Борькина дорога в люди

   
Борис с детства мечтал иметь много денег, нет, не зарабатывать, а иметь, чтобы они были как воздух или вода – всегда доступны и в неограниченном количестве.  Над выбором профессии не задумывался. Учился с такой ленью, что мать иногда кричала: «Лодырь царя небесного! Кем будешь, когда вырастешь? Учись, паразит, пока я жива!» - Бездельничал на уроках так, что в шестой класс ему пришлось дважды ходить. Школу кончил, а  тут и армия замаячила. Но стараниями, тогда еще не сидевшего за казнокрадство папаши, получил «белый билет» и на «долге перед Родиной» поставил крест. Зиму бил баклуши дома, доедая и допивая остатки обильных и частых застолий отца – снабженца авиазавода.  А когда того со товарищами, за особо крупную аферу, посадили на шесть лет с конфискацией, мать выставила Борьке чемодан со всем его барахлом к порогу: «Иди, сынок в люди, ты уже большой,  а мне надо младших как-то поднимать», - напутствовала его худая, затурканная мужем и жизнью мать.

Неделю Борька канючил не выгонять его из дома, пока она, не выдержав нытья тунеядца, не уехала с младшими к сестре в Иркутск. Оставшись один в полупустой квартире, Борька начал бражничать, пропивая свои шмотки. Конец загулу положила старуха-соседка. Она своей тяжелой клюкой вышибла гостей вместе с хозяином из квартиры, пообещав переломать ребра, если кто из них вновь появится. Так фронтовичка Мария Ипатьевна, бывшая медсестра морской пехоты, отправила Борьку в люди.

Ночь великовозрастный оболтус провел на вокзале пригородной станции. Подобрав от скуки  лежавшую на подоконнике газету, он наткнулся в ней на объявление – Геологическое Управление приглашало на работу молодых людей в круглогодичную экспедицию на Севере.  Обещало большие заработки, подъемные и аванс на дорогу.

Представление о работе в геологоразведке у Борьки было киношное, что-то вроде увлекательной прогулки по лесам, горам и пустыням бородача с рюкзаком.  Еще он слышал треп своих знакомых о шальных деньгах и разгульной жизни возвращавшихся домой бродяг.  Перечитав объявление несколько раз, Борька решил  вербоваться. - «Буду домой приезжать в отпуск при деньгах….» - мечтал он, укладываясь на жесткий вокзальный диван. Сон, несмотря на спартанские условия, сморил его быстро.  Снилась ему всякая белиберда, отчего он  - то вздрагивал, то вскрикивал во сне, а от приснившегося горного обвала проснулся весь в холодном поту и не сразу сообразил, где находится.  Светало. За окнами, весомо сотрясая все вокруг, катился с перестуком длинный состав пузатых цистерн. Борька, разминая затекшее тело, и поеживаясь со сна, подошел к застекленной доске объявлений и принялся изучать расписание пригородных электричек. Определившись со временем отправления первой, он вернулся к своему дивану и снова прилег – досматривать, как книжку с картинками, прерванный сон. – «Горы, темное ущелье, река в белых бурунах и он –  собирает в рюкзак желтые камни – это самородки золота….».

В столицу Восточной Сибири Борька приехал ранним утром и пешком (как же, будущий геолог) зашагал от вокзала в центр города, где согласно объявлению находилось Управление.  Улицы, умытые «поливалками», только-только начали заполняться прохожими. Но в трамваях и автобусах, гулко кативших по мосту через Ангару, рабочий люд уже висел на подножках не закрытых от тесноты дверей.

Управление, конечно же, еще не работало. Высокие массивные створки с резными накладками и латунными точеными ручками с полным безразличием отнеслись к его настойчивым попыткам открыть их. Потоптавшись на тротуаре напротив неприступного входа, Борька, поеживаясь от майского утренника, подался в ближайший сквер. Сидя на скамейке, глазел, как голуби, воркуя, топтались по плечам и голове скульптуры вождя октябрьского переворота, и строил планы растраты последних трех рублей. Решив, что разумнее вначале оформиться на работу, а потом уже, исходя из полученной суммы аванса, идти или в ресторан или в студенческую столовку, стал ждать открытия Большой конторы.

