Я. шварц amnesia кн. 2 гл. 5 стр. 4

       




                Яков Шварц

                AMNESIA
                (Хроники забвения)

                Роман в трех книгах
                Книга вторая
                Глава пятая 


                Интеллектуал говорил истину тем, кто ее еще не
                видел,и от имени тех, кто не мог ее сказать,
                и отсюда вся его совестливость и красноречие.
                Мишель Фуко               


                Страница 4    
                Чудесное путешествие Фуко с дикими ковриками.

Париж – Преисподняя. 15 апреля 1987 года.

    Если кто-то вам будет рассказывать про Зазеркалье (как про страну чудес, где живет Алиса и ясным солнечным днем происходят волшебные истории) – вспомните про Жужу, которая сейчас пытается правой рукой (левую держит Жанна, да и то – лишь в первое мгновение) нащупать себе путь в кромешной тьме, где темнее, чем в самую темную ночь на дне самого глубокого подземелья, или чем в непроницаемых закоулках подсознания убийцы. Хорошо, что писатели захватывающего чтива придумали слово “вдруг”. Вот и Жужу вдруг различает сбоку от себя пятно – нет, не провала, а оттенка черного света, куда сразу исчезают тени Жанны и “К”, и она кидается вслед за ними, но ударяется лбом о стену. Боль возвращает Жужу ощущение реальности - не как в каком-либо сне, где хоть и страшно, но не больно, а наяву. Но не проходит и мига после исчезновения ее попутчиков, как совсем рядом, или бесконечно далеко, она видит к юго-западу от себя свет - такой яркий, словно сотворен звездой, величиной с хорошую голову.
    И действительно, сделав всего лишь один шаг, Жужу попадает в небольшую комнату, освещенную светом солнцеобразного бритого черепа человека, все еще упорствующего оставаться живым более, чем мертвым, и сидящего на коврике в позе лотоса. С ним рядом, в той же позе, сидит вполне живой краснощекий человек, в котором можно было бы признать Даниэля, если бы тому скинуть годков десять*. Оба медитирующих одеты в черные халаты и совершенно не обращают внимания на явление Жужу. Присматриваясь, она замечает странные особенности: если глаза молодого человека, похожего на Даниэля, совершенно непроницаемы и обращены внутрь себя, то, напротив, глаза второго, излучающие свет за тонкими стеклами очков, хоть и закрыты, но смеются.

