девушка, постукивая по бокалу с вином алыми, миндалевидными ноготками.
-О-о, моя милая фея! – Рассмеялся Долматов. – Разумеется, отношусь, положительно. Но только сам, увы, давным-давно не танцую.
Девушка коснулась пальцами руки Долматова и умоляюще на него посмотрела.
-Модест Петрович, голубчик, ну сделайте сегодня исключение! Давайте хоть немножечко потанцуем …
-Вика, Вика! Если вы не перестанете так на меня смотреть, то мои моральные устои, в конце концов, рухнут!
-А может, это и к лучшему? А может, оно так и нужно?.. Ну, не упрямьтесь! Пойдёмте, пойдёмте…
-Что ж с вами делать? Давайте, попробуем, но только, чур, потом на меня не сердиться!
Они поднялись и направились к центру зала. Долматов следовал за девушкой и откровенно ею любовался. Лёгкой, покачивающейся походкой, она ловко пробиралась между столиков; походкой, которую было суждено ему забыть не скоро. И шла она вся такая хрупкая, эффектная и изящная, словно созданная для того, чтобы радовать глаза мужчины, вызывать желание…
Они вышли на круг. В это время на сцене заиграли «Историю любви».
Еле слышно шаркали по полу ноги танцующих, приглушённо и мягко поблёскивал паркетный разлив.
Девушка танцевала хорошо, да что там, - просто великолепно! Модест Петрович ощущал рукой напор её ладони, и его шаги отвечали её шагам. Легко и страстно прильнула она к нему, и он вдыхал аромат волос и кожи. Он окунулся в волны экстаза и, наслаждаясь каждым моментом танца, двигался в такт завораживающих аккордов, поддаваясь воздействию чарующей музыки.
Молодой гитарист с бакенбардами, как у Элвиса Пресли, то и дело поглядывал в их сторону, и им улыбался.
Модест Петрович уже не сомневался, что никогда не забудет этого удивительного танца. И потом, даже много лет спустя, он будет вспоминать волнующие прикосновения девушки, шорох тонкого, розового платья (сквозь которое ощущалось молодое тело!), приглушённое шарканье ног о паркетный разлив и красивую, чарующую музыку, исполняемую чертовски одарёнными ребятами…
Ему хотелось рассказать Виктории о многом: о своём одиночестве, о стремительно надвигающейся старости, и о том, что, несмотря, на солидные накопления, он никому в этом в мире не нужен!.. Миллионы щемящих деталей сдавливали ему горло и терзали его, и душили… Но он знал, что ничего этого ей не расскажет и, прищурившись, несколько раз проморгнул. От избытка чувств, его глаза стали наполняться слезами.
Музыка оборвалась, танец закончился. Долматов медленно поднёс к губам руку девушки и, с чувством её поцеловал.
-Ну, вот, а вы боялись, что не получится, - мягко упрекнула его Виктория. Сдержанно улыбнувшись друг другу, они вернулись к своему столику.
Музыканты, видимо, играть уже закончили, так как на сцене вновь обозначился бойкий субъект в белом костюме и с гвоздикою в бутоньерке.
-Итак, милые дамы, уважаемые господа, мы досидели, мы дотерпели, мы дождались и докатились до заключительного номера нашей программы – эротического шоу мадемуазель Ламурмур!
Но прежде, чем она сама выйдет на сцену, один очень маленький, пристойный, весьма, анекдотец.
«Муж просит у жены пятьсот рублей на стриптиз.
-А что это? – спрашивает супруга.
-Ну, это когда женщина на сцене медленно под музыку раздевается и танцует.
-И всё?
-И всё.
Жена тогда включает магнитофон, посапывая, взбирается на стол и медленно, в такт музыке принимается раздеваться и танцевать. Закончив танец, мужу объявляет:
-Ну вот, милый, мы и сэкономили с тобой пятьсот рублей. А на них тебе купим новые туфли.
