[Отрывок из книги Юзефа Бронфмана «My grandma is from Russia (Моя бабушка из России)» - Одесса - мой город родной.
* * *
Жаркое лето 1976 года. Забитый людьми перрон Киевского вокзала. Летний сезон в разгаре, и полчища москвичей устремились на юг. Двигают тяжелые тележки носильщики, суетятся пассажиры, строгие проводники в форме снисходительно и придирчиво проверяют билеты.
– Вот четыре купейных билета, все в одном купе. – Антон протягивает билеты.
– И куда направляемся? – проницательно спрашивает проводник.
– В Одессу!
– В Одессу, значит. На пляж... – Увидев хорошеньких Фаню и Соню, проводник приосанился и элегантно подмигнул им. – Проходите. Как только отправимся, принесу свежего чайку.
Динамики разрывались от «Широка страна моя родная». Фаня захлопнула дверь. Дорогой веселились, пили и закусывали. Трепетное ожидание чего-то прекрасного будоражило Антона и Соню – впервые провести отпуск в загадочной Одессе, о которой без конца рассказывал Антону его друг Лёня.
– Всё будет в порядке. Как только приедем, сразу к моим родителям. Они живут в центре, на Карла Маркса. Там едим, пьём, гуляем до вечера. Вечером едем к морю, в пионерский лагерь. Лагерь принадлежит трамвайно-троллейбусному управлению, и, представьте себе, дети придумали красивое имя лагерю – «Мечта». Начальник там Рома, мой друг. Он даёт вам под жильё переднюю половину троллейбуса, который два года назад установили в лагере. Вполне прилично, мы с Фаней там уже несколько раз жили. Вас там будут кормить, а за это, без зарплаты, Соня должна вести кружок бальных танцев для пионеров! Я говорю – мечта!
– А музыка? – заволновалась Соня. – Для танцев нужна музыка!
– Не волнуйся, когда ты узнаешь Рому, то поймешь – у него есть всё.
Колёса выпевали свою мелодию, поезд мчался на юг, в Одессу! Ребята продолжали веселиться.
* * *
Разбудили их утром динамики, из которых теперь неслось: «Самое синее в мире, Чёрное море моё...» Вагон проснулся, и потянулись очереди в туалет. Утреннее южное солнышко пробивалось сквозь окна, освещая повеселевшие лица пассажиров. Возбуждение усиливалось, так как для многих это была первая встреча с Одессой. Лёня стоял в коридоре с Фаней, обняв её за талию, и вдруг ему вспомнилось, как подвыпивший мэр Одессы вручал официантке Марине в ресторане «Россия» юбилейную медаль «Тридцать лет Победы в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.»?
Поезд медленно двигался вдоль перрона. Лёня заметил среди встречающих отца и постучал в окно. Отец услышал, повернулся и что-то крикнул, видимо, жене: «Лёня здесь!» Когда они выгрузили сумки и чемоданы и начали здороваться, Лёня представил родителям Соню.
– Мама, а это Соня, подруга Антона. Они познакомились на Новый год, на проводах Саши в Израиль. Помнишь, вы ушли на метро, а мы с Фаней уехали домой на такси? На этом такси Соня тогда приехала домой, её дом был рядом с Сашиным.
Соня стояла в своей любимой позе: соединив внизу руки и немного наклонившись. Солнце играло на её светлых волосах.
А потом был знаменитый одесский стол, и для москвичей, которые, как говорил Лёнин папа, питались преимущественно микояновскими котлетами, а в лучшем случае бутербродами с докторской колбасой, запахи и названия блюд означали что-то несовместимое с понятиями «спешить на работу», «бежать на метро», «торопиться на рынок», «в ГУМе дают по одной курице на человека»... Пахло голубцами, сметаной, в которой «нож стоит», рассыпным крупным творогом, маслинами, непременно греческими, чёрной икрой, печёным болгарским перцем, который мама называла «гогошарами», баклажанной икрой, в Одессе это называлось «синими», молодыми огурчиками. Возбуждали аппетит свиные биточки в яйце, блинчики, жареные знаменитые одесские бычки, тюлечка, красиво уложенная на большом блюде, длинная рыба с головой, незаметно нарезанная на куски, которая потом оказалась фаршированной, жареный гусь с печеными яблоками! И, разумеется, тут и там – знаменитые одесские овощи и фрукты.
Всё это без деления на «закуску» и «горячее» одновременно громоздилось на столе.
– Я предупреждал мать: не всё сразу ставить на стол, но почему-то она в этот раз особенно была в ударе, – Марк Лазаревич отвечал на восхищённые взгляды москвичей.
– Ничего, каждый будет знать, что его ждёт! Как говорят на Украине, «дай бог гости и мы пожывымось», – засмеялась София Михайловна.
– Соня, ты поняла украинскую мову? – спросил Лёня.
– Конечно! Такая пища прибавляет ума. Теперь я понимаю, почему Жванецкий такой умный.
– Тут к нашим знакомым, – в голосе Софии Михайловны опять зазвучал одесский юморок, – приехал из Америки богатый родственник, и они, конечно, постарались накрыть для него стол. Сами понимаете – одесский стол! Когда этот родственник увидел еду, хрусталь и коньяки, он крикнул: «Зачем вы хотите уезжать в Америку?! Лучше я к вам перееду!» Вот паника-то была!
– Это правда, – поддержал Лёня, – мне рассказывал мой приятель Яков Семёнович, кто-то ему написал в письме из Америки, что, когда американцы приглашают в гости, то угощают сосисками и нарезанной морковкой.
– Да, ты мне напомнил, я вам покажу Сашины фотографии и письма. Но давайте сядем наконец за стол, – пригласила София Михайловна.
– Давай! Давайте отведаем продукты со знаменитого одесского «Привоза», на котором, когда торгуются, текст нужно записывать как сокровище.
За столом было шумно и весело. Все ахали и охали, хвалили Софию Михайловну, отмечая её кулинарные способности. Соне особенно понравились икра из «синих» и «гогошары», и, смеясь над собой, она теперь тянулась к жирному творогу, который благоухал на всю квартиру.
– Сонечка, попробуйте жареных бычков, вы, наверное, такой рыбки не ели, – предложила София Михайловна. – Антон поухаживайте за вашей подругой, она, наверное, стесняется.
– Я не стесняюсь, но я растерялась! Моя мама тоже делает баклажаны, но не так, как вы. Она их нарезает кружочками и поджаривает. А такой икры я никогда не ела. Теперь я понимаю, почему у Фани такие вкусные цыплята табака.
Кто-то позвонил в дверь. София Михайловна посмотрела на мужа:
– К нам кто-то пришёл?
– Да, я думаю, что тебе не показалось... – и он пошел открывать дверь.
Тут же начались крики и визги – шум, в котором только Соня и Антон, ничего не понимая, не принимали участие. Это пришли Рома с женой Ритой, тот самый давнишний друг Лёни, сын Иосифа, который приглашал Лёню в ресторан «Россия» и познакомил его с мэром Одессы. Все целовались, обнимались, восхищались и одновременно посмеивались друг над другом.
– Ты ещё помнишь, где Воронцовский переулок? А где улица Гоголя? – громко кричал Рома. – Тоже мне москвич! «Па-чему не говоришь па-ма-сковски?» – передразнивал он московский акцент.
– Погоди, Рома, дай познакомить тебя с твоим будущим работником. Соня, это Рома, Роман Иосифович, начальник пионерского лагеря, где ты будешь работать.
Рома не стал долго ждать, уже давно, как настоящий одесский любитель красивых женщин, он краем глаза заметил изящную Соню, мгновенно подбежал к ней и стал обнимать и прижимать её так, будто именно она была ему самой близкой из всех за столом. Соня растерялась от такого напора и еле успела прошептать:
– Соня... Алексеевна, – добавила она неуверенно.
– Никаких Иосифовичей и никаких Алексеевных. Мы – Рома и Соня. В лагере целый переворот – девочки старших отрядов посходили с ума, когда узнали, что будет кружок бальных танцев и руководить будет победительница из Москвы! Они не могут дождаться и спать не лягут, пока не увидят Соню. Кстати, они почему-то без ума и от твоего имени. – Роме не надо было пить на брудершафт, чтобы моментально перейти на «ты». – Давай, как можно раньше поедем в лагерь, – продолжал командовать Рома.
– А это Сонин друг Антон, – Лёня многозначительно, чтобы охладить Ромин пыл, представил Антона, – а теперь, Ромка, представь свою жену.
Рома нисколько не смутился:
– Эх, ты! Москвич! Твоя галантность растворилась в московской слякоти! Посмотри, как скучает твоя красавица Фанечка! Фанечка, набей ему морду! Па-ма-сковски! А теперь внимание! Антон и Соня, представляю вам лучшую, прекраснейшую, самую счастливую представительницу одесских красавиц – мою верную жену Риту. – И он крепко обнял и поцеловал жену.
Все дружно захлопали, потому что представление действительно напоминало что-то приятно-одесское... Опять стали пить и закусывать, балагурить и рассказывать одесские анекдоты.
– Так, где Сашины фотографии? – напомнила Фаня.
– Марик, принеси, пожалуйста, конверт с фотографиями. Они в большом альбоме, – попросила София Михайловна.
