Глава 8.
Часы показывали без четверти девять, когда Долматов утомлённо подумал: «Посетителей больше не будет».
Медленно сгущались вечерние сумерки. И за окном в бездонном небе, робкими, крохотными светляками замерцали первые, бледноватые звёздочки.
Модест Петрович вышел на балкон, вздохнул полной грудью и от удовольствия даже зажмурился…. Воздушность, ароматы лета, головокружительная бездонность неба и… внутреннее, глубокое удовлетворение от прожитого, нелёгкого дня.
Девять обманутых квартиросъёмщиков повысили материальный достаток Долматова на восемьдесят пять тысяч рублей!! Никак не меньше! И это одной чистой прибыли, за минусом всех проездных, кормовых и прочих «командировочных» расходов. Таков итог его трёхдневного пребывания в Н-ске. Не дурно, совсем, не дурно-с! Но, впрочем, как в народе говорят, пора и честь знать! Есть много и других прекрасных городов, где пусть его не ждут, но где, он будет кстати.
И, улыбнувшись своей шаловливой мысли, Модест Петрович начал не спеша собираться. Из шкафа он достал небольшой саквояж, открыл его и извлёк оттуда странный предмет, являющийся на «гастролях» частью его гардероба.
Это был удивительный пояс Модеста Петровича, его несравненное изобретение, совсем необычной формы и особенного предназначения: матерчатый, плотный, почти телесного цвета и вместо застёжек – удобнейшие липучки! Он оснащён был множеством кармашков, каждый из которых закрывался на кнопочный клапанок. В ячейках этого носимого на животе приспособления, удобно размещались денежные банкноты различного достоинства и госпринадлежности: зелёные доллары, английские фунты, разноцветные евро и, конечно же, рублики…
Выдвинув ящик стола, Модест Петрович ещё раз пересчитал дневную выручку. Разложив деньги по кармашкам набрюшного раритета, насвистывая ритурнель, отправился в ванную, бриться.
Стоя перед зеркалом, вдыхая аромат туалетного мыла, он с удовольствием наблюдал, как щетина на натянутой коже лица, размягчённая хлопьями пены, равномерно сходила под стальным плужком бритвенного прибора.
«Всё идёт, так как надо, всё идёт хорошо, - с улыбкой размышлял Долматов, проверяя ладонью, на порозовевшем лице, качество проделанной им работы. – Теперь, принять душ, заглянуть ненадолго в кафе и прямиком на вокзал, откуда, в двенадцать ночи, отходит скорый поезд ».
Билет, дающий право на поездку в мягком купе, он приобрёл накануне. Итак, через два с половиной часа – прощай, гостеприимный, солнечный Н-ск, прощай чудо-квартирка!
И на его губах задрожала улыбка. Он подумал о том, как завтра, к десяти утра, начнут съезжаться в квартиру все многочисленные «счастливцы», обладатели желанных ключей: с чемоданами и собаками, жёнами и ребятишками, теннисными ракетками и волейбольными мячами, с пляжными причиндалами и прочею чепухой. То-то будет забавная сценка!
Он с удовольствием стал припоминать тот день, когда три года тому назад в его голове созрел дивный план. В ясной и гибкой схеме этого плана, казалось, не было недочётов: настолько в нём всё было подогнано, пристроено, обусловлено, настолько превосходно были рассчитаны все действия, вся их последовательность и значимость.… И что в плане, прежде всего, поражало, так это его простота, его гармоничная постепенность, с успешным, и вполне, прогнозируемым концом.
И всего-навсего нужно было: приехать в курортный или любой иной, массово посещаемый городок, снять в нём благопристойного вида квартирку (конечно же, по липовым, по л и п о в ы м документам!); дать объявление в городскую газету о срочной сдаче жилища в наём; от двери входной заказать десяток ключей и дожидаться в гнёздышке простаков с набитыми кошельками…. А перед самым их въездом в квартиру – спешно унести из городка свои ноги! План, достойный головы Остапа Бендера! И всё срабатывало в нём всегда безотказно, с изящной плавностью и чистотой, без каких-либо толчков и усилий!
Вот и теперь наступил завершающий этап Н-ских «гастролей», и никаких осложнений в обозримом будущем не предвидится.
