Глава 13.
Из прихожей в гостиную, донёсся, настойчивый скребет, в замке хрустнул ключ, и дверь открылась.
Отягощенная дорожной сумкой, порог квартиры переступила блондинка. Следом за нею, с двумя чемоданами, вошёл в прихожую бравый майор.
Несмотря на испытываемые неудобства, связанные с переездом, они чувствовали себя совершенно счастливыми. Предчувствие радости от скорого отдыха в уютной квартире, витало у них над головами, словно невидимая, поющая птица. Особенно на седьмом небе от счастья была блондинка. Согреваемая неустанным вниманием своего супруга, в предвкушении радости от вселения в чудо-квартирку, она чувствовала себя яркой, блистательной и неотразимой. Красотка находилась в состоянии весёлой раскованности, - этой привилегии кинозвёзд и артистов эстрады. И даже бессонная ночь в перенаселенной гостинице (с диким храпом якутов, доносившимся из-за перегородки), не могли испортить её праздничного настроения.
-Я полагаю, что хозяин отчалил, - сказал майор, ставя аккуратно чемоданы у стенки.
–Хо-зя-а-а-ин, вы до-о-о-ма?! – молодым, немножко козловатым тенором, больше для очистки совести, нежели, надеясь получить ответ, бросил свой вопрос в « пустоту» военный.
-Ах, Вадим, пожалуйста, не шуми! Он уехал. Я сказала тебе, он уехал. А сейчас, мне хочется тишины и … тебя!..
Поставив на пол в прихожей сумку, блаженно жмурясь и что-то мурлыча под нос, блондинка припала к груди молодого супруга. В интонации её мягкого, немножко вибрирующего голоска, чувствовался лёгкий столичный акцент, - эдакая, своенравная московская штучка, родом из благополучной, интеллигентной семьи.
- Сейчас мы спустимся с тобою в кафе, немножко позавтракаем, а затем поднимемся в квартиру и … - блондинка, проказливо улыбнувшись, посмотрела в лицо своему супругу и дотронулась пальчиком до его обветренных губ. Майор был вынужден это подношение чмокнуть.
А Долматов сидел на кушетке ни жив, ни мёртв. Из полуопущенных век, он взглянул на «квартирантку» Скокову, замершую в двух шагах от кушетки и не сводившую с него встревоженных глаз. Было видно, что женщина делала невероятные усилия, чтобы по возможности сдержать себя от импульсивного поступка.
И тогда Долматов перевёл взгляд на Канайкина, на его широкое лицо со шнуром тонких губ, на загорелых щеках которого, за ночь наметились рыжеватые волоски. В холодных глазах уголовника шевельнулся вопрос и, прищурившись, он взглянул на поникшего Модеста Петровича.
Под этим взглядом, волнение Долматова достигло такой силы, что тело его вновь погрузилось в мелкий озноб, и на глазах проступили слёзы. И он почувствовал, что сразу как-то обмяк и раскис, точно из него вынули позвоночник.
И тогда он закашлял, словно у него что-то в горле застряло.
Воркование супругов в прихожей затихло и, мгновенье спустя, в гостиной появился майор. Создалось впечатление, что военный застыл по стойке «смирно», хотя это и было совсем не так. А чуть поодаль от него в растерянности остановилась блондинка. Запах её духов , оказался настолько густым и летучим, что казалось, заполнил собой всю квартиру сразу. В этот раз, на красотке, было бледно-голубое платье, которое подчеркивало её великолепные формы.
Невозможно описать выражение лиц всех участников случившейся мизансцены. Истинное, не показное остолбенение охватило как вновь прибывших, так и поставленных в тупик Скокову и Канайкина. Ощущение тягостности нарастало с каждой секундой. И лишь Долматов попытался выдавить на своём лице улыбку. Пытался, но у него ничего не получалось…
-Что это значит, чёрт возьми? И почему вы здесь сгруппировались? – прервал молчание, наконец, военный. За непринуждённостью его восклицания, угадывалось некоторое беспокойство. И, обращаясь уже к одному «хозяину», он строго у него спросил:
- Вы, почему до сих пор не освободили квартиру? Вы, почему не держите данное слово?