Муж посмотрел на жену и, покачав головой, говорит:
-Знаешь, что Маша? Дешёвка, она и есть - дешёвка! Ты, всё-таки, дай мне пятьсот рублей на стриптиз. А я в этом году, как-нибудь и в старых туфлях отхожу ».
Отдыхающие за столиками вяло заулыбались, кое-кто даже негромко фыркнул, ну а, в общем, реакция на анекдот была прохладной. Ведущий, тем не менее, широко осклабясь, поправив в бутоньерке гвоздику, продолжил.
-Вот, так-то, вот, друзья мои! Но в отличие от простодушного мужа из анекдота, сегодня вам крупно, должен сказать, повезло. Так как выбирать между стриптизом и туфлями вам не придётся. Потому что стриптиз сам сегодня явится к вам! Придет во всём своём ослепительном великолепии, и насладиться его красотой и изяществом, вы сможете у нас - а б с о л ю т н о бесплатно. Итак, встречайте! Непревзойденная Жаннет Ламурмур!!.. – И, устремив взгляд в сторону сцены, подняв ковшиками сложенные ладони, он с преувеличенным энтузиазмом громко захлопал.
Из-за двери гримёрной, за которой скрылась троица музыкантов, под наплывающие аккорды «Болеро», на сцену выплыла упитанная блондинка, имевшая из «одежды» только туфли и… трусики. Действительно, красотке было что показать, и принялась она за дело весьма энергично.
Под нарастающую музыку Мориса Ровеля, девица бойко затрясла феноменальным бюстом, с улыбкой томной стала принимать смелые позы и, с полуоборота своих внушительных бёдер, мастерски «заводила» мужскую половину зала.
Когда звезда эротического шоу, вдруг повернулась к отдыхающим задом, то многим из них, кому позволяло зрение, могли на её трусиках прочитать слоган – «Возлюбите Любовь!».
Впечатанный красным на переливчатом шёлке, и помещённый, чуть, ниже резинки, слоган, на трусиках лихой стриптизёрши, смотрелся в движении весьма эффектно! Когда же, под музыку покачивая тазом, красотка показывала широкую спину, то вздрагивавшие от выверта роскошные ягодицы, заставляли все буквы слегка подплясывать.
Сидевшая в дальнем углу группа кавказцев, похотливо пожирала танцоршу глазами и, что-то, гортанно выкрикивая из-за батареи бутылок, звонко поцокивала языками.
И бухгалтер-толстяк, поблескивая стёклышками золотистых очков, смотрел, заворожено, на танец блондинки, и в такт наплывавшей в зал, нарастающей музыки, покачивал головой и пощёлкивал пальцами. Мира для него за пределами ресторанной сцены, в этот миг просто не существовало.
«О вкусах не спорят»,- подумал Долматов и вновь принялся смотреть на свою собеседницу, как будто только в этом, уже привычном положении, ему могло быть хорошо и покойно.
Девушка же, казалось, совершенно не замечала, что ею любуются, и покручивала в пальцах бокал с недопитым вином, бросавшим овально-красный отсвет на белую скатерть ресторанного столика.
Она скептически смотрела на происходившее на сцене действо. И когда блондинка, доплыв до середины сцены, стала тереться о стриптизный шест спиною (будто бы она у неё сильно чесалась!), губы девушки дрогнув, плотно поджались, от подкатившего к горлу смеха.
Долматов поспешил воспользоваться сложившейся ситуацией.
-Как жаль, что вы не у меня в гостях, - многозначительно произнёс мужчина, небрежно посматривая в сторону стриптизёрши. – Там смог бы я вам предложить более интеллектуальное зрелище - свои картины. Но, время позднее и, разумеется, вы со мной не пойдёте.
Услышав его слова, девушка на мгновенье нахмурилась, но потом, встряхнув головой, удалым, задорным тоном, сказала:
-А почему вы решили, что я не пойду? Я живопись люблю. Отчитываться же за свободное время, мне, в Н-ске, не перед кем. Только условие выдвигаю одно: обратно, от вашего дома до гостиницы, вы должны будете меня проводить. Обещаете?