Итак, принять душ, заглянуть ненадолго в кафе и…
С этой мыслью, раздевшись, Модест Петрович залез в белоснежную ванную, где, переключив воду с крана на душ, поднял над головой зажурчавшую лейку. И он позволил многочисленным, упругим струйкам укачивать себя, и баловать, и щекотать, с зажмуренной благодарностью, принимая тёплую ласковость воды, обтекавшую его немолодое тело. Пятью минутами позже, стоя перед зеркалом, он побрызгал под обеими подмышками дезодорантом: в купейном вагоне могло быть слишком жарко, а он не хотел, чтобы от него дурно пахло.
Окончив водные процедуры, в одних трусах, Долматов прошествовал в гостиную.
Здесь не спеша, нацепил на живот чудо-пояс, поверх одел белоснежную, шелковую рубашку, затем повязал модный галстук, облачился в светло-серый костюм и сунул ноги в удобные, из перфорированной кожи, туфли.
Быстро уложив вещи в кожаный саквояж, уже стоя в прихожей, в последний раз оглянулся: кажется, ничего не забыл, ничего своего не оставил. Отпечатки родных, чутких пальцев, где можно было, он стёр. Ну, а где не успел, - бог с ними, излишняя предосторожность. Завтра здесь настолько всё перелапают переезжающие «квартиранты», что обнаружить на чём-то следы его папиллярных узоров, будет весьма непросто. Итак, прощай, уютная обитель, спокойный, милый сердцу, доходный уголок…
В прихожей, выключив свет, он вышел на лестничную площадку, и тихо прикрыл за собою, обитую светлым буком дверь.
Надушенный и удобно одетый, с мятным холодком во рту, он, неторопливо зашагал по улице, в поисках приличного кафе или ресторанчика. До чего же приятно было пройтись по вечернему, южному городу, проведя перед тем утомительный день, пусть в уютной, но чужой квартире.
В тускло освещённой магазинной витрине, Модест Петрович поймал своё нечёткое отражение, и на секундочку задержался, чтобы осмотреть себя ещё раз с головы до ног. То, что он увидел, ему понравилось: приличная одежда, ухоженный, благополучный вид, и на лице порядочность потомственного интеллигента.
Почувствовав себя снова, как бы молодым и здоровым, Модест Петрович двинулся дальше, с удовольствием прислушиваясь к постукиванию каблуков своих недешёвых туфель. Улица была почти пустынна. Лишь изредка попадались навстречу гулявшие парочки.
Мягко зашуршав по асфальту шинами, рядом притормозило такси, но Долматов от него отмахнулся, и оно укатило дальше.
С моря, укутанного туманной дымкой, донёсся протяжный гудок пассажирского лайнера. Солоноватый привкус в воздухе усиливался, по мере того, как Долматов приближался к морю. Он достиг своего максимума, когда Модест Петрович вышел на набережную, о которую с тихим плеском разбивались тёплые волны.
Сквозь мглистый сумрак послышались звуки чарующей, потусторонней музыки. Она, то неожиданно пропадала, а то, подхваченная порывом ветра, внезапно усиливалась.
Долматов пошел на этот зов и, завернув за угол, понял, что музыка доносилась из небольшого ресторанчика, над дверью которого желтоватым неоном высвечивалось – «Нептун». Звучный мужской голос, лившийся из полуоткрытых окон, меланхолично пел под гитару о какой-то прекрасной девушке, равной которой не было ни под луной, ни под солнцем. Сильный, хорошо поставленный голос заполнял собою притихшую, полупустынную улицу.
Модест Петрович подошёл поближе и слева от входа увидел афишу:
«Уважаемые дамы и господа! Сегодня вечером наш ресторан имеет честь Вам предложить следующее:
-программу «Ностальжи» (с лучшими отечественными и зарубежными хитами прошлых лет);
-живую музыку и песни в исполнении барда Ивана Баласова;
-музыкальный разврат от группы «Эпатаж»;
и в завершении вечера – эротическое шоу с несравненной мадемуазель Лямурмур!
Остановите свой выбор на нас! Поверьте, разочарованными не останетесь!»
«А почему бы и нет?..» – с усмешкой подумал Долматов, уверенно открывая внушительного вида дверь.