Марк Лазаревич принёс фотографии, и все жадно стали передавать их друг другу. Вначале щупали и рассматривали американский конверт и марки, потом фотографии. Всматривались в каждый сантиметр сверху донизу, каждому казалось, что он держит в руках кусочек Америки. Вот Наташа с детьми сидят у бассейна под большим ярким зонтом, Саша – у длинной красивой машины, все вместе – то на фоне огромных кустов роз в парке, то на балконе двухэтажного дома. Прямо на улице стоят аккуратные лотки с овощами и фруктами, и Саша перебирает бананы. Опять Наташа, стоит на кухне, и все обратили внимание, что стены, разделяющей комнату и кухню, нет. Вместо стены – бар, и возле него со стороны комнаты стоят высокие стулья. А кухня полностью завешана деревянными шкафами. Фаня и Антон показали эту фотографию Лёне как специалисту по кухням. Всё на фотографиях было непривычно, возникало много вопросов, каждый раз что-то новое удивляло их.
– Смотри, как вся улица забита машинами, а домики один к другому.
– Но у всех впереди лужайка.
– Oй, не могу! – Лёня помахал одной из фотографий. – Смотрите сюда! Дедушка мой в шортах! Умереть можно! И в футболке, смотри, на ней написано «Сан-Франциско». И-и-и! А бабушка выходит из бассейна в купальнике! Мама, я никогда, по-моему, не видел бабушку в купальнике?
– Лёня! Ты как маленький! А где же бабушка могла быть в купальнике? На Центральном рынке, что ли? – радостно удивлялась София Михайловна.
– Да, вот это фото! Дедушка и бабушка здесь прямо как в кино! И на фоне бассейна. Мама, дай мне эту фотографию, ничего в жизни не хочу больше, чем показать эту фотографию Сашиному соседу, помнишь, который кричал деду: «А где ты был во время кровавого воскресенья?»
– Никогда в жизни! Сумасшедший! Тебя тут же посадят за пропаганду.
– Да, ты права.
– А что это за стена с воротами впереди дома? – продолжался смотр фотографий.
– Это, наверное, гараж.
– Как, прямо в доме гараж?!
– Наверное, вот видишь, в этом дом машина наполовину въехала.
– Вся улица в пальмах! Смотри, какие высокие пальмы!
– Мама, а как понять, что где Сашино?
– А у него ещё ничего своего нет. Смотри, здесь какой-то залив и сотни яхт и лодок, так что, ты думаешь, у Саши уже появилась яхта? – София Михайловна протянула Лёне фотографию. – Они уже пятый месяц в Сан-Франциско, ещё не работают, но им помогает еврейская община. Саша пока подрабатывает немного в китайском ресторане – моет посуду по вечерам. А мама с папой на второй месяц стали получать пенсию, и это большая помощь для Саши.
– Как пенсию? – Лёня удивился. – Они же там никогда не работали? И как это – моет посуду в ресторане?!
– Если бы не пенсия мамы и папы, им было бы очень тяжело. У Саши ведь двое детей, и им не сдают однокомнатную квартиру, только двухкомнатную. Там так принято. А это намного дороже.
Все смотрели на Софию Михайловну, не понимая о чём она говорит.
– Что вы так смотрите на меня? Я же не придумала, Саша пишет об этом. Там пока ещё всего лишь несколько эмигрантских семей, хотя всё время появляются новые. Главное у них – это английский язык. Знание языка важнее любых денег. Те, кто умел крутиться здесь и делать деньги, не обязательно могут крутиться там. Без языка очень тяжело устроиться на работу. Особенно тем, у кого нет подходящей специальности. А у Саши нет. Поэтому он пристроился мыть посуду и очень доволен. В Америке всё по-другому. Хорошие инженеры устраиваются сразу, правда, чертёжниками, но это, считай, им тоже повезло. Лёня, долго рассказывать. Отвезёте Антона с Соней в лагерь, потом приедете домой, и я дам тебе все Сашины письма почитать.
– А зачем ему ехать с ними? – крикнул Рома. – Я же туда еду, я и отвезу, я и устрою их. Там всё готово.
– Не-е, – возразил Лёня, – я должен сам всё увидеть. И потом, наверное, пойдём искупаемся, чтобы не терять дни. Фаня, как ты? Не устала? Поедем?
– Конечно. Поедем все вместе.
– Рома, а как мы поместимся вчетвером в твоей машине? – спросил Лёня. – С тобой же Рита, всего получается шесть.
– Мы на верхней полке! Как в поезде! – весело подала голос Соня.
Фаня, смеясь, поддержала её.
– Поместимся, – успокоил Рома, – и не столько помещалось!
На улице было ещё совсем светло, хотя время приближалось к восьми вечера. Погода была необыкновенная, тепло и не жарко. Уложили вещи в багажник, с трудом расселись в тесных «Жигулях» и двинулись вниз по Карла Маркса, мимо памятника потёмкинцам, повернули на Приморский бульвар, проехали памятник Дюку. Соня и Антон были первый раз в Одессе и, затаив дыхание, вглядывались в город, о котором так много говорили в стране, о котором складывались легенды и в котором, как считал весь мир, хохмачи валялись пачками на улице.
– Я провезу вас по всей Пушкинской, от начала до конца. – Рома в роли хозяина города, с удовольствием рассказывал о нём и время от времени поворачивался к сидящим сзади. – Я люблю эту улицу даже больше, чем Дерибасовскую, хотя о Дерибасовской знает весь мир.
– Говори, говори, – взмахнул руками Лёня, показывая на Антона с Соней, – «весь мир знает Дерибасовскую улицу»! Они привезли с собой коэффициент московского недоверия.
– Вот видишь, какой ты одессит! Младшие не перебивают старших! Запомните: Одессу перехвалить нельзя. – Рома произнёс это совершенно серьёзно. – Насчёт Пушкинской улицы – одесситы тут дали маху, я считаю. Пушкинская должна была быть бульваром, а не улицей. Другое дело – Дерибасовская. Да, Дерибасовская улица, я согласен, но лучше – Пушкинский бульвар! И род был бы мужской, как Пушкин, а не женский, как... как... как пушка, – хихикал Рома.
На углу Дерибасовской Рома затормозил машину на красный сигнал светофора. Пешеходы пересекали Пушкинскую, и Рома, вдруг открыв дверь, крикнул в их сторону с украинским выговором: «Це Львів?» Одесситы не растерялись, поняв шутку весёлого водителя, но надо же, как повезло Роме: попалась какая-то сердобольная женщина, видимо из украинской деревни, и поверив, что человек ошибся городом, растерянно прокричала в ответ: «Що ви, що ви?! Цэ Одеса, Одеса!» «Ну тоді добре», – спокойно ответил ей Рома и захлопнул дверь. Лёня смеялся, как никогда в жизни, а Антон и Соня вначале не уловили молниеносность выходки Роминого юмора, а потом, когда сообразили, расхохотались тоже. Шутка Ромы удалась с лихвой: женщина, кричавшая: «Цэ Одеса, Одеса!», по-настоящему думала, что они заблудились городом, попав вместо Львова в Одессу. Антон с Соней смеялись и радовались, что так быстро получили подтверждение о городе, в котором всегда весело.
Они проехали мимо вокзала, памятника Ленину, повернули на Фонтан, перегнали маленький старинный открытый трамвайчик, похожий на игрушечный, и выехали напрямую в сторону дачи Ковалевского. Рома, гостеприимный гид, старался обратить внимание москвичей на знаменитые места города. Рита всё время одёргивала его, так как, увлекаясь и темпераментно размахивая руками, он иногда совсем отпускал руль:
– Смотри вперёд, не оглядывайся, у них есть Лёня и Фаня, они тоже смогут показать им Одессу.
Неправда ли, звучит немного ревниво, но должна же как-то реагировать настоящая одесская жена? Возбужденный Рома почти забыл про сидящую рядом жену, но быстро опомнился после её ревнивого замечания и одарил поцелуем. Прокашлявшись, успокоился и сменил разговор на рабочую тему.
– Мы скоро подъедем к лагерю. Я хотел бы в нескольких словах рассказать о нём. Этот лагерь в прежние годы был всегда на последнем месте. Порядочные родители не хотели отдавать сюда детей, пока мы не пришли в этот лагерь. Мы – это мои друзья, весёлые, находчивые и добрые! За один год всё изменилось! Лагерь вышел на первое место в области! И знаете, как нам это удалось? – Рома опять повернул голову назад, а Рита шлёпнула его по уху. – Мы с детьми перестали говорить по-детски, мы перешли на язык взрослых!
– Это интересное заявление! Я ведь сам учитель, объясни, – встрепенулся Антон.
– Даю примеры, их много, но дам два. Первый: почти все пионерские лагеря имени кого-то. Имени Павлика Морозова или имени ХХ съезда КПСС. Детям сегодня это непонятно и неинтересно. Ведь сейчас уже 1976 год! Мы переименовали наш лагерь, и теперь он называется «Мечта». Когда дети между собой выясняют, из какого они лагеря, то чужие дети говорят, например: «Мы из лагеря имени Мамлакат Наханговой», а наши дети с удовольствием говорят: «Мы из «Мечты». Есть разница, не правда ли?
– Красивый ход! Неужели правда есть лагеря имени Мамлакат?.. По-моему, она уже собрала весь хлопок... А второй пример? – Антону понравился такой подход к делу.
– Второй. Вы были в пионерских лагерях и, наверное, помните, что все отряды в стране назывались по номерам – первый, второй, третий и т.д. То есть дети знали, что первый отряд – это самые взрослые, им всё дозволено, а какой-нибудь восьмой – мелюзга, под ногами путается. Малыши старшим завидовали, даже второй отряд, и мечтали: вот в следующем году я буду на один отряд старше. Мы же отменили глупую нумерацию отрядов и по желанию самих детей назвали их «цветочными» именами: «Ромашка», «Магнолия», «Анютины глазки», «Тюльпан» и т.д. Теперь если девочка-шестиклассница говорит, что она из отряда «Фиалки», никто не может определить, что она не из первого отряда!
