Я. шварц amnesia кн. 2 гл. 5 стр. 5

   


                Яков Шварц

                AMNESIA
                (Хроники забвения)

                Роман в трех книгах
                Книга вторая
                Глава пятая 

                Побег - законное право пленника на самооборону.
                Недавно обнаружены остатки подземного хода, куда-то
                ведущего из того самого Руанского замка, в котором
                томилась Жанна д’ Арк. Возможно, именно по нему был      
                осуществлен побег, организованный бургундскими
                рыцарями, - считают сторонники версии о сожжении
                другой женщины. Я же стал свидетелем побега Жанны
                по крышам Парижа.
                Призрак “К”


                Страница 5    
                Побег
                (призрак по сопровождению - “К”)

Париж. 16 апреля 1987 года.

    - Все, уходим.
    Камилла достает из сумочки зеркальце и подносит его к лицу Жужу.
    – Перестань притворяться, я вижу - ты не спишь. Посмотри на себя: на кого ты стала похожа?
    От дыхания Камиллы беспокойство, охватившее Жужу за черным Зеркалом, тает, как утренний туман. Еще клубятся в белой пене простыней последние видения мамы и папы. Вот крохотная Жужу свернулась клубочком между ними и испытывает их непреодолимое влечение. Но тут по спинке кровати пробегает маленькая зверушка. Жужу кидается за ней, но на ее пути - зеркальце Камиллы, и, зацепившись за него, она проваливается через свои настежь распахнутые зрачки в то потаенное место головы, где саднящей занозой живут ее проклятые вопросы. Но в последнее мгновение (как цирковая акробатка) Жужу цепляется ногами за обруч оправы и рискует упасть в пасть Ада, откуда до нее доносятся слова Фуко: “...лишь только вернули в приемной мои вещи, отобранные еще на таможне, и коврик прилип к моей заднице, я сумел вернуться в Чистилище...”. Не успели стихнуть отголоски рассказа Фуко, как кто-то хватает Жужу за ноги и пытается оторвать ее от обруча. Жужу изгибается и узнает Долговязого (как его описал Фуко), и ноги ее от страха врастают в обруч. Но какие у девочки могут быть корни? И актеришке удается отодрать ее ноги. Теперь Жужу висит над тьмой и ждет конца оглашения приговора:

                Чтоб доказать, что я дороже стою,
                Чем выгляжу, - вот гольф в горошек.
                Возьми его и то, что в нем сокрыто.
                И Рейчел увидав (когда ее вернешься убивать),
                Кольцо ей при свидетелях представь.
                Тогда она откроет тайну незнакомки той,
                Что встретилась тебе у самого порога
                Дома Каллас.

    - Да что с тобой?!
    Камилла прячет зеркальце и трясет за плечи Жужу.
    - Я просто устала и саднит нога.
    Виденья черной каплей стекают с конца пера “К” и притворяются жизнью Жужу. Притворяется и Камилла:
    - Твой отец попросил приютить тебя на ночь. Если хочешь, я завтра провожу тебя в аэропорт. Одна провожу. Освобожу Джованни от укоризны твоих глаз. Так мы идем? Я очень тороплюсь!
    - И чем скорее, тем лучше. 
    Не успевают девушки обогнуть здание “Школы искусств”, как Жужу читает на синей табличке: улица Эдуарда Мане. И тут же, напротив, через дорогу, сквозь затерявшуюся в ночи зелень горит неон отеля того же Эдуарда Мане. Сознание Жужу опять наполняется отголосками пережитого в Зазеркалье: Мане... Викторина Меран... – сбежала от него... Где она слышала про Олимпию, обезьянку на Монмартре?
    - Камилла, зачем здесь Эдуард Мане? Что же я спрашиваю тебя...
    Камилла Жужу не слышит, и до Итальянской площади по Госпитальному бульвару они идут молча. Странный вечер ускользает из памяти Жужу, и на его место возвращается вся эта история с кольцом и план ее побега. Кольцо покалывает, жжет лодыжку, и видно как Жужу прихрамывает.
    - Что с ногой?
    Камилла раздражена медлительностью подруги.
    - Жан ударил меня своим стендом.
    Жужу шутить не хочется, но что еще можно ответить?
    - Постой здесь или подожди меня в лобби. А хочешь – посиди в метро. Видишь “М” в кружочке? Я скоро.
    Камилла останавливается на площади у светлого здания гостиницы с полукруглыми балконами.
    - Я подожду тебя в холле и... мне надо в туалет.
    - Как знаешь. Отдыхай. У тебя минут десять.
    Камилла, точно склевывая зернышко, возвращает Жужу нежданный поцелуй в губы и мигом улетает на лифте. Жужу тонет в диване: наконец-то можно избавить ногу от обжигающего кольца, но она ловит взгляд портье, хоть и равнодушный, но цепкий. “Посижу немного и схожу в туалет. Надеюсь, этот парень не следит из унитаза за своими постояльцами”. На столике Жужу видит кем-то оставленную ручку и какие-то проспекты. Она выбирает один - несуразного желтого цвета с рекламой парижского кафе “Флор”. Обратная сторона проспекта чиста и Жужу выводит:               
                План побега.
Зачеркивает и пишет:
                Дура!

Снова зачеркивает и пишет:

                Не забыть:
    Звонок маме.
    Кольцо.
    “ольцо” тщательно затушевывает и остается - “К...”.
    “Что же получается? Опять этот распорядитель моей судьбы?” Но он настолько ненавистен, что Жужу на месте “К...” делает в проспекте дыру и обводит ее жирным кружком. Итак “О”, которое – кольцо.
    Камилла: признаться – не признаться?
    Аэропорт: сбежать или притвориться?
    Жить: 1) Камилла. 2) Снять комнату (деньги есть, но пригодятся).
    Освободиться от Бодлера... Продать?!
    Рейчел... 
    Над столиком нависает тень. Портье настолько рыжий, что его тщательная униформа выглядит костюмом ряженого. Он с любопытством разглядывает Жужу.
    - Ты его встретила? Он так беспокоился о тебе.
    Жужу удивляться устала, и глаза ее выдают равнодушное презрение. Рыжий по долгу службы перевидал всякое и овладел азами вышколенной мудрости.
    - Если не встретила, то тебя ждет его записка.
    - Ты можешь ко мне наклониться?
    Портье с наигранной учтивостью склоняет голову. Жужу дергает его за рыжий мох бороденки:
    - Кажется настоящая. А то мы уже сегодня клеили одному наглецу бороду.   
    Жужу находит в себе силы изобразить несколько звуков, похожих на смех.
    - Скажи мне: ты сегодня приехала из Венеции?
    - Не сегодня, а две недели назад. Да и в Венеции я не была –  добралась до аэропорта и только.
    Неожиданная осведомленность портье проскакивает мимо сознания Жужу.
    - Но тебя звать Жужу?
    - Ты что - ко мне клеишься?! Скажи лучше, где здесь туалет?
    - Подожди. Такие совпадения можно только придумать... Этот проспект всегда появляется из небытия!
    - Только не говори, что ты тоже прилетел из Ада на фаршированном яблоками гусе! 
    - Причем здесь гуси?! Я о желтом проспекте... Оброненная случайность в твердыне неотвратимого. Видишь ли, желтый цвет...
    - Ты хочешь пригласить меня покататься на желтой субмарине в компании “Битлз”?
    Жужу теряет терпение: сейчас возвратится Камилла, а кольцо по-прежнему пиявкой на ноге.
    - Сегодня утром в Венеции, в нашей гостинице “Marittima”, где мы с моим братом Федерико работаем портье, поселился странный тип, который выдавал себя за писателя и даже снял под его именем номер. Так вот: он только что здесь был и искал тебя. А в Венеции началось все также с этого проспекта... А теперь скажи: если ты не Жужу, то зачем тебе в Париже проспект венецианского кафе?
    - Мне нужен всего-то клочок чистой бумаги. Между прочим, тут никакое не венецианское кафе, а парижское. 
    - А я уверен в обратном... 
    Жужу переворачивает свой план побега и читает:

               “Cafe de Flore. Бульвар Сен-Жермен, 172.
               С этого года министр культуры Джак Ланг
               признал наше кафе национальным достоянием.
               Верлен и его злой гений Рембо, Сартр и
               Андре Жид любили сидеть именно у нас...”.