-Я начал кое-что, чуваки, просекать, - приближаясь к Долматову, процедил сквозь зубы Канайкин. – Ну что, дедок, давай колись. Успел свой отстойник впарить и э т и м?.. Ну, что затих? Колись, колись!
Зеленоватая бледность, исчезла с лица Модеста Петровича, и ей на смену пришла полыхающая пунцовость. Теперь его лицо, было похоже на раскрасневшуюся физиономию фермера, который всецело уважает бутылочку и, регулярно, два раза в неделю, отправляется рыбачить на пруд.
-А-а-а! – вдруг неожиданно выдохнул уголовник и, размахнувшись, широкой ладонью, влепил Долматову такую оплеуху, что тот, заморгав часто-часто, издал приглушённый клёкот. Перед глазами заплясали звёзды, поплыли лазоревые озёра, а из разбитого, защипавшего носа, на пересохшие губы брызнула кровь…
-Эй, ты, послушай! – раздражённо рявкнул военный. – Не тронь хозяина! И выметайся вон из квартиры, а иначе…
-Вадим, остынь!.. Ты что, не видишь? У них какие-то свои разборки! – с тревогой в голосе вскричала блондинка, и чтобы удержать, успокоить мужа, вцепилась пальчиками в рукав его кителя.
Майор, поигрывая желваками, в растерянности на неё оглянулся, - ну объясняй, дескать, тогда дорогая, объясняй; я ничего в этом ребусе не понимаю!
-Лан, лан, командир, не пыли, не пыли! - звучно циркнул слюной Канайкин. Он недовольно отошёл от кушетки, пересёк комнату и встал у окна. Грудь его порывисто вздымалась и опадала, пальцы были сцеплены в кулаки. И он покусывал в досаде губы.
-Ты хоть просёк, что старый фрайер к и н у л всех! Свой ср…ый угол всем нам впарил! Вот нам… - тут Жора указал на Скокову и на себя, - … и вам… - он пальцем (величиной с банан!), ткнул в сторону военного и блондинки.
-Как к и н у л? – недоумённо и строго спросил майор, и было видно, как у него на щеках стали выступать красноватые пятна.
-Да, кинул, кинул! Надул, понимаешь?
-Наду-у-ул?!… - потерянно воскликнула блондинка, и в её голубых глазах, застыла боль. Шаг сделав в сторону и, прислонившись к стенке, она трагически поднесла руку к горлу. – Надул!!.. Вадим! О-о, Боже! Боже!!..
Душа Модеста Петровича деликатно поморщилась, когда совершенное им деяние правильно обозначили. В обмане – в прямом, грубом его смысле, всегда есть какие-то постыдные стороны, составляющие мучения для утончённых натур. Но, тем не менее, Долматов попробовал изобразить снисходительную усмешку. Однако мускулы лица уже не до конца повиновались, и черты исказила кривая гримаса. Оплеуха Канайкина сокрушила его, деморализовала и теперь, пытаясь скрыть свою подавленность, он усиленно прижимал к лицу носовой платок.
Мало-помалу уяснять всё случившееся стала и до сих пор молчавшая «квартирантка» Скокова. Глядя на Долматова расширившимися глазами, Изольда Матвеевна безжизненно прошептала:
-Так значит, вы… свою квартиру… всем нам?.. Зачем?.. Но почему?!..
И, отшатнувшись от кушетки, сделала несколько шагов назад, в потрясении продолжая смотреть на Долматова, - как мать глядит на своего пропащего сына, которого уличила в преступной лжи.