– Вы должны написать об этом, – восхитилась Соня, – это действительно новое. Я тоже была в лагерях, но у нас ничего подобного не было.
– Теперь уже поздно писать! – усмехнулся Рома. – Это мой последний год коммунистического воспитания детей. Завершим этот сезон и подадим документы на выезд. Никто об этом не знает, и я надеюсь, при Соне и Антоне можно говорить об этом.
– Я сама одной ногой в Америке! – воскликнула Соня
– Как так?! – не понял Рома.
– Как только я связалась с этими космополитами, кроме как об Америке разговоров нет.
– Правда, – вмешался Лёня, – наша с Фаней квартира стала перевалочным пунктом для друзей из Одессы, которые прилетают в Москву для получения визы в голландском посольстве. Мы проводили уже столько пар в Израиль и Америку, что почти сами уже там. Ты с Ритой – следующие!
– Только приготовь на прощание два билета в Большой, никогда там не был. Мечтаю. – Рома остановил машину недалеко от ворот пионерлагеря со светящейся вывеской «Мечта». – Я специально остановился здесь, чтобы не создавать ажиотаж.
Медленно все стали выбираться из машины, потягиваясь после тесной езды. Соня заметно волновалась, думая, как воспримут её неожиданное появление дети. Она обняла Фаню и попросила не покидать её. А Рома, спокойный и деловой, раскинув руки, остановил всех и стал объяснять:
– Не надо волноваться! Всё будет в порядке. Учитывая то, что я говорил вам раньше о наших детях, предлагаю тебе, Соня, не обижаться, если девочки будут называть тебя не по отчеству, а просто Соней. Я считаю, что это нормально, ты же для них не учительница, а по возрасту скорее подружка. Ладно? Я даже думаю, что между собой они станут называть тебя «Сонька – золотая ручка». В Одессе, мне кажется, каждая Сонька – золотая ручка.
И они вошли в ворота. Конечно, их ждали и заметили их приезд, и навстречу побежала целая ватага девочек. Они сразу определили, кто будет учить их бальным танцам и подбежали не к Фане, а засыпали десятками вопросов Соню.
– А танго мы будем танцевать?
– А на каких соревнованиях вы победили?
– Сколько вам лет? – это уже самые взрослые. – А партнёры у нас будут?
– А рок-н-ролл?
– Нам выдадут костюмы или каждый в своём?
Соня старалась ответить всем. Она шла, обняв девочек, а потом, вдруг остановившись, сделала несколько красивых движений аргентинского танго, помогая себе напевом. Этого было достаточно! Все восхищённо захлопали, и стало ясно: Соня принята в их компанию. В самый разгар веселья раздался пионерский горн на отбой: «Спокойной ночи!»
* * *
Началась лагерная жизнь. Соня и Антон восхищались превосходной южной погодой, тёплыми и солнечными днями, жаркими послеобеденными часами и приятным морским бризом по вечерам. Они любили встречать рассвет и, стоя на берегу по колено в воде, следили за появлением первых солнечных бликов на гребешках остывших за ночь волн. Сначала чуть розовел голубой горизонт на восточном стыке неба и воды, затем вырывались ещё не окрепшие полоски лучей, вдруг появлялся размытый кусочек спелого помидора с дрожащими краями, и, набираясь сил, огромная красно-фиолетовая капля медленно выползала из воды, радостно и неистово разбрасывая позолоченные стрелы нового пришедшего дня. Море с величавым спокойствием присоединялось к призыву и, не сопротивляясь, покрывало себя кружевами вечного своего спутника.
Налюбовавшись восходом, они возвращались в лагерь до утреннего подъёма детей.
Постепенно заряжаясь интересной лагерной жизнью, никак не могли дождаться пионерского похода, в котором дети обещали им показать реальный закат солнца, когда, как рассказывали им бывалые пионеры, застываешь и начинаешь чувствовать себя потерянной частицей космоса. Зато поздно вечером, когда весь лагерь уже спал, они спускались на тихий безлюдный берег, стояли обнявшись в воде и наблюдали за лунной дорожкой на всплескивающих небольших волнах. Мир казался необъятным и загадочным, в голову приходили философские мысли, над которыми они потом, возвращаясь в лагерь, посмеивались. Однажды Антон, любуясь сверкающими в абсолютной темноте каплями лунного отражения, тихо, мечтающе сказал Соне:
– Мне кажется, что мы очень счастливые с тобой! Представить себе такую красоту невозможно, независимо от того, сколько раз ты об этом читал.
Помолчав, грустно добавил:
– Сколько людей в мире никогда не увидят подобного! Умрут и никогда не увидят...
Случалось, в такие моменты к ним подходил наряд проходящих по берегу пограничников – ведь, как оказалось сюрпризом для Антона и Сони, это была священная граница Советского Союза. Пограничники вежливо задавали им вопрос, кто они и откуда, потом объясняли, что здесь ночью находиться «не положено», и Антон с Соней возвращались в лагерь, растеряв мудрость мироздания от соприкосновения с человеческой суетой. И тогда Соня, рассерженная их вмешательством, прижавшись к щеке Антона, медленно, как тогда в новогоднюю ночь их знакомства, произнесла:
– Это была не лунная дорожка, а «дальняя дорога в казённый дом».
А иногда, когда наряд пограничников успевал проверить безопасность границы до их появления на берегу, Антон и Соня раздевались нагишом и долго купались в разноцветных отблесках волн.
В иные дни они на целый день уезжали с дачи Ковалевского в город. У них была договоренность: в те дни, когда Соня вела свой кружок, Фаня и Лёня с утра приезжали к ним в лагерь, и до полдника они все вместе уходили на море; когда же Соня была свободна, все четверо проводили день на разных городских пляжах, чтобы получше узнать Одессу.
Сегодня Соня была свободна, и они на травке, под деревцем, загорали на Лонжероне, пляже, названном так в честь генерал-губернатора Новороссийского края, во времена расцвета Одессы.
Лёня нашёл какие-то тяжёлые булыжники и, поднимая их, кряхтел от напряжения. Торс его был натянут, и мускулы на руках вздулись. Соня повернула голову Фани в сторону Лёни и громко сказала, чтобы Лёня тоже слышал:
– Фаня, ты видишь, куда смотрит твой спортсмен? Проследи за его взглядом. – Они обе повернулись и увидели лежащую недалеко на топчане молодую одесситку, которая плотоядно наблюдала за Лёней. – Быстро сломай ему руку! Или ногу! «Красотка» должна знать, что у него есть кто-то сильнее его мускулов!
– Я когда-то занимался штангой, – засмеялся Лёня, продолжая упражнение с булыжниками, – получил звание кандидата в мастера спорта. А Антон занимался баскетболом и волейболом. Поэтому он лучше выглядит в костюме, а я – раздетым. Ты это хотела сказать, Соня?
– Вы здесь все такие умные, как я могу что-то сказать? Разве может моё тоненькое слово втиснуться в ваши тесно связанные одесские бублики. «Ах эти бублики!..»
– На мой взгляд, ты «втискиваешься», – Лёня положил булыжники на землю и пальцами обеих рук проимитировал «кавычки», – «втискиваешься» превосходно. Ведь даже в одесских бубликах есть дырки.
– Антон! Что ты молчишь, почему шпагу не выхватил? – затормошила Соня спокойно лежащего Антона.
– Очень просто. Нет никакой необходимости. Все знают, вот посмотри, – Антон показал на всех, кто был на пляже, – все знают, что ты самая красивая и самая умная! – Антон стал целовать ей плечи.
Неожиданно раздался крик: «Рачки! Рачки!» и Фаня не успела возмутиться заявлением Антона.
Они дружно засмеялись. Мимо них проходила женщина с сумкой и бумажными кульками с маленькими морскими креветками.
– Рачки! Рачки! Почти бесплатно! – кричала она.
– Пшёнка! Пшёнка! Горячая пшёнка! – Тут же за ней следовала другая женщина с полной корзиной вареной кукурузы. Кукуруза, прикрытая чистой марлей, распространяла вокруг аппетитный запах. – Двадцать копеек! – продолжала кричать полногрудая разносчица кукурузы.
– Возьмём, попробуем? – спросил Антон.
– Да, давай, очень заманчиво смотрится и пахнет! – согласилась Соня.
– Сколько взять?
– Бери три, – предложила Соня. – Вам с Лёней по одной, а нам с Фаней одну пополам. Да, Фаня? Смотри, какие здоровые початки.
– Хорошо, – ответила Фаня.
Антон отсчитал мелочь, хозяйка вынула из корзины три початка и отдала им.
– А теперь берите соль, – она вынула стеклянную баночку с солью.
– Во обслуживание! Высокий класс! Одесса! – с восторгом Антон стал посыпать солью кукурузу...
Соня попыталась сломать початок, чтобы поделиться с Фаней.
– Не ломайте, не ломайте, она же специально такой большой выросла. Вас же четверо, я угощаю вас бесплатно, – и женщина протянула горячий початок Фане.
– Что вы, что вы! – Фане стало неудобно. – Мне достаточно половинки.
– Может, вам достаточно, а вашей подруге может понравится целый кочан, – философски рассуждала хозяйка кукурузы. – Берите, я же бесплатно даю. – И она вложила початок в Фанину руку.
– Спасибо. Лёня, у тебя есть мелочь? Заплати, пожалуйста.