На циферблате отцовской «Ракеты» стрелки показали без десяти девять, когда к  Управлению подошли пятеро парней, явно городской шпаны.  Почувствовав конкурентов, Борька с независимым видом  «подвалил» к дверям и, развернувшись лицом к парням, встал,
по–блатному, глубоко, заложив руки в карманы штанов. Те, до этого оживленно переговаривающиеся друг с другом, с вызывающим интересом уставились на него. – «Эй,
ты! Откуда ты? Маратовский, что ли? – круглолицый невысокий крепыш, шаркая плоскостопными «мокасинами», подошел к нему вплотную.   – «С Батарейной я.  Вот по набору устраиваться приехал». – Борька, цвыкнув в сторону, через зубы,  вынул руки и протянул правую. Круглолицый машинально подал свою и обескуражено протянул: «А-а-а, из пригорода пацан. Это хорошо. А мы глазковские, тоже на работу наниматься пришли».

Крепкое рукопожатие парня заставило Борьку напрячь все силенки, но его ладошка смялась, как бумажная. Прищуривая и без того узкие глаза, крепыш не отпуская руки поинтересовался: «А как тебя дразнят?» - «Борисом» - ответил, потея от волнения Борька. – «И меня Борисом предок зовет.  Тезки значит! Это хорошо, тезкам я пятаки не чищу» - зеленые глаза парня насмешливо буравили слабака.  – «Держись нас, салага, мы тут все в одну экспедицию устраиваться будем – Ангаро-Илимскую, там, говорят, большие заработки», - и Борис Данчук, сын украинца и хакаски, покровительственно  хлопнув по плечу иногороднего, направился к открывшимся дверям. За ним плотной стайкой двинулась глазковская  братва, увлекая и Борьку.

Так Борис Матецкий вместе со всеми получил направление в экспедицию, ведущую на севере области разведку богатого железорудного месторождения. Рядом (по меркам необжитого края)  в двухстах километрах южнее поселка геологов строилась очередная  электростанция.  Сюда «рубить червонцы» тянулась нескончаемым потоком разношерстная публика. Желающих улететь в Усть-Илимск было так много, что если бы не пробивная наглость  шпаны, сидеть бы пришлось в аэропорту Иркутска не один день. А так  уже через два часа глазковские  шли  на  посадку  в  АН-24.  Борька ни на шаг не отставал от них.

Промежуточная остановка в Братске принесла неожиданность. Представительный мужчина в кожаном реглане, назвавшись начальником одного из участков строительства ГЭС, предложил ватаге Данчука работу за такие «длинные» рубли, что те немедля согласились.  Тем более что с экспедицией их, кроме бумажки-направления, ничего не связывало. Им даже аванса на дорогу не рискнули дать, не то, что скромняге Борьке.  Последний тоже было сунулся к «реглану», но тот, убирая в портфель толстую записную книжку, лишь мельком взглянул на парня и покачал головой: «Все, бригада бетонщиков укомплектована. Обращайся на следующий год».

Борька, лишившись попутчиков, так огорчился, что у него на глазах выступили слезы. Он с пугающей остротой почувствовал беспомощность. Оказывается, всей его самостоятельности хватило только до дверей Геологического Управления.  Дальше волей судьбы его вели устремления  дружной братвы. И вот они оставляют его одиноким и беззащитным в чужом краю. – «Предатели! Особенно этот плоскостопый. Ишь ржут, довольные. Сами вон на какую стройку, а мне в тьму-таракань!»  -  Желание быть богатым и бородатым геологом покинуло Борьку. И он уже стал наливаться трусливой решимостью - возвращаться назад домой, как Данчук, развернувшись, неуловимо и точно (все-таки боксер) мягко ткнул его под ребра. Толчок был дружеский, обиходный в среде спортивной молодежи, но для Борьки оказался ощутимым и главное – заводящим. Он вдруг почувствовал, что очень хочет стать таким же сильным и наглым и для этого надо лететь в экспедицию.

Данчук между тем, водя головой, ощупывал взглядом Борьку и, слегка картавя, говорил: «Не дрефь, пацан, мы тебе место в бригаде держать будем.  Отмотай год в геологоразведке – силенок накопи и к нам. Я тебе маляву пришлю, опишу - что и как и где нас искать. Адрес то твоей конторы у меня есть» - и вожак городских помахал своим направлением.  Остальные парни, обступив их, поддакивали и хлопали Борьку как своего. От такого проявления дружбы спину, плечи и бока саднило, но зато чертовски было приятно  на душе.

На грунтовом поле аэродрома Усть-Илимска они расстались. Глазковские, чуть приотстав, пошли за  «регланом» к длинному бревенчатому зданию с застекленной надстройкой. А Борька – по объявлению диктора – к вертолету, стоявшему рядом с дощатым сараем в конце летного поля.  Человек пять худосочных грузчиков, по виду – не просыхающих от пьянок  «бичей», грузили в него ящики, коробки и мешки с продуктами.  У
раскрытых дверей склада стоял двухметровый детина в душегрейке поверх клетчатой рубашки, в парусиновых штанах и резиновых сапогах с подвернутыми голенищами.