«Странно, что повторять приглашение не пришлось, - подумал Долматов. – А, впрочем, чему удивляться? Она же москвичка, да и к тому же, незаурядная личность!».
А вслух, поспешил горячо заверить:
-Моя богиня! Да куда угодно! Готов сопровождать вас хоть на Северный полюс!
Он жестом подозвал пробегавшего официанта. Попросил у него шампанского и конфет на вынос. Тот, понимающе осветив лицо белозубой улыбкой, поспешил удалиться.
А в это время у столика, за которым обосновался рыжеволосый субъект, случился конфуз. К концу вечера, северянин, видимо, окончательно захмелел. Сдёрнув галстук и расстегнув ворот рубашки, он недовольно выговаривал стоявшему перед ним официанту за жару в зале. Потом, что-то бормоча себе под нос, медленно проверял поданный счёт и, расплачиваясь, долго разглаживал выуженные из кармана купюры. А вставая из-за стола, опрокинул стул на котором сидел, и, не обернувшись, галстуком обтирая лицо, удалился.
-Финита ла коммэдиа! – усмехнувшись, подытожил сценку Долматов.
-У нас сегодня вечер избитых фраз? – поддев его, спросила Виктория.
Ответить ей он не успел, так как к ним вновь приблизился официант. Поставив на стол в пакете заказ, он подал Долматову листочек со счётом. Модест Петрович его попросил также уложить в пакет и фрукты из вазы, включённые в счёт, но ими не съеденные. Потом, вынув из бумажника три пятисотки, отмахнулся от слабых попыток официанта вручить ему сдачу. Поднялся со стула. Следом за ним поднялась, и Виктория, и сделала это грациозно, как лебедь…
Модест Петрович напоследок бросил взгляд на эстраду. Там, уже полностью раздевшаяся блондинка, покручивала на пальчике оригинальными трусиками. Красотка бросала в зал томные взгляды, решая, по-видимому, кого бы своим бельём «осчастливить».
Громко испустив вздох немого укора (в душе же сетуя, что поспешил с уходом), Долматов вслед за девушкой стал пробираться к выходу.
Получив в гардеробной свой саквояж, мужчина в фойе немножко подождал свою спутницу, пока она на пару минут заскочила в дамскую комнату.
Проходя мимо швейцара, величественным жестом сунул ему в руки щедрые чаевые. Приятно было перед девушкой показать себя богатым и великодушным (эдаким, эпикурейцем и аристократом духа!). В конце концов, жизнь коротка, и нужно стремиться её прожить красиво!
Массивная дверь за ними прикрылась. Музыка и смех, наполнявшие ресторан, сразу же отдалились и стали глуше. Бок о бок они спустились по лестнице на тускло-серый тротуар и, перейдя улицу, пошли вдоль набережной, где у причала, катера и яхты, слегка покачивались на тёмной воде. Влажный, солоноватый воздух благоухал прекрасными розами, которые в изобилии произрастали на клумбах, попадавшимся им по пути. Вечер выдался безлунный, но звёзды светили ярко. Вдоль линии берега протянулись гирлянды блестящих огоньков от горевших в домах электрических лампочек. Какое-то время они шли молча, и лишь перестук их негромких шагов нарушал сгустившуюся тишину.
-Мы с вами пойдём или поедем? – первой нарушила молчание девушка.
-Вы знаете, мой дом недалеко отсюда, - буквально в десяти минутах ходьбы. Поэтому, если не возражаете, Вика, давайте-ка немножко прогуляемся.
-Модест Петрович, а как у вас всё начиналось? Ну, то есть то, что вы стали художником?
