То, о чем я хотел бы рассказать, не плод фантазии и не попытка создания
триллера. Это действительно произошло именно со мной и моим другом, тогда
еще молодым харьковским поэтом Алексеем Ауловым. Объяснение этому случаю
пытались дать сотрудники кафедры психологии Харьковского госуниверситета,
трое экстрасенсов и даже один уфолог. Однако мнения у всех разошлись…
Итак, все по порядку.
Моя иронико-детективная повесть «Шантаж» увидела свет на страницах
украинского журнала «Березіль» (№8, 1993), вскоре была «озвучена» в виде
радиоспектакля и инсценирована в виде телевизионной композиции. Благодаря
этому меня пригласили на творческий вечер в Союз писателей.
Тот день был для меня чрезвычайно ответственным: шутка ли – обсуждение уже
опубликованной повести и ознакомление читателей с еще не напечатанной
новой повестью «Тайм-аут», когда речь идет об издании книги-дилогии. Тот,
кому хоть раз выпало на долю подобное, меня поймет. Я долго и тщательно
готовился к этой встрече, конспектировал и заучивал тезисы будущего
выступления, предполагал возможные варианты вопросов и с замирающим сердцем
поглядывал на часы.
И вот – торжественный момент. Председатель комиссии по работе с авторами
Валерий Замесов открыл встречу. Держа в руках экземпляр журнала и папку с
рукописью «Тайм-аута» (о котором, замечу, еще никто не знал), я поднялся
на трибуну. И вдруг…
Дверь зала заседаний распахнулась, на пороге появился Алексей Аулов. Он
махнул мне рукой и сделал нетерпеливый приглашающий жест.
С этого момента и началось необъяснимое…
Вместо того, чтобы начать свою речь, я вдруг спокойно сложил бумаги, не
спеша спустился в зал, взял свою сумку и под недоуменными взглядами
собравшихся, молча вышел вслед за Алексеем. До сих пор не могу понять, что
меня заставило сорвать этот вечер. Не могу понять и того, что произошло
после.
На улице мела метель – последняя метель зимы. Свистел ветер, и сквозь
снежное сито видимость была ограничена. Смеркалось. Алексей принялся
«тормозить» частников, едва не бросаясь под колеса, но автомобили проносились
мимо. Наконец остановился старенький «жигуленок» -- прошу заметить, это была
совершенно случайная машина, с таким же успехом мы могли сесть в любую из
предыдущих. Водитель взял с места и, круто развернувшись, погнал по Сумской.
Алексей продолжал что-то оживленно мне рассказывать, но минут через пять
вдруг замер на полуслове: он ведь не сказал водителю адреса! Но водитель, не
поворачивая головы, бросил:
-- Я знаю, куда вам нужно.
Даже сейчас, через годы, я так и не смог понять, почему тогда это меня
совершенно не удивило, как не удивляло и последующее. Я не был ни выпивши,
не был ни подавленным, ни заторможенным, ни возбужденным. Все происходящее
воспринимал вполне здраво и реально, хотя уже на следующий день буду ошарашен
донельзя своими нынешними действиями. Алексей тоже не подавал признаков
удивления или волнения.
Автомобиль остановился на окраине города. Алексей протянул было водителю
какую-то купюру, но тот брезгливо отмахнулся:
-- Все уже оплачено.
И снова я ничуть не удивился, что абсолютно незнакомый, случайный водитель не
взял с нас ни копейки, а ведь ехать пришлось далеко и долго. Мы с Алексеем
стояли около двух «сталинских» пятиэтажек: серой и темно-красной, на стене
серой висела киноафиша с названием фильма: «Всего одна ночь» (мы еще посмеялись
над этими словами). А между серой и красной пятиэтажками примостился красивый
особняк, я даже залюбовался: колонны, арка, ажурные ворота, похожие на
знаменитую решетку Летнего сада. Хорошо, наверное, жить в таком домике…
-- Нам сюда, -- Алексей показал на особняк. – Только давай-ка сначала
перекурим.
