Глава 5.
Проснулся внезапно от дребезжанья дверного звонка, для него прозвучавшего, как взрыв адской машины. Какой-то половинчатый, промаргиваясь со сна, и с ватой в мозгу, с неловкой поспешностью Долматов переместился из гостиной в прихожую. И дверь открыл, где у порога стояли двое.
Он - плотный, ширококостный, с большими покатыми плечами, мужчина. В свои пятьдесят, довольно-таки, располневший. Коротко остриженные волосы, в проплешинах, словно в молевых проедах. На толстых, лиловых губах, выражение озабоченности и нетерпения. Одет был в белую рубашку с короткими рукавами, и светло-серые, слегка примятые брюки.
Она – высокого роста, лет, эдак, под сорок пять. Рыжие волосы слегка растрепались. Платье всех цветов радуги, плотно облегавшее её суховатые формы, оставляло открытым в жёлтых крапинках плечи и верхнюю часть уже подвядшей груди. Туфли на шпильках, из светлой замши. Через плечо - модная сумочка. Вид такой, словно дамочка только что явилась по вызову с набережной, где до этого с переменным успехом «снимала» матросов.
-Ушакова девять, квартира восемь? Что ж вы, любезнейший, от нас так запрятались? Еле ваше убежище отыскали…- без предисловий, с упрёками, обрушилась на Долматова женщина, внимательно всматриваясь в его лицо. Голос у неё был такой же крикливый, как и наряд, а настроение, чувствовалось, - стервозное.
–Что же вы держите нас перед дверью? Позвольте ж пройти! – и напирая грудью на попятившегося Долматова, женщина решительно прошла в квартиру. Мужчина молча проследовал за нею.
В квартире парочка без промедления распалась.
Узнав, где расположен туалет, мужчина поспешил уединиться в нём. Женщина же, пройдя в гостиную, упала в кресло, словно у неё подкосились ноги и, сбросив туфли, издала звук, что-то вроде «уфф!». Прикрыв глаза, звездообразно раскинула руки и ноги, подчёркивая этим крайнюю свою утомлённость. Но через четверть минуты, вынув из сумочки платок, стала интенсивно им обмахиваться.
-Вы и представить себе, любезный, не можете, сколько мы с Остиком по городу отшагали, прежде чем вашу квартиру найти!
-Простите, с кем? – изобразив учтивую улыбку, счёл нужным поинтересоваться Долматов.
- А-а?.. С Остиком, - это супруг мой, Остап Иванович Полушко, – кивком указав в сторону туалета, с досадой в голосе пояснила женщина.
- Мы приехали в Н-ск сегодняшним утром и, сдав на хранение на вокзале вещи, принялись изучать городские газеты. В «Вестнике отдыхающего» вычитали объявление и стали выяснять, где ваша квартира находится. Какой-то м-мм… чудак объяснил, что улица Ушакова на окраине города, прямо за водокачкой. Мы и поехали туда, поехали на автобусе. Действительно, созвучная улица за водокачкой имеется, но только не Ушакова, а Ушковой какой-то. Да, да, Полины Ушковой, по-видимому, знаменитости местной, – говорила женщина громко, раздражённо и в её голосе угадывалась готовность к склоке. Когда-то, наверное, она была очень активной и миловидной особой. С годами, она так и осталась решительной и энергичной женщиной, но её миловидность уже исчезла. Время избороздило лицо резкими линиями, а очертания губ стали неровными, словно их вырезали тупым ножом.
-Туда-то доехали без хлопот, без проблем, а вот обратно – облом-с! – продолжала женщина говорить быстро, почти, без пауз, голосом и мимикой лица передавая её переполнявшие эмоции.
-Битком все автобусы, такси «сквозят» мимо, спешат люди к морю! И вот мы, с Остиком, пешком, пешком, и целый час, а я - на шпильках! Вы представляете?…
Послышался шум унитазного водопада, дверная щёлкнула задвижка, и в гостиную вошел повеселевший мужчина.