-Вы…вы-ы…- она беспомощно оглядывалась по сторонам, надеясь отыскать самое хлёсткое, просто невозможное сравнение и, наконец, нашла (нашла!), - …мошенник, вы, простите за грубость… Мошенник, вы! Мошенник! Мошенник!! – Выкрикнула она нервно, торопливо, чуть не захлёбываясь и, продолжая пятиться, упала в кресло. И уже оттуда, глядела на Долматова ничего не понимающими глазами, - ну как же, как такое могло случиться, что кто-то в светлой жизни этой, решился на ч у д о в и щ н о е преступление?!.. Потом, уронив голову в руки, стиснула ладонями своё лицо.
«Мошенник… "– Модест Петрович снова поморщился. Кто в двадцать первом веке помнит ещё такое слово? Треть населения огромной страны можно наградить подобным «титулом»!
Мошенник… Произнесённое слово делало Изольду Скокову в его глазах смешной и крошечной. «Дамочка из пробирки… Точно уж, микробиолог!..» - иронически о женщине подумал Долматов.
Но, сделав над собой усилие, он успокаивающе улыбнулся.
-Да не волнуйтесь так, гражданочка, пожалуйста, не волнуйтесь! Я всё верну. Вы, только подождите, - и вновь прижал платок к разбитому носу, откуда продолжала сочиться кровь.
А нос его и впрямь ужасно распух, лицо окривело, как-то перекосилось, отчего Долматов стал похож на избитого клоуна.
-Ну да, вернёт, - ноль целых хрен десятых! – усмехнулся Канайкин и, отвернувшись к окну, выразил недовольно:
-Кто тут зверюгу на балконе запер? Ну, чуваки, блин, ну артисты! Теперь ни сплюнуть, ни вздохнуть, ни пёр…ть, - и скребанув пятернёй небритую щёку, в развалочку прошёл в столовую, напиться воды. Вчера, весь вечер он подбадривал себя крепкой выпивкой, чтобы успокоить расшалившиеся нервы. Потом, в каком-то баре, «снял» стриженную, потасканную девицу и переночевал у неё. У той лярвы, не оказалось из еды ничего, кроме водки с селёдкой. И теперь в дурном настроении, сжигаемый жаждой, он явился в застолблённый накануне отстойник, а тут заморочки!!..
Платком промокнув солоноватые губы, Модест Петрович облегчённо вздохнул. С таким субъектом, как это уголовный тип, не просто было общаться, о-ох и не просто!.. И даже после того, как Канайкин ушёл из гостиной, в комнате сохранялась тягостная атмосфера.
Майор, достав сигарету из пачки, помяв её пальцами, закурил. И было видно, что ему явно не нравилось создавшееся положение.
-Дождались, Машенька, праздничка, радуйся… радуйся…- намеренно спокойным голосом, наконец, произнёс он, и чуть прищурившись, выпустил из ноздрей струйки дыма.
-Ну, что же ты стоишь, Вадим? Стоишь и ничего не предпринимаешь? – взволнованно обратилась к нему блондинка и преувеличенно резким движением, откинула со лба белокурую прядку.
-Ждёшь, когда денежки упадут на нас с неба? Нет, милый мой, так ничего не дождёшься. Сам денежки ему отдал, а теперь вот, стоишь и ку-у-уришь…
-Нет, ты только посмотри на него, Вадим, посмотри… - она бросила на Долматова уничтожающий взгляд и сделала презрительную гримасу, - ведь это же прожжённый бухач! Такое впечатление, будто он только что из вертепа! – Голос женщины от рождения мягкий и сочный, сделался на какой-то момент капризным, жестким, и казалось, вот-вот сорвётся из-за нервного перевозбуждения. Приблизившись к кушетке, она упёрла руки в бёдра и гневно обратилась к поёжившемуся Долматову.