Миновав у входа швейцара в роскошной ливрее, он оставил в гардеробе свой саквояж. Потом прошёл в ярко освещенный зал, где среди белоскатерных столиков метались сноровистые официанты.
К Долматову бесшумно приблизился улыбчивый метрдотель, который любезно провёл его до свободного места за столиком, где в компании с пивными бутылками и варёными крабами, коротал свой досуг добродушного вида толстяк.
Присев на стул, Модест Петрович заглянул в меню. Всё оказалось чертовски дорого и экономный в подобных случаях Долматов, себе заказал только шницель с гарниром, овощной салат и бутылочку пива. В ожидании заказа, он снисходительно осмотрелся по сторонам, после чего сморщил рот в иронической усмешке.
В зале с бледно-голубыми, высокими стенами и, изображёнными на них парусниками и дельфинами, собрались все те, кому после шумного, бестолково проведённого дня, захотелось свой отдых завершить достойно. Здесь было довольно душно, а поэтому раскрасневшиеся лица многих посетителей ресторана блестели от капелек пота.
Негромко шелестели голоса отдыхающих. Свет хрустальных люстр мягко отражался на гранях бокалов, на блестящих лезвиях ножей и ручках вилок.
За ближайшим к Модесту Петровичу столиком восседала парочка накрашенных, худощавых девиц. Одна из них, с металлическим зубом вверху, улыбаясь, курила и, покачивая ногой под столом, небрежно сбрасывала в блюдце с сигареты пепел. Другая же, стриженная, коричневая от солнца брюнетка, молча, сверлила Долматова взглядом и, поднося ко рту рюмку с ликёром, делала из неё маленькие глотки.
«Жрицы любви на повседневной работе», – небрежно подумал о девицах Долматов и перевёл взгляд на столик, что был расположен чуточку дальше.
Там, крепкий, высокий, рыжеволосый субъект, в гордом одиночестве, упорно боролся с всесильным Бахусом, каждые три минуты подливая в стакан. Его лицо всё больше наливалось краской, взгляд становился безжизненным, мрелым, но, в остальном, количество выпитого спиртного, пока, вроде бы, на нём не сказывалось.
«Либо нефтяник, либо денежный сибиряк, водкою глушит остатки мозгов», - снисходительно подумал о рыжеволосом Долматов, и взглядом скользнул к карикатурной троице.
А там, за столиком, упитанный селадон, с коричневой, похожей на мартышкину задницу, лысиной, что-то смешное повествуя девицам, описывал в воздухе руками линии. Одна из красоток, пухлая блондинка, весело глядела на стареющего кавалера, и при этом, пощипывая ягодки винограда, тщательно сплёвывала в тарелку косточки. Её озорная, кругленькая мордашка, с милыми ямочками на щеках, охотно отзывалось рассыпчатым смехом на всякую шутку соседа по столику. Другая же, тёмноволосая, довольно высокого роста особа, с удлинённым лицом, напоминавшим морду кобылы, жеманно прикрыв свои зубы ладонью, икая, тряслась в препротивнейшем смехе.
А дальше, за столиком с голубенькой скатертью, таинственным образом выделенному от остальных, спокойно ворковала чета однополых влюблённых, невинно смаковавших сок тихого, безмятежного счастья. Один из них, улыбнувшись словам юного друга, взял его руку в свои ладони и мягко коснулся её губами… И, казалось, что голубки никого не замечали вокруг. Но не из-за неумения вести себя. Нет! Просто они так были увлечены собою, что даже небрежный, мимолётный взгляд в сторону, был бы для них немыслимым расточительством, потерей бесценного мига общения друг с другом…
И лысый сатир, и его обе подружки, и геи за столиком, и упивавшийся водкой верзила, - все эти обыденные кабацкие миниатюры, создавали такую знакомую ресторанную атмосферу, которая уж давно въевшись в плоть Модеста Петровича, сделалась неотъемлемой частью его беспокойной жизни.
Но вот, ловко лавируя между столиками, к Долматову приблизился пройдошистый официант. Смахнув со скатерти невидимые глазу пылинки, поставив заказ и откупорив бутылку, он удалился, спеша обслужить другой столик.
-Здесь подают довольно свежих крабов, - приветливо улыбнувшись, подал голос толстяк.