Насыщавший воздух озон и лужи, отражающие голубизну неба в разрывах облаков, говорили о том, что здесь совсем недавно прогремела майская гроза.  Борька, ни разу не летавший на вертолете,  с опаской рассматривал винтокрылую машину и небо в рваных тучах.  Грубый голос детины вернул его на землю: «Эй, парень! Ты летишь? Фамилия твоя?» - «Матецкий я, Борис Михайлович» - Борька, стараясь говорить таким же грубым голосом, не удержался и сорвался на фальцет, пустив «петуха». – Старшой (так называли его грузчики), проницательно глянув из-под кустистых бровей, поинтересовался: «Поляк, что ли?»  - «Нет, наполовину». – «Мужик «наполовину» не бывает», как бы мимоходом заметил Старшой, и махнул рукой выглядывающему из форточки кабины пилоту: «Все, Васильевич, груза полторы тонны и один пассажир. Летите!» 

Прошел почти год. Кем только не работал в экспедиции за это время Борька. Начал он с помощника бурильщика, но в одной бригаде продержался две недели, во второй – неделю.  Бурильщики, не стесняясь в выражениях, отказывались с ним работать.  Ни силой, ни выносливостью «молодой» не тянул на ломового помощника. Особенно тяжело ему давались ночные смены. На них он двигался как сонная черепаха тогда, когда нужно было метаться шариком ртути.  Бился головой в каске обо  все выступы в тепляке. А спуски или подъемы буровых штанг из скважины для бурильщика за рычагами лебедки становились испытаниями на психическую устойчивость. Борька то элеватор не так оденет, то подкладную вилку не в ту прорезь сунет, а уж уложить штангу в приемник у него никогда не получалось с первого раза. Заканчивалась работа в бригаде очередным «свободным полетом» бурового снаряда на забой скважины. После такой аварии старший мастер отводил Борьку «за руку» в отдел кадров. С бурового участка «молодого перевели на пилораму, но вскоре и здесь он умудрился спустить штабель кругляка на мужиков.  Чудом увернувшись, пилорамщики отвесили недотепе вгорячах  пару подзатыльников и отправили куда подальше….

Нескладуха на работе Борьку не так угнетала, как быт.  В рабочем общежитии – бараке с длинным сквозным коридором комендант поселила его в первую от входа комнатенку. Входные двери коридора и днем и ночью бухали чуть ли не поминутно, не давая высыпаться.   А подвыпившие работяги частенько вваливались к соседу по комнате.  Им у Борьки оказался  Ваня–Муть, квадратный мужик лет сорока пяти, внешне точная копия Никиты Сергеевича  Хрущева. В отличие от знаменитого двойника, Ваня всегда (и зимой и летом)  ходил в шляпе – сером колпаке с широкими полями. Толстый фетр шляпы пестрел многочисленными подпалинами – то хозяин, а случалось, и его кореша гасили об нее свои сигареты.  Колоритный сосед не страдал говорливостью, в основном молчал, а выпив (довольно часто), только мычал и пускал слюни, вытирая их рукавом засаленной рубахи.

Ваня только с виду казался добродушным чудаком. За многие годы, проведенные в разных по режиму колониях, он стал скрытным, лукавым и жестким.  Доброту и жалостливость у него начисто вытравили такие же, как он, профессиональные сидельцы и охрана лагерей.  Законченный индивидуалист  - Ваня работал только на себя: с апреля до сентября бил шурфы и канавы в горном отряде; сентябрь топтался по поселку, а с октября до весны промышлял по договору с лесхозом в тайге. Прошедший февраль чуть не стал для него последним в жизни. Семилетний кобель по кличке Пират, украденный им в Братске, схватил Ваню за горло, когда тот  попытался вытащить пса из-под нар.

Справедливости ради надо сказать – было у Пирата из-за чего хватать хозяина за дыхалку. Ваня его кастрировал, чтобы тот не убегал на соседний участок к загулявшей суке. Надругавшись над кобелем и оставив его в избушке зализывать раны, Муть убежал на лыжах по большому путику проверять капканы. Вернулся через неделю и сразу полез выгонять собаку из-под нар на улицу.  Вот тут-то Пират его и схватил, как обычно хватал зверя. Спас Ваню нож. Первым же ударом он зарезал собаку, а потом, замотав шею чистой портянкой, шел по сорокаградусному морозу тридцать верст в поселок.  Клыки кобеля чудом не затронули артерию, но повредили гортань. И с тех пор Ваня–Муть ел только тюрю, с трудом выговаривал слова и мычал (пел) по пьяни.