-Вы меня, конешно, звиняйте, дорогой хозяин, но ваш санвузол – сплошноэ дэрмо! – обращаясь к Долматову, добродушно прогудел Остап Иванович, вытирая носовым платком влажные руки. Его певучие интонации, мягкие «шь» и «жь», другие, достаточно внятные особенности речи, не допускали сомнения, что Долматова своим визитом осчастливил хохол.
-Унитаз довоенного приклада и дюже старый, зы зломанным злывом и водица журчит, журчит. Ни-и, цэ нэ тувалэт… Цэ загальный нужник! Уж повиртэ мэни, старому горобцю коммунальной службы. Двадцать пять рокив я в неи отцвыринькал!
И подойдя к супруге, лысеющий «воробей», участливо и ласково поинтересовался:
-Ну, шо ты, Раенька, сердэнько мое, виддыхалася трохы? А як твои ноженьки, ни гудуть? Видпочилы? Дай ка я тоби воздушку-то пидбавлю… - И встав за кресло, в котором сидела супруга, мужчина принялся обмахивать женщину носовым платком, продолжая увлечённо развивать затронутую тему.
-Размер бытового вунитаза, дорогой хозяин, должон соответствовать ан-тро-по-мэт-ри-чес-ким (это слово он произнёс по слогам) характеристикам срэдьнего взрослого человэка, то бишь, размерам его сэдалища…- ладони говорившего, в этом месте, описали округлые, гладкие линии, после чего, возобновили обмахивающие движения над супругой.
- Высота над полом не более 43—45 сантимэтров, а вэрхняя часть его, должна имэть овальную форму. Бачок вунитаза, незавысимо от того, приставной он, або навесной, должон обэспэчивать равномэрный смыв фекальных отходив без каких-либо разбрызгиваний и расплёскиваний воды…-ничто, казалось, не могло прервать монотонной речи этого человека, одержимого навязчивой, просветительно-канализационной идеей.
-Маши же, Остик, ну маши быстрее! Мне не хватает кислорода!..- с досадой выдохнула Раиса Полушко, и на её щеках проступили пунцовые пятна. Заработав руками оживлённее, Остап Иванович, добродушно продолжил:
-Вунитаз, да будэт вам звэстно, хозяин, должон ыметь шпыньковый, кнопошный, пэдальный, або рычажный прывод промывки, а также пластмассово сыдэнье с крышкой, способное фыксироваться в поднятом положении. На полу тувалета, желатэльно, наличие ковриков з рэзины. Вот ковда я от райкомхоза издыл в командировку в Финляндию, так там тувалеты, я вам скажу, цэ тувалеты! – и Полушко тут принялся приводить скучнейшие факты своей поездки в Финляндию, смакуя в подробностях особенности очистных сооружений города Хельстнки, восхваляя чистоту его общественных туалетов. Но подобно всем тем, кто старается полностью исчерпать предмет своего красноречия, он гораздо раньше исчерпал терпение своей жёнушки.
-Ну, шо ты задолбыв, як зозуля – дэрьмо, бачки, вунитазы? Хиба он не знае, шо це такэ? – передразнивая увлёкшегося супруга, негодующе вскричала женщина. Пунцовое лицо рыжеволосой особы, дрожало от возмущения. – Мы сюда зачем с тобою пришли – для отдыха квартиру присматривать? Ну, так смотри же её, смотри, обговаривай с хозяином все условия, а не мели языком, словно пьяный ассенизатор!
И с кресла вскочив, не обувая туфель, Раиса Полушко, выскочила на балкон. К Долматову с мужем она встала спиною, и её пальцы нервно забарабанили по балюстраде балконной.
-А шо ж я такова сказав, Раенька? Та шо я такова сказав? – недоумённо развёл руками Полушко , ища поддержки у сидевшего на кушетке Долматова. – Ведь всем звэстно, шо чоловэк, шобы жить, должОн питаться, а потрэбление пыщи трэбуэть, звиняйте, отхожих мест. Ну, трохи я с хозяином побалакал об энтом. Ну, тай що?