Он угостил меня какими-то очень редкими тогда сигаретами: они были полностью
коричневыми – и фильтр, и бумага. Таких сигарет я раньше не видел. Помню, что
они мне не понравились. Докурив, мы бросили их в сторону урны, но в урну не
попали. Я еще тогда отметил, что окурки легли друг на друга, образовав
подобие ровного креста.
Свет в окнах не горел, лишь контуры двери были очерчены светящимися щелями.
Стены коридора были кирпичными, между кирпичами почему-то прорастала трава,
сочилась влага. Из-под ног, дико заорав, выскочил кот. Пахло плесенью и
сыростью… Да, внутри дом совершенно не ответствовал своему внешнему виду.
Алексею было знакомо расположение комнат, он уверенно толкнул дверь в прихожую
и провел меня в зал.
Тогда меня тоже почему-то не удивило, что зал был освещен большой старинной
люстрой, окна не были задернуты шторами, хотя с улицы эти окна выглядели
совершенно темными. Мало того – не удивили меня даже бумажные полоски,
которые перекрещивали стекла – такие я видел на снимках времен войны, эти
полоски предохраняли окна от ударной волны при артобстрелах и бомбежках.
Не задумался я, увидев несколько длинных винтовочных гильз под ногами и
обрывок плаката с текстами на немецком и украинском языках. И новенькую
фуражку полевой формы вермахта. В дополнение ко всему на стене висело красное
полотнище с большим черным гербом: орел с распластанными крыльями, восседающий
на свастике. Не задумался я тогда и о том, что за пятьдесят лет, прошедших
после оккупации Харькова, все это могло просто истлеть.
У стены, противоположной входу, находился старый кожаный диван. А на диване
сидел… Валерий Замесов. Да-да, именно тот Валерий, который лишь двадцать минут
тому назад открывал мой творческий вечер в помещении Союза писателей, которое
я спокойно покинул, оставив в недоумении всех собравшихся…
Ничуть не удивившись, заметив мое появление, словно мы и не расставались,
Валерий произнес свое постоянное приветствие:
-- Привет, Козий!
Тогда он всех приятелей ласково называл «Козий рог». Со временем это
обращение сократилось до просто «Козий». Приятельниц же он именовал «Козья»…
Мы сидели втроем и о чем-то говорили, спорили, смеялись – словом, шел обычный
дружеский треп. Алексей что-то написал на подвернувшемся клочке бумаги, сунул
его во внешний нагрудный карман моего пиджака. Когда я пошел «до ветру» -- а
сортир находился во дворе – то увидел, что улица перегорожена баррикадой из
мешков с песком, перед ней раскоряками стояли противотанковые «ежи» --
сваренные между собой куски рельсов. Отчетливо слышал гул автомобильных
двигателей, немецкую речь и лязг металла, но ни единой живой души не видел.
И снова меня это ничуть не удивило…
Последнее, что я помню в тот день – пронзительный вой сирены воздушной
тревоги. Все остальное просто исчезло, стерлось в памяти, хотя до этого
момента я помню все отчетливо и явственно. Наступил какой-то предел, исчезло
время…
Очнулся я от ожога – окурок «Примы» прижег пальцы. Я находился у себя дома,
в кухне. Передо мной стояла недопитая чашка с горячим кофе. На мне был
тот же самый костюм, в котором я шел на творческий вечер. В кармане
пиджака обнаружил несколько смятых записок с вопросами, которые обычно
задают из зала. В сумке оказалась книга стихов Семена Липкина, которой у
меня никогда не было. Рядом лежал чей-то чужой экземпляр журнала «Березіль»
с моей повестью – текст был исчеркан карандашом на полях, в некоторых
местах стояли вопросительные и восклицательные знаки, а то и прямые
комментарии к отдельным фразам и абзацам: видимо, кто-то основательно
«прошелся» по моему «Шантажу» как оппонент или редактор, вот журнал и
попал ко мне с правками...
Словно очумелый, стоял я посреди кухни и пытался вспомнить, понять, что же
произошло. И не мог. Даже не то, что я сбежал со своего творческого вечера,
и не то, что совершенно незнакомый водитель привез нас к незнакомому особняку,
и не сам особняк с фашистскими предметами ошеломили меня. Я лишь с ужасом
осознавал, что несколько часов моей жизни ушли в небытие, их для меня уже не
существует! Но ведь все это время я жил, что-то делал, с кем-то говорил… Что
же именно делал, с кем и о чем говорил, во что мог вляпаться и чем могут
сказаться эти пропавшие часы?..