-Чего же, вы молчите, дрянной человечишка? Наделали делов, а теперь отмалчиваетесь! Мы выехали из-за вас из роскошной гостиницы, стерпели все тяготы ужасного переезда, не спали всю ночь, ещё даже не завтракали!.. И всё это – в дни драгоценного отпуска, которого ждёшь весь утомительный год, ну словно… словно манны небесной!.. Ответьте же, наконец, почему молчите: кому из нас четверых вы в аренду сдали квартиру? – когда молодая женщина перечисляла свои обиды, то в её голосе звучали мелодраматические нотки. Блондинка была бы чрезвычайно удивлена, если бы знала, что претендентов на оспариваемое жилище намного больше, чем обозначенное ею количество. В тот самый момент к трёхэтажному дому, из разных уголков приморского Н-ска, с баулами, сумками, чемоданами и рюкзаками, сползались и другие озабоченные «квартиранты», которым о существовании друг друга (и об афёре!), пока было ничего не известно.
-Я…я хотел бы сказать…- приглушённо начал Долматов, но его слова застыли на солоноватых губах, под женским взглядом, наполненным гневной мутью.
И тогда он устало прикрыл глаза. Со стороны казалось, что в эту минуту он повёл неслышный разговор с ангелами. Но оттого, что веки сомкнул, ему вдруг представилось, что комната стала крениться и вращаться медленной каруселью, а кушетка, старенькая, скрипучая кушетка, закачалась, подчиняясь какому-то непонятному ритму, словно лодка в ненастную, штормовую погоду.
Но вновь к реальности его вернул знакомый, ненавистный голос бандита, циничный голос, без намёка на тёплые чувства.
-Ну, вот что, старый аферюга, - в твоём отстойнике пропал весь кайф! Уж слишком много желающих, его поиметь, объявилось. Мне канитель такая ни к чему. Мне на фиг суеты такой не нужно, понял?! Ну, а коли так, - гони назад моё бабло, в довес - кинь «штуку», и я сблызну! – передёрнувший плечами Канайкин, мрачной, краснорожей глыбой завис над кушеткой.
А у Модеста Петровича возникло нелепое желание – выдавить все угри на противном лице уголовника; выдавить, своими крепкими, словно речные ракушки, ногтями. Но вместо этого, пожевав губами, он произнёс:
-Напрасно так тревожитесь, молодой человек! Вот лично, вы, от меня, не получите ни копейки… - сказал и поразился тому, насколько спокойно прозвучали его слова, хотя и чувствовал он себя в эти минуты, отнюдь не спокойно. Вообще-то, утомлённому Модесту Петровичу не хотелось, так вот, запросто, подставляться под гнев обманутого им дегенерата, но слишком уж задел его самоуверенный тон бандита ( тем паче, оглушительная о п л е у х а при дамах!), и он решился на эту дерзкую, провокационную фразу, надеясь, что его не прибьют принародно.
Сказал и посмотрел с невинной улыбкой в вурдалачьи глаза.
Широкое лицо Канайкина, как показалось Долматову, немного дрогнуло. В его холодных и наглых глазах, мелькнула лёгкая озадаченность.
«Ммда-а!.. Наличие интеллекта у подобных существ, само по себе явилось бы аномалией, ибо нарушило бы «гармонию» их внешнего облика и формы», - успел по привычки подумать Долматов и глубоко вздохнул, но в этот раз, дыхания ему не хватило.
-Ты чё базаришь, мерин сивый? Ты чё, проблемы захотел? – и Жора ткнул Модеста Петровича пальцем в плечо, словно хотел того немножко потормошить, чтобы было к чему повесомей придраться.
-Ну-у, дя-а-дя, ты устроил праздник… Из-за простой фигни, в такой замес по-па-ал!!.. – и отступив от кушетки на шаг, почти с признательностью, он посмотрел на Долматова, словно бы тот доставил ему, неизъяснимое удовольствие (а сам уж, явно, предвкушал истошные вопли мошенника и мысленно упивался, музыкой его недалёких мук!).