Модесту Петровичу с места было отлично видно, как Раиса Полушко, будто в лёгком ознобе, пару раз передёрнула крапчатыми плечами. И уже не барабанила пальцами по балюстраде балкона, а постукивала по ней ребром ладони. Потом её спина снова дрогнула и, не оборачиваясь, она скрестила на груди руки.
-Вы не стесняйтесь, осматривайте, пожалуйста, мою квартиру, а я, с позволения, на это время, составлю компанию вашей супруге!.. – промолвил Долматов, вставая с кушетки, свои слова обращая к мужчине.
-Да ради бога, ради бога, разе ж я возрожаю? – и, что-то, недовольно бормоча под нос, Остап Полушко удалился в столовую.
-Э-э… к вам можно присоединиться? – вежливо поинтересовался Модест Петрович, выходя на балкон и, вставая рядом с рыжеволосой особой.
Молча кивнув, женщина продолжала смотреть на море, где вдоль полосы золотистого пляжа, загорелая девушка с развивающимися волосами, грациозно и лихо, на водных лыжах, мчалась в кильватере быстроходного катера.
-Неплохо, да? – поинтересовался Долматов, кося свой взгляд на лицо собеседницы и смутно надеясь, не обнаружить на нём следов слабости. И точно, глаза Полушко оставались сухими, лишь губы замерли в невесёлой усмешке.
-Недаром, прежде такие места называли здравницами и кузницами здоровья. Целебный эффект здесь оказывает сочетание целого ряда факторов: морская вода, золотистый песок, удивительный воздух, содержащий коктейль чудодейственных элементов… Соли калия, кальция, натрия, йода, фитонциды прекрасных, вечнозелёных растений! А обилие овощей и фруктов, взлелеянных щедрым солнцем, а благодатная аура юга… Э-эх, да что говорить!.. – всё это Модест Петрович произнёс как-то нейтрально, не стараясь казаться ни ироничным, ни чрезмерно серьёзным.
-До этого мы ездили отдыхать в Анапу, но мне там перестало нравиться. Слишком шумно. Очень много детей. Захотелось отдохнуть в каком-нибудь маленьком городке. И когда нам друзья рассказали про Н-ск, то мы с мужем решили, что нынешним летом будем отдыхать только здесь… - слегка согнув высокий стан, облокотившись на балюстраду балкона, женщина глядела выцветшими глазами то на серебряные струи фонтана, то на цветы в многочисленных клумбах, то на развесистые кроны платанов.
-А на мужа не обращайте внимания. Он всегда такой. Из простого водопроводчика поднялся до замначальника райкомхоза, и теперь, вся сантехника, все трубы – это его епархия. И вообще, наезженных у него только две темы - гастрономическая и …
-Тю-у-у, та у вас тут у крана прокладка ни к бису…- донёсся из столовой голос Полушко.
-О, господи!..- вниз опуская глаза, стараясь укрыть свои очевидные мысли, потерянным голосом прошептала женщина.
Тут сам Полушко вырос на пороге балкона.
-Звиняйте, хозяин, шо зараз не ознакомились. Мэня Остапом Иванычем клычут, а як вас?
-Габриэль Лазоревич Паролло, - поворачиваясь корпусом к неуёмному доброхоту, сдержанно представился Модест Петрович.
-Тю-у-у…- удивлённо протянул Полушко. – Цэ шо ж, с жидов што ли?
-Зачем из жидов? Из прибалтийских курдов, - сказал Долматов, в который раз пожалев о том, что лет восемь назад в весёлой Одессе купил по дешёвке злополучный паспорт с непонятной фамилией и экзотическим именем.
-А по мне пущай и с жидов. И срэдь них люди е! Так вот, Хабры… Габры… Габрыла Лазарыч…тьфу, бис, язык своротышь! У крана трэба прокладку мэнять. Рожковый на двадцать четыре, або газовык перший номер имиются?
