Монастырская тоска

Михалыч
 Нет полноты чувств, нет подлинного счастья. Словно бы счастье где-то рядом, в другом микрорайоне и стремишься к нему лишь через какие-то иллюзии, странные воображения, а по сути то нет никакого счастья. Труд один, нужда, бесконечно тяжкие заботы и болезни. Тяну кабель вдоль серой длиннющей стены, карабкаюсь на нее беспомощно, не держусь совершенно ни за что, работаю изо всех сил. А тем временем  за моей спиной пройдет счастье, я резко оглянусь, а его уже нет, далеко оно где-то; или и вовсе его никогда не было? Потом с утра голову от подушки не оторвать, - похмелье страшное! Пил весь вечер неуемно много, безотчетно, совершенно не контролируя себя, и уж тем более не задумывался о здоровье и о будущем. Бухал одним днем, да так, будто бы последний вечер живу.  В моей скромной богадельне собрались все нищие с монастырских застенок, знакомый бомж, похмельные великомученики, почтальон в мятом и обгрызенном картузе, и я  с ними малодушный и угрюмый. Сижу в своем углу и пью из стакана горькую, а тоска такая, прямо смертью дышит в залитые глаза прохладной синевою, туман опустился с куполов на землю, и тишиной снаружи заволокло мой монастырский закуток. 
Поп стучал в стену недовольный шумом балагана, братва притихла, а я вскочил встревоженный:
- Да пошел он! Слышите? Пошел он! –  не своим от гнева голосом заорал я.
Братва сразу опять загуторила, а я демонстративно из горла запустил винтом недопитую пол литра. 
Открываю на утро глаза, - я еще в богадельне, совершенно один, кругом разруха, страждущие и обремененные ушли поздней ночью через кладбище в город. С потолка свисает не упавшая штукатурка,  я слышу, как бегает сверху попадья со своими толстыми окормками, видать не довольная, что спать я им не дал. За одной стеной у меня кукареку, - там курятник, а за другой уже храмы стоят, началась заутреня, Амброська бьет в колокола. Где ж счастья то взять, а? Нет счастья то, и жизнь проходит…