Тур дэ форс, или трюк судьбы. Глава 4
Глава 4.
И вновь Модест Петрович в квартире один. Лишь полосы света шныряют из комнаты в комнату, заглядывая под кровать, за тумбочку, а то и под стол, как воры или бесстрастные судебные приставы.
Газету взяв, он вышел на балкон, где расположился на солнце в удобном шезлонге. Даже если Н-ская вылазка больших доходов ему не принесёт, то южный загар-то всё равно останется. Встряхнув газетой, развернул её.
Так-с…Что пишет пресса?
В Чечне потери значительно сократились и мирная жизнь в районах, постепенно налаживается. Понятно! Та-ак-с…
Депутат Государственной думы Похомкин, с разгромной статьёй Закона об автогражданке. Хм… Молодец! Что дальше?
Страничка рекламы… Не то, не то…
О-о! Упал самолёт. Один член экипажа погиб и трое пассажиров получили ранения.… Ох, слава Богу, что он не переносит полётов! Рождённый умным, летать не будет.
Так-с… Дальше что? Какой-то критик, о котором он раньше не слышал, разнёс прозаика, которого он не читал.
Ну-с… Что ещё? Извещение о смерти… М-мда!.. Но этого деятеля от киноискусства он не знал, а судя по фотографии над некрологом, солидный, представительный был мужчина (по крайней мере, видно, что покойник неплохо питался!).
Так-с, что ещё? Новости, новости… спортивный раздел… метеорологический прогноз и … всё?!..
Тьфу! Газета толстая, а почитать-то нечего!..
И раздражённо отбросив газету в сторону, Модест Петрович удалился в гостиную, откуда уже вернулся с биноклем. Вновь опустившись в нагретый солнцем шезлонг, с удовольствием принялся рассматривать счастливцев на пляже.
Вот девушка в жёлтом купальном костюме на тёплом песке, вытянула по направлению к морю ноги. Откинувшись стройным станом назад, она опиралась изящно на смуглые руки. Долматов поспешно настроил на резкость, и расплывчатая фигурка девицы, стала более чёткой и осязаемо-близкой. Он с удовольствием мог теперь созерцать и голую спину блаженствующей на солнце красотки, и перелив её позвонков, и блеск, приставших к коричневатой коже, песчинок. Но вот, откуда ни возьмись, прилетел большой разноцветный мяч. Упав рядом с девицей, он мягко по песку покатился. И нимфа, в жёлтом, вытянувшись, поймала его и, встав, лениво, бросила с улыбкой кому-то. И вновь опустилась на тёплый песок, подставляя щедрому солнцу своё смуглое тело.
Чуть дальше от неё, расположившись на надувных матрасах, на солнце нежились две милых, юных особы. Бюстгальтеры, скинув, подставили лучам красивые спины, чтоб не осталось на них, ни светлых полосок, ни пятен. Весёлые лица, стройные ноги, бикини – не более чем символическая уступка благопристойности.
А там, по колено, стоя в воде, молодая, стройная женщина наблюдала за шустрым мальчишкой, учившимся плавать. Тот, раз за разом, опускаясь на четвереньки, пробовал плыть, но, наглотавшись воды, быстро вставал и смеялся. А мать, как было видно по мимике её лица, давала ему советы и ласково подбадривала. Кожа от солнца у обоих начинала едва розоветь, и можно было предположить, что они приехали на море недавно.
А дальше, в пятидесяти метрах от ширм раздевалок, в широком шезлонге, расположилась дама. Была она уже немолода, наверное, за пятьдесят, но выглядела лет на пятнадцать старше. А старили её, и тёмный купальник, какого-то ретро фасона, и нездоровая полнота потного тела, и обрюзгшее лицо, черты которого были отмечены похотью и эгоизмом. Предохраняясь от солнца, толстуха, накинула на плечи купальное полотенце, а голову прикрыла широкополою шляпой.
С ней рядом, стоял моложавый красавчик, весь с головы до ног облитый солнечным лаком, в узеньких плавках и с ассирийской бородкой. На крепкой, и, в меру, волосатой его груди, на великолепной витой цепочке, поблёскивало в лучах солнца золотое распятие. Брюнет, то и дело обнажая в улыбочке зубы, склонившись почтительно к сидевшей женщине, о чём-то ей увлечённо рассказывал.
Но вот, матрона шевельнула губами. Красавчик ответил на её фразу лучистым восторгом, и попытался поцеловать в жирную шею. Но дама, утробно смеясь и трясясь телесами, как от назойливого насекомого от него отмахнулась. Однако, откашлявшись, отсмеявшись, всё же великодушно протянула ему руку, украшенную толстым, золотым браслетом. И бородатый брюнетик, схватив её длань своими проворными, цепкими пальцами, приблизил к ней губы и с вожделением поцеловал. Ну, а потом, страдальчески морщась, поддерживаемая красавцем, толстуха с шезлонга встала и, тяжело ступая по песку, прошествовала к голубеньким раздевалкам. А шустрый брюнет за нею понёс и сложенный лёгкий шезлонг, и с одеждою сумку.