-Послушай, - обращаясь к супругу, холодно процедила женщина, – ты пришёл сюда не прокладки на кранах менять, и не унитазы в туалетах рассматривать. Ты для того здесь, чтобы приемлемое жильё подыскать и арендовать его. Сегодня, до вечера, ты это понял? Ты всю квартиру уже осмотрел? Она нам подходит? О цене столковались?.. – по мере того, как она задавала вопросы, голос её становился всё твёрже.
«Признак плохой, - подумал Долматов. – Не миновать ей нервного срыва».
-Та шо ж ты так всколыхнулася, Раечка? Та осмотрэл я квартыру усю. Квартыра добра. А то шо краны трохи тэкуть, так то ж пустяки, я устраню. Я ключ-газовык с собою прывёз, у чемодане лежить, там дэ вэщи твои…
-А ну, повтори, что сказал, повтори?! В моём чемодане - газовый ключ? Остап?! Т-ты с ума сошёл!! – гневно обрушилась на коммунальщика женщина. – Зачем ты его сюда-то привёз? И почему в моём чемодане? Я твой инструмент на себе в Н-ск тащила? Ну почему, почему делаешь всё мне назло, Остап? И почему всё у тебя через… через з-ззадницу?! – её лицо, казалось, держалось из последних сил, и она смотрела на мужа пытливо и гневно, словно старалась прожечь его насквозь.
-Ну, шо ж, ты так расстроилась, Раечка? Ну, чисно слово, як дитё малое, расшумелася… Не мог я в свой баул усё запыхать: бэльё, гантели, журналы твои, ракэтки, а черевички – аж чотыре пары! А сумка с провызией, а чемоданы с одёжею, а…- Полушко торопился высказать все доводы в своё оправдание и следы украинского акцента из-за низкого тембра голоса, становились ещё заметнее, сильнее. И это многословие выдавало его волнение.
Но тут Долматов невольно заметил, что на соседнем балконе, обозначилась смазливая блондинка в полупрозрачном халате. Театрально подняв узкую бровь, сдувая спадавшую на глаза непокорную прядку, она с неудовольствием воззрилась на шумевшую на балконе троицу.
И потерев средним пальцем руки, зачесавшуюся ладошку, Модест Петрович, поперхав горлом, вежливо и сдержанно произнёс:
-Прошу великодушно меня извинить, что вмешиваюсь не в своё дело, но нельзя ли вашу семейную …э-э…беседу, перенести непосредственно в комнаты?
-У самом диле, шо ж мы тут томымсь? Пидёмте же усе до хаты! – охотно поддержал Долматова коммунальщик, поспешно отступая с балкона в квартиру. И троица молча переместилась в «апартаменты».
Остановившись возле стола и, поправляя на плече ремешок замшевой сумочки, Раиса Полушко, уже обращаясь к Долматову, сухо спросила:
-Ну, вот что, любезный, скажите же – сколько?.. Сколько вы хотите за свои… хоромы? Квартира нам нужна на месяц.
Всё это она произнесла холодным тоном. И в пристальном взгляде, обращенном к Долматову, проскальзывала плохо скрываемая досада - он был свидетелем, её вспыхнувшей с мужем, ссоры.
Секунду помешкав, Модест Петрович назвал свой обычный тариф. При этом его лицо выражало такую порцию дружелюбия, как будто он объявлял обоим супругам, что щедро дарит им великолепный подарок.
Но женщина в ответ лишь рассмеялась. И смех её был не из приятных. Остап Иванович поддержал супругу, но смех его был бесхитростным, басовитым, в лице же, только добродушие и никакого неудовольствия.
-Ну, нет!.. Такие условия нам не подходят!.. – смерив Долматова презрительным взглядом, женщина выпрямилась ещё больше, выказывая всем своим видом крайнюю неприязнь к зарвавшемуся квартировладельцу. Какое-то время, так постояв, с плотно поджатыми губами, она, наконец, совладав с собой, сухо, официально заговорила:
-Ну, вот что, уважаемый Остап Иванович! Я возвращаюсь немедленно на вокзал, где буду ожидать тебя два часа. Д в а ч а с а!.. И если за указанный срок ты не решишь наш жилищный вопрос, я, ближайшим экспрессом возвращаюсь домой!.. Д о м о й!!.. Со всеми вытекающими отсюда последствиями! – Она это произнесла довольно спокойно, но в её небрежном тоне, угадывалась несокрушимая воля.