-О-о, это было давным - давно, ещё в самом раннем детстве… - Долматов натянуто рассмеялся. Они шли по тихой, слабо освещённой набережной, где ничто не напоминало о яркой, многолюдной суете ушедшего дня. Лишь редкие парочки, попадавшиеся им навстречу, негромко переговаривались и невинно смеялись.
- Свою первую работу, помнится, я сотворил лет, эдак, в пять, набором цветных карандашей, которые выменял у приятеля за рогатку. Когда же пошёл в первый класс, то был замечен преподавателями изобразительного кружка, которые и предложили организовать выставку моих работ. Забрали тогда у меня всё: черновики, наброски, зарисовки и… не вернули.
-То есть, как не вернули? - поправила на плече ремешок сумочки девушка.
Долматов невольно залюбовался изяществом, с каким она это сделала, а так же, линией её груди.
Она шла от него совсем близко, во всём дивном блеске чарующей красоты, и от неё удивительно пахло дорогими духами, телесной чистотой и женской свежестью… Ей было не больше двадцати пяти. Но ум, светившийся в её прекрасных глазах и запечатлённый на благородном лице, казалось, не соответствовал ни её возрасту, ни… этому миру!..
По крайней мере, так Модесту Петровичу представлялось. И глубоко вздохнув, он рассказ продолжал.
-…Но получилось так, что сделанное предложение с выставкой, чья-то маленькая и, довольно, прескверная шутка. Что-то для галочки в школьных отчётах. Но тогда я очень обиделся на учителей, да так сильно, что забросил своё творчество лет, эдак, на восемь.… Ну, а потом, в школе образовался театральный кружок и вновь, я по воле судьбы соприкоснулся с искусством. Недурно научился разрисовывать декорации для постановок. Интересным оказался тот период в жизни моей: поездки по городу, сценки, спектакли. И началось… Художественные мастерские, запоминающиеся встречи с творческими людьми, вечерние диспуты об искусстве… Незаметно пролетали школьные годы. Промелькнули и годы службы в армии. А потом, меня судьба забросила в градопрестольную. Вначале попытался поступить в пединститут, на заочное отделение худграфа, но в приёмной комиссии меня отговорили и посоветовали документы перебросить в художественной институт имени Сурикова. Что я и сделал…
Рассказывая об этом, обо всём, Долматов прислушивался к звуку собственного голоса и, к полному своему удовольствию отмечал, что звучит он, как и положено звучать голосу человека, много чего повидавшего на этом свете и, достаточно долго на нём, пожившего.
-…Откровенно вам, Вика, скажу, что не нравилось мне тогда в институте, ох и не нравилось! Морально-общественный климат в том заведении, оставлял желать много лучшего. Преподавательский состав к своей работе относился формально, а учащиеся, занимаясь мелкой фарцовкой, пропускали занятия…
Помню, был у нас такой преподаватель, вёл предмет русской иконописи, так он прозвище среди студентов имел, соответствующее своим привычкам – «Стаканыч». Посылал частенько учащихся за вином в магазин, а выпив, становился таким сентиментальным, говорливым, добрым… Хлопнет бывало сгонявшего за бутылкой студентуса по плечу и пожурит его ласково, почти по-отцовски. «Не знаю, - скажет, - какой из тебя выйдет художник, сынок, но гонец получился от-ме-е-енный!»
Мда-а!.. Учили меня там быть серым, нелепым, смешным, но при моей-то фактуре и природных задатках, стать таковым было так же трудно, как и человеку с абсолютным слухом научиться петь мимо нот!.. И чувствовал я тягостность той атмосферы, испытывал неполноту своих творческих ощущений. И этот недочёт нервировал меня, ввергал в состояние непонятного беспокойства…
Они свернули на безлюдный бульвар и двинулись мимо, спрятавшихся за жалюзи магазинных витрин, мимо сложенных под тентами уличного кафе, пластиковых стульев, перевёрнутых на столы сиденьями вниз, мимо однотонно пульсирующего светофора. Переходя перекрёсток, Долматов, в очередной раз посмотрел на девушку, их глаза встретились, и Виктория ему сочувственно улыбнулась. Ободрённый её неподдельным участием, Модест Петрович вдохновенно продолжил.