-И вполне приличное пиво, - отозвался Долматов, сделав пробный глоток и, почувствовав, как янтарный напиток приятно освежил пересохшее горло. Слова соседа он расценил, как приглашение к непринуждённому разговору.
-Да-а, нынешнее лето на солнце щедро, - отламывая розовую клешню, продолжил толстяк. – Только вечером и можешь отвести душеньку. То ли дело было прошлым летом. Нет, нет, да и плеснёт освежающий дождичек, прибьёт пыль, охладит зной. А нынешнее – не то, ну совсем не то, чуть зазевался и бббац – получай солнечный удар! Вы слышали, в Анапе неделю назад шокирующий случай произошёл?! Супруги в машине на двадцать минут оставили огромного сенбернара, а сами зашли в магазин прикупить кой-чего. Так что же? Возвращаются, а бедняга издох! От теплового удара. Представляете?! Так что, любезнейший, - продолжил толстяк, взбалтывая в бокале пиво и, наблюдая, как оно пенится, – на этих югах, главное - не расслабляться, и не переусердствовать с поглощением ультрафиолета…. Я с правилами оказания первой помощи - при солнечных и тепловых ударах, познакомился ещё пять лет назад, когда меня впервые занесло в Анапу. И эти знания лишними не считаю. Уж лучше оказаться в роли чьего-то спасителя, чем самому стать жертвою разгневанного ярила….
Но тут, Долматов невольно подметил, как в зал вошла красивая женщина, в искрящемся, длинном и элегантном платье. Она была такой свежей, такой привлекательной, что Долматов с острой завистью посмотрел на высокого, изысканно одетого мужчину, которого брюнетка взяла под локоть, и они вместе прошли к дальнему столику.
Вздохнув, Модест Петрович вернулся взглядом к скромному ужину.
-А вы, извиняюсь, за нескромный вопрос, работаете кем? – полюбопытствовал он, орудуя вилкой в тарелке с салатом, и, время от времени, поглядывая на эстраду. Там, уже немолодой гитарист в тёмных очках, пел свои псевдо-южные баллады.
Толстяк, отхлебнув из бокала пиво, причмокнул губами, и с задержкой ответил:
-Я… я главный бухгалтер одной внешнеторговой фирмы. Из градопрестольной. На нас налоговая инспекция с внеочередною проверкою наехать грозилась. А нам - это нежелательно... Так шеф недавно вызывает меня к себе в кабинет, и тихохонько объявляет: «Вот вам, Владлен Иванович, премиальных сто тысяч рэ, и мотайте-ка до осени на юга, в заслуженный ежегодный отпуск. А перед налоговой, пускай Сафонов роль статиста сыграет (это мой заместитель)». Взял я деньжата те, да и укатил с супружницей в Н-ск…. Моя, дрожайшая, теперь в гостинице, по телеящику какое-то «мыло» смотрит, а я в кабак-с! А шеф наш, с Кипра, пытается тёмные тучи над фирмою разогнать, да в перерывах между звонками, морских скатов с аквалангом гоняет. И все на лето пристроены, и все, вроде бы, при делах! Так-то, вот-с….
Долматов тем временем управился со своим скромным ужином. От грустной музыки, от пива или от духоты, но он сомлел, и стало ему вдруг хорошо, хорошо, да так, что он даже боялся пошевелиться. Облокотившись на стол и пальцы, приложив к виску, в пол уха слушал болтовню расслабившегося соседа.
Гитарист, с имиджем болезненного эстета, закончив исполнять свои песни, молча раскланивался перед вяло аплодировавшей публикой.
А на сцену выскочил довольно бойкий субъект, в белом костюме, и с быстро скачущими по сторонам глазами. То, видимо, был ведущий программы или как это по-новому теперь называлось - диджей.