И в следующее мгновенье, протянув ручищи свои, он схватил Долматова за грудки, и тряханул так, что голова того, беспомощно метнулась, сначала в одну, потом в другую сторону. И стал трясти его, трясти, трясти…
-Да я тут вытрясу всё, а свои «бабульки» верну! Да и тебя … как сумку нищего… вытрясу… выверну на-из-нан-ку-у…- глухо рычал Канайкин, не прекращая сотрясательных действий своих, и явно чувствуя себя удобно, в роли карателя.
Глаза Долматова округлились и пожелтели от страха. Он уже пожалел о том, что с его губ, слетела дерзкая фраза. Рука уголовника, сжимавшая ворот его пиджака, душила и не давала дышать.
-Согла… согласно Женевской конвенции… нельзя так… обращаться даже с военно… пленными…- неверным, заплетающимся языком просипел посиневший мошенник, но доводы его обидчиком услышаны не были.
-Эй, псих, полегче! Не придуши человека! – раздался раздражённый голос майора. – Иначе деньги тебе самому нам возвращать придётся!
Побагровев от сдерживаемой злобы, Канайкин выпустил неохотно добычу из рук. Потом обернулся. Глазами обжёг офицера. Их взгляды встретились и выжидательно замерли, как дула двух, готовых к стрельбе автоматов. И каждый желал свой «магазин» разрядить в «чистую»!
-Лан, лан, командир, не пыли и остынь. Но впредь, по-хорошему тебе посоветую, фильтруй свой базар, – с притворным примирением, наконец, произнёс Жора. – Фильтруй базар, если не хочешь проблем нажить больше, чем уже имеешь! А щ-щас, лучше последи за этим латрыгой, пока я здесь пошмонаю малость, – и недовольно цыркнув слюной, бандит приступил к поискам денег.
Прежде всего, он принялся исследовать содержимое платяного шкафа. Среди кипы газет, нашёл папку с тесёмками, наполненную поздравительной корреспонденцией на имя «Садовниковых». Там же, нашлась тетрадь с кулинарными рецептами и вырезками из журналов, пять «медных» копеек из прошлого века, ветхий альбом пожелтевших снимков, синее стёклышко, серое пёрышко, белая пуговка и прочий хлам, всё это - привело искавшего в «благородное» бешенство. Он с мрачным удовольствием весь этот мусор отправлял на пол.
Долматов же сидел на кушетке и приводил свою одежду в порядок. И всякий раз, когда опасливым взглядом, он натыкался на фигуру Канайкина, то ощущал, как по его телу пробегала нервная дрожь, представлявшая собой некую смесь из страха и отвращения.
«А ведь, подонок, мог и придушить…» – думал мошенник, поправляя на место сбившийся в сторону галстук. И чтобы, как-то, притупить чувство страха перед бандитом, попробовал представить своего обидчика младенцем, когда тот ползал по детской кроватке, и с улыбкою писал, в обделанные памперсы. Пытался, но ничего у него не получалось. А впрочем, в те времена, в нашем Отечестве, о памперсах ещё не знали…
С грохотом выдвинув последний ящик в шкафу и оставив его раскрытым, Канайкин переметнулся в соседнюю спальню. И было слышно, как там распахнул прикроватную тумбочку. Среди пузырьков с пахучими мазями, коробочками порошков и каких-то таблеток, нашёл, между прочим, старый будильник. Зачем-то потряс им и приложил быстро к уху. Хода не слышалось, и часовой механизм с жалобным звоном, отброшен был в угол. Потом, Жора переместился к кровати. Дав тумака примятым подушкам, прочь, сдёрнув простыни, заглянул под матрац. Ощупал его. Ничего не нашёл. Сердясь на себя самого, продолжил поиск уже в нелепых местах и, обнаружив под тумбочкой старые тапочки, с недоброй усмешкой швырнул их в окно.