Отлежав месяц в больнице  Братска, он вернулся в экспедицию со справкой временно нуждающегося в легком труде и был направлен в распоряжение завхоза.  У Антипыча Ваня, по существу, не работал, частенько ссылаясь на недомогание, валялся на кровати  или
азартно резался на деньги в картишки.  По неписаным правилам после игры деньги в банке пропивались всеми участниками, поэтому Муть редко был трезв. К своему молодому соседу он относился без особого интереса – не из его круга человек был Борька.  А тот первые дни, возвращаясь со смен, побаивался стягивать со своей кровати уснувших выпивох. Но намыкавшись, в конце концов осмелел и уже бесцеремонно сваливал очередного «постояльца» на пол.

Раз в месяц общежитие гудело от всеобщего загула. Стол в прокуренной комнате ломился от спиртного, консервов и хлеба, нарезанного большими ломтями.  Где попало стояли черные изнутри, от чифира,  кружки, на полу валялись окурки и гремели под ногами пустые банки и бутылки.  Борька участия в застольях не принимал. В нем от вида разлагающихся человеческих лиц неожиданно окрепло желание не походить на окружающих его неудачников.  Он даже в мыслях не допускал, что и у него может быть такая же судьба. Пристроившись где-нибудь с краю, Борька слушал обрывочные воспоминания житейских историй и налегал на закусь. С выпивкой к нему никто не приставал – не принято в обществе бродяг кого-то уговаривать, тем более что он уже отказывался раньше. Каждый бич наливал и пил столько, сколько хотел или мог.

Борькин конфуз на пилораме случился в день выдачи зарплаты.  Отчего отчаяние от собственной неловкости  на фоне всеобщего приподнятого настроения ощущалось еще острее.  Свидетелем мальчишеской неуклюжести стал проходивший мимо завхоз – громкоголосый с лысой и круглой, как бильярдный шар головой  Антипыч.  Он в отличие от Вани имел только одну ходку, но она и пристрастие к кратковременным запоям не дали ему за тридцать лет работы в геологоразведке подняться выше должности завхоза.  Но такого завхоза, которому начальство готово было прощать все грехи.

Антипыч, молча, подошел к Борьке и, зажав железной хваткой выше локтя руку потерявшегося парня, повел его к приземистой конюшне.  В огороженном жердями  загоне они остановились. Низкорослая с необрезанным длинным хвостом большеголовая «монголка», глухо постукивая широкими копытами, подошла к ним и потянулась пысой к карману Антипыча. Обнюхав его, подняла голову и посмотрела единственным сизо-фиолетовым глазом в лицо завхоза, потом на Борьку. – «Не проси, Дашка, сахара, хватит тебе на сегодня!» - похлопывая кобылу по шерстистой скуле,  Антипыч  оттолкнул голову лошади, пытавшейся  сунуться к другому карману. – «Избаловали девку поисковики сладостями. Пять сезонов отходила она с отрядами, таская тюки. В это поле ее уже не взяли, хватило остальных лошадей, а на следующий сезон и от тех отказываются. Все, не закладывают больше вьючный транспорт в сметы проектов. Говорят, каменный век прошел, будем летать вертолетами».

Завхоз не спеша подошел к открытым воротам в денник и встал на пороге. Борька, сделав за ним пару шагов, остановился выжидая.  Антипыч, глядя вовнутрь полутемного помещения, помахал ладонью над своим плечом, приглашая «молодого» подойти ближе. Борька, обреченно свесив голову,  послушно доплелся и встал рядом.  – «Вот здесь теперь ты будешь работать.  Твое дело убирать, чистить, кормить, одним словом – ухаживать за лошадьми с пяти утра до пяти вечера каждый день.  Жить перебирайся сюда же – с той стороны есть отдельный вход в жилье. В конце месяца вернется с лошадьми конюх, будешь во всем ему помогать.  Под весну с последним санно-тракторным поездом перегоним лошадей в Невон, там у нас сельхоз участок намечается. Захочешь, останешься работать там, нет – дорога вольная…. Все понял, пан Матецкий?» - глаза и голос завхоза, как вода огонь, гасили жгучую обиду в душе Борьки на разнесчастную судьбу.  Он благодарно посмотрел на Антипыча и, чуть сдерживая неожиданно рванувшееся рыдание, благодарно закивал головой.