    “Так этот “К” действительно опять меня преследует! Не в этом ли кафе Сесилия Дефо встречалась с “Черным человеком”? Или в соседнем – “Де Маго”? Неважно! Кто подает мне знак? Бежать из Парижа или остаться!? И куда так торопилась Камилла? Что она здесь делает? У нее сговор с портье? Тогда кто его подослал? О чем он продолжает говорить?”   
    ...Хотя я тысячу раз объяснял, что мы держим с братом это кафе в Аргентине.
    - А при чем здесь я?!
    Жужу впервые сталкивается с таким изощренным способом преследования.
    - Ты же не станешь отрицать, что со своим отцом (нет сомнения, что именно он только что сидел на этом диване) вы похожи, как две стодолларовые купюры.   
    - Только не надо держать меня за идиотку. Мой отец неподалеку отсюда проводит вечер. Ты слышал про Джованни Сабата? Его знает весь Париж. Ты не можешь разобраться, почему кафе из Аргентины застряло в Париже? Поверь - сумасшедшими я сегодня наелась досыта.
    - Плевать мне на тебя. Возьми его каракули и зарабатывай себе язву.
    Портье возвращается к стойке и приносит Жужу бланк венецианской гостиницы “Marittima”, на обратной стороне которого она читает:
    “Жужу, я был уверен, что успею с тобой встретиться, но дела заставляют меня немедленно вернуться в Нью-Йорк. Ты (насколько я сумел разобраться) решила остаться в Париже, и я не вправе тебя отговаривать. Хочу лишь предотвратить твои необдуманные поступки - ты знаешь, о чем я говорю. За твои тайные помыслы я снимаю с себя вину. История с кольцом плохо кончится. Ведь именно такие драгоценности переламывают судьбы - и их проклятий следует страшиться. Фуко заморочил голову, но мне позарез были нужны ключи от издательства, где похоронена рукопись нашего с тобой романа, и я вынужден был его выслушать до конца. Ты успела исчезнуть. Ключи я так и не получил и потому вряд ли смогу вмешаться в твою судьбу, пока ты не вернешься в “Метрополитен Опера”, где, возможно, сумеешь стать мне литературной мамой”.
                “К” – любящий всех своих матерей осатанелый сын”.

    Камилла возникает внезапно, стряхивая с себя ворованную тайну.
    - Ты была в туалете?
    - Не я ли прежде должна спросить: - где была ты?
    - Не хочешь ли залезть в мою постель?
    - Ограничусь твоей квартирой.
    - Тогда домой. У нас сегодня гости.
    “Кольцо начинает проявлять свой характер. Что я буду с ним делать у Камиллы? В конце концов - туалет у нее не общественный. Что-нибудь придумаю”. 
    Жужу высматривает портье в надежде все же избавить безвинную ногу от кольца, но рыжий черт пропал бесследно.
    “Прочь из гостиницы!” – Жужу начинает задыхаться липким бездействием.
    - Подожди! – портье появляется словно заяц из шляпы фокусника. - Я не хотел говорить... пожалел тебя... Но ты пойми и моего брата - Федерико. Он только что, на глазах начальства, покинул свой пост у стойки в Венеции, чтобы здесь, в ненавидящем его Париже, передать тебе предсмертную записку твоего сумасшедшего папаши.
    Бернардо протягивает Жужу сложенный в несколько раз листок бумаги:
    - Федерико успел взять ее из номера еще до того, как там появилась полиция.
    - О какой предсмертной записке ты мне врешь, если утверждаешь, что “К”  только что был здесь, и ты разговаривал с ним, и я держу в руках его записку?! И где твой брат?
    - Мы с Федерико - птицы подневольные и можем пост свой покинуть не больше, чем на минуту. А с отцом разбирайся сама.
    - Да не отец он мне вовсе, а... выходит сын?!
    Жужу застревает в турникете у входа в метро - она никак не может прокомпостировать билет. Ей все мешает: прилипшее к рукам негаданное письмо; проспект, который она не может выпустить из рук из-за обжигающего слова “кольцо”; саднящая нога, не примирившаяся с воровской добычей; сумка, отягощенная Бодлером; карта, которую она взяла на входе (под ехидное замечание Камиллы – “Зачем тебе в Нью-Йорке схема парижского метро?”); настроение, с которым Жужу никак не может справиться.
    Метро добавляет Жужу терзаний. На платформе нет ни одного пластикового стула или низкой скамеечки, чтобы присесть и побросать все в сумку. И стены, и потолок выложены желтыми плитками, и Жужу кажется, что за ней наблюдают тысячи странных проспектов, оставленных “К”. Жужу пытается освободить глаза и упирается в название станции “place d’Italie”. Даже тут историческая родина не желает ее отдавать Парижу! Приходит пустой поезд (“конечная станция нашей 5-ой линии” – поясняет Камилла), и девушки занимают двойное место. Жужу сразу закрывает глаза и приступает к обряду самоистязания:   
    “Заклинаю себя: буду трезвой, по-настоящему сильной и безжалостной. Что же мне мешает? Пьянящая непримиримость! Ясно одно – она пока сильнее меня. Что еще? Напряжение от притворства и вранья, постоянные конфликты и... опьянение свободой. Вот-вот – опьянение! И оно готово сломать меня, не заметить, пропустить удар стерегущей за углом, всегда трезвой случайности. 
    Так как же полюбить себя больше, чем весь этот мир - с его законами, деньгами и звездами? Они хотят сломать, подчинить меня, сделать рабой, игрушкой своей  похоти. Но в мире есть “Я”, и только “Я”! А они все твердят и пугают: Бог - он все видит. Он жесток, но справедлив. Ха-ха! Не он ли при богатом отце оставил меня с нищей умирающей матерью? И вот опять отец ссылает меня в эту бесправную убогую жизнь...”
    Тихий зуммер закрывающихся дверей вагона возвращает Жужу в ту жизнь, где куску живой плоти совсем не до душевных терзаний. Наконец-то можно все сложить в сумку. Жужу дергает неподатливую молнию, нащупывает на дне свой дневник (письмо “К” лучше пока спрятать), но в последнее мгновение она решает не привлекать внимания Камиллы к дневнику и... вытаскивает из сумки томик Бодлера.
    Если когда-нибудь, мой читатель, тебе доведется коснуться глазами этих строк, то ты непростительно ошибешься, причем - роковым образом. В это время надо было смотреть в глаза Камиллы, видеть ее лицо, ее всю (от небрежно выбившегося локона на голове до изящно примостившихся в глубине вагонной скамейки носок туфель)- и тебе посчастливилось бы стать свидетелем того, как на Камиллу снизошло чудо, сравнимое с божественным откровением. Я же постараюсь лишь засвидетельствовать ее нечленораздельные крики:
    - Не может быть! Китайская подделка! Хотя к чему китайцам Бодлер? Ты разрешишь? Неужели я могу прикоснуться? Раньше я видела ее только за бронированным стеклом. Нет, нет! Быть не может! И все же я взгляну. Откуда у тебя?! Первое издание. 1857 год!* Из-за него Бодлера судили, обвиняя в потворстве сатанизму и разврату, а тираж арестовали. Вижу, кожей чувствую  этот знаменитый сафьян. Это даже не то редкое издание в коричневом матерчатом переплете, которое на аукционах можно сторговать тысяч за двадцать пять, а в светло-зеленом на голландской бумаге, а оно сегодня недоступно никому! Первый тираж был не больше десятка. Где ты его взяла?! Издатель Пуле-Маласси*. Все верно. Не этот ли экземпляр он послал матери прямо из типографии? Нет! Матери он послал коричневый. А может тот, что послал равнодушному к его судьбе Мериме? Точно, Мериме. (Вопль!) Смотри: Гаспар Турнашон!!
    Пораженная Жужу ловит лишь одно последнее слово:
    - Кто такой Турнашон?
    - Кто не знает Надара?!
    - Я не знаю...
    - Первый в мире настоящий фотограф. 
    - Причем здесь фотограф?
    - В том числе и фотограф! И журналист, и писатель, и художник. Он был другом Бодлера и оформил вот эту самую книгу. В Сорбонне я писала по Надару дипломную работу.
    - В Сорбонне? Жанна говорила мне, что ученые мужи из Сорбонны ее и сожгли.
    - Какая Жанна тебе говорила?!
    - Жанна д’Арк.
    - Не дури. Уж не призрак ли Жанны д’Арк помог тебе своровать книгу? Ты знаешь сколько она стоит?! (Вопль!) Все страницы целы! После суда над Бодлером Пуле-Маласси изъял все страницы с запрещенными стихами, которые так приводили всех в бешенство. Вот и “Отречение” на месте...