На улице светало, наступило утро нового дня. Суббота, выходной. Самое время,
чтобы хоть что-то выяснить. Но – как? И кому же я могу задать подобный
вопрос: «Слышь, мол, Петя-Вася, а что вчера было, что я вчера делал?..» И не
сочтут ли меня сумасшедшим или похмельным?..
Телефон Валерия Замесова не отвечал. У Алексея Аулова домашнего телефона нет.
И я, не раздумывая, поехал к Алексею.
…Он открыл дверь и схватил меня за руку:
-- Слышь, старик, а что вчера было? Рассказывай!..
В этот момент он напоминал человека, проснувшегося после страшной пьянки и
пытающегося сообразить: «сегодня – еще сегодня, или сегодня – уже завтра?..»
Но пьяным он тоже не был. Он был растерян до невозможности,
таким я не видел его ни до, ни после…
-- У меня пропал целый день, -- сообщил Алексей, когда я поведал ему, что ничего
не помню, кроме странного особняка и творящихся в нем и вокруг него странных
вещей. – То есть, для меня день не пропал, но сам я пропал для всех окружающих
на весь день. Только что приходил участковый, меня искали. Лидочка заявление в
ментовку отнесла – «муж пропал»…
И рассказал Алексей следующее.
Вчера, за пару часов до моего запланированного выступления, он пошел выносить
мусорное ведро. Был он в спортивном костюме и комнатных тапках, то есть
дальше мусоросборника никуда идти не собирался. Четко помнит, как высыпал
мусор (даже постучал краем ведра о контейнер) и как тем же путем дошел до
своей квартиры. Прошло максимум четыре-пять минут… А дома застал рыдающую
жену, испуганных сыновей. И от них узнал, что сегодня – уже следующий день,
что отсутствовал он со вчерашнего дня…
Телефон Валерия Замесова по-прежнему не отвечал. И тогда мы с Алексеем решили
найти тот особняк, который отчетливо помню я, и который лишь смутно помнит
Алексей…
Это оказалось не так трудно, как представлялось вначале. В газете под рубрикой
«Экран недели» мы нашли фильм «Всего одна ночь» -- он демонстрировался лишь в
одном кинотеатре -- «2-й Комсомольский». Следовательно, круг поисков, к счастью,
не очень широк. Часа два или чуть больше ушло на поиски двух пятиэтажек,
стоящих рядом – серой и красной. Помнить бы, с какой улицы, или с какой стороны
мы к ним подъезжали – проблем бы не было. А так пришлось нарезать круги по
незнакомому району… Но вот наконец мы на месте. Вот и обе пятиэтажки, и
киноафиша, и урна, и – на чем мы с Алексеем оба остановили взгляды – два
наших скрещенных окурка коричневых сигарет, таких редких в нашем городе.
Вот и следы протекторов автомобиля, который привез нас сюда, их не успели
еще затоптать, ведь местность малолюдная...
…Мы долго стояли, потрясенные увиденным. Все было на месте, но...
Но между двумя домами, красным и серым, находилась старая клумба с торчащим
из середины водопроводным краном. Талый снег обнажил комья земли на этой
клумбе, прошлогодние листья и какие-то тряпки. А двухэтажного строения с
колоннами у входа – НЕ БЫЛО!!!
Алексей даже потоптался по этой клумбе, потрогал кран пальцем, словно
убеждаясь в его материальности.
Из ближайшего подъезда вышла старушка. Она решительно направилась к нам –
очевидно, хотела выяснить, почему двое незнакомых ребят так долго стоят перед
ее окнами. Убедив ее, что мы не воры и не шпионы, а просто остановились
отдохнуть, я решился на вопрос:
-- Извините, здесь никогда не было двухэтажного домика?
-- Был, -- кивнула женщина. – Был домик. Тут жил доктор, фамилии не помню.