И чувствовалось, каких невероятных усилий стоило ему держать себя в руках и продолжать бессмысленные поиски.
А в это время, всё ещё куривший военный, неторопливо прохаживался по гостиной: от кушетки к окну и обратно к кушетке, и так - раз двенадцать…
Это был высокий, сухощавый мужчина лет тридцати, быть может чуточку старше. И от его шагов, потрескивавшие половицы, производили сухой, агрессивный звук.
В ярком свете, набиравшего силу дня, глаза военного, казались совсем выцветшими, а светлые, «ёжиком», волосы, - почти платиновыми. Он, видно, успешно служил где-то на горячей точке, а поэтому имел много наград, о чём свидетельствовали наградные колодки на кителе. Смуглолицый, с прямым, чуть крупноватым носом и решительным подбородком, военный был, по-мужски, красив.
Остановившись перед кушеткой, майор внимательно посмотрел на Долматова и осуждающе произнёс:
-Ну, что папаша, захотелось жизни гламурной?.. Ресторанные девочки, быстроходные яхты, пальмы, где-нибудь на тропических островах… Поэтому в тяжкое во всё и ударились? Чего же молчите, как в танке подбитом?
-Да вы хоть понимаете, что мы имеем право - вас отправить в милицию, а деньги свои взыскать через суд? – поспешно заявила вслед за мужем блондинка, с уверенностью, которую не испытывала вовсе. – Вадим, ступай и вызывай скорее милицию! Пусть старого мошенника посадят в тюрьму!
-Да обожди, Маша, с милицией, обожди! Попробуем во всём разобраться сами.
- -Ну, поступай, как знаешь, дорогой! Но только потом, пеняй на себя, если он выпутается и не вернёт наших денег! – обиженно парировала на это блондинка и, недовольно встряхнув непокорными прядками, прошла быстрым шагом к свободному креслу.
А из столовой донёсся звук передвигаемой посуды, захлопали дверцы навесного шкафа, по полу шаркнула табуретка. То Жора Канайкин, переместившись из спальни в трапезную, в каком-то злобном азарте, продолжал свои бесплодные поиски.
-Где деньги, папаша? – поинтересовался военный.
-Я говорил вам уже, мне следовало бы… э-э-э… - но тут Долматова неожиданно прорвало. – Товарищ военный… господин п-подполковник, вы, убеждён я, благороднейший человек! Вы не способны шагать по трупам, чтобы вернуть назад каких-то жалких семь тысяч! Я понял вас, и мне знаком подобный характер. Я наблюдал за вами, вчера и сегодня. У вас есть принципы, чувство собственного достоинства, вам свойственно благородство ума, и вы не способны на низкий поступок…
Майор стоял и терпеливо слушал, когда закончится этот поток восхвалений. Он понимал, что человек, сидевший перед ним, собирается просить о какой-то услуге, иначе бы не стал так его славословить.
-После Великой Отечественной, - продолжал Долматов, поправляя галстук, - людей вашего типа было намного больше: молодых людей, сломавших войну, смелых, благородных, обязательных. Большинства из них, увы, уж нет в живых… А нынешнее поколение…. – он с безнадёжным видом пожал плечами и с отвращением посмотрел в сторону столовой. – Это жалкое племя подлых и безответственных недоумков. Только и думают о том, где бы и как, что-то урвать, не прилагая при этом малейших усилий…
-Вадим, он заговаривает зубы, - холодно сказала из кресла блондинка.
-Ну, вот что, папаша, я не потерплю, насмешек, – фатовато покачиваясь на длинных ногах, с достоинством, строго произнёс военный. - Или вы немедленно переходите к сути вопроса, или мы передаём дело в иные инстанции. Ну? Выбирайте. Но если надумали говорить, то только кратко и по существу.