                Я больше не могу! О, если б, меч подняв
                Я от меча погиб! Но жить - чего же ради
                В том мире, где мечта и действие в разладе!
                От Иисуса Петр отрекся... Он был прав.
      
    Нет, это не экземпляр Мериме. Точно. Это тот, который он послал своей любовнице – Сабатье*. Вот и “Лесбос” и “Проклятые женщины” на месте:
               
                Пускай погибели моей начало ты!

    Жужу неожиданно выхватывает книгу из рук Камиллы, прижимает ее к груди и продолжает, закрыв глаза:
         
                Ты проклята, бездомна - вся дрожишь
                От человеческой безжалостной молвы,
                В пустыню мрачную волчицею бежишь...

    Камилла пытается вернуть себе книгу, обжигающую Жужу больше, чем кольцо. Но и Камилла настойчива:
    - Я должна посмотреть... Не единственный ли это чудом сохранившийся экземпляр?
    - Лучше не надо.
    Жужу еще сама не знает причины своего отказа вернуть Бодлера Камилле, но в том, что там, за книгой, в ее груди начинается отсчет новой неведомой прежде жизни (как будто высшая сила приказывает ей: “Немедленно встань и иди!”) – сомнений нет!
    Камилла в трансе – Жужу она не слышит и с силой дергает книгу за сафьяновую обложку. Но и Жужу не собирается уступать, отчего листы, разъятые двумя характерами, мелькают словно в машинке для подсчета купюр, и из томика вылетает небольшой листок с рисунком.
    “Откуда он?”
    Жужу поражена, ведь штудируя французский, она по каждой странице прошлась десятки раз. Камилла подхватывает листочек на лету и... Я не берусь давать определение еще одному воплю Камиллы (вселенский, истошный, душераздирающий, радостный, безумный), только немногочисленные пассажиры в вагоне с удивлением, как по команде, повернули головы в сторону двух молодых красавиц невозможного поведения. Камилла тяжело дышит, но находит в себе силы вновь жадно набрать в легкие побольше воздуха:
    - Это то самое... “недостающее звено”!
    От крика у Камиллы выступают слезы, как у Шлимана перед золотом Трои - наконец-то куратор ее отдела заткнется раз и навсегда!
    - Отвергнутая Бодлером Сабатье вложила в свой экземпляр вот этот рисунок Бодлера - его ужасную привязанность: сифилитичку, уродину - Жанну Дюваль*. Ты видишь эту надпись, которую она сделала: “Его идеал”, - Камилла протягивает рисунок Жужу. На нее смотрят большие глаза под крыльями бровей полногрудой мулатки, с лицом скорее красивым, чем уродливым.
    Камилла встает, как при вынесении приговора:
    - Сомнений нет: это единственный подарочный экземпляр, который существовал, но давно считался безвозвратно утерянным, и книга эта по праву принадлежит Франции! Что?! Испугалась?! Своровать такую книгу сопливой девчонке невозможно. А если я ошибаюсь? А вдруг ты способна проникать сквозь стены, или по чьему-либо приказу взламывать чужие сейфы, где хранятся бриллианты и раритеты, если ты...
    Перед Аустерлицким мостом поезд выкатывается наверх, и в окна вагона проникает веселый парижский воздух предстоящей ночи, разгулявшийся в весеннем половодье Сены, сладковатый до тошноты - запах Ноева ковчега. Парижский ветерок на минуту отвлекает Камиллу от решительных действий: 
    - Слева – Ботанический сад с зоопарком, а справа – госпиталь для сумасшедших.
    - Я все поняла: слева - Рай, а справа – Ад.
    - Глотни побольше воздуха. Увезешь в свою Америку дух Франции.
    Жужу смотрит на Камиллу и видит только одни искусанные кричащие ей губы: “Встань и иди!”

                Вы были жрицами возвышеннейшей веры,
                И рай был вам смешон, и пресловутый ад!
                Да не осмелятся судить вас лицемеры!
 
    Красивый парень-полицейский кому-то кричит в глубь вагона: “Аустерлицкий вокзал. Пересядете на 10-ю линию”. А Жужу лишь слышит: “Встань и иди!”

                Страданья вечные твой образ оправдали;
                Неотразимая желанная краса
                Улыбкою влекла в блистательные дали.
                Где грезятся сердцам иные небеса...

    Грохот колес на железной эстакаде вокзала: “Встань и иди!”
 
                Куда ни обрати ты свой безумный бег -
                В огонь тропический иль в стужу бледной сферы;
                Будь ты рабом Христа или жрецом Киферы,
                Будь Крезом золотым иль худшим меж калек...

    Когда на горизонте черном едва возникла щель дверей Жужу уже на платформе бежать черные ступени спуска к вокзалу больно бьют по ногам восходит траурная ночь освободиться от кольца и книги стекло вокзальных окон исцеловано отражением Парижа мама поймет и совесть прогоняя прочь простит я сейчас же немедленно позвоню споткнулась о чемоданы на входе в аэропорт я обязана поехать иначе Рейчел натравит полицию пускай ты западня влекущая соблазном лучше с отцом Камиллу я потеряла зал почти пуст нужно оглянуться отец должен быть уверен что я улетела на табло 23 02 чем так пахнет нищий кидается наперерез пускай погибели моей начало ты бежать вернуться к Камилле мы обе пленницы возвышенной мечты неужели я богата книга кольцо миллионы спрятать иначе в аэропорту все отберут только бы отец поверил мама она не предаст не выдаст меня табачный киоск стенды с видами Парижа спрячусь посмотрю не преследует ли меня Камилла должна же быть камера хранения но прежде туалет глаза нищего вылезают из лица с губ свисает плотоядная слюна встань и иди с панно под потолком вот-вот спрыгнет на меня огромный китаец рогатая луна и волчьи уши пара тысяч долларов на первое время хватит продам Бодлера глумясь над смертными я попираю свет кабинка замок сломан одно движение и кольцо в кармане алмазы ужаса струят свой блеск жестокий встань и иди надрывно призывает поезд с платформы мама мама с усмешкой гордою идешь по трупам ты где телефон сейчас звонить бессмысленно почему так пристально смотрит полицейский не отрывая взгляда мсье где камера хранения не надо я еще ребенок хоть с гордостью ношу преступные мечты нужна монета в пять франков куда ты прячешь стыд, пытаясь она же у меня есть вспомнила Жужу кладбище Пасси капля солнца на чьем-то надгробии неужели так просто на глазах у всех щелкнул замок книга и кольцо в ячейке медленно без сил оседаю на затоптанный пол подобно девке площадной полуистлевшая раскинув ноги мадмуазель что с вами встань и иди...
    Растерянность Жужу совсем иного порядка - растерянность на фоне полного спокойствия и облегчения. Жужу еще не знает, где ей придется провести ночь, да и не все ли равно? Вечер докатился до полуночи и грядущий день – первый день новой жизни ее уже больше не страшит. Сегодняшнее утро, когда она навсегда ушла из дома отца с невиданной добычей и чувством распираемой гордости (она все-таки сделала Рейчел!), кажется ей далеким прошлым. Так вышло, что этот день - последний день ушедшей навсегда юности (в шестнадцать-то лет – 16 апреля. Совпадение?!) по насыщенности и плотности произошедшего с ней можно приравнять годам к десяти. И ничего, что она еще девственница (зря она поручила Ингмару столь непростое дело) – “Оброню ее по случаю и не буду больше думать о зависимости от этого дерьма!”.
    Сомнения ее были связаны всего лишь со следующим шагом: вернуться к отцу (без кольца она сможет истязать Рейчел своим презрением и ненавистью) или попытаться созвониться с отцом и взять адрес Камиллы. Побег сейчас в ее положении исключен: заявят в полицию, найдут и вышлют насильно, а значит, она лишится кольца и книги – залога ее будущего взлета над Парижем. Как тогда кричал тот сумасшедший парень, который хотел броситься с Эйфелевой башни?