    Но самой большой странностью является то, что коврики под исполнителями содомии (первое, что приходит на ум Жужу: могла ли деревенская девка знать модное слово – йога?) совсем не касаются пола и ясно видно, как они раскачивают своих седоков, плавающих в невесомости. Неожиданно тонкая вязь решетки со вставленными в нее матовыми стеклами прогибается причудливым геометрическим узором, и с ней рядом (как и в зале “Школы” – неожиданно) появляется “К”. Вслед за ним, в странной позе у ног медитирующих застывает Жанна. Увидев улыбающегося глазами и излучающего головой, “К” искренне радуется, и теперь в нем невозможно узнать того сумрачного и безразличного незнакомца, заросшего тиной, который недавно так испугал Жужу. Появление “К” и Жанны (в отличие от Жужу, хоть и живой, но придуманной, а потому в потустороннем мире - невидимой) сразу, к явному неудовольствию бритоголового, разрушает сосредоточенное молчание:
    - Послушай, Мишель, этот наглец Жан Жене забрал ключи от издательства “Gallimard”, и я не могу туда попасть.
    Мишель с трудом поворачивает свой сияющий череп в сторону “К” и пытается вывести себя из состояния нирваны.
    - Но ты залез своими словами в великую радость молчания... И кого ты приволок с собой?!
    - Жанну...
    - Вижу сам: Жанна д’Арк. И что тебе, Жанна, неймется – все мотаешься, ищешь справедливости? Так тебя же давно оправдали...
    - Прости, Мишель, но этот Жене... Найди его для меня!
    Похожий на Даниэля непрерывно мотает головой: как будто Мишель и “К” играют в словесный теннис.
    - А кто там еще прячется?
    - Не обращай внимания. Это Жужу – моя героиня. Сам полюбуйся, что она со мной сделала!
    - Ты не сильно похож на несчастный труп...
    - По мне просто не видно. Когда она мне навязалась, я не знал, что в детстве ее укусила крыса. Но это не важно сейчас... хотя важно. Я должен сдать рукопись и возвратиться в Нью-Йорк. Но оставшееся время я буду счастлив провести с тобой.
    Коврик под похожим на Даниэля дернулся, а, может даже, взвизгнул:
    - Мишель, кто этот тип? Твой любовник?!
    - Какой я любовник? Мне нужны ключи не от его задницы, а от издательства.
    - Ты представляешь, о чем просишь?! Я умер двумя годами раньше, чем он, и найти его – почти невозможно, даже в Аду.
    - Что тебе стоит туда слетать? Был бы у меня летающий ковер, как у тебя...
    - Что толку мне искать Жене в Аду? Все равно, мне, матерому грешнику, в свидании откажут. А вот Жужу сейчас покажется в свете моей головы.
    - Мишель, не трать, как я, напрасно, на нее время. Думал: пусть родилась маленькой дрянью, но за 500 страниц можно было бы сделать из нее святую? Как и положено в Голливуде. Но она не слушается моего пера и от страницы к странице все больше стервенеет, и боюсь, что остановить ее преступные планы мне уже не по силам...
    - Вот и мне не под силу найти Жене в Аду. А найду, так все равно к нему не допустят.
    - Отказать Мишелю Фуко?! В царстве мертвых ты - свой.
    - Не умничай! Я думаю, что Жене не в самом Аду, а в лепрозории, куда требуется специальный пропуск. А я, принявший смерть через задницу, но не смирившийся душой, повторяю тебе: мне откажут, а еще хуже – самого же и упекут к прокаженным.
    “К” ходит кругами вокруг Фуко, пытаясь найти единственно верные слова, и все это похоже на брачный танец двух мертвых птиц.
    - Мишель, по-моему, ты сильно сдал с тех пор, как умер. А помнишь, в “Метрополитен Опера”? С какой охотой ты тогда откликнулся на просьбу Великого Инквизитора и смотался на корабле в Индию!
    - Не я, а Себастьян-мореход, прадед Франсиско Пачеко*. Я же только неотступно следовал за ним.
    Жужу видит, как Жанна от злости начинает бронзоветь.
    - “К”, приди в себя! Что ты упрашиваешь этого надутого индюка? Мы же решили найти другую редакцию.
    - Заткнись, памятник! Куда ты меня загоняешь? Опять в Россию?! Но там все издательства закрыли на перестройку.
    “К” лижет свет на черепе бритоголового.
    - Мишель, прошу тебя как бывшего человека: не отказывай мне.
    - Скажи ему, Даниэль, что наши помыслы крепнут, а силы на исходе.
    Фуко проваливается в свой посмертный образ, долго молчит и хрипло выдавливает:
    - Сексуальность есть часть нашей глобальной свободы...
    - Неужели твое лицо представляет теперь твой зад? Забери ключи у Жене, а я смогу в свою рукопись добавить конец твоей истории. Приучишь своих последователей к презервативам и перчаткам.
    Фуко сильно сжимает голову ладонями, как будто выдавливает из нее остатки просветления:
    - Хорошо! Подождешь меня в Нью-Йорке.
    - Зачем в Нью-Йорке, если мне нужны ключи от Парижа?
    - Сдаюсь! Устраивай здесь свои дела, а я вернусь необъяснимо скоро.
    Фуко пришпоривает коврик, оставляя за собой яркий хвост света. Жужу зажмуривается и проваливается в безвременье. В этом чертовом Зазеркалье еще со Дня Творения никто не знает о существовании часов, и Жужу приходит в себя только оттого, что вновь слышит голос Фуко:
    - Он ест яблоки не так, как груши, – лоб Фуко волнуется складками воспоминаний. 
    Видимо Жужу пропустила возвращение Фуко и теперь ничего не понимает. Вместо Даниэля, рядом с Мишелем сидит “К”, а за их спинами находится не стеклянная перегородка, заточенная в ажурную вязь решетки, а то самое огромное Зеркало, обрамленное черным резным деревом, через которое Жужу сюда и попала. Зеркало снисходительно прислушивается к неторопливому рассказу Фуко.
    - Жене отбывал срок в Аду на Седьмом уровне – неприступном “Острове прокаженных”, совсем как граф Монте-Кристо...   
    До сих пор молчавший “К”, чтобы оборвать нестерпимо скучный рассказ Фуко, решил его отвлечь, а потом сразу привести к конечной цели путешествия – ключам от редакции.
    - Мишель, нет никаких уровней в Аду. А если Данте наговорил кучу поэтического хлама про круги Ада, то только для того, чтобы у нас на земле представить все муки жизни, бредущей в могилу. Землицы всего-то - с метр, а глубже не бывает. Лучше скажи: ты привез ключи или нет?!
    Но Фуко не сломать школярскими наскоками. Он так посмотрел на “К”, что тот съежился и прошептал про себя: “Слава Богу! Второй раз не умирать!”.
    - Если Вельзевул решил поиграть с тобой в загробные игры, то ниже вонючего канала в Венеции он тебя не опустил. А что ты знаешь про всеадовый потоп? Каждый раз заливало Преисподнюю лавой, и каждый раз она поднималась все выше и выше (я сам видел золотые таблички, прикрепленные на тех уровнях, куда семь раз поднимались расплавленные камни потопа), пока не достигла “Острова прокаженных”. И сорок раз остров дрейфовал в открытом море лавы, пока восстание не было подавлено, и не осталось ни одного недовольного содержанием в Аду. С тех пор новое поколение грешников устроилось на этих уровнях и прекрасно себе поживает.