Наблюдая за сценкой, Долматов не смог сдержаться едкой усмешки. Отношения парочки, тайны для него не представляли. Брюнетик – альфонс, а пожилая толстуха – его «кормилица», состоятельная и похотливая стерва.
«Верно, уломал её свой проигрыш в казино оплатить, либо в счёт интимных услуг презентовать ему какую-нибудь дорогую вещицу», - с ухмылкой подумал о брюнете Долматов, и окуляры бинокля сдвинул чуточку в сторону.
У самой кромки воды, в задумчивости стоял приметный мужчина. Он был могучего телосложения, со светлыми волосами, которые от солнца и солёной воды, местами совсем стали белыми. То, верно, был повидавший виды моряк, с коричневой трубкой в зубах, его неизменной спутницей в дальних походах. В спокойном, почти суровом лице атлета, проступала твёрдость гранитной скалы, размыть которую, не по силам было и морю.
«Вот человек, - подумал о нём Долматов, - который, когда на море разыграется шторм, будет исполнять свои обязанности до конца и, не ведая страха, подставит стальное плечо слабым товарищам. Этот Рэмбо, сумел бы выжить и на океанском атолле, и среди дикарей в непроходимых амазонских джунглях…»
Моряк, тем временем, выйдя из задумчивости, что-то сказал, входившей в воду девице и дымившейся трубкой указал на лазурную даль, туда, где проплывал белоснежный красавец, на борту которого, пёстрыми точками виднелись купальники загорающих пассажиров.
А малахитово-зелёные волны без устали набегали на прибрежный песок и, беззвучно шипя, по нему растекались ажурною пеною, и словно задохнувшись, лениво отползали назад, вливаясь в породившую их стихию. И только местами, у самой кромки воды, оставались лежать бурые, отторгнутые морем, водоросли.
Какое-то время, Долматов ещё любовался представившейся ему картиной чужого, безоблачного счастья, но затем, вдруг почувствовал, как подкрадывается к нему меланхолия, печальное осознание того, насколько он одинок в этой жизни, и как же ему не хватает, подобных человеческих радостей.
И когда с моря, подёрнутого золотистой дымкой, до него долетел дребезжащий гудок теплохода, то ему захотелось собрать свои вещи и вот так же уплыть, далеко-далеко, на какой-нибудь маленький, утопающий в зелени островок. И на этом забытом бандитами и милицией острове, его ждать должна, та, единственная, достойная стихов и поклонения женщина, с которой можно поговорить по душам и откровенно рассказать о себе абсолютно всё! И эта женщина, не заставила бы его чувствовать себя постаревшим, прожившим свои лучшие годы, мужчиной, когда после ночи любовных утех, они встали бы приветливым утром, с постели….
Но, подавив нахлынувший на него, этот сентиментальный порыв, он нарочито шумно вздохнул, втянув в себя дивные ароматы млеющего от полуденного зноя парка.
«А-ах… Всему виной это тёплое море, - сказал он себе в оправдание и, опустив на колени бинокль, мягко шмякнул ладонью по балюстраде балкона. -Этот город будто создан для раскованности чувств – он весь, словно праздность и нега… Щедрое солнце, возбуждающая обнажённость девиц, будоражащая атмосфера пляжа, полного любовных страстей, безрассудств и молодого разгула, слишком буйного для пожилого человека, странствующего без путеводной звезды по этому грешному, полному соблазнов, миру…»
Он ещё раз вздохнул и вернулся в гостиную, где прилёг на пружиной скрипнувшую кушетку. Вытянулся, хрустнул косточками и, почувствовав в теле приятную немоту, повернулся к окну.
В косых лучах солнечного света, словно крошечные мотыльки, вертелись невесомые, золотые пылинки. Наблюдая их медленный, беззвучный танец, он и сам не заметил, как соскользнул в объятья сладчайшей дремоты. А вскоре, так и вовсе заснул.
И в обмякшем, расслабленном его сознании, замаячила фигурка то ли девушки, то ли русалки. Утром медленно выходила она к нему из воды, и за ней убегала вдаль переливчатая дорожка. С её, хрупких плеч стекал мокрый блеск, и вся она так была залита солнечным светом, что на фоне зыбкой синевы горизонта, выделялась сверкающим, серебряным силуэтом. И с каждым мгновением приближалась всё ближе, вырастая из блеска отчётливо, обнажёно, такая волнующая, такая неправдоподобно-изящная, с ослепительным нимбом вокруг мокрых волос…
Так это живо всё привиделось Долматову, что он и сам своему сну поверил. И хорошо, привольно сделалось у него на душе, и по розовато-гладкому лицу расползлась улыбка. И где-то ниже паха, приятно шевельнулось что-то, по-юношески напряглось, и он завис над краем сладострастной бездны…