– Что вы, что вы? Я же бесплатно! – Хозяйка начала возражать и тут же протянула руку за мелочью. – Ладно, спасибо, теперь и вам хорошо, и мне хорошо. – Пшёнка, пшёнка, горячая пшёнка!
– Молодец бабка, вот как надо работать! Наперёд нас вычислила. – Антон хохотал от удовольствия быть обманутым.
Они стали с аппетитом грызть кукурузу.
– Ребята, расскажите, как вам в лагере живется? – Лёня собрал у всех объеденную кукурузу и пошёл искать мусорный ящик.
– Очень его это интересует! Задал вопрос, а сам ушёл, – тотчас отреагировала Соня.
Они видели, как Лёня бродит по пляжу и не находит ящика.
– Ты же видишь, какой он аккуратный! – защитила Лёню Фаня. – Другой давно бы выбросил куда попало!
Но Лёня уже возвращался к ним, держа в руках кукурузные початки.
– Не знаю, что делать. Заберём с собой и по дороге выбросим?
– Ты сам как кукурузина! – не выдержал Антон.
– Прошу прощения, сударь! Я хотел, как лучше. Но теперь, когда вопрос с кукурузой на одесском пляже разрешился, – невозмутимо разглагольствовал Лёня, – я хотел бы прояснить более существенный момент в вашей жизни – как идут дела в лагере вообще и в лагерной столовке в частности?
– Не знаю, на что ты намекаешь, но мы с Антоном даром хлеб не едим! Сейчас я очень занята со старшими ребятами – готовимся к празднованию пятидесятилетия Фиделя Кастро! Праздник будет вот-вот, 13-го. Знаешь, я организовала ещё один танцевальный кружок – для самых маленьких. А Антон взялся к закрытию смены, к концерту, отремонтировать и настроить старый рояль, который стоит у них на сцене, но никогда не играл!
– Соня хочет сказать, – вмешался Антон, – что официально, может быть, мы и нахлебники там, но в самом деле отрабатываем всё.
– А то, что Рома просит меня станцевать в ресторане аргентинское танго? У него там друг работает, и он хочет показать мой номер, это как?
– В каком ресторане, какой друг? – переспросила Фаня.
– Я знаю, о чём идёт речь! – Лёня стал объяснять. – Рома хочет всех нас пригласить в очень красивый ресторан «У Чёрного моря». Там есть сцена, и каждый вечер идёт часовое представление. За это они берут дополнительную плату за вход в ресторан. Руководит художественной частью тот самый Ромин друг, и они хотят дать в афишу анонс «У нас в гостях исполнительница бальных танцев и популярный певец из Москвы».
– Я первый раз слышу об этом! – удивился Антон.
– И я тоже! – крикнула Соня.
– Не надо волн, ребята. Всё в порядке. Всё будет организовано на высшем уровне. Это Одесса, а не Бердичев! Для Сони ищут партнёра в оперном театре, и с ним ты станцуешь аргентинское танго под оркестр. Большое дело для тебя, Соня?!
– Я уже запуталась! Сейчас мне нужно отпраздновать день рождения Фиделя.
– А Антон подготовит какую-нибудь песню и прорепетирует с ними разок, тоже для тебя дело обычное, – продолжал Лёня. – Зато погуляем хорошо, вам там понравится! Вид красивый на море, публика одесская, ресторан популярный...
– Идём, Соня, купаться! – Фаня подняла Соню. – Хоть пройдусь с тобой, пока ты ещё не стала знаменитостью в Одессе. Потом толпы поклонников не подпустят!
– Идём! Правда, засиделись. – Соня поднялась, и они медленно пошли к морю.
Обе были в красивых заграничных купальниках, и хотя в Одессе мало кого удивишь импортными тряпками, парни на пляже выразительно провожали их глазами. Пляжная публика сразу поняла, что эта пара не одесская, и откровенно, с любопытством смотрела на них. Пока они спускались к воде, чувствуя на себе эти взгляды, Соня и Фаня молчали и лишь у самой воды заговорили.
– Фанечка, ты такая мудрая, – вдруг ни с того ни с сего сказала Соня.
– Ха-ха. С чего это ты?! Лёня тоже всё время говорит мне, что я мудрая. Откуда это у вас? Как вы это определяете? А мне кажется, что я самая глупая на свете, что все вокруг знают больше меня… – Фаня нагнулась и облила себя водой.
– Я думаю, что это первый признак мудрости, когда, сколько бы ни знала, всегда кажется, что кто-то знает больше. Я заметила это в тебе, Фаня. Когда тебе что-нибудь рассказывают, делятся опытом, даже по мелочи, в деталях, видно, как ты – раз! – и защёлкнула где-то внутри себя этот момент. Положила где-то там на полочку до нужного случая.
– Значит, я вся из полочек?
– Мы все из полочек. Только, во-первых, очень много пустых, а во-вторых, не каждый знает, что и где у него там лежит.
– Запутала ты меня, – засмеялась Фаня. – Теперь я буду мотаться по этим полочкам. Давай лучше поплаваем.
И они дружно, всё ещё под сладострастными взглядами одесских мужчин нырнули в воду и поплыли.
* * *
Входные ворота в пионерский лагерь «Мечта» украшают флаги Украины, СССР и Острова Свободы. Сегодня в лагере торжественный вечер, посвящённый 50-летию большого и верного друга советских людей товарища Фиделя Кастро.
К нему готовились всю последнюю неделю, а если быть совсем точным, то, наверное, ещё с прошлой смены. Старший пионервожатый занимался поисками и приглашением настоящих кубинцев. Все в лагере знали, что в гости к ним приглашён представитель кубинского консульства, занимающий высокий пост, кубинские студенты разных вузов, включая Одесское артиллерийское училище, и дети кубинских семей, родители которых временно работали в Чёрноморском пароходстве.
Найти кубинцев и пригласить их в лагерь было непросто, и Рома знал об этом. Поэтому он волновался, хотя всегда был уверен, что его старший пионервожатый Серёжа сделает всё как надо. «Как надо» означало, что если не будет настоящих кубинцев, то Серёжа сделает их из ненастоящих.
Всеобщее волнение усиливалось ещё и из-за того, что, как правило, на торжественные мероприятия в лагерь приглашали и местное начальство: кого-то из руководителей предприятия, которому собственно и принадлежал лагерь, одного-двух старших офицеров армии или флота и представителя райкома ВЛКСМ.
В программе вечера была торжественная линейка, «кубинский карнавал» и концерт силами пионеров. Пока всё шло нормально, появлялись новые гости, минуя ворота, они проходили мимо выстроенного почётного караула пионеров. Потом их встречали как бы хозяева вечера – несколько нарядно одетых девочек и мальчиков с красными галстуками и, показывая им территорию лагеря, вели на площадку, где были приготовлены для них стулья.
Остальная часть лагеря была всё ещё занята подготовкой, дети бегали туда-сюда, видимо, опаздывая. Пионервожатые нервничали и тоже метались из палаты в палату. Где-то далеко в углу, за открытым летним театром, было видно, как Соня в последний раз репетирует выступление кружка бальных танцев.
Вдруг тишину разорвала торжественная мелодия горна «Внимание!», и весь лагерь бросился на построение пионерской линейки. Возглавляемые председателями отрядов, пионеры занимали свои места, некоторые из них держали кубинские флажки и большие портреты товарища Фиделя Кастро. Серёжа стоял в центре линейки и принимал рапорты от председателей отрядов.
– Отряд! Смирно! – громко командовал каждый председатель, по-военному поворачивался на 180 градусов и строевым шагом, будь то малышка из самого младшего отряда или амбал из самого старшего, подходил к Серёже и, держа руку в пионерском салюте, рапортовал: «Товарищ старший пионервожатый пионерского лагеря «Мечта»! На торжественную линейку, посвящённую 50-летию борца за свободу и верного кубинского друга Советского Союза и Коммунистической партии товарища Фиделя Кастро, отряд «Красная роза» выстроен в полном составе. Рапорт сдан!»
– Рапорт принят! – так же торжественно отвечал Серёжа.
А когда все отряды по очереди проделали то же самое, Сережа, повернувшись на 180 градусов в сторону Ромы, отрапортовал:
– Товарищ начальник, пионерский лагерь «Мечта» выстроен на... и т.д.
Потом Рома торжественно поздравил пионеров и «присутствующих кубинских гостей» с днем рождения кубинского лидера, коротко отметил историческую роль товарища Фиделя в борьбе за мир и в героическом противостоянии Острова Свободы империалистической Америке (при этих словах залётные москвичи слегка вздрогнули, так как знали, что ещё к концу года Рома может оказаться в этой «империалистической» Америке) и передал слово смуглой молодой девушке – представителю консульства Кубы. Красивая стройная кубинка темпераментно, по-русски, с испанским акцентом и революционным задором провозгласила свободу, поздравила пионеров и, подняв вверх кулачок, крикнула: «Вива, Куба! Вива, Фидель!»
Позже, когда пионеры переоделись в карнавальные костюмы и начали в общем танце двигаться под громкую музыку динамиков в сторону концертной площадки, эта горячая революционерка, танцуя в ритмах самбо, очень близко приблизилась к Антону. Огромная пестрая толпа карнавала быстро завелась в весёлом танце, и было видно, как Антон, возбудившись больше, чем следовало, крутил своим задом всё убыстряя темп, подбадриваемый кубинской красоткой. Она увлеченно крутила бёдрами – прямо как в кино. Соня заметила возбуждённого Антона и агрессивную кубинку. Она, тоже в танце, покачивая бёдрами, постепенно оттеснила Антона, а потом приблизилась к кубинке.