-Но я то знал, что за дверьми, опостылевшего института, бушует иная, бесконечно-огромная жизнь: с лесами и реками, сёлами и городами, цветущая и тревожная, полная могучего дыхания, любви и восторга! Я твёрдо знал, что там, на воле, каждый год, как и положено, в марте, звонкою капелью ликует весна, будоража от муторных, зимних снов, просыпающиеся природу и землю! И мне, с неистовой жаждой правдивости и простоты, с моим врождённым отвращением ко всему вычурному и напряжённому, в один вот из таких весенних дней, вдруг надоело быть марионеткой. Мне опостылела условная связь блёклых дней, мне опротивела вузовская мастерская! И, наконец, решив, со всем этим порвать, я плюнул на всё, и ушёл… в народ!! – интеллектуальный всплеск Модеста Петровича достиг в этом месте своего максимума. Он говорил так складно, как будто читал вслух давно знакомую книгу. И ему уже самому, этот уличный монолог, казался блестящим и жизненно верным. Хотя из всего того, что он успел девушке нагородить, истине соответствовало лишь то, что действительно, лет, эдак, тридцать тому назад, он проучился два курса в Московском художественном институте, откуда был отчислен по милицейскому протоколу за увлечение мелкой фарцовкой и азартными играми.
Дойдя до поворота бульвара, они увидели при свете фонарей, движущуюся им навстречу комичную фигурку. Это был мужчина лет сорока, и он шел развинченной, усталой походкой. Он был довольно упитанным, и, казалось, с трудом втискивался в свой плохо выглаженный костюм. Ворот его рубашки был расстёгнут, а наполовину развязанный галстук, сбившись на бок, свисал на испачканную сорочку. Всклоченные густые волосы торчали в разные стороны и открывали высокий, с фиолетовой припухлостью, лоб. Он был похож на человека, только что побывавшего в переделке.
Поравнявшись с Долматовым и девушкой, мужчина язвительно произнёс:
-Папаша и дочка… счастливая парочка! Уми…мильная сердцу картинка, ей бо-у-у!
Он был пьянее, чем казалось вначале и, стараясь держаться прямо, шагал какой-то нетвёрдой, пружинистой походкой. В произнесённую фразу, задира, по-видимому, вкладывал обидный смысл, по крайней мере, так именно, Долматов её и воспринял. Он обернулся, чтобы достойно ответить хамоватому толстяку, но тут почувствовал, как девушка, коснувшись его руки, умоляюще прошептала:
-Прошу вас, не надо!
Приятно удивлённый Модест Петрович, посмотрел на неё и, понимающе улыбнулся.
-Как скажите, милая Вика, как скажите! Сегодня вы, моя путеводная звёздочка!
Они прошли ещё с десяток шагов, когда навстречу им и мимо, проехала вишнёвого цвета «Ауди», в салоне которой находились девицы.
Нагнав толстяка, машина замедлила ход и, обернувшись, Модест Петрович увидел, как, высунувшись из окна, одна из девиц поинтересовалась:
-Мужчина, не желаете ли развлечься?
-Пш-шла к чёрту! – нехотя разлепил губы толстяк и, сплюнув в сторону автомобиля, пошатываясь, побрёл дальше.
-Чмо жирное! – беззлобно фыркнула девица. Сидевшие в салоне, рассмеялись. И машина, сразу же рванув с места, набирая скорость, укатила.
-О времена, о нравы! – глубокомысленно изрёк Долматов и, сокрушённо покачав головой, рукой пригладил седеющую шевелюру.
-Что было дальше? – спросила Виктория. – Ну, после того, как вы бросили художественный институт?