Короткая осень и долгая  зима  прошли чередой незапоминающихся дней от одного события до другого.  Первое произошло перед седьмым ноября – Борька, отправленный на тракторе с «пеной» (волокуша из толстого листа металла) за сеном для лошадей, вернулся ни с чем. Два стога, что заготовил Ваня-Муть на берегах ручья, исчезли, как не бывало. Стали разбираться и выяснили, что хитрый Муть сено вообще не готовил, а нормировщицу
обманул как фокусник. Подрядившись накосить сено на Сиваче – единственном месте, где в окружающей поселок тайге росла высокая трава, он и не думал этого делать.  А выбрав два отдельно стоящих в пойме ивовых куста, связал ветки в каркас и обложил их до самого верха копешками травы, что многочисленные сеноставки (лесной лемминг, пищуха, медведка) заготовили себе на зиму под елями. Обкосив для видимости вокруг «стогов», подгреб кошенину под основание кустов и перед самым снегом привел из поселка полногрудую  нормировщицу (забывшую, когда она в последний раз ходила по тайге) и сдал свою «заготовку».  Тетка, чья плоть пришлась по вкусу голодной мошке, с заплывшими от укусов глазами и зудящим в укромных местах телом, в два счета (с помощью Вани) обмерила «куклу» и подписала наряд на выполненную работу.  После чего ограбленные сеноставки  растащили сено по своим кладовкам.

Лошади, разумеется, без сена не остались. До зимника вертолетом подкинули прессованного, а уж когда открылась зимняя дорога, то привезли полный санный короб. Ну а выданные Ване за «заготовку» деньги, удержали с одураченной толстухи, потому как Муть опять на полгода ушел на промысел.

Второе событие в корне изменило Борькину жизнь. На него «положила глаз» повариха Юлька – крепко сбитая энергичная бабенка - холостячка. Началось все с новогоднего вечера в клубе, когда она, окруженная стаей мужиков, повелительно раздвинув их в стороны, подошла к нему пригласить на «белый танец». С того времени Борьку в столовой Юлька самолично кормила из своих кастрюлек. Приносила полный поднос и, воркуя горлицей, садилась рядом с ним. Борька от внимания поварихи заливался нежным румянцем и светился бархатными глазами.  Юлька клала на его узкую ладонь с длинными пальцами музыканта свою широкую и короткопалую и,  любуясь лицом с матовой кожей и темным пушком над верхней губой, говорила: «Боренька, кушай, для тебя специально готовила. Ты такой худенький, а мужик должен быть большим и сильным. Я тебя, мальчик мой, теперь буду откармливать».

Развязка наступила двадцать третьего февраля – повариха пригласила Борьку к себе  на окраину поселка в балок – засыпнушку.  Конюх дядя Коля по такому случаю обрядил парня в свой парадный костюм и белую рубашку с галстуком. На ноги, кроме резиновых сапог да валенок с навозным душком, другой обуви не нашлось. Тогда дядька сходил к бичам в общежитие и принес лакированные остроносые штиблеты. Вид у Борьки в шмотках не по размеру вызывал улыбку, но мудрый бродяга рассудительно  напутствовал: «Главное, парень, не штаны, а то, что в них. Иди смело и не посрами  землю русскую!»  - Что уж там  многоопытная Юлька с ним вытворяла, Борька никому не рассказывал. Ошалевший от переполнявшего его желания и неизведанных доселе ощущений он, помня наказ дядьки, старался не осрамиться в глазах поварихи. Но в первые разы его "меч" разил куда попало. Юлька от этого визжала и хохотала, изворачиваясь под ним. Борька же через короткие промежутки времени вновь и вновь бросался на бело-пенную кудрявую плоть. Под утро повариха уже стонала, а перед восходом солнца они оба,опустошенные любовью, лежали недвижно, как поверженные в бою, незаметно погружаясь в счастливый сон.

В конце марта дядя Коля и Борька перегнали лошадей по зимнику за двести пятьдесят верст в село Невон на Ангаре. В дороге их сопровождали два трактора,  вывозившие десяток пустых саней на базу снабжения. Погода стояла райская, днем температура не опускалась ниже семи, а ночью – двадцать градусов мороза. На последних в связке санях они установили на каркасе зимнюю палатку для себя и ящики с овсом для лошадей. Перегон занял неделю и прошел без осложнений.  В Невоне списанных с вьючных работ лошадей передали  в местный небольшой совхоз.  Дядька перешел туда же работать конюхом, а Борька после случайной встречи с Сашкой Кочергиным – одним из пяти глазковских парней, вернулся в таежный поселок.