    Мой верный коврик спустил меня в Ад на “Остров прокаженных”, и я, не мешкая, отправился в лепрозорий через кладбище. Зачем кладбище в стране мертвых - объяснить не могу. Это здесь, за Зеркалом, земля изъедена кладбищами. История – наука об археологии этих кладбищ. Как я любил после бани с лопатой побродить среди могил ушедших эпох...
   Летающий коврик под задом Фуко оживился воспоминаниями о полете в Преисподнюю и вознес своего хозяина на приличествующее для рассказа место:
    - У входа в лепрозорий меня встретил безразличный тип. Мне тихонько шепнули, чтобы я с ним не связывался, так как он - из старинного рода люцифугов*. В спортивном костюме, с глубокими шрамами от проказы, залепленными красной глиной, он тут же, не спрашивая ни о чем, заковал мой череп в светонепроницаемое покрывало из кожи Левиафана* и велел заполнить анкету. Я поинтересовался насчет Жене, но люцифуг тут же оборвал меня:
    – Муку для хлеба он мелет не по инструкции. Прежде всего, полагается отделить мужские зерна от женских, а затем перемешать их и уж потом - смолоть, а Жене мелет их, не разделяя друг от друга. И мы его за это изгнали в карцер, в край несусветной мерзости. Вот постановление об его злоключениях, - протянул он мне татуированный вязью слов, череп:
        “Злоключенный Жан Жене превратил свое пребывание в Аду в гремучую смесь из пристрастий к пограничным формам опыта, гомосексуализма, садизма, мазохизма, фашизма, наркотиков, клептомании, детских травм и гипотезы о добровольном заражении СПИДом”.
    - А с этим к нам никак нельзя. Мы все же - учреждение уважаемое. Кстати, вот это слово (он не решился произнести “гомосексуалист”) пишется как два? - указал мне на череп костяшкой пальца, не прикасаясь к самому слову.   
    На мой вопрос, где же находится этот карцер, он ответил, что если бы я прилетел с добрыми намерениями, то инструкцию могли бы отменить, и я сразу бы встретился с  Жене, а так мне дадут лишь ордер на ознакомление с его личным делом, для чего я и обязан заполнить анкету.
    Листок из свежесрезанного папируса, изъеденного тлей, был разбит на две графы. Слева я должен был заполнить перечень всех своих мыслей, которых бы я устыдился. Справа – все, что теперь мне позволительно делать, находясь на территории лепры. Особо запрещалось вступать с Жене в половую связь. Запрещалась и мастурбация без резиновых перчаток - для предотвращения разнесения проказы по всему телу. Моим гениталиям предписывалось болеть только разрешенными болезнями.
    - И еще, мастурбирующим нужно обязательно иметь справку от Самого (все боялись на острове произносить его имя, а только закатывали глаза к каменному своду). Там была еще графа, указывающая степень получаемого наслаждения от мастурбации, но метод исчисления балов был слишком запутан, и никто мне не хотел помочь разобраться в совершенно странных формулах. Сложнее обстояло дело с прямым воспроизводством прокаженных. Все, что на земле – норма, в лепрозории – инцест. А инцест в стране мертвых был непреодолимой последней преградой сексуальной свободы. Так я думал, когда читал “Инструкции мертвых”, развешанные повсюду в небольшой пещерке, куда привели меня заполнять анкету, но на поверку и здесь “сексуальная свобода” преследовала меня не меньше, чем при жизни. Стоило мне просунуть заполненную анкету в щель между камнями, как из-за стены раздался угрожающий вой, и из-под земли явился совершенно безликий стряпчий и, размахивая моей анкетой, стал орать: “Что это за ответ: “Наслаждение и счастье”?! Он прочитал мой ответ в графе: “Причина смерти”. Что я мог сказать этому, обделенному радостью наслаждений, уроду! Что же касается ответа...