-А дальше… дальше события развивались вот как… - Модест Петрович на какое-то время примолк, напрягая ресурсы своей подуставшей фантазии. Однако через минуту, его глаза вновь заблистали и он, с прежним энтузиазмом, продолжил:
-Оставшись один без какой-либо поддержки, я был вынужден очень много работать… (В действительности же, все свои дни в тот период, он проводил в злачных местах за игрою в карты).
-Работал в плакатной и журнальной графике, писал жанровые картины, писал пейзажи, но свою живопись всегда старался озарить духом экспериментаторства и свежей идеей!
Но Бог мой, как мучительно трудно было отказаться от общеизвестных канонов, от всего того консервативного, что успели вдолбить в мою голову в институте. Ложные навыки держались в памяти крепко и цепко, а привычно ложившиеся мазки, не хотели менять своих мест. Сами по себе они не были ни идеальны, ни безобразны, но их соединения в деталях картин, круговая порука штрихов – о-о!!.. - всё это делало мои творения серыми, безжизненными.… И, всё-таки, считать себя бездарностью, вряд ли было намного лучше, чем уверовать в собственную гениальность. Не причисляя себя ни к тем, ни к другим, я просто с головой погрузился в работу. Я не был, к счастью, в тот период, обременён излишествами комфортной жизни. Представьте себе, небольшую комнатку в доме на окраине провинциального городка, моё беспросветное одиночество, бесконечные размышления и холсты, холсты.… И всё это, на долгие годы!
Но постепенно, выдержка, вера в успех, и неустанный труд, сделали своё благое дело. Конструктивной жёсткости в моих полотнах со временем поубавилось, картины стали радовать глаза свежестью красок. Несмотря на кажущуюся сложность моих картин, им была присуща убедительная простота, потому что в силу уникальности своего таланта, я мог позволить себе выражать в них то, что остальным было просто недоступно…
С конца восьмидесятых, стал очень много, в разных городах выставляться и вот тогда ко мне пришла столь долгожданная известность… - вдохнув в себя в очередной раз аромат духов своей спутницы, Модест Петрович решил, что пора замолчать. Слишком уж мучительно ему давался этот поток пустых слов, да и устал он, признаться, изображать из себя искушённого жизнью скептика, просвещающего юную дебютантку. Зачем?.. Всё равно же девушка согласилась пойти с ним. Протяни только руку, и вот она: изящная, нежная, волнующая, неотразимая и безумно дразнящая, во всём блеске молодости и красоты…
Да к тому же, и дом, из которого два часа назад он вышел, показался уже метрах в ста. Через три минуты они вместе в него войдут, тихохонько поднимутся на третий этаж, откроют квартирную дверь и … Как будут развиваться события дальше, Долматов представлял себе весьма смутно, но он себя ощущал в положении человека, которому в ближайшем будущем обещана масса удовольствий.
-Скажите, а какие из своих картин, вы считаете наиболее удачными? – вежливо поинтересовалась Виктория.
Долматов относился к типу людей, которые никогда не лезут за словом в карман. И в этом случае, он также, отреагировал на вопрос мгновенно.
-Ну, прежде всего, - это «Полёт стрекозы», «Пустоцветы городских окраин» и, конечно же, «Московские школьники пишут на Кубу письмо Фидэлю». Особого внимания заслуживает и последний цикл картин, написанный на библейские темы, в которых я выразил свой гневный протест против лжи и насилия, провозглашая величие жертвы во имя ид-де-е… - но, тут мужчина внезапно споткнулся о выступавшую крышку люка колодца. Эта оплошность слегка подкосила последнюю часть его витиеватой фразы.
-Ах, осторожней! – воскликнула девушка. – Получите перелом, а в вашем возрасте косточки так плохо срастаются!
Эгоизм молодости, прозвучавший в её словах, вызвал у Долматова горькую усмешку.