-Послухай, Раенька, сердэнько мое, а можа у кафе, ты пидаждёшь, пока я пошукаю хату? – попробовал внести поправки в полученное указание Полушко. – И тама трошки поснидаешь. А то не исты, занедужишь, - шо ж, мне тода тэбя, голубку, на руках до моря носыть?
-Ну, вот что, дорогой ассенизатор, запомни, я советах не нуждаюсь! Запомнил? Вот и хорошо! – и губы женщины сложились в усмешке.
Обув ловко туфли, лежавшие у кресла, решительно вздёрнув волевой подбородок, Раиса Полушко направилась к выходу.
Долматов, как истый джентльмен, поспешил, было, её проводить, но поздно понял, что напрасно. Дверь бухнула ему в лицо.
Вернувшись в комнату, он обнаружил Остапа Ивановича, сидевшим в кресле и озабоченно раздувавшим щёки. Сдувая их, он издавал звук, что-то вроде «пфуф!.. пфуф!..»
-Да не сидите вы с таким трагичным видом. Всё образуется, всё утрясётся! – устраиваясь в кресле напротив Полушко, участливым голосом произнёс Долматов.
Достав из кармана помятый платок и, проведя им несколько раз по лицу, Остап Иванович, сокрушённо вздохнул:
-Сдурела жинка, охо-хо-хо!.. Як же то можно, так шибко прилычну хату у моря сшукаты? Цэ ж никакая логыка не приемле!!
-Зря она всё-таки так поступила. Как-то неправильно, не по христиански. Ну, нельзя так с людьми – шир-быр и фррр…ббабах дверью! – осуждающе покачал головой Долматов и, манерно заложив ногу на ногу, пальцами рук сцепил крутое колено. - Нужно было её удержать, попробовать отговорить от опрометчивого поступка.
-Та вы ж не знаетэ её! Вы ж её совсим не знаетэ!! Уж шо надумала, отговорыть - невозможно! Вы тильки послухайтэ, каков однажды с нею случай быв…
И Полушко подробно рассказал Долматову о том, как лет восемь назад, на футбольном матче, его супруга, возмущённая необъективным судейством арбитра, выскочила на игровое поле стадиона и влепила халтурщику со свистком оплеуху. А потом, под неистовые крики болельщиков, была выдворена под руки с футбольного поля и препровождена в отделение милиции. Дело в тот раз удалось замять лишь благодаря связям её высокопоставленного родственника.
-Мда-с… тяжёлый случай, - философски подытожил его рассказ Долматов. – Значит, тем более, вы должны внимательно к ней относиться. По всей видимости, теперь у неё нелёгкий возрастной период.
-Та я ж поддерживаю её в усём!.. Ну, як могучий дуб, як дуб!! – горячо воскликнул Остап Иванович, красноречиво потрясая перед собой руками, словно бы давая тем самым понять, как он бережно заботится о любимой супруге.
Модесту Петровичу всегда казалось, что ломание рук (их эффектное потрясание в воздухе!), - жест вымышленный, театральный, иль в лучшем случае, какой-то смутный отклик забытого ритуала. Однако когда он увидел перед собой отчаявшегося Полушко с поднятыми руками, то понял, что именно этот жест, как нельзя лучше, выражал теперешнее настроение коммунальщика.
-Ну, а шо с ключом так вышло – то трохи ошибся, у том согласный. И на кой я ляд, ей в чомодан тот бисов ключ положил? – Остап Иванович потёр лоб кончиками пальцев, словно это могло бы ему помочь отыскать хоть какое-то туманное объяснение опрометчивого поступка.
Некоторое время они безмолвствовали, каждый углублённый в думы свои. Но Модеста Петровича «резина» молчанки понемногу уже стала раздражать. И он решил ускорить завершение бесплодного для обеих сторон визита. Поэтому, переводя взгляд на окно, безразлично-скучливым тоном, заметил:
- Не знаю… мда-а!.. Не знаю, чем бы ещё мог вам помочь?