    Я всю жизнь надеялся на счастье и искал его. В последние годы своей жизни я нашел для себя счастливый край - Калифорнию. Там было настоящее братство одержимых мужчин*. Мы создали собственный мир, свою культуру и были переполнены счастьем. Уже после моей смерти, приблизительно через полгода, Даниэль сумел мне передать, что я умер от новой болезни “Божье наказание”*. Такова традиция изгнания из Рая. Бог несправедлив, но последователен.
    Я отказался переделать анкету. Тогда явился спортсмен с прокаженным лицом и заявил мне, что они не пустят меня в лодку и не переправят на еще один остров-скалу, где томится в карцере Жене. На что я ответил, что плевать на них хотел – у меня есть свой транспорт, и я похлопал по крупу мой верный коврик. Далее все произошло в мгновение ока: мой коврик скрутили два чудовища и бросили за решетку...
    Фуко спускается с приличествующего места, вытаскивает из-под себя уголок коврика и показывает “К” следы его заточения: незаживающие раны исполосовали коврик, когда он бился за свою свободу.
    - Когда дело дошло до драки, и мои руки сами собой разбили всю прокаженную глину на злобном оскале его ненависти, я неожиданно сдался и нацарапал в анкете выбитое этими гадами добровольное признание, что умер я от передозировки наслаждения - и для них сошло. Одно счастье, что в Аду не существует времени, и солнце не торопит своих детей расквитаться с жизнью. И все же я мучился неизвестностью, пока для переправы не набралось положенного количества пассажиров – человек 5,6.
    Вскоре мы оказались на берегу “Острова прокаженных”. Это не было берегом моря – спокойного или штормящего; вокруг скалистого острова бурлила бешеная река. Я увидел, что поток воды, как на гравюре Эшера “Водопад”, летел вверх и, касаясь адовой тверди, сделав где-то за островом поворот, стремительно  все еще поднимаясь, возвращался к нам, и здесь нескончаемым водопадом проваливался в бездну, причем, место провала и высшая точка подъема сливались в неразличимый водоворот.
    Меня посадили на нос лодки - спиной к острову и лицом к ненавидящим взглядам всех остальных пассажиров. А причиной ненависти (едва нас подхватил поток и весла лодочников согнулись дугой) стал спор – лучше сказать, перепалка, а вернее – драка, возникшая между мной и сидящими напротив двумя актеришками. Высокий был завернут в хламиду его земной жизни, и он нагло упер в меня свои длинные ноги. Маленький вертлявый был одет в театральный костюм Ромео. В Ад они попали прямо со сцены и были измазаны кровью и бутафорской спермой, вперемешку с настоящей.
    И Жанна вновь сорвалась. Про кровь и сперму ей было нестерпимо слышать, и только ловкость рук “К” спасла Фуко: он налету перехватил летящий в богохульника меч Жанны.
    - Ладно, прошу тебя, Мишель, продолжай. Мы с Жанной умираем от любопытства.
    - Пассажиры узнали, куда я направляюсь из списка, который лодочник дал подержать Долговязому, а тот засунул в него свой нос. Началось с “безвинной”  попытки Долговязого (по роли – Меркуцио), разглядывая в упор и тыча в меня своими лицедейскими руками с отрубленными пальцами, намекнуть театральным монологом, что я заразен, и потому – опасен:

                Чем кончится бубонная чума?
                Конечно, смертью. Пусть возьмет проказа
                Распутную египетскую тварь!

    У Вертлявого намек изощренней: он хватается за весло и, раскачиваясь, скалит беззубый рот, полный черной крови:

                Все королева Маб. Ее проказы.
                Она родоприемница у фей...

    И все быть может и образумилось бы, если бы я не обозвал этих вонючих тварей мерзкими прозвищами, которые (на удивление) подхватила вся лодка. Тогда Долговязый стал незамедлительно требовать вышвырнуть меня за борт, и снова все с ним согласились. Ромео подвывал Долговязому, ползал по лодке и вторил своему подельнику:

                Разом все вокруг котла!
                Сыпьте скверну в глубь жерла!*

    Ожидая на пристани, я услышал, как кто-то рассказал их историю. Ромео на репетиции угрожал Джульетте своей любовью и принуждал ее (в целях театральной правды) незамедлительно ему отдаться, на что юная девица, презирающая Вертлявого, ответила отказом. Тогда Ромео уговорил своего друга - долговязого Меркуцио - изнасиловать Джульетту прямо на глазах зрителей во время спектакля, выдавая свои действия за новое прочтение пьесы. Публика вопила от восторга, когда в финальной сцене, уже, будучи мертвецки пьяным, Ромео задрал юбку мертвой Джульетте (а подоспевший Меркуцио сел ей на голову, чтоб сильно не вопила) и всадил в ее анус свой обезумевший кинжал похоти. Не успел Ромео отвалиться, как к спелой, словно вишенка, заднице Джульетты пристроился Меркуцио.
   Джульетта была дочерью театрального сторожа. Он прижил ее с Офелией, сошедшей с ума прямо на сцене, и воспитал девочку в колыбели театра. Ему, стерегущему театр от критиков, бандитов и насильников, крикнули, что его девочку насилуют. Не прошло и минуты, как два окровавленных трупа с отрубленными пальцами рук были сброшены в люк на сцене, откуда те прямиком и попали сюда. 
    И все же для всей этой нечисти именно я, нет – не они сами, - я был прокаженным! Чем больше злобы и презрения я читал в их мертвых глазах, тем выше поднимался надо мной карающий меч их морали. “Не верьте его чистому лицу. Проказа разъела его душу, покрыла его сердце” – Долговязый упивался ролью палача. Именно ролью! Он каждый вечер на сцене напяливал на себя чужую судьбу, чужую душу, и когда ему выпадала роль палача – он пьянел от чужой крови, он чувствовал себя Богом, карающим без раздумий о жалости.
    И меня ссадили. А до этого лодочник пытался меня отстоять, но Долговязый пригрозил ему ножом. Лодочник, как и я, остался в полном одиночестве. И тогда Ромео, с криком “Час настал!” - прыгнул на меня и вцепился клешнями отрубленных пальцев в мое горло. Я отбросил его ударом колена в промежность, вложив в этот удар всю силу моего гнева. Вертлявый свалился на дно лодки и завопил:

                Жарко, жарко, пламя ярко!
                Хороша в котле заварка!
 
    Долговязый не стал ко мне приближаться, а попытался ногами сбросить меня в воду. Вертлявый же продолжал вопить:
 
                Взвейся ввысь, язык огня!
                Закипай, варись, стряпня!
                Печень нехристя-жида...*

    Лодочник выхватил весло и огрел им Долговязого. И напрасно: все на него набросились, как на последнюю преграду сведения со мной счетов. “Хорошо, хорошо, я ссажу его в “Бухте невозвращения”, - сдался лодочник.
    Мне повезло. На “Острове прокаженных” проходила выставка, и меня случайно обнаружили, когда искали пропавшую делегацию сумасшедших с Четвертого уровня в “Бухте невозвращения”. Когда я пришел в себя, то первый вопрос задал о Жене. Все оказалось слишком запутанным. “Остров прокаженных” перестраивали дважды: первый раз совсем недавно - каких-нибудь веков шесть назад по земным меркам. Второй раз – перед самым моим появлением. Остров был вокзалом Ада, но об этом – чуть позже. Никто не помнил, как сюда перенесли лачуги и хибары из Сен-Жермен-де-Пре*, где ютился парижский лепрозорий. Теперь он сохранился только в диораме Парижа 16 века в новом местном музее. Когда исчезли больные проказой - даже мертвые, часть помещений лепры приспособили под “Исправительный дом” для малолетних преступников (в нем довольно долго после смерти находился Жене), еще часть - в венерическое отделение, в шутку прозванное “Искупление любовью”. Остальные помещения отдали под музей “Прокаженного искусства”.
    После розыска делегации, на острове объявили карантин. И я устроил себе прогулку на адовом пленере с большим поддельным мольбертом, который мне одолжили здесь, выдав его за мольберт Веласкеса. Музей “Исправительного дома” находился под нависшим утесом, и спускаться туда надо было по веревочной лестнице. Мой верный коврик наотрез отказался туда лететь, и я отпустил его попастись на огненных скалах. Справа и слева - всюду были видны отметины ледорубов, которые вели к одиноко прикованному к скале унитазу, как оказалось потом, единственному на всю округу.
    Ступенек через двадцать, извивающихся у меня под ногами, я увидел вход в грот, с инициалами: JG. Чем дальше я отдалялся от границы света и удалялся во мрак, из которого так стремился вырваться, тем сильнее меня охватывала безысходная тоска. На пороге самого музея Жана Жене – малолетнего преступника, меня встретило бесформенное, бесполое существо, и если бы не надрывный хрип голоса, то существо можно было бы принять за кнут или внутренний распорядок:   
    - Вы входите в удивительный и неповторимый мир криминального детства. Кто-то думает, что в нашем музее можно испытывать лишь страх и отвращение, но это не так! Дети – они и в тюрьме дети! В начале осмотра я проведу вас в детскую камеру, где сидел маленький Жан*.
    Каменный мешок, полностью выкрашенный в черный цвет, с отверстием в полу, через которое доносился шум потока; подвесное гранитное изголовье – его должно было хватить не на один срок; черная одежда на стене - будто кого-то повесили или распяли, а рядом – клочок бумажки с молитвой...
    - Обратите внимание, с каким состраданием здесь относились к детям: после наказания (деревянные башмаки, стирающие пятки, хождение по кругу в ногу под палящим глазами Сатаны...) в каждой камере опускали холст с нарисованным самым прекрасным пейзажем и выдавали 20 грамм шоколада. Дети сразу узнавали “Бухту невозвращения” и успокаивались, ведь они знали, что наказание - адское мучение, но исправительная колония - то место, откуда никогда не возвращаются. А теперь пройдем в зал Вещественных доказательств с артефактами.
    