– Вы с острова свободы? – продолжая ритмичные движения, спросила её Соня.
– Да, конечно! – тоже виляя и кружась, ответила свободолюбивая представительница Кубы..
– А у нас всё наоборот. Каждый мужчина и каждая женщина принадлежит кому-то. Вот, например, он, – Соня показала на Антона, – принадлежит мне.
– Очень рада, что вы уверены в этом. А он?
– Я ему сегодня напомню, не беспокойтесь...
Дети и взрослые танцевали под весёлую кубинскую музыку. Карнавал продолжался.
* * *
Разодетые, в открытых летних платьях, в импортных туфлях на высоких каблуках, Фаня, Соня и Рита выглядели почти кинозвёздами, привлекая внимание посетителей ресторана «У Чёрного моря». Лёня, Антон и Рома, тоже элегантные кавалеры, старались держать себя в соответствии с прекрасными дамами, которых они сопровождали.
Их встретил у входа в ресторан художественный руководитель одночасового вечернего выступления, близкий друг Ромы. Это была его затея – вставить в программу танцевальный номер с Соней «Аргентинское танго» и песню в исполнении Антона. У входа в ресторан висели огромные афиши с анонсом о выступлении москвичей, причём «проездом» и «только сегодня!» Лёня не выдержал и профессионально заметил: «Могли бы и красивее разрисовать».
Худрук проводил их в зал и посадил за почётный стол на восемь человек рядом с эстрадой, заранее сдвинув два столика. Посреди зала находилась танцевальная площадка, а вокруг неё размещались столики разного размера. В общем-то даже московские гости нашли ресторан приятным и уютным.
Зал был полон, несмотря на дополнительную плату за выступления, или, как гордо сказал художественный руководитель, «за варьете».
Лето было удачным для Черноморского пароходства. Одесский порт был забит танкерами и сухогрузами, поэтому публика в основном была корабельной и в глаза бросалась их красивая морская форма. Несколько военных офицеров в кителях и фуражках с большими козырьками тоже сидели за столиками. Ну а женщины, самые красивые в мире одесские женщины, и молодые, и постарше, выглядели просто выше всякой похвалы – в заграничных модных одеждах, весёлые и радостные, всем своим видом и поведением заранее возбуждали ожидание и наполняли морской воздух ресторана электрическим бризом.
К столику подошёл Сонин партнёр по танцу и представился. Парень был из кордебалета Одесского оперного театра, высокий, стройный и мускулистый. Соня репетировала с ним всего лишь дважды: один раз он приезжал в лагерь и второй раз – сегодня, в ресторане, в первой половине дня вместе с оркестром. Но этого было достаточно, так как партнёр был профессионалом и схватывал всё моментально.
В самом начале Соня волновалась о костюмах, в которых хоть как-то надо было выглядеть по-аргентински, хотя мало кто представлял себе, как это. Она просила, по крайней мере, хотя бы двубортный пиджак без разреза сзади для кавалера и бабочку, безразлично какого цвета. Для себя просила длинную широкую юбку, желательно с разрезом. А ещё, если можно, просила как-то организовать яркий, любого цвета, кусок материи длиной не меньше полутора метров, «хоть занавес с небольшого окна». Соня явно недооценила одесситов. Танцевальный набор одежды, который принесли сегодня на дневную репетицию, ошеломил и обрадовал её. Она даже на ходу внесла некоторые изменения в предстоящий танец.
Молоденькая официанточка, симпатичная и весёлая, как и все одесситки её возраста, больше, чем надо, крутилась вокруг их стола. Причина, надо полагать, была в том, что за столом сидел и художественный руководитель «варьете», и она, виляя бёдрами и подобострастно хихикая, старалась привлечь его внимание. Это немножко раздражало московских гостей, но, с другой стороны, Антон подмигнул Роме:
– С ней мы не останемся голодными.
И правда, официанточка, продолжая вилять, заставляла стол едой всё больше и больше. Наконец водка была разлита, и худрук, изящно оттопырив мизинец, поднял рюмку.
– Узнав о вас всё, – обратился он ко всем за столом, – я должен поблагодарить буквально вас всех. Но в первую очередь очаровательную Сонечку, за её смелость и отдачу, зная её фамилию Недачина, – галантно скаламбурив, он сделал поклон в её сторону. – А также её сегодняшнего партнёра по танцу Виктора. Я заранее уверен в успехе Антона! Но если бы мои близкие друзья Рома и Рита не надоумили бы меня, я не узнал бы, что у него такие московские таланты! Остаются Лёня и Фаня. Вы, наверное, думаете, а за что же он будет благодарить их? – лукаво улыбнулся хозяин стола. – Так они ведь самые главные! Без них в Одессе не было бы ни Сони, ни Антона!
Все облегчённо вздохнули и с удовольствием захлопали, наверное, при этом подумав: «Наверняка этот концертный деятель готовил тост целую неделю, так хитро выкрутился».
– Я уверен, – продолжал он, – что посетители ресторана, которых сегодня битком набито, не разочаруются. Я знаю, что Соня довольна костюмами, которые мы организовали через одесскую оперетту, и это, надеюсь, послужит дополнительным допингом для энтузиазма, – умело и профессионально подзадорил худрук. – Давайте выпьем за успех и закусим, а через, – он посмотрел на часы, – тридцать минут начнётся представление.
Дружно выпив, все с удовольствием принялись на еду. Соня лишь пригубила рюмку, помня о танце, но её партнёр из оперного театра не зарделся, а тяпнул, как положено, все сто грамм. Из закуски Соня взяла себе лишь кусочек хлеба и половинку крутого яйца, нафаршированную красной икрой. Фаня посочувствовала ей:
– Зато тебе хлопать будут, а может, даже и автограф попросят.
Ресторан бурлил, официанты бегали, а посетители, как и положено, звенели стаканами. Вдруг большой круглый помост посреди танцевальной площадки начал подниматься и остановился на тридцати сантиметрах выше пола.
Громко заиграл оркестр, и на помост выскочил конферансье. Установив микрофон, он стал стучать по нему пальцем, проверяя его работу и заодно привлекая внимание посетителей. Постепенно установилась тишина, и конферансье поставленным голосом заговорил:
– Вы, мои дорогие гости, даже не представляете себе, скольких неудачников в жизни вам удалось сегодня обставить! Их много на улице, но они не смогут сегодня попасть на наше представление, потому что вы здесь! – Конферансье выделил слово «вы», и все поддержали его криками и хлопками. – Вы, это значит удачники, счастливчики, победители! – Конферансье знал, что говорить, потому что ещё больший рёв потряс ресторан. – А для нас, артистов, особое удовольствие посвятить своё выступление удачникам и счастливчикам!
Худрук, мимикой и жестами поддерживая конферансье, оглядел всех за столом: мол, вы поняли, как у нас это делается, а конферансье продолжал:
– Но вы счастливчики не просто потому, что попали в наш ресторан, а потому, что сегодня и только сегодня перед вами выступит лауреат конкурса бальных танцев! – уже от себя понёс бравый солдат Швейк.
Соня недоуменно посмотрела на художественного руководителя, но тот, не моргнув глазом, бодро успокоил её. Конферансье веселил публику, объявлял номера. Выступали певцы, танцоры, фокусник, два комедианта.
В принципе, программа выглядела неплохо, и публика всех принимала на ура. Когда объявили номер с собачками, худрук подал знак Соне:
– Через три номера, после выступления акробатов, ваш выход, Соня и Виктор. Надо переодеваться.
Пока цирковая пара выводила на круг своих маленьких собачек, Соня, Виктор и Антон тихо встали из-за стола и направились в маленькую комнатку, где их с нетерпением ждал конферансье.
Когда группа акробатов закончила выступление, конферансье объявил «гвоздь» программы – аргентинское танго.
Четким балетным шагом Соня, а за ней Виктор вышли на помост и, разойдясь в стороны, встали в разных концах сцены. На какое-то мгновение они застыли, и зрители увидели великолепную пару.
Кавалер с гладко зачёсанными волосами был в строгом двубортном костюме тёмно-серого цвета в светлую полоску, в белой рубашке с жёлтой бабочкой. Пиджак без разреза туго облегал его зад, подчёркивая мужскую элегантность и мускулистое тело.
Девушка – в прозрачных нейлоновых чулках с чёрным швом и в туфлях на высоких каблуках, в кружевной юбке чуть выше колен. Блуза с большим воротником мужского покроя, с расстегнутыми двумя пуговицами на груди, её украшал огромный цветок. Она стояла, согнув ногу в колене и гордо положив правую руку на широкий пояс из материи ярко-жёлтого цвета, в тон бабочки.
Оркестр заиграл аргентинское танго, девушка подошла сзади к кавалеру и хлопнула его по плечу, заставляя обратить на себя внимание. Кавалер, недовольный тем, что кто-то смел его потревожить, резко повернулся и успел схватить конец пояса, так как девушка попыталась увернуться от него. Она, отступая, раскручивалась, пока второй конец её пояса не упал на пол. Кавалер с силой взмахнул поясом, и пояс, широко распрямившись, дорожкой расстелился у её ног. Девушка дерзко ступила на него, и тогда кавалер двумя руками стал тянуть пояс к себе, медленно притягивая её, вызывающе стоящую на поясе. Близко приблизив, он одной рукой обнял её, крепко прижал и развернулся с ней в ритме танго, а другой рукой далеко в сторону отбросил пояс. Они сделали первые широкие шаги аргентинского танца.