-Прошу прощения, милая Вика, прошу прощения… - оправляя одежду, смущённо бормотал Модест Петрович, машинально ощупывая денежный пояс на животе. – Я вам кажусь, наверное, таким неловким и старомодным? Эдакая, ветхозаветная развалина: руины Трои, разрушенный Карфаген… Но уверяю, что у художников с годами ветшает только бренное тело, а дух и мысль становятся глубже и прозорливее!
Но вот подошли к знакомому дому.
Внизу, на первых этажах, света нигде не было, и только из зашторенного окна на верхнем, пробивалось бледное свечение. Весь дом был погружён в непривычную темноту, и это не могло не произвести удручающего впечатления.
-Ой! Могли хотя бы лампочку над входом повесить, - с лёгким упрёком заметила девушка.
-О-охо-хо!.. Во всём виновато жилищное управление. Сколько уж раз ходили туда, писали жалобы, и всё без толку! Они там просто свихнулись на экономии, - оправдывался Модест Петрович, надеясь, что его голос звучит правдоподобно.
-Но, прошу обратить внимание, Вика, на довольно-таки редкую архитектуру здания, на эти зауженные лестничные пролёты, на гипсовое кружево потолков…- продолжил Долматов, после того, как, поднявшись по ступенькам полурассыпавшегося крыльца, они вошли в слабо освещённый подъезд. Пропустив девушку вперёд себя, он пошёл следом, как бы сопровождая её.
– Вы не находите в этом архитектурном стиле отдалённое сходство… э- э… с готикой? Да, да, вот именно! Со зрелой, пламенеющей дивными витражами готикой, способной поражать людское воображение, своей монументальностью и, в то же время, изяществом! Особенно утром, когда подъезд наполняется светом, он завораживает величием и… э-э… пустотою. Но погодите, то ли ещё увидите! – с заметной отдышкой бормотал Долматов, стараясь не отстать от, быстро поднимавшейся по лестнице, девушки.
-Да, будет, вам, Модест Петрович, прекратите! Ничего особенного я в вашем доме не вижу, кроме ветхости и запущения. – С ноткой лёгкого разочарования сказала Виктория, останавливаясь на площадке последнего этажа.
Долматов полез в карман за ключом и ненароком выронил его на площадку. Они с девушкой, едва не столкнулись лбами, одновременно нагнувшись, чтобы его поднять. Оба рассмеялись.
Передавая поднятый с пола ключ, Виктория ему ещё раз напомнила:
-Вы только покажите свои картины, а после, проводите меня до гостиницы. Ведь так, не правда ли?
-Да, да, конечно! – подтвердил Долматов. – Сначала с балкона мы полюбуемся морем, потом вы оцените мои творения, и, выпив, на посошок, по бокалу шампанского, я провожу вас туда, куда прикажите, Вика! – И широко, по-хозяйски, распахнув входную дверь, он первым переступил порог знакомой квартиры.
Не включая света, Модест Петрович провёл девушку сразу же на балкон.
Тончайшее, едва уловимое дыхание, чуть серебрилось между открывавшимися взору тремя стихиями: землёй, дремавшим морем и чистым, звёздным небом.
Стояла глубокая, какая-то особенная тишина, наполненная шорохом волн, ароматом южных растений и свежестью летней ночи. Пахло, казалось, всеми цветами на свете сразу, словно раскинувшийся под окнами парк, днём, на жарком солнце, сомлев, пролежал тут без памяти, без сознания и теперь во влажной ночи, дивными ароматами приходил в чувство. Вездесущее веяние этих одуряющих запахов наполняло каждую клеточку тела, и было в воздухе, что-то неуловимо струящееся, от чего забавно кружилась голова, и то теплые, то прохладные волны пробегали по телу под уже ненужной, одеждой: смешная лёгкость, какой-то млеющий блеск, утрата собственной личности, имени и… реальности…
-Ну?.. И как вам нравится то, что перед собою здесь видите? – коснувшись руки своей гостьи, поинтересовался Долматов.
