Белесая звезда клонилась к закату. Макс видел её сквозь мельтешащую завесу песка и пыли.
Буря продолжалась вторые сутки, что равнялось восьми земным, и он уже успел устать от беспорядочного красноватого вихря за окном и глухого завывания ветра по ночам. В этом звуке было что-то… Как будто снаружи натужно и отчаянно просили о помощи…
Глупости конечно…
Однако после второй бессонной ночи Макс всё-таки решил поговорить с Доком. Всё-таки там, на станции он рисковал не только своей жизнью…
Он выжал из себя столько непринуждённости, сколько смог, но Док всё равно всё понял. Док был молод и неопытен. Пока он успокаивал Макса, что ничего, такое случается, если ты на чужой планете давно, в его глазах успело промелькнуть беспокойство за него, Макса, команду картографов, что работала с ним на станции и свою едва начавшуюся карьеру корабельного врача…
Сквозь шлем ничего не было видно, но дорога, которой он шёл, была знакомой. Об этом сообщал, подсвечивая траекторию зелёным светом, встроенный в шлем навигатор. Макс буквально ступал по своим следам. В сотый раз.
Точнее – сто четырнадцатый.
Прошёл земной год, с тех пор, как он прилетел на Танар.
Орудуя внутри тяжёлого костюма, он в который раз вспоминал себя прошлого, себя годовалой давности.
Ничто уже не казалось таким радужным в идее отправиться на чужую планету, за тысячи световых лет от дома, едва окончив академию.
Так бывает, когда мечтаешь о чём-то до безумия, а получив это, понимаешь, что крупно прогадал с мечтой.
Всего один год. Всего-то…
Это казалось так невообразимо мало. Зелёный выпускник космической академии почти плакал, когда врач, плотно сжав узкие губы, подписывал заветный листок…
Согласно результатам обследования полагался только год.
… высокий уровень возбудимости нервной системы… иногда бессонница… не часто, как у всех – весной… и, что уже менее типично – поздней осенью…
А в целом хорошо. В целом здоров. Слава Творцу. Хотя бы год… Он поклялся себе запомнить каждый день…
Привезенный для облегчения этого дела дневник давно служил подставкой под виски на захламленной полке в его каюте.
Там же стоял когда-то стакан. Об этом красноречиво свидетельствовал круглый отпечаток. Куда перекочевал стакан, Макс не помнил.
Так же, как не помнил, с каких пор привычным стало, потушив холодный свет, перед тем, как лечь, приложиться прямо к горлышку, слушая в кромешной темноте ревущей ветер.
Чужой ветер.
…Порой в самые нелёгкие ночи Максу казалось, что ветер зол на них. Всех тех, дерзновенных, кто прилетел сюда. Он сердится и тщится смести. Сравнять с землёй. Чтобы всё встало на свои места, и снова наступил покой…
Покуда тянутся к небу не в меру честолюбивые вершины гор – до тех пор будет ветер обрушиваться на каменистые вершины.
До тех пор, пока не останется камня на камне…
Белесая чужая звезда растворилась во мгле.
Он потерял ориентир. Но продолжал идти…