Помахивая вёрткими руками, делая выразительные гримасы, он занял место у микрофона и с юношеским азартом затараторил:
-Поблагодарим, друзья мои, поблагодарим Ивана Баласова за его великолепные песни и пожелаем ему побед на всевозможных конкурсах и фестивалях! И ещё пожелаем: призов, наград, высоких званий, ну, и конечно же, достойных его таланта, денег! Ибо, как ни крути, но деньги в нашем непонятном обществе никто ещё, пока, не отменял и оборот различных дензнаков в стране, пока, ещё существует. И всё-таки, друзья мои, я полагаю, что денежки порой, увы, нас портят, особенно деньги большие! Хотя, возможны, впрочем, и исключения … - он посмотрел вслед удалявшемуся гитаристу, поправил розовую гвоздичку в бутоньерке и бойким, звонким голосом продолжил:
-Мне это, видимо, точно уже не грозит, потому что у меня больших денег никогда не было, и, полагаю, не будет! В этом плане судьбой я не испорчен. Да и вообще, дружеские отношения между мной и деньгами, складываются как-то не лучшим образом. Сегодня, допустим, они у меня есть и я, как говорится, Д* Артаньян, а завтра… - он удручённо развёл руками и сокрушенно вздохнул. – Ну, что же, поясок завяжем потуже, сигареты купим попроще, и с навороченного «Мерседеса» пересядем на городской автобус. И будем изображать из себя Дастина Хоффмана, эдакого «бережливого» миллионера, который покупает просроченные йогурты, чтобы сэкономить на упаковке лишних пять баксов…
Толстяк равнодушно взглянул на эстраду, ткнул пальцем в золотистую дужку очков и, снисходительно усмехнувшись, сказал:
-После этого клоуна, музыкальная группа будет выступать – «Эпатаж» называется. Побалуются ребятишки немножко на инструментах, побренькают на гитарах и на нервах собравшихся. Ну, а потом….- он выдержал многозначительную паузу и поднял липкий, полусогнутый палец, -… о н а!
Модест Петрович тряхнул головой, сгоняя вяжущую полудрёму, и проморгавшись, невинно спросил:
-Кто она?
-Э-э-э, батенька мой, да я вижу, вы, маленько приснули? Тогда вам до её выступления не досидеть. Поздновато будет-с!
-Да кто она-то? – настойчиво допытывался Долматов.
-«Мадемуазель Ламурмур» – её номер в этом вертепе, так называется! Представьте себе, эдакую, блондинистую девицу, в одних символических, шёлковых трусиках! Вот тут… - толстяк ладонями указал себе на грудь, -… не бюст, а настоящие пушечные ядра!!.. По сцене скачет, виляет бёдрами, становится в экстравагантные позы, и всё это – под «Болеро» Равеля! Вы представляете? Короче, дикий, законченный натурализм! Разврат-с, полнейший! Все ваши нравственные устои – отдыхают!.. Я на выступления этой чертовки – уже в третий раз прихожу. Её здесь на сцену, через день выпускают. И до сих пор не могу для себя решить…. настоящая у неё грудь или силиконовая?! – и он, похотливо рассмеявшись, подвинул к себе очередную бутылку пива.
«Эко, чёртово кубатурище! И куда же в него всё влезает?» – с лёгкой завистью подумал Долматов, глядя, как бухгалтер набулькивает в бокал из бутылки. А тот, почмокивая, обсасывал свои зубы и, языком выдавливая из промежутков между ними, остатки крабового мяса.
Сам же Долматов, после выпитого пива, уже ощущал в нижней части тела знакомые позывы, требующие деликатного уединения в известном месте.
Жестом, подозвав пробегавшего официанта, сделав ему заказ на эклер и кофе, предупредив толстяка, что скоро вернётся, Модест Петрович прошествовал в туалет.
Руководствуясь настенными указателями, он спустился по лестнице, ведущей вниз, где и отыскал желанную дверь со знакомой фигуркой трафаретного джентльмена.
В комнате, обложенной темным и белым кафелем, пахло хлоркой, мочой и остывшим табачным дымом.
Быстро пройдя в узенькую кабинку, с судорогой отвращения увидел, что кто-то, опорожнивший мочевой пузырь до него, не спустил после себя воду. И в мерзкой луже чужой урины плавал размокший, тёмно-жёлтый окурок.
«Скоты, а не люди!» – подумал Долматов и, дёрнул штырёк сливного бочка. Он с четверть минуты бездумно внимал громогласному низвержению унитазного водопада.
Затем настал и его черёд. Расслабившись и с неизъяснимым блаженством, он стал прислушиваться к журчанию собственной неровной струйки. Скучновато-рассеянным взглядом воззрился в тетрадный листок, приклеенный к задней стенки кабины. В объявлении, написанном синими чернилами и крупным почерком, орфографических ошибок было примерно столько же, сколько самих букв.