Кочергин за месяцы, что они не виделись, здорово изменился. Борька узнал его только по голосу и глазам. Солидный франт летел в Иркутск к отцу с матерью - на смотрины с молодой женой. За час до посадки в самолет они успели выпить по стакану чачи у «Голубого Дуная» и коротко поведать друг другу о своей жизни.   Борька уложился в несколько фраз, рассказывал в основном Сашка, новостей у  него было больше.  Оказывается, через три
месяца после того как они расстались на летном поле, Данчук и еще двое улетели в Бочуганы. С тех пор от них ни ответа,  ни привета.  Из двоих оставшихся здесь – сам Сашка перешел с участка бетонирования в электроцех  и женился,  а Витька Евсеин спился и сейчас бичует где-то в тайге на лесоповале. Обнимаясь напоследок  у трапа, парни  понимали, что расстаются не просто друг с другом, а прощаются  со своим  разгульным прошлым. 

Проводив молодоженов, Борька вышел на заснеженный берег когда-то замерзающей в этих местах Ангары.  Теперь же близость плотины нарушила заведенный в природе порядок. Стремнина реки крутилась в водоворотах  и играла солнечными бликами между причудливо намороженными торосами. Борька стоял, широко расставив ноги, апрельское солнышко
пригревало спину, а ноздри щекотал запах открытой воды. Он глядел то на поток, то на темнеющую, на том берегу тайгу и думал: «А что дальше? Вот вернусь, а где и кем работать. Идти рвать пуп за большие деньги на буровые или филонить за пропитание маршрутным рабочим? Стоит ли возвращаться в экспедицию. Может попробовать устроиться на станцию, вон Сашка как раздобрел».  – Сомнения  терзали Борьку.  На душе, несмотря на  праздничность солнечного дня, было тоскливо, даже зябко. – «Что делать…?» - так и не найдя для себя ответа, он вздохнул и развернувшись к стоящему на краю летного поля оранжевому вертолету,  зашагал, проваливаясь до колен, по подтаявшему снежному насту к винтокрылой машине.

Поселок встретил переменами и новостями. Конюшню уже разобрали, на ее месте он увидел расчищенную от снега до рыжего суглинка площадку, а на ней высокий штабель напиленного бруса. Ближе к вершине пологой сопки, отодвинув бульдозерами тайгу, строители закладывали четыре коробки двухквартирных дома. А невдалеке от темных, почти черных бревенчатых стен старой бани, желтела лиственничным брусом и белела шифером  новая лазня. Новизна строек и напоенный густыми ароматами весенний воздух будоражили Борькино воображение предчувствием перемен. И не напрасно. Постояв у отвала из перемешанной со снегом подстилки стойл, он собрался было уже идти в отдел кадров за новым назначением, но заметив  подходившего завхоза, остановился.  Антипыч, улыбаясь, тиснул ему руку и, необычно для себя тихим голосом объявил: «Твое барахло забрала Юлька – она сейчас на смене в столовой. Это раз, а два – выходи завтра с утра на новую баню. Там осталось парилку доделать. Вот этим ты и займешься, как заведующий поселковой баней. Место хлопотное, так что крутись, парень.  Ошалевший от такого подарка судьбы, Борька стеснительно буркнул: «Спасибо, Антипыч!» - и потоптавшись в нерешительности то ли уходить, то ли еще что-то сказать, не удержался и опрометью кинулся в столовую. А завхоз, сняв шапку и отсвечивая на солнце лысой макушкой, не спеша пошел по своим делам, вспоминая с легкой грустью, как и он по молодости был таким же недотепистым.

Повариху Борька встретил на крыльце столовой. Та выскочила ему навстречу вся такая чистая и белая, что он, смущаясь своей заветренной зимней робы, подался в сторону. Юлька, тесня его высокой грудью к перилам крыльца, скороговоркой зачастила: «Боренька, ты теперь будешь жить у меня. Вот тебе ключ, топай домой. Там на столе еда. Поешь и ложись спать, а то ночью я тебе не дам выспаться! Иди, мой хороший!» - с последними словами вся накрахмаленная повариха жарко чмокнула его в губы и упорхнула, напевая «Червону руту».

На первых порах Борьке одному пришлось делать все, чтобы баня три дня в неделю тешила натруженные тела двух сотен работников экспедиции. К концу мая  его уже качало – Юлька и работа вытягивали, как в трубу, его силенки. Антипыч видя, в каком положении оказался «молодой», помогал, чем мог – то бригаду лесорубов пошлет дров напилить и наколоть, то уборщицу из конторы – отдраить полы и лавки. С июня все изменилось. Борька в действительности стал заведующим банно-прачечным комплексом. В его распоряжении появились  прачки, истопники, банщицы и даже разнорабочий.  Завхоз и здесь не остался в стороне. В основном благодаря его опеке из Борьки лепился настоящий хозяйственник.