                Пока не проржавел Париж
                Железом Эйфелева жезла,
                Паришь над пропастью Париж,
                Коришь без зла ты наши чресла.
 
    “Нет, чтобы подняться над Парижем – не надо бросаться с Эйфелевой башни. Надо всего лишь найти точку опоры на земле и только раскинуть руки...” Жужу представляет, как она летит, зажав в одной руке Бодлера, в другой - кольцо... и  не замечает, как возвращается в метро и вслед за всем человечеством может с легкостью воскликнуть: “Судьба – заложница незнания”: у входа в метро ее ждет... Камилла.
    - Скоро закроют метро. Нам надо торопиться.
    В голосе Камиллы нет даже легкого признака раздражения от выходки Жужу. Умело затаиться перед прыжком – залог хорошей охоты.
    Усталый поезд парит над Сеной, оставляя, словно падающая звезда, огненный след в парижской ночи. Мелькают ажурные переплетения моста, и вдали вырастает черной бронзы колонна, с взлетающей с ее верхушки хлопотливой феей с крылышками обещанной свободы. Перед станцией поезд сбавляет ход, и перед Жужу мелькают на стенах станции окаменелости французской революции, пока глаза не упираются в название: “BASTILLE”. Теперь, сквозь частокол решетки на крыше открытой платформы, в перекрестие прожекторов торчит верхушка колонны с крылатым мальчиком. Жужу вдруг вспоминает, как недавно отец обещал Жэвэ Джомонд свозить ее на площадь посмотреть строящийся новый оперный театр, и она привстает, чтобы попытаться его увидеть, но Камилла начеку и тут же преграждает ей путь:
    - Снова в бега?! Бастилию уже давно разнесли по камешкам и ...
    - Не бойся, не сбегу, хоть и тюрьма по мне плачет. Просто Джованни обещал Джомонд показать “Оперу Бастилия”...
    Жужу даже и мечтать не могла так больно уязвить Камиллу. При имени Джомонд глаза Камиллы презрительно сплющились, и губы, рожденные для любви, зарделись ненавистью:
    - Твой отец скоро из ее юбки сошьет себе погребальный саван. Если он думает, что ему сойдет жить на три дома, то он ошибается! Дурак! На что он надеется? Если ее и затащит кто-нибудь в свою постель, то его матрас должен быть набит всем золотом мира. А меня можно трахать вместо обеда - по цене презерватива, не выпуская телефона из рук!
    Жужу такого подарка не ожидала, но пытается спрятать свою затаенную  радость:
    - Мне мой дядька в Милане рассказывал, что она взяла себе имя Святой Женевьевы...
    - Спасительница Парижа... Во время революции ее кости сожгли – нечисть мешала народу любить своих палачей. Джованни уверял, что Джомонд решила перекрыть рекорд Каллас и спеть Норму 100 раз, но каждый раз, сгорая на костре, оставаться для публики не только дивой, но и святой. Сказка! Тогда-то она и укоротила имя до Жэвэ, чтобы, не дай бог, ее не заподозрили в излишней святости. Если бы ты знала ее настоящее имя, то посмеялась бы над всей этой чушью.
    На сиденье напротив нарочито громко свалился очкастый мужик лет сорока с пронзительным взглядом ясновидца и пожирателя женщин:
    - Я сам с собой поспорил, что вы выйдете на площади развлечься, выпить и потанцевать. В Париже лучшего места нет!
    В руке наглеца топорщился свернутый в трубку журнал “GQ”* с выпирающим из обложки бедром какой-то красотки.
    И Жужу дорвалась:
    - Я тоже с собой поспорила, что в тебе самое примечательное: длина языка, непоколебимость члена или задолбанные Парижем мозги?
    - Не нарывайся, красотка! Я видел вас на вечере Жене.
    - Да это же тот тип, который писал некролог Жене*, - Камилла с облегчением выдохнула.
    - По ужимкам твоей речи вижу: ты не фрацуженка, хотя тело у мамзель – любой сойдет с ума, - он коснулся журналом колена Жужу. - А я только что сосватал Францию. Она мне дала, и я не смог отказать старой потаскухе. Вообще-то я из России. Может вы читали “Русский поэт предпочитает больших негров”*. А теперь вот и “GQ” напечатал мои статьи. Мартовский номер. Хотя большие негры занятнее - в постели с ядреными задницами... лучше матросскими. Жене знал в этом толк.
    - И о чем ваши статьи?
    Запаленный Жужу бикфордов шнур уже подбирается к языку Камиллы.
    - Про меня говорят, что я “на горе всем буржуям мировой пожар раздую...”
    - И прольете кровь?! - Камилла пытается унять закипающее в ней раздражение.
    – Да! Кровь – это неотъемлемая часть мира. Если бы не было крови, то было бы тупое существование овощей.
    - Может, вы оставите кому-нибудь право просто жить?
    - Запад убивает все варианты жизни, оставив лишь один вариант – спокойного овощесуществования. Люди здесь – говноделательные машины. С конца 60-х годов высокая культура в Европе протянула ноги.
    - Все поняла! - разъярилась Камилла, - вы из последышей Достоевского. Все мучаетесь, почему Бог допускает страдания детей, и почему он загнал в печи миллионы своих любимых евреев? А вам не приходило в голову, что Бог сам ответил на эти вопросы, послав своего сына на крест? Бога не устраивали доказательства разума о его существовании. Он один знал, что таким доказательством может быть только смерть...
    “Камилла такая же увесистая, с острыми краями, как книги из ее библиотеки” - Жужу была поражена преображению нечаянной подруги. - “И почему книги не бывают круглыми и сладкими, как торт? И слова в них были бы круглыми, и не язвили бы они, и не кололи”. А Камилла поднималась все выше и выше на трибуну народного гнева:
    - И вот когда вы печетесь о справедливости, восклицая: “Боже, да как же ты можешь это допустить?! Если ты не умер – дай знать!” - то каждый раз, вместе с Богом, вгоняете гвозди в чью-то плоть. Только смертью Бог может всем доказать, что он существует! А теперь - простите. На площади Республики мы пересаживаемся. Если откроете нам двери, то мы вас надолго запомним.
    Из какого колодца истлевших книг Камилла напилась философии чистого разума - неизвестно, но она довольна своей отповедью. Гроза буржуев такие речи видел в одном месте и времени не терял: он извлек из бездны своего нутра ручку-сигару, поводил ею по журналу и протянул его Жужу:
    - Будет тошно – позвони. Мы что-нибудь придумаем.
    И тут Жужу поняла, что этот фанатик за ее прелестями разглядел что-то созвучное своим метаниям:
    - Не лучше ли девушек пригласить в ресторан, а не на баррикады?
    - Конфликт рождает энергию. Бесконфликтность – это смерть. Париж сгнил! В России все только начинается.
    Очки в черной роговой оправе гипнотизировали Жужу. “Если не прелюбодействуй, то как осуществить - плодитесь и размножайтесь?” - Жужу искала выход своим мыслям, но не нашла его и успокоилась.   