Начало было таким красивым, что зрители замерли, никогда раньше не видев ничего подобного. Это была заграница! Это был Запад, которому так завидовала эта часть планеты. И страдала. Музыка аргентинского танца вползала в мятежную душу подвыпивших матросов, и ресторан затаил дыхание. Даже официанты застыли и тоже любовались танцующей парой.
Движения были плавны и элегантны, иногда глаза их встречались, а иногда головы резко поворачивались в стороны. Соня высоко поднимала ногу и, согнув её в колене, резко откидывала назад. Виктор приподнимал её и, кружась на одной ноге, отбрасывал далеко от себя. И тогда Соня, угрожая, стремительно шла на него. Остановившись рядом, оба застывали на мгновение. Потом кавалер с силой обнимал её талию правой рукой и медленно отводил далеко в сторону свою левую руку, как бы приглашая девушку присоединиться к нему. Девушка тоже медленно и величаво клала левую ладонь на его затылок, а правую протягивала к его руке. Затем, высоко подняв ногу, она положила её на бедро кавалера и, согнув в колене, плавно стала опускать её, скользя по ноге кавалера.
Смена ритма музыки танго – медленный темп тоски и грусти переходил в быстрый темп ревности, и вдруг громкий резкий аккорд страсти возвестил о начале любви. Быстро переплетая ноги, кружась и поворачиваясь то влево, то вправо, взлетая в поддержках и затем, снова замирая, они смотрели друг другу в глаза – танец выражал обоюдное счастье близости мужчины и женщины.
Зрители были в восторге. Они хлопали и вызывали Соню с Виктором на бис. Художественный руководитель сам не ожидал такого успеха. Он встал и, подойдя ближе к помосту, стал хлопать тоже. Соня и Виктор грациозно кланялись, тяжело дыша. Но оба были довольны таким приёмом.
На сцену вышел молодой симпатичный парень. На нём была оригинальная светло-бежевая футболка, вырез и рукава которой были окаймлены тёмно-коричневой полосой. Такого же цвета полоска была на грудном карманчике. Публика его не знала и, притихнув, с интересом, стала смотреть на сцену. Это был Антон.
– Мой друг Лёня – одессит. – Антон показал рукой в сторону Лёни. – Живёт он в Москве, рядом со мной. Если бы вы знали, как он скучает по Одессе! Как он любит одесские улицы, переулки, бульвары. Я посвящаю свою песню «Я вас люблю, одесские бульвары» моему другу и всем одесситам.
Я вас люблю, одесские бульвары.
Как друга близкого боготворю.
И, как любимой, – свой подарок –
Я эти звуки нежные дарю.
Я вас люблю, одесские бульвары.
Своею нежностью обязан вам.
Вы мне, как кораблям причалы,
Служили пристанью по вечерам.
Я вас люблю, одесские бульвары,
И тихий шёпот пахнущей листвы,
И им вторящий звук гитары,
И эхо уходящей вдаль волны.
Я вас люблю, одесские бульвары.
Как друга близкого боготворю.
И если вам нужны причалы,
Для вас свой дом с любовью отворю.
Мелодия песни была в стиле русских романсов, переход от страстного аргентинского танго оказался удачным и приятно угодил публике. Особенно женской её половине, которая, уступив мужчинам страсть и ревность предыдущей танцовщицы, восхищалась приятным романтичным голосом певца. Он пел о любви и о нежности. Антона тоже приняли на ура.
Вскоре представление закончилось, помост эстрады снова опустился до уровня пола, и начались танцы, но московско-одесской компании в зале уже не было.
Тихо покинув ресторан, они спустились к морю. Вдали виднелись огни кораблей, море было очень спокойным. Антон шёл рядом с Соней, обняв её.
– Я тебя никогда такой не видел. Я не знал, что ты можешь быть такой. Ты была безупречна, ты была красива, как никогда. Я не просто люблю тебя, я счастлив, что люблю тебя, я счастлив, что мне повезло полюбить тебя.
– Тонечка! Как приятны мне твои слова. Дай я тебя поцелую. Тонечка, я ведь тоже тебя люблю!
Как в кино! Море, теплый вечер, тихий звук скользящей по песку волны, вдали романтичные огоньки дрейфующих пароходов, отголоски музыки из ресторана, гуляющая праздная публика и самая красивая в мире пара, говорящая о любви.
Но разве счастье бесконечно?! Разве не в тот же самый час, когда утренняя роса покрывает только что распускающиеся бутоны роз, невидимая будничная пыль начинает поглощать её, оседая на нежных доверчивых лепестках?
Влюблённая пара всё ещё наслаждалась каждой минутой своего счастья, а Лёня и Фаня, уйдя немного вперёд, тревожно обсуждали что-то серьёзное, не замечая дальних огней и не слыша шороха волн.
– Фаня, так как же быть? – тихо спрашивал Лёня. – Ты так и не ответила на мой вопрос: сказать об этом только Антону или можно сказать и при Соне, сказать сейчас или потом, или вообще ничего не говорить?
– Мне кажется, есть один вопрос: сказать или не сказать, а когда и кому, это совершенно не имеет значения. Я думаю, что сказать надо!
– Тогда пошли, и я скажу им сейчас.
Они догнали Рому с Ритой и попросили их подождать, пока подойдут Антон и Соня. И когда они приблизилась, Лёня растерялся и неуверенно посмотрел на Фаню. Она подбодрила его взглядом, а Рома, почувствовав, что что-то должно произойти, изобразил одесскую даму на Привозе и громко, настойчиво крикнул с одесским акцентом:
– Что случилось, что?
Лёня в ответ криво усмехнулся.
– Случилось! – Он посмотрел на Антона и потом на Соню. – Я знаю, как вам сейчас приятно вдвоём и нет дела ни до чего другого. Я был в восторге, и Фаня тоже, от ваших выступлений... и мне не хочется мешать этому настроению...
– Что случилось, что? – опять нетерпеливо крикнул Рома. – Лёня, что с тобой? Что...
– Сегодня утром мои мама и папа сказали нам, что они будут подавать документы на выезд в Израиль!
– В Израиль? – вырвалось у Сони.
– Ну, понятно, не в Израиль, а по израильской визе в Америку. Это всё равно, – махнул рукой Лёня. – Разговор был очень тяжёлым, как вы понимаете...
– Что касается нас с Ритой, то в добрый путь! Может, мы вместе и уедем!
– Разговор был очень тяжёлым, – повторил Лёня и посмотрел на Антона. – Она ещё сказала такую фразу: «У меня жива мама, а я никогда в жизни не смогу её больше увидеть».
– Это был камушек в твой огород? – Антон весь напрягся от ожидания.
– Мама ещё добавила: «Вы с Фаней самостоятельная семья, и сами будете решать свою судьбу. Мы с папой ни на чём не настаиваем. Просто я не представляю, что не смогу увидеть маму, если она жива. Ведь я не смогу увидеть её после того, когда её уже не будет. Но сейчас...»
– Мы целый день сегодня под впечатлением этого разговора. – Фаня как-то нервозно обняла Лёню. – Что-то очень тяжёлое навалилось на нас. Лёня даже слышать не хочет обо всех этих проблемах, он не промолчал, а сказал маме, что его жизнь только начинается, и...
– Фаня, не надо! – Рома помотал головой и положил руку на плечо Фане. – Пусть время разбирается само. Через это проходят тысячи. Сегодня Лёниным родителям тяжелее, чем вам: мама потеряла родителей, а теперь ей предстоит потерять сына.
– Лёня! Разве мы с тобой когда-то не нашли выход из безнадёжной ситуации? – Антон по-своему хотел успокоить расстроенного друга. – Рома прав, время и здесь поможет.
И только Соня молчала. Всё это не укладывалось в её представления о жизни, но она улавливала тревогу ставших ей близкими людей, на которых катится ком не принятых решений, а увернуться, спастись от него невозможно. Она, так внезапно перейдя от естественного для неё состояния радости и любви к проблемам, которые должны были коснуться и её, вдруг испугалась, подошла к Фане, по-детски взяла её под руку обеими руками и прижалась к ней. Лёня встретился с ней взглядом и растерянно развёл руки в сторону.
– Я не готов к этому. Мы не готовы, – поправился Лёня. – Мы никогда не думали об отъезде... И скажу вам честно: я не представляю, что это может произойти!
– На сегодня хватит, – предложила Фаня. – Давайте разойдёмся, вам далеко ехать, уже поздно. А мы пойдём домой. Там тоже обстановочка...
Они поднялись наверх, попрощались, Лёня с Фаней пошли искать водителя-частника, а Рома с ребятами укатили в его машине. Рома старался балагурить, перевести всё в нормальное явление, но Антон грустно молчал.
– А что насчёт родителей Фани? Мы, кстати, никогда не говорили о них, – вдруг спросила Соня.
Рома от неожиданности оглянулся и вопросительно посмотрел на Антона, мол, как, Соня ничего не знает? Антон неохотно и тихо проговорил:
– Её родители погибли в автокатастрофе, когда Фане было восемь лет. Она воспитывалась у бабушки, потом бабушка умерла.
Соня промолчала, но теперь она поняла, откуда у её новой подруги мудрость.
* * *
Как огромный ёж, с торчащими иглами кранов, низится громадина Одесского порта у подножия Приморского бульвара. Он удивительно красив, если смотреть на него с вершины знаменитой Потёмкинской лестницы ранним утром, когда ещё не успели погаснуть цепочки электрических огней далёкой Пересыпи, но первые солнечные блики уже опускаются на чёрную гладь воды.
Тихо и уютно на бульваре, приятно стоять одному, разговаривать с ветром, пахнущим романтикой.