    Ты не поверишь, “К”, сколько чудес я там увидел: текст выступления Жене по Французскому радио в передаче “Карт-бланш”; словарь секретного языка малолетних преступников; полное собрание ножей, из которых выделялся нож маленького Жана в виде члена, откуда выстреливала (если нажать на потайную кнопку) сперма заточки; восковой перформанс беседы Жене с его психиатром, директором колонии и судьей из “Благотворительного общества нравственной реабилитации”... всего не перечислишь. Да, кстати, в двух рамах висели картины Жене из его крепких слов. С одной я попросил сделать мне копию.

    Фуко выдергивает из черного халата листок бумажки: 

    Газеты печатают фотографии бункеров, до краев заполненных трупами, печи крематориев, раскинувшихся на бескрайних равнинах, людей, связанных колючей проволокой: у них вырваны ногти, их татуированная, дубленная кожа пойдет на абажуры. Это гитлеровские преступления. Но никто не думает о том, что в тюрьмах Франции палачи постоянно мучают детей и взрослых. Не важно, что кто-то из них виновен, а кто-то невиновен в глазах человечного или более чем человечного правосудия. В глазах немцев французы были виновны. В тюрьме так плохо и так подло с нами обращаются, что я завидую мученикам концлагерей. Им досталось не больше, чем нам. Под действием тепла посевы дали всходы и взошли  растения чудесной красоты, некой розой, чьи изогнутые, упругие лепестки, являющие все оттенки красного цвета под солнцем преисподней, называются страшными именами: Майданек, Бельзен, Освенцим, Маутхаузен, Дора. Снимаю шляпу.

 