Невольно морщась и напрягаясь, Модест Петрович стал читать объявление.
«М У Ж И К И!! НЕ БУТЬТЕ ТВАРЯМИ! В последний рас придупришдаю! Не ставайте ножищами на ободок унитаза. Не тритеся своей п я т о й т о ч к о й о стены кабинки. Не сикайте на смывной бочок унитаза, а цельтеся пряма в цель!..»
Долматов попытался воссоздать драматические события, происходившие в помещении мужского туалета до своего визита сюда. Подобное объявление, вряд ли, было порождено единичным актом дерзкого хулиганства. Значит, циничное «сикание» на смывной бочок, носило злостный и продолжительный характер. А осквернение стенок кабинки выделениями «пятой точки», видно, явилось последней каплей, переполнившей чашу терпения автора.
Но в этом месте, размышления мужчины были прерваны скрипом входной двери и шарканьем нетвёрдых шагов. У раковины умывальника кто-то остановился. Но так как дочитать оставалось немного, Долматов решил «добить» предостерегающий ультиматум до конца.
«Каво поймаю сикающим мимо бортиков унитаза то б е р е ж и с ь ! П и с ю н о т о р в у н а п р о ч ь !!! Будишь помнить у меня гад уборщицу бабу Шуру!»
Восклицательные знаки в прочитанном опусе были твёрдыми и крупными, зато запятых было мало. Видно, грамотность не относилась к сильным сторонам воинственной «бабы-Шуры».
Модест Петрович неожиданно вздрогнул: снаружи за ручку дверцы кабинки, кто-то настойчиво несколько раз дёрнул.
-Занято-то!! – спёртым голосом, придушенно воскликнул Долматов, с напряжением вглядываясь на ободок унитаза – несколько жёлтых капель его всё-таки осквернили…
С упорством, достойным лучшего применения, неизвестный вознамерился проникнуть в кабинку досрочно. Вибрация двери, дребезжание задвижки не прекращались ни на мгновение.
С чувством внутренней незавершённости и опасливой мыслью о «бабе-Шуре», Долматов затеребил заевшую «молнию» на брюках. Наконец, обнадёживающе жикнул малютка-замок и мужчина привёл свои брюки в порядок. С выражением холодной сдержанности на лице, звонко щёлкнул дребезжавшей задвижкой. И дверь открыл, дабы достойно встретить воинственную уборщицу…
Шатенка, в коротком, облегающем платье, цвета какой-то ультрарозовой фуксии, нетвёрдо держась на кривоватых ногах, бесстыдно смотрела ему в лицо. На ядовито-красных губах красотки, застыла блудливейшая улыбка.
-О-ой, мущ-щинка!? Какой приятный мущ-щинка! Один, без охраны и, почему-то, в дамских апа… партаментах?.. – при этих словах, бедняжку внезапно качнуло так, что Долматов, опасаясь быть опрокинутым на унитаз, изогнувшись, выскочил из кабинки наружу.
Искоса, поглядывая на привалившуюся к кафельной стенке девицу, он приблизился к раковине, воду открыл, и подставил под прохладную струю руки. Поплескал, сей живительной влаги в лицо. Тут же почувствовал приятную свежесть. Вытянув из рулона бумажное полотенце, тщательно вытер им лоб и щёки. Посмотрел на часы: 22. 45.
«Пора, пора отчаливать на вокзал. К чёрту пирожное, к чёрту кофе! Зайти, рассчитаться и …»
-Скаж-ж-жите, мущ-щина, так это всё-таки дамский туалет или для особ мужскова полу? – прервала его мысли шатенка. Воздух вокруг неё просто «благоухал» ароматами алкоголя, пота, дешёвых духов и волнами доходил до Модеста Петровича, соразмерно её движениям и жестам.
Мельком взглянув на застывшие писсуары (с наклеенными на них бумажками – «не работает!»), Модест Петрович перевёл взгляд на шатенку и, усмехнувшись, саркастически произнёс:
-Не беспокойтесь, мадам! Чувствуйте себя здесь как дома. Вы в комнате отдыха для лиц, страдающих приступами амнезии.
Он, иронически поклонился, и вышел из кафельного помещения прочь.