Я дружила с его внучкой, иногда бывала у них. Потом доктора забрали в НКВД,
и почти сразу же его семья исчезла. После них сюда вселился инженер,
специалист по мостам и туннелям. Его расстреляли в тридцать восьмом. А до
июня сорок первого здесь был детский сад. Помню, что за несколько дней до
войны все дети и воспитательницы вдруг отравились. По-моему, так никого и
не спасли…
-- А потом? Во время войны?
-- Во время войны здесь жил немецкий офицер, какой-то командир со своей
семьей. У него дочка была, моя сверстница, она иногда угощала нас конфетами.
Она говорила с нами на немецком, а мы с ней – на русском, и, представьте
себе, все друг друга понимали. Наверное, детский язык – самый понятный
язык. Это потом, когда взрослыми становятся, то и грызутся между собой,
все чего-то поделить не могут…
Словоохотливой оказалась старушка.
-- И куда же он подевался, этот домик? – не выдержал Алексей.
-- Так наши его разбомбили, когда еще в первый раз освобождали Харьков.
Самолеты летели бомбить Южный вокзал – а до него отсюда три километра, так
одна бомба почему-то упала прямо на этот дом. Может, случайно оторвалась,
кто ее знает. Так и тот главный немец погиб, и семья его, и охрана…
Знала бы она, эта старушка, что всего лишь несколько часов тому назад мы с
Алексеем были в этом особнячке и видели немецкие вещи, противовоздушные
полоски на окнах и гильзы на полу. Если бы мы ей об этом сказали – точно
за психов приняла бы. Но я уже ничему не удивлялся – снова возникло чувство
отрешенности, непричастности ко всему, что происходило с нами вчера…
Из телефона-автомата мы наконец дозвонились до Валерия Замесова. Мои сбивчивые
вопросы и попытки выяснения он откомментировал своеобразно:
-- Да пьяные вы оба, Козьи… И когда успели? А если не помнишь своего
вчерашнего выступления, то сегодня купи «Вечерку» -- я дал информашку в
несколько строк…
Едва дождавшись четырех часов вечера, времени выхода газеты «Вечерний Харьков»,
мы с Алексеем прочитали в разделе «Культурная хроника»:
«Вчера в актовом зале Харьковского отделения Союза писателей Украины
состоялась творческая встреча с молодым прозаиком Леонидом Курохтой,
автором двух сборников сатиры и детективной повести «Шантаж». Леонид
ознакомил читателей с отрывками из недавно завершенной детективной повести
«Тайм-аут» и ответил на вопросы…» Внизу стояла подпись: «В.Замесов».
Шутки шутками, подумал я, но ведь о том, что я действительно закончил
работу над «Тайм-аутом», Валерий знать не мог. Об этом он мог услышать лишь
от меня самого. Но ведь я НИКОМУ об этом не говорил! А значит… значит, я
ДЕЙСТВИТЕЛЬНО провел вчера свой творческий вечер, но ничего об этом не помню.
А не помню почему?
Да потому, что в то же самое время я находился в особняке,который… был
разрушен пятьдесят лет тому назад.
От всего этого можно было вполне потерять рассудок.
Вполне возможно, что, будь у меня поболее свободного времени, я бы всерьез
занялся расследованием этого случая – если не журналистским, то хотя бы
частным. Но… перевод на работу в другое издание, смена места жительства,
разрыв с семьей… Все это поглотило интерес к происшедшему, а после, честно
говоря, просто руки не доходили, да и охота былая пропала. Но нет-нет, а
всплывет этот случай в памяти, и снова возникает вопрос: а что же это было?
Разные ответы слышал я от специалистов – как дипломированных, так и
самодеятельных. Но как-то не очень верится в неких «энергетических вампиров»,
отнимающих мою энергию посредством перенесения меня в другую временную
плоскость; инопланетян, проводящих эксперименты с человеческой психикой;
«колдунов», «чародеев» и прочих экзотических существ.
Но как быть с книгой Семена Липкина, взявшейся у меня неизвестно откуда?
И как быть с эпиграммой Алексея Аулова, которую я нашел во внешнем нагрудном
кармане своего пиджака, перед тем, как отдать костюм в химчистку? Эта
эпиграмма была написана на листке немецкого отрывного календаря от 12 декабря
1942 года…
Харьков, 1993