    Камилла и Жужу сидят на станции R;PUBLIQUE на синих пластиковых стульях, привинченных к стене, и ждут последнего поезда. Слегка зеленоватая плитка, покрывшая трубу платформы, вызывает у Жужу приступ тошноты, но причину недомогания она еще определить не может. Конечно, она голодна, но мутит ее не от голода. Стараясь отвлечься, она рассматривает фотообои реклам, пока не останавливается на самой яркой из них: огромная стрелка из красных кружочков приглашает в универмаг “Базар Отель-де-Виль”. Надо только здесь пересесть на 11 линию. “Запомнить. Съездить и приодеться. Ненавистные джинсы”. Но надоевшие QuikSilver Жужу и утешают, и служат единственным ее неотразимым оружием: сколько мужчин уже свернули себе шею! “Что я сижу?! Надо встать и...” Тошнота усиливается, и Жужу встает. Глаза ее упираются в приторно салатную стену с ядовитыми желтыми подтеками..., и Жужу вздрагивает: теперь она знает, почему ее тошнит. Обычно, это бывает перед  месячными, а с ними и навязчивые воспоминания. Конечно же! Та же самая плитка из кабинета доктора, куда ее потащила мать в 10 лет. “Ее кусала крыса, может от этого так рано?!” – хлопочет мать в щели двери кабинета. “Что вы хотите: пубертатный период, пубертатный период!” – а сам, скотина, лапает такой дорогой для нее золотистый пушок на лобке. Вот откуда эта плитка и тошнота. “Берегите ее. Она из тех, кто может забеременеть от ветра, от Святого духа”, - нашептывают матери на прощание небритые губы доктора.      
    - Ты уверена, что поезд придет?! – от усталости Жужу готова расплакаться.   
    – Не хватало, чтобы нас здесь изнасиловали или убили!
    - Сядь и жди... – Камилла устала не меньше, но ни на минуту не оставляющие мысли о книге придают ей сил.
    - Встань и иди?
    - О чем ты?! Я сказала: “Сядь и жди”.
    - Нет, ты сказала: “Встань и иди!”
    Горящие глаза поезда в утробе тоннеля прекращают бессмысленный спор. Пустой вагон наводит тоску и страх. Жужу раскрывает журнал “GQ”.
    - Скажи, Камилла, как по-французски будет Синдерелла? 
    - Сандрильона, Синдрильона, кому как больше нравится.
    Жужу, глядя на вызывающую позу роскошного тела с обязательным набором соблазнительных атрибутов глянца (длинные ноги, тонкая талия, огромная грудь и белозубая, задорная улыбка), не может отделаться от ощущения, что на нее смотрит со страницы журнала обнаженный пластиковый манекен из витрины на Елисейских полях. Возможно, у куклы доброе сердце Синдереллы, а в тайнике ее души слезливые девочки всего мира поселили принца, способного сделать пару детишек и обеспечить их будущее. Под видом мечты о небесных замках журнал продает ходкий товар из секс-шопа, где вместе с эротическим бельем можно купить и саму замарашку с безупречным телом молодости, приехавшую в столицу покорять мир. “Ну уж нет! Меня не купить!”
    Жужу последними остатками сил вгрызается в свое отчаянное положение: - “Это я, я всех куплю!”
    Каждый раз, когда Жужу готова признаться в сокровенных мыслях своему дневнику, перо ее в нерешительности застывает над бумагой. Довериться дневнику – значит сказать себе и ему правду, связать ею себя и – тогда, в любой момент лишить себя возможности поступать вопреки всем правдам и заветам. И еще ее твердости мешает видение, с которым Жужу справиться не может, как ни старается отбросить его прочь - этот рукоплещущий зал оперного театра. Чаще на сцене - с полными глазами слез - совсем и не она: иногда мама, часто Джомонд, иногда Каллас. Но всегда слезы ей не дают хорошо вглядеться в оперную Диву и разглядеть на разрываемом счастьем лице такое человеческое наслаждение, перед которым утехи любви кажутся пустой забавой.
    Поэтому Жужу давно для себя решила, что ее ум и красота предназначены не для плотских утех, не для пошлого достижения благополучия, независимости и роскошной жизни, не для того, к чему так привыкли все на ярмарке тщеславия, где интриги и предательства - всего лишь легкая забава, а для того, чтобы тех, кто ждет от нее именно этой предсказуемости, ввести в заблуждение, обмануть их ожидания и наблюдать, наблюдать, как обманутые, отвергнутые они будут корчиться в недоумении, и гадать, и судить о полной непредсказуемости ее поведения, о двуликости слов и потаенности ее мыслей и вопрошать: да человек ли она?! Было ли это простой или изощренной местью, мазохизмом навыверт – Жужу сама еще не знала. Но она была готова притворяться и патологической лгуньей, и подлой лицемеркой, и злобной тварью, чтобы быть,   на самом деле, во сто крат хуже!
    Фантазии Жужу границ не знают. Сотворив из себя монстра, она играет в мечту: стать волшебником, но не добрым, как в детских сказках, а... сатаной. В том, настоящем мире, где ее унизили безродьем и бросили выживать в безвестности. Жужу мечтает заиметь такой дар, чтобы поразить воображение и поразить всех, кто стоит на ее пути. Но не с помощью денег и власти (что с ее красотой возможно, в конце концов, получить), а с помощью той неодолимой силы, которая превращает любые деньги в труху, а власть – в тюремную парашу.   
    Жужу отвлекается от больных фантазий и вспоминает, как к ней в первый раз подкатил Ингмар со словами, которые он где-то стащил: “Дайте девушке пару хороших туфель, и она покорит весь мир...” Ингмара можно понять: ему не надо было больше каждый раз выкрадывать у отца семейную реликвию - первый номер “Плейбоя” с обнаженной Мэрилин Монро и мастурбировать, теряя сознание, - рядом с ним девчонка, глядя на которую  можно было счастливо умереть – достаточно прикоснуться к ней взглядом.
    И Ингмар решил покорить Жужу необыкновенным признанием в любви. Он месяц  ломался в грязи на заправке за сто долларов, купил шикарный альбом, заказал у ювелира тиснение золотом: “Моя Жужу – ты лучше всех!!!”, пошел в библиотеку с бритвой на сердце, вырезал из книг всех великих красавиц всех времен и народов, выписал признаки необыкновенной красоты женщин, чтобы Жужу в них узнавала себя: стройность и грациозность; тонкие черты лица: - полные губы и огромные миндалевидные зеленые глаза; лучезарная улыбка; толстые длинные брови; изящная фигура Венеры, гибкий стан; белоснежная кожа и потрясающие волосы; улыбка и влекущие округлости; маленькая грудь... – вот с грудью у Ингмара ничего не получалось. Как и у Мэрилин, грудь Жужу вываливалась из любой одежды.
    Альбом на Жужу не произвел никакого впечатления, но она посоветовала Ингмару достать пистолет, так – на всякий случай. Ведь она собиралась в Европу, а какой-то влюбленный мальчишка был готов умереть у ее ног на глазах всей школы. Клятвы - клятвами, но так она решила его испытать...
    - Станция “Сент-Огюстен”. Наша станция. Жужу, проснись!
    Глоток парижской ночи немного отрезвляет Жужу, и она даже пытается услышать, что ей говорит Камилла:
    - Квартиру на бульваре Мальзерб нашел для меня твой отец. Раньше, до Джованни, я жила в 14-ом округе. Но он хотел, чтобы я была рядом с его офисом, Оперой и самыми шикарными магазинами Парижа. Вот туфли - вчера не устояла, купила здесь рядом – у станции Лашоссе, в  Галерее Лафайет. Джованни уверен, что и любую женщину тоже можно купить. Хочешь посмотреть на его офис?
    - Еще немного - и тебе придется волочь меня на себе в постель.
    - Давай я лучше понесу твою сумку.
    Камилла надеется нащупать Бодлера и хоть немного успокоиться.
    - В твоем наряде это будет выглядеть смешно.
    Шаги девушек утопают в уснувшей зелени бульвара Османа. Единственный шанс Камиллы снова не спугнуть Жужу – не молчать и не дать ей в завораживающей тишине ночного Парижа найти очередной повод сбежать. У Жужу - свой повод не молчать: даже намеком не выдать своего решения не возвращаться домой, чтобы не проговориться в угаре откровения о своем тайнике.
    Как там пел папаша Хем, когда решил застрелиться? “Париж – это праздник, который всегда с тобой”. И Камилла, как заправская гидесса, расправляет крылья:
    - Мы идем по бульвару Османа...
    - Султана?! Основателя Турецкого царства?
    Жужу довольна: мальчишка из ее класса, по имени Челик, все уши прожужжал ей про свою Турцию.
    - Никакой он не султан, а барон. Сто лет назад перестроил Париж, проложил бульвары, заложил парки, Булонский лес...
    Не успели девушки пересечь бульвар, как из-за дерева наглым визгом машина преграждает им путь. Голос из черного нутра вполне миролюбив:
    - В час ночи - и одни?!
    В церкви Сент-Огюстен звякнул колокол. Камилла оживляется:
    - Вот видишь, мы не одни: с нами – Бог!
    - Мой друг д'Артаньян...
    Приступ безудержного смеха Камиллы, больше похожего на рык молодой львицы, прерывает голос из машины:
    - Уж не Атос ли ты, казнивший собственную жену только за тень подозрения в измене?!
    - Я хотел только предупредить...
    - О том, что ты и нас повесишь?
    - Побойтесь Бога – я не изувер, а только его посланник. Говорят, Жанна д'Арк пропала с конной статуи у церкви Сент-Огюстен и бродит неподалеку со своим мечом.
    - Жужу, ты сговорилась с ним?!
    Пока Камилла пытается найти ответ в глазах Жужу, заполненных отражением зеленого светофора, машина, с голосом странного незнакомца, с визгом исчезает так же неожиданно, как и появилась минуту назад.
    Не успевают они повернуть направо, как Камилла возвращается к роли гидессы:
    - Этот кусочек улицы Ла Боэси. Жил такой в XVI веке. Друг Мишеля Монтеня. У меня дома есть его книга “Рассуждение о добровольном рабстве” – занятная,  можешь взять ее с собой в самолет. Ведь твоя Америка – страна практикующего рабства. А вот мы и дома на бульваре Мальзерб. Был министром при Людовике XVI. А это - площадь Сент-Огюстен. Полюбуйся - памятник твоей любимой Жанне и, как видишь, она не покидала своего коня, и меч ее на месте. А вот и мои окна. Громада корабля в виде усеченного квадрата, несмотря на ночь, под белыми парусами стен рассекает острым носом бульвар Мальзерб.
    - Вход с улицы Шато де Ригни...
    - Возьми меня на руки...
    - Надеюсь, что наш капризный лифт сжалится над тобой.   
    Жужу небрежно кидает свою сумку в кресло и нарочито расстегивает ее.
    - Где я буду спать?
    - Прими ванну, а там разберемся.
    - Камилла, у меня месячные. Надеюсь, я найду в ванной то, что мне нужно?
    - Я тебе помогу.
    - Ты хочешь ко мне присоединиться?!
    Что это?! Попытка совращения Камиллы? Нежелание оставить сумку без присмотра? Отчаянный шаг сближения? Воспоминание о случайном, но неизбежном утреннем поцелуе? Завтра все может случиться, и глоток завоеванного доверия ей не помешает. Жужу видит фотографию на стене:
    - Кто этот парень?
    - Тот, кого я люблю.
    - А отец?
    - Он любит меня...
    - Забавно. И отец терпит?
    - Жан-Клод у меня числится под кодом: “школьный друг”.
    За длинный день платье приросло к Камилле. Из ванной раздается голос Жужу: 
    - А Кама-Сутра у тебя под каким кодом?
    Камилла появляется на пороге ванной. Халат ее бесстыдно распахнут. Обнаженная Жужу с Кама-Сутрой в руках, словно Преклоненная Афродита из Лувра, листает пособие по правильному сексу.
    - Я смотрю, что книги липнут к тебе, как осы.
    Потрясенная красотой Жужу Камилла пытается скрыть свое восхищение.
    - Интересно читать: “Вот женщины, с которыми не следует вступать в близость: прокаженная, безумная, изгнанная из своей касты, не хранящая тайн,
соблазняющая на людях...” Интересно, про кого это: про тебя или про меня?
    - Ты все нашла? Я дам тебе свои трусики, не беспокойся... новые.
    - С каким наслаждением я сейчас утону в ванной. Ты не хочешь ко мне присоединиться?
    Кто не пережил крушение счастья? До победы один миг, а пьедестал, оказывается, уже весь занят. Жужу все время опережает Камиллу.
    - Я постелю тебе. Смотри не усни, а то действительно утонешь...
    В спальне Камиллы - классический набор инструментов для добычи светлой цели любви: японский светильник с абажуром из дурманящих трав, бутылка розового Бордо с немудреным названием “Жажда любви”; постельное белье от “Линвуж”; отливающие золотым светом “Купальщицы” Жан-Оноре Фрагонара и, конечно же, - музыка... Но с музыкой у Камиллы заминка. В Париже даже консервная банка – брось ее на проигрыватель – будет петь о любви. Но и итальянцев не перешибешь: из ванной доносится голос Жужу, напевающей явно что-то оперное. Из-за шума воды и вечно дребезжащих труб, что именно напевает Жужу – Камилла разобрать не может, но все же (вместо дежурной музыки любви) решает поискать средь груды конвертов (оперные шедевры Джованни таскал ей из Гарнье вместо цветов, насаждая в их отношения статус великих страстей и терзаний) то, что способно полить дымящуюся от страсти плоть божественным соусом оперных голосов неземного происхождения. “Вагнер, Верди, Пуччини?” – Камилла не доверяет, в отличие от философов, свободе выбора: ведь его неизбежность всегда покушалась на ее свободу.
    Оставим Камиллу в поиске и заглянем в ванную к Жужу. Не успевает она открыть кран, как откуда-то изнутри, а может из самого чрева Парижа, раздается угрожающая ее сущности до боли знакомая мелодия: “Умереть чистой и прекрасной”. Жужу даже не замечает, как начинает подпевать канализационной утробе - горячая вода обжигает ее холодом видения из детства: она с мамой в “Метрополитен Опера” на “Аиде”. Кто пел Аиду и Радамеса, она не помнит, но заживо погребенные влюбленные оставили в памяти Жужу исковерканный отпечаток любви, и сам Фрейд не смог бы объяснить, как Жужу с этим жила. И если ее комнате досталась всего лишь афиша “Отелло” с Марио дель Монако, то маминой спальне (там, где у нормальных итальянцев ютится образ девы Марии) - подаренный Джованни вместе с пластинкой плакат “Аиды” с Марио и совсем другой Марией. С того самого времени Жужу почти не заходила к матери. Боялась, словно не доверяла своим чувствам. Она была неспособна переступить порог маминого храма и связать себя угрызениями совести за призрачную любовь мамы к оперному кумиру. Угрызения тоже нужно заслужить. Ей мерещилось, что тысячу раз проигранная пластинка застревала на одной фразе: “Ты видишь? Смерти ангел...” И с тех пор голос смерти, столь же прекрасный, как и голос любви, поселился в маминой комнате. В первые дни лета мама распахивала свое окно, и вместе с теплым дуновением ветерка и гулом пчел, облепивших благоухающие липы, залетал этот раздирающий голос в соседнее окно - к Жужу и травил ее сладким ароматом любви и смерти.
    Разбросанные конверты пластинок выдают лихорадку поиска Камиллы. Жужу взрывается смехом.
    - Я смотрю, ванна привела тебя в чувство. И что я сделала не так?
    - Одни и те же пластинки: у меня дома, у отца, а вот еще - и у тебя. Обязательный набор припадков культуры с неотвратимым сексом.
    - Если свои грехи ты оставила в ванной, то поищи чего-нибудь платонического, а я тем временем искупаюсь. Кстати, поковыряйся в моих куклах – там наверняка для тебя найдутся детские песенки.
    Жужу поднимает конверты с ковра: “Тристан и Изольда”, “Аида”. Подслушала мое пение? “Мадам Баттерфляй” – конверт пуст. “Какой знак она пытается мне подать?” Только теперь Жужу слышит щебетанье Чио:

                Легко ли нищим быть
                Тому, кто был богат...?

    Что это?! Почему Камилла остановилась на Пуччини? Тонкий расчет унизить ее приторной мелодией плаксивой гейши, когда-то брошенной, как и она, в бедность отцом - знатным самураем оперных дел? 

                Нет. Одна я. Я да мама...

    Или для приманки еще одной бабочки, чтобы спалить ее крылья в огне безжалостной Камасутры сегодня ночью?

                Приходится и мне быть гейшей...

    У Жужу нет сил справляться с бессильными веками, и она не помнит как оказывается в постели и как возвращается Камилла, как едва прозвучавшие первые такты мелодии изгоняют последние остатки сознания, будто внезапный порыв ветра подхватывает хоть и подернутые золотом, но все же иссохшие за лето ненужные больше слова, и как тут же нахлынувший голос

                В ясный день желанный...

овладевает телами и от их соприкосновений соски, потерявшие свою упругость от горячей воды, тянутся, как молодые побеги навстречу иступленным ласкам; и губы забывают о стыде, а руки об отдыхе, и яростные необузданные волны накатываются одна за другой на дикий берег Вселенной 
                И мы увидим в дали туманной...
 
    - Послушай, Камилла, - лепечет Жужу, - неужели это японцы написали твою Кама-Сутру?! Может дать книжку почитать бедному нашему мотыльку? – Жужу слова отвлекают.
    - Не японцы, а индийцы, и тебе не стоит просыпаться.
                Кто идёт? Кто идёт? -

Слышит Жужу далекий грохот копыт по железу крыши...
                Кто зовёт? Кто зовёт? -
 
Не унимается голос с пластинки.
    - Это я, Жанна. Как и ты – Девственница.
    Кто-то едва касается Жужу острием меча.
    – Идем со мной.
    - Ты что не спишь по ночам?!
    Жужу не в силах открыть глаза и на ощупь опирается на меч (к ее удивлению совсем не холодный и острый), и встает с кровати. Жанна весело смотрит в ее вынырнувшие из норок зрачки:
    - Это ты, Жанна? Незнакомец у метро говорил, что ты сбежала вместе с лошадью прямо с постамента, и тебя все ищут.
    - Не лошадь, а конь – мой вороной скакун по крышам. Слышишь его нетерпеливые копыта?
    Девственницы выходят на балкон и мигом оказываются на крыше. Жанна взлетает на коня, увлекая за собой Жужу.
    - Куда мы направляемся?
    Жужу полна решимости побороть страх высоты.
    - За моим сердцем!
    Жанна бьет мечом по крупу коня, и они тут же оказываются на крыше соседнего дома.
    - Похож на наш Пентагон. А где твое сердце*?
    Жужу кричит что есть мочи, чтобы перекричать грохот бега коня.
    - В Сене. Раз в год, через пятнадцать дней после сожжения в Руане, я навещаю мое нетленное сердце.
    - Почему пятнадцатого?
    - 15 августа я одержала мою любимую победу над английской армией герцога Бэдфордского.   
    - А почему ты хранишь свое сердце в Сене, если тебя сожгли в Руане?
    Жанна сердито пришпоривает коня. Очень жаль, что мы с вами привыкли по ночам спать и не сможем наблюдать за великолепным перелетом скакуна через площадь Сент-Огюстена. Далеко внизу Жужу видит пустой постамент памятника Орлеанской Девственнице, выход из метро (неужели они с Камиллой недавно были там?) и вслушивается в мрачную тишину сонного Парижа. Оттолкнувшись от крыши дома, похожей на острие карающего меча Жанны, они перелетают через бульвар Османа.
    - На пепелище палачи нашли мое нетронутое живое сердце. Его пытались сжечь несколько раз, но всегда безуспешно. Тогда сердце положили в Неопалимую купину и бросили в реку. В Руане тоже Сена.
    - Так мы летим в Руан?
    - На съезде всех памятников в Бурже мы решили, что мое сердце принадлежит всей Франции, и я перенесла его в Париж.   
    Внизу показалась огромная зеленая крыша с застекленными куполами, а невдалеке - слева, она увидела огни громады Оперы Гарнье.
    - Держись за меня крепче. Мы спустимся на площадь.
    Едва мелькнула на фризе коленопреклоненная Магдалина у ног Христа на   Страшном Суде, как конь с седоками влетел в колоннаду церкви. Бронзовые двери распахнулись, и конь, повинуясь приказу Жанны, тут же рухнул на колени и покатился к главному алтарю. Свалилась с коня и Жанна:
    - Ангелы Хранители, мои Покровители, святая Мария Магдалина и все святые Божии, молитесь обо мне, грешной, дабы, омывшись водами покаяния в этом Таинстве, я очистилась от грехов моих, которые всем сердцем ненавижу и из-за которых сердечно сокрушаюсь. Аминь.
    Круша гранит входной лестницы церкви Мадлен, конь вынес наездниц на Королевскую улицу. Перепугав до смерти пару заплутавшихся в ночи машин, бронзовый голем пересек улицу Фобур Сен-Онорэ, и Жужу слышит, как верный скакун выговаривает Жанне:
    - Вечно ты спешишь за своим сердцем. Приоделась бы. Лучшие магазины здесь. Только скажи, и от витрин останутся одни осколки. Сколько можно таскать эти латы? Кто захочет ласкать твою медную грудь? Смотри, так и останешься девственницей!
    - Хватит болтать! Скачи к Руану.
    - Так мы все же в Руан? – Жужу насторожилась.
    - На площади Согласия стоят восемь статуй городов. Одна их них олицетворяет Руан. Возле нее я люблю немножко всплакнуть.
    Жанна неожиданно соскакивает с седла, одна нога ее застревает в стремени, но она чудом хватается за железное удило и вдавливает его в бронзовый рот коня. От боли у коня вываливается язык, но ненадолго. Опомнившись, он закусывает удило и несется по Королевской улице, волоча за собой Жанну по замызганной брусчатке.
    - Жужу, схвати поводья и держи! – орет Жанна.
    Но поздно: гремит музыка, напоминающая канкан, и конь, согнув пополам столб автобусной остановки, сам встал напротив ресторана “Максим”.
    - В этот раз у тебя ничего не выйдет!
    Жанна поднимается и наотмашь бьет коня своим мечом. Звон пустого бронзового брюха заставляет коня ослушаться хозяйку и двинуть прямиком к дубовым дверям со вставленным в них зеленым стеклом. Зацепив копытом ручки, похожие на пару золотых морских коньков, конь лезет в ресторан.
    - Закрыто. Куда прешь?! По понедельникам у нас мероприятие. Особо закрытое.
    Но конь уже внимательно разглядывает себя в раковине зеркала на входе.
    - Я же сказал: нельзя! Куда без брюк и галстука?!
    Опьяненные наглостью коня, участники закрытого мероприятия прекращают изображать из себя танцующих и пропускают коня на эстраду, где он незамедлительно укладывается на черный рояль.
    - Подайте ему фаршированные овсом омары.
    Кто-то в зале признал коня Жанны д’Арк.
    - Я не могу петь, когда на меня смотрит лошадь!
    Певичка в элегантном длинном черном платье, чтобы не упасть в обморок, хватается за смычок аккомпаниатора.
    Но надо было в этот момент видеть Жанну! Нет, национальные символы не клеят на кого попало! Что та сказала своему коню, Жужу не разобрала, только через минуту они уже вылетают на площадь Согласия. Жанна двумя руками рвет удила и гонит коня влево - к решетке входа в Тюильрийский сад. Коню это явно не нравится. Он заваливается на правый бок и от бессильной злобы у него крошатся бронзовые зубы.
    - К чему ты его так принуждаешь? - Жужу коня жалко.
    - Он завел себе здесь друга Марли, но три года назад тот отравился выхлопными газами и его отправили в Лувр на сохранение. А копия моего коня признавать не хочет. Мне он врет, что не выносит запаха гильотины: так и шарахается от мест, где пахнет кровью, а сам где-то вычитал, что коней Марли вернут из Лувра.
    Огромный автобус, уснувший на стоянке, преграждает им путь. Обрадованный конь осаживает себя, и из гнилого асфальта из-под его копыт летят черные фейерверки. В гнетущей тишине слышно, как падают на площадь и звенят счастливые катыши. Откуда взялся ночью полицейский – неизвестно, только его истерический свисток разбудил мертвых, и коня тут же окружили Король XVI с принцессой Марией-Антуанеттой, держащей свою голову в руках; Шарлотта Корде в подвенечном платье, под руку с Маратом; Камилл Демулен, раздающий всем желающим винтовки; Сен-Жюст, вцепившийся в загривок Дантону; мадам дю Барри, пригревшая целое полчище подтянувшихся с Елисейских полей проституток; Робеспьер, зачитывающий королю Извинительный приговор... и многие другие, гильотинированные здесь, возле террасы Тюильрийского сада, отрубленные головы которых в темноте Жужу поначалу не могла различить.
    Первым вступился за коня сам Людовик:
    - Смею вас уверить, месье полицейский, что это вовсе не катыши. Вернее - это катыши, но не такие, чтобы так свистеть... Робеспьер, перестаньте читать мне приговор и скажите ему...
    - Почему я? Спросите лучше у своей жены – пахнут катыши или нет?
    - Да какие у памятника могут быть катыши?! – завопил Дантон.
    От неожиданности Сен-Жюст выпустил голову Дантона и успокоил полицейского:
    - Именем Революционного трибунала заявляю, что эти катыши бронзовые, начиненные порохом.
    - Как же я сам не догадался, - счастливо рассмеялась голова короля, - это же бомбочки для фейерверка в честь моей казни.
    - О чем Вы, Луи?! – капризно сложила губы бантиком голова Марии-Антуанетты. - Фейерверк - в честь нашего бракосочетания.
    - Сходите за Лавуазье, - крикнул кто-то из толпы.
    Через минуту принесли заспанную голову ученого.
    - Антуан, вы же большой мастер пороховых дел. Успокойте месье полицейского, что это не катыши, а бомбочки, – обратилась голова Людовика XVI к голове главного королевского химика.
    - Я вынужден всех вас доставить на набережную Орфевр* в полицейское управление, – свисток полицейского неумолим. – А вас, - обращается он к Жанне, - уже много раз предупреждали: не разрешать своей лошади покидать постамент. Она у вас - настоящий вандал. Только что мне звонили из “Максима”. Ваш памятник сломал столб, входную дверь и поцарапал крышку рояля.
    Конь Жанны очень обиделся, что его снова обозвали лошадью, и понес наездниц поперек площади, но, завидев обелиск Люксора, на месте которого ему всегда мерещилась гильотина, крутанул влево к фонтану Гитторфа.
    - Жанна, вы украли наш фонтан! Он же стоял у нас в Риме на площади Петра! Зачем его сюда привезли?! - кричали из прошлого.
    Жанне отвечать некогда. Конь по ее приказу прыгает в фонтан и выбивает копытом из рук толстозадой русалки огромную лягушку, которую Жанна бросает через седло – еще минута, и они вылетают на мост Согласия. На парапетах  моста с двух сторон - от левого до правого берега - сидят лягушки и, в ожидании начала представления, настраивают свои квакающие инструменты. Раз в год, когда Жанна д’Арк прибывает за своим сердцем, сводный хор лягушек исполняет для нее “Оду к радости” Бетховена. Но сегодня - праздник особенный. По просьбе Жанны устроители торжеств по случаю извлечения сердца из Сены согласились, одновременно с днем смерти Бастилии, отметить вытекающий из него день рождения моста Согласия, построенного из камней разрушенной тюрьмы.
    Пока на привезенную Жанной лягушку из фонтана натягивают дирижерский фрак, Жанна спешивается с коня и готовится к погружению в Сену. Кто-то подает Жанне флаг и, опершись на древко, она обращается к небесным сестрам - Маргарите и Екатерине - не лишать ее дара ясновидения и помочь разыскать ее сердце в толще ила и мусора. В это время из Национальной ассамблеи на мост подтягивается делегация депутатов с лозунгами и транспарантами: “Франция, погубленная распутницей, будет спасена девственницей”, “Освободить Париж и умереть!”, “Долой les rosbifs!”. Хор лягушек а капелла подбадривает депутатов Марсельезой.
    Но стоит только Жанне, вместе с конем, исчезнуть в пучине Сены, как смертельно уставшая Жужу закрывает глаза и больше ничего не помнит, и только сквозь сон слышит, как Жанна ей говорит:
    - Возьми мое сердце и помни: они всегда будут обвинять нас в связи с дьяволом и на костре лезть нам под юбку, проверяя нашу девственность.
    Жужу просыпается уже под утро. Камиллы рядом нет. В поисках туалета Жужу забредает на кухню и слышит, как Камилла зловещим тоном говорит о ней по телефону:
    - Послушай, Джованни. Мы не можем ее так просто отпустить. Если она возьмет книгу с собой – ее арестуют в аэропорту. Если она ее спрятала неизвестно где, когда удирала от меня – книга пропадет.   
    Бедная Камилла, если бы она знала еще и о кольце! Жужу смеется тем самым смехом, который возвещает об ее очередной победе над Камиллой.   
    - Предательница! Отец прекрасно знает о книге. А вот знает ли он о твоем любовнике?!
    Теперь Жужу наконец-то спокойна: она приняла решение. 