Лёня стоял у памятника Дюку де Ришелье и думал о своей жизни. Рано утром он тихо вышел из своей бывшей квартиры на Карла Маркса, спустился по широкой мраморной лестнице с третьего этажа и медленно побрёл на Приморский бульвар. Улицы были ещё пустынны, город только-только просыпался, в окнах верхних этажей трепетно отражались лучи слабого утреннего солнца. Ещё не смешавшийся с уличной гарью автомобилей, дул легкий бриз с моря, и Лёня, с детства привыкший к этому радостному ощущению полноты жизни, глубоко вдыхал чистый воздух и наслаждался чувством возвращения к прошлому.
Он стоял и думал о том, как однажды уже потерял свой город, добровольно сменив Одессу на Москву. Он вспоминал три первых тяжелых года ностальгии, когда, вдруг пробудившись среди ночи, отчётливо видел какой-нибудь камень на кусочке старой мостовой Пушкинской улицы, недалеко от оперного театра, или мраморный узор на стене дома напротив, или скамеечку на бульваре, где он любил сидеть один по вечерам и мечтать о предстоящей взрослой жизни. Проснувшись, он удивлялся, как больно и долго жгло где-то в груди это чувство потери родных незначительных мелких зацепок, называемое иностранным словом «ностальгия».
Он успокаивался, так как знал, что летом опять вернётся в свой любимый город и обязательно пройдётся по всем потерянным местам. Он ездил в Одессу каждое лето, проводил время с родителями, гулял по городу с друзьями юности, спал, наконец, в своей постели.
Сейчас, после тяжёлых разговоров дома об отъезде родителей в Америку, он стоял и думал о том, что ему больше некого будет навестить, не к кому приехать, жизнь круто изменится и вместо болезненной ностальгии наступит безнадёжная пустота. Он даже в сердцах отчаянно взмахнул рукой, повернулся, чтобы пройтись, и, миновав памятник, вдруг увидел идущую ему навстречу Фаню. От неожиданности он растерялся.
– Как ты нашла меня, маленькая? Я ведь так тихо встал, никого не тревожил.
– Я проснулась, а тебя нет. Ты забываешь, ты ведь каждый год так делаешь...
Фаня подошла и обняла его. Лёня поцеловал её в подставленную щёчку.
– Не надо, не говори ничего. Давай просто помолчим. Лёня, я знаю, что с тобой происходит.
Они шли под руку, а навстречу им уже торопились первые ранние труженики города и энтузиасты-туристы. Город просыпался: зашевелились портовые краны, послышались первые скрипы отоспавшихся за ночь трамваев.
Лёня остановился у каменного бордюра, разделявшего бульвар и раскинувшийся внизу парк. Он задумчиво смотрел далеко в море, далеко-далеко, аж до самого горизонта, где оно соединялось с небом.
– Помнишь, наверное, может, это тоже с тобой было... когда мы сидели на уроках в классе, а на стене висела огромная географическая карта всего мира? Пока шёл урок, мы с Мишей играли в города, нужно было назвать город, который начинался с последней буквы предыдущего города. Когда кончались Москва-Алма-Ата, Саратов-Вильнюс, мы переходили на иностранные, поглядывая на карту. – Лёня глубоко вздохнул. – Тогда впервые появились Веракрус-Сиэтл- Лос-Анджелес, Буэнос-Айрес-Сан-Франциско-Оттава... Питсбург-Гонолулу-Уолла-Уолла. Все города под нами... с другой стороны планеты.
Фаня молчала, ей не хотелось разговаривать. Они смотрели вдаль, где кончалось Чёрное море, будто всматриваясь в тот, под ногами, мир... Фаня не выдержала первая и тихо спросила:
– Лёня, а где такой город – Уолла-Уолла?
Лёня громко рассмеялся, благодарно потрепал за плечи Фаню и уже более весёлым голосом ответил:
– В Канаде! Это была моя заготовка, я подсмотрел его на перемене в атласе. – Напряжение спало, как и рассчитывала Фаня. – Миша и Оля, наверное, уже в Италии. Скоро будут у нас под ногами...
Они медленно побрели вдоль бульвара...
* * *
Накануне вечером Антон предложил Соне провести предпоследний день в центре города, погулять одним, чтобы никто не мешал «впитать в себя Одессу», как он выразился. Соня с удовольствием согласилась и даже с волнением стала перебирать свои наряды.
Проснулись они в своём троллейбусе пораньше, быстренько забежали на кухню попить чаю с печеньем и незаметно покинули лагерь. Сегодня вечером готовился большой прощальный концерт, заканчивалась последняя летняя смена и по традиции в лагерь приглашали родителей.
Соня и Антон были заняты в концерте, и во второй половине дня им ещё предстояла последняя репетиция с детьми. Но волнения уже были позади, пионеры и они привыкли друг к другу, танцевальный номер, который готовила Соня, выступление детского хора под руководством Антона были практически готовы.
Ехали они на открытом трамвайчике с дачи Ковалевского, потом на 16-й станции Большого Фонтана пересели на другой трамвай. Приехав к конечной остановке, весело болтая, они прошли пешком в направлении вокзала и решили продолжать путь по Пушкинской улице. Дойдя до Дерибасовской и свернув на неё, они заняли столик прямо на улице в кафе «Парус» и заказали творог, кофе и маленькие одесские бублички.
Было тепло, Антон нежно ухаживал за Соней, а Соня, как всегда, была свежа, красива, и мужчины постоянно оглядывались на неё. Соня знала об этом, и Антон не упускал случая посмеяться над ней, хотя что-то всегда в таких случаях его коробило. А в Одессе таких случаев ждать не надо было: и одинокие мужчины, и те, кто шёл в компании с дамой, и молодые, и старые вели себя одинаково. А уж когда несколько мужчин шли вместе, то все одновременно, как по команде, поворачивали головы вслед Соне. Антон вспоминал их игру в знаки препинания и приговаривал:
– Опять плюсы превратились в минусы и, разделившись на дубль-пусто, поняли, что ты для них – бесконечность.
Соня кокетливо прижималась к нему, ей нравилось, что Антон рядом и видит, какое впечатление она производит на одесситов, ей нравилось нравиться, она была молода и счастлива.
А сейчас, сидя за столиком в кафе, они «впитывали в себя Одессу», шумную, весёлую, любопытную и всегда многолюдную, с туристами и гостями со всего мира.
– Ты только не оглядывайся, – попросил Антон, – сзади тебя сидит один минус, вот-вот превратится в ноль... По-моему, иностранец, шею свернёт обязательно.
– Сколько ему лет? – Соня сделала заинтересованное лицо.
– Ах, тебя возраст интересует! Я сейчас спрошу у него. – Антон зашевелился, будто хотел подняться, и Соня испугалась, а потом засмеялась.
– Нет, нет, я о шее его беспокоюсь. Если он старенький, может, мне подойти и шею ему погладить... – Соня весело смеялась.
– Нет! Ему свернуть её надо! – Антон поднялся. – Пошли на бульвар, а заодно и его увидишь.
Соня мельком взглянула на средних лет мужчину, который тут же приятно улыбнулся ей.
– Однако он симпатичный. Наверное, грек, смуглый, загорелый. Скорее всего, с греческого корабля.
– Да, с кора-бля! – с ударением ответил Антон. – Ты всё успеваешь заметить.
– Тонечка, хорошенький мой! Ну посмотри вокруг, разве я могу хоть кого-то сравнить с тобой?!
Навстречу им шла группа матросов, видимо, с индийского парохода, заросшие, некоторые в чалме, маленького роста и неряшливо одетые.
– Да, ты права, против овец я молодец.
Они прошли Дерибасовскую, потом через Городской сад переулками спустились на Сабанеев мост, вышли на улицу Гоголя. Однажды Лёня приводил их сюда, и они долго восторгались красивыми зданиями, скульптурами, которые украшали фасады домов, необычными окнами и балконными решётками, выполненными старинными мастерами.
Вдоволь погуляв и насмотревшись, Антон взглянул на часы и сказал:
– Теперь – точно на бульвар. Скоро нам в лагерь, готовиться к концерту. Но у нас ещё есть время пообедать. Соня! – как-то торжественно прозвучало у Антона, – я хочу пригласить тебя в Лондонский ресторан.
Соня удивлённо посмотрела на него, и Антон, чтобы как-то снизить торжественность, более обычным голосом добавил:
– Рома сказал, что в этом ресторане самые лучшие в мире цыплята табака!
– Если Рома, ещё никуда не уехавши, уже всё знает о мире, тогда пошли!
Бульвар утопал в цветах, многочисленные группы приезжих любовались видом на море, Дюк де Ришелье неуверенно протягивал свою руку куда-то далеко в море, по ту сторону советских границ. Антон увлёк Соню, и они побежали вниз по Потёмкинской лестнице, считая широкие ступени.
– 192! – закричала Соня.
– 192! – подтвердил Антон.
Назад они поднимались на фуникулёре – одной из достопримечательностей Одессы, оставшейся с прошлого века: маленькие вагончики, подвешенные на тросе, медленно поднимались круто вверх, скрипя и громыхая, а им навстречу опускались такие же.
Журчали фонтанчики у памятника Пушкину, и часы на белоснежном здании городского совета пропели мелодию первого часа.
Официант обрадовался, увидев клиентов, но, не подавая вида, спросил на всякий случай:
– Сколько человек?