Но тут в гостиную вернулся Канайкин. По мрачному, раздосадованному лицу бандита, всем стало ясно, что поиски успехом не увенчались.
-Разводишь ты, реально, дед. Разводишь, ты, конечно, реально! Но только помни об одном – мне бабки не вернёшь, тебе кирдык! А плакать о тебе никто не станет. – Он обернулся и обжёг лица собравшихся раздосадованным взглядом. Но тут его глаза споткнулись о стоявший под столом саквояж. – А это чьё?
Подтвердить права собственности на дорожный, переносимый предмет, никто не спешил. Долматов отмолчался также, считая для себя оскорбительным отвечать на вопросы кретина.
Тогда Канайкин неторопливо пошёл к столу.
Сидевшая в кресле блондинка, брезгливо поморщилась, почувствовав запах едкого пота, исходивший от тела приближавшегося субъекта.
А Жора, тем временем, уже извлёк из-под стола саквояж и, щёлкнув застёжкой, вывалил его содержимое на столешницу.
Взгляду собравшихся открылось следующее: в прозрачном пакете махровое полотенце, две новых рубашки, три пары белья, два галстука, мягкие тапочки, умывальные принадлежности, игральные карты, бинокль, знакомый «Плейбой», и прочие нужные (так и ненужные), в дороге предметы и вещицы.
Модест Петрович из-за широкой спины Канайкина, всего этого видеть, конечно, не мог, но он прекрасно знал, что в его саквояже находится.
Глядя на подавшегося к столу майора, на массивную фигуру обидчика, бросившего на пол пустой саквояж, на лица женщин, с любопытством разглядывавших его вещи, он вдруг поморщился и невольно сморгнул. Потом ещё раз, и ещё... Веки помимо воли, сами опускались и поднимались. Он быстро обтёр глаза ладонью, но влажная муть навернулась вновь
"О-ох, Модест, Модест, докатался, доездился! Вот уже и бьют тебя, вот уже и обыскивают… Э-эх, закурить бы сейчас, затянуться б поглубже, задержать бы подольше в лёгких дымок … Что-то кругом пошла утомлённая голова от всех этих стрессов, от всех передряг…»
-Ба-а-а, дедок, да ты никак сопельки свои распустил? Сам наши бабки, паршивец, похерил, так сам же ещё и сопливишься, - с едкой усмешкой произнёс Канайкин и, ногою пнув пустой саквояж, стал не спеша приближаться к кушетке.
Сквозь влажную муть, глаза застилавшую, Долматов попробовал презрительно улыбнуться. Но больно уж вымученной, получилась улыбка. Такой, должно быть, улыбались великие мученики на заре христианства, когда язычники щипцами раскалёнными им скусывали языки и обрывали уши. Долматов теперь хотел для себя только одного: никогда… н и к о г д а в своей жизни, - это гнусное и смердящее потом животное, больше не видеть!!..
Но вслух, пытаясь скрыть волнение, устало произнёс:
– Не пинайте, пожалуйста, мой саквояж. Он д-дорого стоит.
Бандит скривился, словно от зубной боли, и развёл руками в обе стороны, всем видом показывая, что дальнейшую ответственность за свои действия не несёт.
-Д-дорого стоит…- язвительно скопировал он вежливый говорок Долматова. -–А сколько будет стоить удар в твою поганую нюхалку? И это самое малое, чем я готов теперь тебя отоварить!
Всё, что последовало дальше, было бледно, плоско и весьма банально. По крайней мере, так об этом, впоследствии думал сам Долматов.
Канайкин нанёс удар молниеносно. Модесту Петровичу показалось, что на него обрушился потолок.
-А-ах!! – воскликнули потрясённо обе женщины.
-О-ох!! - воскликнул приглушённо Долматов. И возглас его был хриплым, лишённым всего человеческого.
Удар был настолько силён и внезапен, что оглушённый и ослепительной болью мошенник, сразу же завалился на бок и потерял сознание.