Полушко, до этого внимательно изучавший ногти на своих крепких пальцах, тряхнул головой, словно бы осенённый удачной идеей и огонёк надежды блеснул в его хитроватых глазах.
-Послухай-ка, Па… Парола Лазрыч…
-Габриэль Лазоревич, - поправил его Долматов.
-Вот, вот, Габрила Лазрыч! Як же то можно в разгар сэзона прилычну хату у моря сшукать, да за умеренну цену, нэ имея на то наводки? И зробить цэ дило – усё за два часу. То можно? Та ни в жисть! Здоровье сгробишь, а не сробишь! А нэма здоровья, нэма ничого! И вот шо порешил я, Гаврыла Лазрыч… Мне нэма с чого выбираты: або твою квартыру брать, або за жинкой до дому ихать. И порешил я, шо трэба остановиться на першем… Я тут от жинки трохи грошей сховал, то бышь, заначил… Так уот, значит… Я их к квартырным грошам доложу и перэдам тобе. А жинки сбалакаю, шо уломал Гаврылу Лазрыча цену сбавыть. Ну, як тода? Добре будеть?
-А это уж как будет угодно, почтеннейший! – пожав плечами, произнёс Долматов. – Я ж, в свою очередь, готов подтвердить фиктивную сумму нашей сделки, любую сумму, какую вы пожелаете. Только у меня условие небольшое имеется…- и Долматов объяснил Полушко о том, что переезд, в квартиру, возможен не ранее завтрашнего утра.
Остап Иванович, после его слов, поморщился, словно от головной боли.
-А як же мы тода?.. А як же нам?.. Шо ж, як неприкаянным по городу усю ночь шаландать? Нии-и … жинка и слухать нэ будэ! Зараз до дому укатить, ей бо… Шо ж сробить то, скумэкать шо?… О-от лыхо, так лыхо!
Положение казалось безвыходным. Но у Модеста Петровича, как это часто бывало и раньше, вновь мелькнула спасительная идея.
-А что, если супругу вашу попробовать на вокзале пристроить? Ну, в комнате матери и ребёнка, к примеру?.. А вам самим в зале ожидания передремать? Всего-то ночь одну, всего лишь ночь! Ну, как тогда?
Остап Иванович пожал плечами.
-Та шо сказать-то, шо сказать, - ответил, наконец, неохотно Полушко. -Чуе сердце мое, - дюже озвериться жинка. «Як же ж то можно, - скаже она, - мэни, на цельную ночь на вокзалы оставить? Та ты сказывся, Остап, чи як? Чем думаешь? Опять, верно, задом?» – и после мучительных минутных раздумий, Остап Иванович без энтузиазма добавил:
-Ну, добре… Коль билш вариантив нема, приходыться соглашаться. Авось убалакаю жинку, авось уломаю. Ковда завтра переихать можно до хаты?
-Не раньше - десяти утра. Ну, а расчёт - сегодня. И полностью!
Произвели обмен ключа на деньги.
Уже стоя в прихожей и обув свои пыльные туфли, Остап Иванович, напоследок предложил:
-Ээ-эх, горло бы трохи таперя перемочить! Дюже пересмякло. Пывка бы холодненького по кружечке выпить. Ну, як на то бачишь, Гаврыла Лазрыч?
-А-аа… ну это сколько угодно! Слева от дома, буквально в ста метрах, летний пивной павильон расположен. Там же, вы сможете и воблой разжиться. Я же составить компанию, увы, не смогу. Дела-с. Весьма срочные. Так что, до завтра!
-О-о, всэ розумию, розумию!.. Не буду задэрживать. Звиняйтэ! – и широко осклабившись, Остап Иванович подал Долматову руку.
Его рукопожатие было жёстким и крепким. Модеста Петровича, напротив, вялым. Но он, уже был рад и тому, что через минуту останется один.