Начальник экспедиции (старый полевой волк) как-то в частной баньке у Антипыча, приходя в себя от жара парилки, поинтересовался: «Ты что Лысый, на пенсию собрался – Матецкого нянчишь. Так я тебя еще годика три  «помариную», а потом вместе пойдем на отдых. Ты уж меня не оставляй, дружище!» - На что завхоз, полулежа в шезлонге и поглаживая заросшую седыми волосами грудь, ответил, усмехаясь: «Что ты Гурий, мы с
тобой мореные дубы, еще лет десять простоим, если не выгонят.  Ну а из «молодого», чую, вырастет хваткий мужик, как раз на смену мне.

Да, действительно, заведование баней пробудило в Борьке наследственные черты предприимчивого человека.  И началось это с того, что однажды Юлька, напсиховавшись с ножницами перед зеркалом, попросила его чуть-чуть подправить здесь…  и здесь….     
В результате ему тогда пришлось «болванить» весь женский коллектив столовой. Сожительница, насмотревшись на его старания вечером перед тем, как лечь в постель, неожиданно предложила примаку: «Борис, а почему бы тебе не взяться за деньги стричь людей в бане. Ты, конечно, не мастер, но желающие постричься, перед тем как побаниться, будут. В поселке то ведь нет цирюльника!»

Борька с нетерпением ждавший обнаженную Юльку, не отвечая, жадно обхватил ее за талию и потянул к себе под одеяло, но та с силой отстранилась: «Послушай, мой мальчик. Я женщина вольная. Годик с тобой поживу, а потом возьму нового. Ты тогда должен будешь уехать из поселка от греха подальше.  Мало ли какой у меня хахаль будет. Так что пока со мной - собирай гроши. Они тебе на Материке ой как пригодятся!»

- От таких слов у Борьки пропало все желание. Спустившись с взбитой постели на прохладный пол, он прошлепал босиком к ведру с водой и, гася остатки возбуждения, выпил залпом кружку родниковой влаги. Утерся ладонью и, глядя на Юльку,  с сомнением ответил: «Да неудобно как-то за деньги.  Все кореша стригут друг друга за так». – «Вот именно, кореша, ты же будешь стричь всех подряд. За это магарыч полагается, но ты не водкой – деньгами бери. И не слушай никого Боренька, не их это дело – чем они должны рассчитываться».

Эту ночь они провели без  «любви». Спорили, соглашались и опять спорили. Уснули под утро. А через два дня Матецкий, обрядившись в короткополый синий халат, «болванил» за рубль первых клиентов. Так с подачи любящей его женщины Борька сделал первый шаг по жизненной дорожке,  что предрекал Антипыч.

Вторым его шагом, опять по идее и прямой помощи Юльки, стало изготовление и продажа хлебного кваса.  Теперь по северным расценкам в бесплатной бане каждый желающий мог привести в порядок голову и выпить ковшик  напитка, отдаленно напоминающего брагу.  Не надо говорить, сколько появилось желающих, тем более что с каждым разом «квас» крепчал. Кончилась левая шабашка в августе. Партийно-профсоюзная элита усмотрела в деяниях пана Матецкого покушение на государственные устои и запретила частно-собственническую деятельность в общественном месте.

Прошло лето. В первых числах сентября выпал снег. Неделю пуржило так, что все решили – зима в этом году пришла сразу и бесповоротно. Но после снежных завирух на таежный край откуда-то из пустыни Гоби надвинулись массы теплого воздуха.  Снег расквасило и он, смешавшись с глиной, захлюпал кашей под ногами и гусеницами тракторов. Как обычно, сменяя теплынь дня, пошли чередой ядреные утренники. С каждым днем они все неохотнее уступали место теплу.  И уже к концу сентября солнышко грело только за стеклами окон.

Борька, лишившись активной занятости, весь этот месяц хандрил от рутины повседневных забот. Наследственная закваска, подогретая первыми удачами, бурлила в парне, искала выход.  И он нашелся. Как-то зайдя за Юлькой в столовую с «черного хода», Матецкий уткнулся взглядом в накренившийся штабель черных от солнца ящиков с пустыми стеклянными банками из-под соков, борщей и прочей консервированной снеди. В поселке стеклотару никогда не принимали. Многолетние свалки хранили в себе тысячи бутылок и банок и тонны битого стекла. Вот и этот штабель Антипыч должен был вскоре  вывезти туда же.
Обойдя вокруг ящиков, Борька, осененный идеей, лихорадочно полез в карман за блокнотом. Он с недавних пор, подражая завхозу, обзавелся сей канцелярской принадлежностью.  Несложные расчеты с обмерами показали, что тракторные сани, груженные таким добром, потянут на половину стоимости «Запорожца».  От этих цифр душа у пана Матецкого завибрировала песней жаворонка, и он впал в сладостные грезы, из которых его вывел голос  подошедшей Юльки: – «Боренька, Что с тобой? Ты меня слышишь? – слова Юльки  доходили до его сознания как через вату. – «Пошли домой, я сегодня тебя чем-то вкусненьким попотчую». - И повариха, подхватив размечтавшегося примака под локоть, повела его по хлопающим доскам таежного тротуара.