Примечания
_____________________________________________________

*Первое издание. 1857 год! - 30 декабря 1856 Бодлер подписывает контракт на издание поэтического сборника “Цветы Зла” (Freurs du Mal) с модным издателем Огюстом Пуле-Маласси (по сути: Пуле-Маласси купил у Бодлера права на все последующие издания “Цветов Зла”). Всего полгода спустя (21 июня 1857) было напечатано 1100 экземпляров (дополнительно издано 20 – или немногим больше, роскошных экземпляров на голландской бумаге). 25 июня 1857 года тираж “Цветов Зла”) появляется в Париже. Три экземпляра из этих двадцати - те, которые предназначаются министру Фульду, г-же Сабатье и матери поэта, г-же Опик, - а также пять экземпляров, отпечатанных на обычной бумаге, Бодлер отдает переплетчику Лортику. Этот мастер, в ту пору еще не слишком известный, как никто умел изготовлять составные переплеты из “янсенистского” сафьяна с “бинтами” на корешках — только такое совершенство могло удовлетворить взыскательного Бодлера. Таким образом, в сафьяновом переплете и на голландской бумаге существовало только 3 экземпляра “Цветов Зла”.
    Накануне Бодлер посылает Эжену де Бруазу, родственнику и компаньону Пуле-Маласси, список тех, кому надлежит отправить книгу. Среди них: Готье, Сент-Бёв, Виктор Гюго, Барбе д'Оревийи, Филоксен Буайе, Вейо, Филарет Шаль, Леконт де Лиль, Асселино и Бюлоз, и некоторые министры императорского двора. В Америке книгу должен получить: Лонгфелло, в Англии — Теннисон, Браунинг, Де Куинси.
*Издатель Пуле-Маласси - Замысел сборника, скорее всего, созрел у Бодлера довольно рано. Во всяком случае, уже в “Салоне 1846 года” автор упоминает о намерении выпустить книжку стихов под названием “Лесбиянки”; два года спустя в прессе появляется сообщение о том, что Бодлер готовит к печати сборник “Лимбы”; в 1851 г. под этим же заголовком в одной из газет появляется подборка из 11 его пьес и, наконец, в 1855 г. респектабельный журнал “Ревю де Де Монд” публикует целых 18 стихотворений Бодлера, что было несомненным успехом, так как в данном случае редакция намеренно отступила от своего правила печатать только стихи именитых поэтов. К Бодлеру пришла известность, пусть и негромкая, но оказавшаяся достаточной для того, чтобы в декабре 1856 году модный издатель Огюст Пуле-Маласси купил у него права на все издания “Цветов Зла”. Всего полгода спустя книга вышла в свет.
*...он послал своей любовнице – Сабатье - Аполлония Сабатье (Аглая Жозефина Саватье, 1822-1890), содержанка бельгийского финансиста Альфреда Моссельмана. Куртизанка. В ее салоне собирались такие литераторы и художники, как Дюма-отец, А. де Мюссе, Т. Готье, Э. Фейдо, Г. Флобер, М. Дю Кан, О. Клезенже, Ж. Мейсонье.
*...сифилитичку, уродину - Жанну Дюваль - Жанна Дюваль, статистка парижского театра. Жанна стала любовницей Бодлера весной 1842 года и оставалась ею в течение 20 лет. Несмотря на то, что она презирала своего любовника, как поэта, Жанна сама все же оставалась его Музой - (“черной Венерой”). Бодлер содержал ставшую алкоголичкой Жанну Дюваль до самой своей смерти.
*...свернутый в трубку журнал “GQ” - ежемесячный мужской журнал. Энциклопедия стиля жизни и хорошего вкуса для мужчин. Мода и стиль. Дресс-коды, автомобили и техника; секс, музыка, кино, путешествия; интервью, колонки, статьи.
*Да это же тот тип, который писал некролог Жене – Лимонов.
*А где твое сердце – По легенде, когда тело Жанны д’Арк обгорело полностью, сердце осталось нетронутым, и палач вырвал его и бросил в Сену.
*...доставить на набережную Орфевр – Управление полиции Парижа по адресу  Набережная Орфевр, 36.