Антон оглянулся – он-то знал ресторанные штучки! – будто этот вопрос касался не их и, выждав паузу, спросил как бы неуверенно:
– Это вы нас спрашиваете? – И ещё раз оглянулся. – Нас двенадцать человек, но обедать будут только двое.
Официант был не злобный, при галстуке, и ему самому надоело сидеть в полупустом зале, поэтому улыбнулся и миролюбиво сказал:
– Вам повезло! Значит, будет в шесть раз дешевле!
Антон радостно посмотрел на Соню, ему понравился быстрый остроумный ответ официанта.
– Как видишь, в Одессе все – остряки.
Официант усадил их у окошка, через которое проглядывался маленький уютный дворик, покрытый цветочными клумбами. Не отпуская официанта, Антон сразу заказал весь обед:
– Мой друг, настоящий одессит, рекомендовал мне вот что: два цыплёнка табака, два бокала красного столового, две бутылочки «Куяльника» и два кофе по-турецки. И вот ещё что, я в Москве тоже работаю в ресторане, называется «Маяк», будете в столице, зайдите и спросите Антона, это я, меня там все знают. А потому что мы с вами коллеги, я попрошу сахара к кофе не давать, а три-четыре шоколадные конфетки или просто шоколадку. Как?
– Будет сделано, коллега. Шоколадка к кофе. – Официант не сдержался и посмотрел в сторону Сони точно так же, как все «минусы».
Соня заметила, что Антон немного нервничает. Он быстро переходил от одной темы к другой и почему-то старался не смотреть на Соню, избегая проявлений нежности. Не видя причин для такого поведения, Соня тоже стала нервничать и притихла. Наконец она не выдержала:
– Антон, что-то случилось?
В этот момент официант принёс на большом подносе цыплят, вино и минеральную воду. Пока он раскладывал еду, они молчали.
– Антон, что случилось? – Когда официант отошел, Соня повторила свой вопрос.
– Да, Соня... случилось. Через несколько дней исполнится восемь месяцев, как мы познакомились. На Новый год. Ты тогда первый раз поцеловала меня. И сказала: «Загадай на всю жизнь, во что выльется эта новогодняя ночь». Соня, родная моя, это были самые счастливые восемь месяцев в моей жизни. Я люблю тебя, Соня, и прошу стать моей женой.
Голос Антона почти дрожал, а Соня, растерянная и взволнованная, моментально повзрослевшая, протянула руку через стол и положила её на руку Антона.
– Да, да, да! Тонечка, я много об этом думала, просто не знала, случится ли это, но я счастлива, что решилась поехать с тобой и что всё так хорошо закончилось. Ой, и Олег будет рад! – не выдержала Соня.
Здесь автору хочется быть сверх «философским»: сказать то, что все давно знают, но многозначительней. Сколько веков тянется эта одна и та же цепочка вечной любви мужчины и женщины, и каждый раз, когда прибавляется новенькое свеженькое звено в ней, и это звено, проигнорировав опыт предыдущих звеньев и не предвидя опыт будущих звеньев, считает себя уникальным звеном. И действительно, в этот миг оно блестит и сверкает ярче и искристее всей цепи, безмолвно оставшейся позади.
Но разве вправе мы сравнивать этот миг с металлом, с цепью, когда два вулкана в счастливом порыве готовы взорвать весь мир, ощущая необъятную силу, тысячелетиями называемою обоюдной любовью двух молодых сердец.
– Сонечка, – Антон поднял свой бокал, – я хочу пожелать нам счастья! Я бы бросился целовать тебя сейчас, но сбоку опять сидят два «минуса» и не сводят с тебя глаз.
– Вот и хорошо! Тогда пусть видят, как я тебя целую! – Соня поднялась, подошла к Антону и крепко его поцеловала.
В это время к столику подошёл официант и растерялся, не зная, как себя вести. А Соня не растерялась и громко объяснила:
– Антон только что сделал мне предложение, и я его приняла!
– Тогда шоколадка к кофе за мой счёт! – профессионально отреагировал остроумный одесский официант.
Они наслаждались цыплятами, смеялись над странным вкусом минеральной воды «Куяльник», которой гордились одесситы, восхищались маленькими мисочками с водой для полоскания пальцев после цыплят, обрадовались, когда поняли, что мягкие матерчатые салфетки специально поданы для мокрых рук. Им была приятна прохлада в ресторане в такой знойный августовский полдень, они были довольны ненавязчивым официантом, а скорее всего, им не было никакого дела ни до чего, так как всё, что происходило сейчас, называется счастьем влюблённых.
Вкусный турецкий кофе, подаваемый в маленьких джезвейках на подносике в горячем песке, бесплатная плитка шоколада, за которую они сполна рассчитались, автоматический вопрос к официанту: «Как вас зовут? Нам нужно запомнить первого землянина, узнавшем о нашем небесном решении!», частник с «Волгой», который до самого лагеря рассказывал им анекдоты про Чапаева – всё промелькнуло мимо, и только ощущение новой их жизни, новой роли в их отношениях, нового положения среди людей приятно щекотало нервы и возбуждало, очень хотелось увидеть себя со стороны.
В лагере времени уже не было, каждому нужно было бежать на предпоследнюю репетицию, и, переодевшись в троллейбусе, они успели только крепко поцеловаться и перекинуться несколькими репликами.
– Позвонить маме отсюда и всё рассказать ей или, когда будем дома? – Соня не скрывала своей радости.
– Наверное, лучше тихо и мирно дома. – Антон не знал, как освоить новую роль жениха.
– А Лёне и Фане?
– Наверное, тоже лучше завтра в поезде.
– Тихо и мирно? – смеялась Соня
– Тихо и мирно, а то они разболтают Роме, а значит, всему лагерю. Тогда всё взбудоражится, закрутится и повернётся в другую сторону.
– В какую? – Соня спрашивала, лишь бы не молчать.
А Антон растерялся от её вопроса: она что, серьезно спрашивает?
– В южную, на 167 с половиной градусов. – И опять на ходу поцеловавшись, они разбежались в разные стороны.
Потом был концерт. Выступали пионеры, вожатые и даже работники кухни. На ура и под общий смех был исполнен танец маленьких лебедей… начальником лагеря, старшим пионервожатым и физруком. Они танцевали голые по пояс, на шорты были надеты самодельные юбочки-пачки, и когда физрук ловил в танце волосатого Рому, дети восторженно хохотали.
Сонина группа детей мастерски станцевала несколько разных бальных танцев – вальс, фокстрот, самбу, румбу, ча-ча-ча – и выдала даже несколько движений танго. Финал танца, когда восьмилетние мальчик и девочка из отряда «Фиалка» кружились в венском вальсе, вызвал бурные овации.
Потом на сцену вышли все участники концерта и разделились пополам: на детей и работников лагеря. Антон запевал:
Наступила пора расставаться нам,
Наступила пора!
Навалилась на плечи нам
Расставанья гора!
Пионеры подхватывали припев:
До свиданья, начальнички,
До свиданья, вожатики.
И работники лагеря отвечали им:
До свидания, девочки,
До свидания, мальчики!
Потом вступали с песней дети:
Развезут наши мамы нас по домам.
Разве мамам понять?
Хоть и жаль расставаться нам,
Только, чур, не пищать.
А припев уже подхватил весь зал, и все вместе, и дети, и работники, и родители дружно пели:
До свиданья, начальнички,
До свиданья, вожатики.
До свидания, девочки,
До свидания, мальчики!
Многих детей родители забрали домой сразу же после концерта, так что под вечер оставалось не так уж много пионеров, и некоторые вожатые были свободны. Нормального отбоя на сон уже не было, и когда наконец Соня с Антоном смогли увидеться с Фаней и Лёней, то в основном разговор шёл о завтрашней встрече на вокзале, у поезда. Фаня почувствовала что-то новое в поведении Сони, но, видимо, посчитала, что виной тому эмоции, связанные с закрытием смены.
– Рома обещал отвезти нас завтра на вокзал, так что за нас не волнуйтесь, – сказал Антон Лёне.
– Мы попрощались с твоими родителями, но передай им ещё раз большое спасибо, и до встречи с ними в Москве, – добавила Соня.
– Ребята, до завтра. Встретимся на вокзале.
* * *
«Тук-тук-тук, тук-тук-тук» – выстукивали колёса прощальную мелодию проплывающей за окнами Одессы. «Бац-бац, бац-бац!» – вторили им нетерпеливые шахматные часы. Лёня с Антоном сидели в купе мчащегося в Москву поезда и, стуча по часам, азартно передвигали шахматные фигуры, отвлекая себя от грустного расставания с прекрасным, полюбившимся им городом.
В дороге выпили и смеялись, курили и осваивали новую роль. Поезд, узнав такую новость, радостно мчал их домой.
Потом они уснули, бегали в туалет, сонно продолжая радоваться, и с улыбкой опять ложились досыпать.
«Широка страна моя родная» на этот раз показалась им очень уместной песней, а Киевский вокзал – просто родным. Усадили в такси Соню, и Антон даже растерялся, в первый раз расставаясь с ней в таком новом непривычном качестве. Сами сели в другое такси и доехали до дома весёлые и не надо забывать, загорелые...
Втроем они зашли с чемоданами в подъезд, и подошли к почтовым ящикам. Лёня открыл свой ящик, и оттуда вывалились газеты, открытки и письма. Один конверт упал на пол и, поднимая его, Лёня замер. Конверт был не похож на другие, привычные, он был длиннее, другого цвета, с иностранными марками. Нервничая, он тут же открыл письмо и достал оттуда скреплённые три листа с большой сургучной печатью. Лёня всё понял.
Это был вызов из Израиля, приглашение на выезд.