-Более или менее, - сдержанно ответила ему девушка и отодвинулась на шаг в сторону, словно бы опасаясь других, возможных прикосновений. Потом, указав рукою на море, радостно, приглушённо воскликнула:
-Ой, посмотрите, какая прелесть плывёт, какая прелесть!
Белая яхта, с зажжёнными бортовыми огнями, бесшумно скользя по водной глади, спешила домой, к причалу.
-Модест Петрович, а не хотелось ли и вам, на такой вот красавице, уплыть куда-нибудь далеко-далеко?
-Хотелось. Но только не одному, а с близким, очень близким мне человеком, - чуть слышно отозвался Долматов, вспомнив свои недавние размышления. Он не мог бы выразить теперь словами, переполнявшие его чувства радости и приятного, нелепого самодовольства, которые ему эта девушка доставляла. И продолжая смотреть на неё, он думал о её шелковистой коже, о благоухании волос, о соблазнительной округлости бёдер, угадывающейся под лёгким платьем. А она от него стояла до одури близко, такая стройная, смелая и, удивительно, по-молодому, пылкая. И шло от девушки блаженное тепло. Даже малейшее прикосновение к ней, казалось ему таким огромным счастьем, что дальше некуда!
Первый раз в жизни, вот так вот, словно безусый юнец, Модест Петрович потерял от представительницы слабого пола голову. И от кого потерял? От девчонки, от пигалицы, которая по возрасту – ему в младшие дочки годилась!
«Ну и пусть! Пусть! Пусть!!.. – мысленно, несколько раз повторил он. – Всё равно месячное воздержание будет сегодня отвергнуто, а «пуританские» заповеди осмеяны, – и, слава Богу!». Сегодня у него вечер забав и красивых игрушек. И как бы не разворачивались события дальше, но он подарит себе эту волшебную ночь! Он её заслужил своей изматывающей, гастрольно-напряжённой жизнью! И он убедит эту яркую, случайно запорхнувшую на его огонёк бабочку, что она имеет дело не с обычным мужчиной!
-Скажите, Модест Петрович, а вы были женаты? – прервав его размышления, спросила девушка.
-Видите ли, Вика…- Долматов задумчиво втянул щёки, и уверенно выдержал многозначительную паузу. - ...Всем людям свойственно ошибаться и возможности для этого у них, безграничны. Ошибся и я, когда лет двадцать назад, позволил окольцевать себя, но к счастью, ненадолго.
-Вы развелись?
-Да… мы расстались. Сожитие под общей крышей, Вика, само по себе вещь страшная, я бы даже сказал, убийственная, на которой рушилось не менее половины всех браков. Живя тесно вместе, люди слишком близко подходят друг к другу, и начинают находить у своих избранников ущербины и недостатки, которых почему-то не замечали раньше. И незаметно осыпаются все лепестки из цветов венка, так украшавшего когда-то любимого человека…
«О, мудрый Герцен, прости мне вольную трактовку слов твоих. Я, обещаю, впредь, цитировать тебя дословно», - подумал о высказанной сентенции Долматов и с выражением лёгкой меланхолии на лице, продолжил:
-Мда-а!.. Встречаешь женщину и думаешь, что второй такой нет на свете. Но проходит время, и что-то случается… Обольстительный туман рассеивается, наваждение заканчивается… Как странно всё это. Как странно…- и он умолк. Со стороны казалось, что влажной мутью застланы глаза его.
А девушка, вдруг приблизившись, сама положила ладошку на его руку и сжала легонько кисть, как бы подбадривая и дружески успокаивая. Потом, пристально посмотрев на него, вновь сжала руку, но уже сильнее.
Модест Петрович должным образом оценил этот благосклонный жест. Он тут же встряхнулся, словно бы отгоняя назойливые, безрадостные воспоминания и признательно улыбнувшись, заметил:
-Мда-а… Что-то мы застоялись на балконе, Викочка, что-то зафилософствовались. А ведь я ещё вас обещал угостить и шампанским!
-Но только после того, как покажите мне свои картины.