В балке, пока Юлька крутила фарш и жарила котлеты из сохатины,  Борька торопясь и сглатывая окончания слов, рассказывал ей о своей идее: «Понимаешь, трактора, что привозят к нам по зимнику на санях грузы разные, каждый рейс обратно уходят порожняком. А у нас по поселку бутылок и банок не меряно валяется. Вот я и подсчитал, если нагрузить и увезти отсюда пару таких саней, то за сданную посуду можно кругленькую сумму выручить». – Повариха, колдуя над сковородкой с котлетами, слушала примака и не перебивала. В задумке вывезти из таежного поселка накопившуюся за годы брошенную стеклотару она видела рациональное зерно – приличные деньги.  Но сама мысль – собирать ее по свалкам и помойкам, вызывала в ней отвращение, а перевозка со сдачей воспринималась архи трудным  занятием с множеством неизвестных. Сидя уже за
столом и по-матерински заботливо подкладывая молодому мужику котлету за котлетой, она как бы продолжая мысленный  с ним разговор, вслух возразила: «Ой, ли! И какой же магазин у тебя зараз столько возьмет. Только база сможет принять, да и то на Материке, где железка рядом. Это же почти вагон будет!» - Помолчала, задумчиво глядя на обросшего космами Борьку.  Встала из-за стола и, наливая кипяток в большой заварник, со вздохом закончила: «А впрочем, почему бы не попробовать. Тебе все равно после Нового года уходить от меня надо, вот и поедешь со своими банками».

Борька, поперхнувшись, уставился на Юльку: «Как это уходить!?» - «А так, миленький! Ты что забыл, что я говорила – годик со мной, а потом катись…. Поедешь  на тракторе с приданым. В Невоне поживешь, пока сдашь, а потом с деньгами, если выгорит – на Материк. Ты же умный мальчик, Борис, понимать должен, чем все может кончиться, если ты здесь останешься….»  – Юлька со слезами на глазах гладила Борьку по голове и целовала в лоб….  А он опять со щемящей душу остротой чувствовал себя брошенным на дороге….

С того вечера прошло девять месяцев. Как и предполагала Юлька, столько стеклотары магазины и даже торговая база Усть-Илимска у Борьки отказались принимать. Но он упертый, все-таки смог на самоходной барже за приличные деньги сплавить по Ангаре свои ящики до речного порта Братска.

Выгрузив их на берегу реки рядом с затоном, он прямиком направился на районную базу. Там на Борьку, обросшего как Тарзан, с лицом  цвета мореной лиственницы и в выбеленной дождями и солнцем робе, долго смотрели, как на чудака из глухомани.  А когда все-таки уразумели, что он не шутит по поводу сдачи вагона стеклотары, то предложили условия – все перемыть, сдирая этикетки и списать «на бой» за свой счет одну треть. Борька, вымотанный до предела, не раздумывая, согласился.

Наняв за выпивку бродяг и прочий не обремененный трудами люд,  он попытался с их помощью отмыть от многолетней грязи собранный со свалок свой товар. Но на второй день поденщики, опохмелившись с утра, что-то не поделили между собой и устроили драку с битьем стекла о головы  друг друга. Когда же Борька кинулся спасать свое добро, то они отдубасили его так, что он угодил на больничную койку.

Выйдя через неделю из больницы, Матецкий нашел на берегу Ангары только кучи битого стекла и кострище от сожженных ящиков – то орава выпивох, налетевшая со всей округи, прикончила его затею стать богатым….

Что с ним стало дальше?  В экспедиции ходили слухи, что Антипыч получил  от Борьки письмо на трех листах. В них он описывал все свои злоключения, кланялся Юльке и дяде Коле и благодарил завхоза за науку.  Проникновенное послание заканчивалось новостями, что Борька сейчас работает снабженцем в одном из БАМовских отрядов, ездил домой в отпуск, но деньги, как мечтал когда-то, не прокутил, а отдал матери….