    Я поднялся обратно по веревочной лестнице на волю. Если бы можно было передать ощущение свежего воздуха под солнцем (вы понимаете, что никакого воздуха и солнца там и в помине не было – зачем они мертвым душам в Преисподней?), то мне было бы легче пережить свою безвинную смерть. Далеко внизу я разглядел “Бухту невозвращения”, а слева, за нагромождением хлама судеб, послышались голоса. Триумфальная арка с Елисейских полей открылась моему взору, едва я обогнул остов самолета, потерпевшего крушение. Кто-то нацарапал на нем сентенцию: “Ад – не тогда, когда ты мертв, а тогда – когда ты еще жив!”. Я спустился к арке, прислушиваясь к голосам и теперь уже воочию разглядел – нет, это была совсем не Триумфальная арка, а “Врата ада”*, те, что сработал Роден, только из камня в исполинских размерах. Около них и толпилась пропавшая делегация. Гид в костюме Аида (он, в отсутствии работы, лично стерег врата своего царства) читал бесконечные слова инструкции по обслуживанию туристов и делегаций, которые текли из прикованного к его руке рога изобилия:
    - Несмотря на ваши безумные реплики, я все же буду настаивать, это – новодел. А если сказать по существу, то – римейк. Хотя ни к тому, ни к другому “Врата ада” и развалины дворца-вокзала, на камнях которых вы стоите, отношения не имеют! Все подробности мы узнаем из экскурсии по музею “Прокаженного искусства”, а сейчас я только обозначу перечень рук, которые сотворили все это безобразие... А теперь вас ждет самый большой сюрприз.
    Гид протиснулся в толпу экскурсантов и вывел за руку лишенную плоти, но все еще мерцающую красотой мраморного изваяния, женщину.
    – Мало кто знает, что среди вас находится..., - он сделал паузу, - Камилла Клодель! Она сама вам расскажет про себя. Милости просим, Камилла.
    - Прежде, чем сюда попасть, я провела тридцать лет в стенах психиатрической клиники на юге Франции, в Мондеверге*, и умерла там же в октябре 1943 года, в возрасте 79 лет. Попав в Ад, я не стала тосковать по Родену, хотя (по слухам) его в Аду так и не смогли разыскать. В последнем письме Огюст мне написал: “Если бы мы только смогли не лгать друг другу”. И я решила вложить всю свою страсть в правду смерти. Ибо история нашей страсти достойна быть пропуском в Ад!
    - Как жалко, “К”, что я мертв. Только в Аду я узнал, что способна сделать страсть с мертвым телом. От волнения у Камиллы сначала возник прекрасный лоб над дивными глазами глубокого густо-синего цвета, как у красавиц на портретах кисти Боттичелли; потом - большой чувственный рот, густая копна золотисто-каштановых волос, спадающих с плеч...   
    Возрождению женщины из тлена помешала жена гида – Персефона. Она стала звать на праздничный ужин, и мы двинулись обратно. У входа в музей “Прокаженного искусства” меня остановила женщина и представилась:
    - Викторина Меран*.
    - Мне кажется, я вас где-то видел.
    - Я так здесь устала. Все смеются надо мной, издеваются... Одна – без моего кота, без моей гитары. Жить с ощущением бесконечного будущего... и не наложить на себя руки... и какая-то странность: чтоб стать бессмертной – прежде надо умереть...
    - Я узнал вас, Викторина. Вы могли бы снова позировать.
    - Говорят, что вы направляетесь вниз. Передайте мое прошение в Канцелярию Ада. И еще: я хочу передать письмо наверх... ну, вы понимаете – на землю, одному человеку. Если он не умер, то должен меня простить. Я не выдержу, если его встречу здесь, в Аду.
    - Вряд ли я туда попаду... разве что нигде не найду Жене, и в Канцелярии мне помогут..., а на земле остались одни мои книги и крики моего блаженства во Вселенной...
    - Помогите мне вернуть моего кота, - Викторина меня не слышала.
    Явилась Персефона и стала кричать:
    - Простите ее! Она ко всем пристает со своим котом. У нее здесь прозвище: “Ля Глю” - клей. А вы поужинайте серным супом и можете присоединиться к делегации. Она направляется к себе домой – на Третий уровень, где обитают безумные, и вас безумные забросят по дороге на Четвертый, к уголовникам. Если Жене не найдете в карцере, то у воров он - свой. Там его и ищите! А тебя, Викторина, мы снова посадим в запасник!
    От слов Персефоны с несчастной женщины стали спадать остатки батистового хитона, по всему ее облику высыпали плоские чешуйчатые пятна, она обвисла, словно из нее вынули скелет, и только тихий голос приобрел упругость:
    - Все наши с Мане картины заболели проказой, и я отказалась ему позировать и не стала с ним больше спать. Я сбежала с американцем в Нью-Йорк, а когда вернулась, то решила рисовать сама и утереть Салону нос!
    - Не слушайте эту потаскушку Олимпию. Какая Америка?! Она шлялась по Монмартру с ручной обезьяной, которая всем раздавала порнографические открытки с ее раздвинутыми ногами, пока не подохла в своей лачуге, как облезлая кошка. А теперь еще эту кошку с картины она требует себе вернуть.
    Голова Фуко, до того излучавшая свет, вспыхивает неугасимым пламенем:
    - Понимаешь, что-то произошло! Я должен был заметить исходный толчок, но был ослеплен: Божественный Свет преображения вспыхнул вокруг Викторины и грозил спалить в своем огне Ад. Чешуя проказы спала, и блистающая нагота ее тела заполнила сиянием мое бездушное сердце: натурщица, шлюшка, весталка, одалиска, наложница; вечно беременная и непрерывно лишаемая девственности рабыня похоти - трехгрошовый кусок мяса; проститутка и несчастная жена; брошенная мать и оскорбляющая алтарь, презираемая и желанная, бесстыдная и сгорающая от стыда девушка из народа; спившаяся аристократка - вульгарная и наивная; цветок зла и начало всех начал; развратное животное и небесная чистота; куртизанка, гетера, утопающая в любви первого свидания; вечный ребенок и бессмертная старуха; ходовой товар и сплетня на вынос, дарящая мимолетное счастье и отбирающая его навсегда; вызывающая священный ужас и осужденная на муки родов - божество и... рабочая скотина. Она вмиг исчезла из Ада и вернулась непорочной в Рай, и теперь только от нее зависит: сорвет она вновь яблоко или нет!
    Весь путь к уголовникам я был не в себе. Меня никогда не волновали женщины, но был ли я благодарен той, которая меня родила? Или они – (дочь хирурга, вместе с моим отцом - тоже хирургом) просто прооперировали случайно подвернувшуюся плоть, и из нее (как из полена – Пиноккио) сотворили меня, но забыли пришить кое-что достойное настоящего мужчины? Но не мои ли книги – мои дети?! Я хотел, чтобы их читали точно так же, как “новеллы”. Говорю тебе, “К”, наверное, чересчур запальчиво: видимо ни одна из них никогда не будет стоить самой незначительной повести Чехова, Мопассана или же Джеймса. Ни “полу”, ни “недолитература”, ни даже зародыш какого-то жанра. Это - происходящая в сумятице, в гаме и муках обработка жизни властью и возникающий отсюда дискурс. 
    Из состояния оцепенения меня вывел глава делегации безумных – король Лир. Он не был, на самом деле, королем на земле, но здесь  - в Аду, он оказался совсем один (его жена и дети отказались следовать за ним), и теперь он искал утешения своему безумию в общественной работе.
    - Мсье Фуко, к огромному огорчению всей нашей делегации, мы должны вас ссадить.
    - Еще раз?! – моему гневу не было предела.
    - Вы должны пройти дезинфекцию в отстойнике, прежде чем встретитесь с уголовниками, - король Лир был настолько учтив, насколько позволяла ему должность главы делегации сумасшедших.
    - “К”, я даже не буду мучить тебя загадками. Ад оказался архипелагом с бесчисленным количеством мелких и более крупных островов. Но самыми загадочными были черные невидимые острова, отделенные от остального Ада невидимыми скалами, о которые разбивались все, кто хоть только один раз выказывал намерение к ним приблизиться. Никто большего знать о черных островах не мог, и только среди безумных жил ученый, утверждающий, что там похоронена сама Вечность. Стоило мне только задуматься о том, что я услышал о черных островах, как ко мне в лодке подсело... Классифицировать, что именно подсело – я не могу и сейчас. От нескончаемого пребывания в котле с кипящим маслом от бедолаги осталось лишь истонченное облачко бывшей плоти. Но голос звучал хоть и вкрадчиво, но настойчиво:
    - Не хотите ли, мсье Фуко, обзавестись своим островом в Аду? Это будет один единственный, но самый надежный ваш дом.
    На мой вопрос: “Зачем мне дом в Аду, не достаточно ли общественного чана?” - голос сумел ввести меня в полное смущение, скорее – растерянность:
    - На черных островах уже многие построили свои последние пристанища.
    Я ничего не ответил, и облачко растаяло. Мой же остров, где я должен был пройти дезинфекцию, был совсем не островом, а сборищем плавучих развалин Греко-римского владычества в Аду. Стоило мне, следуя по коридору, ведущему в залы, спуститься по винтовой лестнице в ротонду, как я увидел в нишах сидящих на своих погребальных урнах всех пассажиров лодки, во главе с Долговязым – их тоже загнали на дезинфекцию. Но что случилось с Ромео?! Его я узнал только по остаткам одежды, вертлявому заду и голосу. А вместо его головы, на жалкой шее вертелась голова шакала, которая не переставала тявкать:

                А вот и он! Обедать будем,
                Раз счастье привалило?
                Здесь снова пахнет бойней,
                И никому нет дела до любви!
                Коль будет скоро все в крови...

    И Долговязый пошел на меня с дерзкими намерениями, но неожиданно ему подставил ножку ранее не замеченный мной верзила, с торчащим по рукоять в его сердце ножом. Все одобрительно засмеялись, и тогда я с облегчением понял, кто тут главный. Наступив тяжелым ботинком на распластанного в вечном прахе Меркуцио, Верзила, даже не пытаясь получить моего согласия, постановил:
    - От всего, что заработаешь своей задницей, себе будешь оставлять десятую часть, и никто тебя здесь больше не тронет.
    - Вообще-то я не работать, и даже не отдыхать...
    - Отдыхать будешь на том свете, а я - твоя крыша. Скину еще с десяток процентов, если ты мне понравишься. А притворишься в любви – тебя даже и в Аду никто не разыщет. – Верзила отвернулся и кого-то призвал. - Кастрат, дай ему дозу.
    С грохотом отверзлась плита, обнажился вход в грот, и из него показалась высохшая рука с кальяном. 
    - Перед дезинфекцией в бане - нет лучшего лекарства.
    Верзила обмотал вокруг моей шеи живую змею кожаного шланга, и едва я затянулся, как нестерпимое блаженство судорогами пронзило меня. И потому, когда с меня сдернули любимый халат, и я вместе со всеми в ледяном аду поплелся на дезинфекцию – кальян неотлучно был со мной, и это многого стоило. 
Нас всех побросали в чан, наполненный до краев серной кипящей жидкостью и, перемешивая механической лопатой, непрерывно посыпали пюржавелем*, уничтожая всю заразу земного существования. 
    Обессиленного, но счастливого, Верзила отнес меня на каменное ложе, и я пережил состояние страстного влечения. В какой-то момент эта страстность переросла в любовь. Но, по правде говоря, состояние страстной увлеченности мы переживали вместе. Только в бане можно встретить мужчин, которые имеют к вам такое же отношение, как и вы к ним: у нас ничего не оставалось, кроме тел, и посредством безоглядной любви мы достигли адского наслаждения. Я больше не тяготился прошлой земной жизнью - я свободно самовыражался.
    Контрабандисты оказались гораздо расторопнее чиновников, и уголовники встретили меня суетой будней. Кого бы я ни спросил о Жене – все отвечали одно и то же: никто его не знал, но думали, что лучше всего его поискать в Театре. И только один нищий признался мне, что когда он еще был жив, то лично украл надгробный камень с усыпальницы шейха, чтобы установить его на могиле Великого Вора – Жана Жене. И еще рассказал мне удивительную историю о том, как, уже здесь, Жан Жене сумел отбить его у банды уголовников, промышляющей в Аду кражей воспоминаний; как главарь банды решил поставить пьесу и заказал ее Жене. Но тот, вместо работы над пьесой, стал вместе с главарем красть архивы и скрижали. Особенно они с Жене преуспели здесь в воровстве раритетов надписей на могильных камнях местного кладбища. Когда же я поинтересовался, зачем в Аду – кладбище, нищий что-то в моем вопросе заподозрил, утерся отрубленными руками и растворился в чане с кислотой.
    Если нищий не врал, то кладбище и Театр были единственными местами, где стоило начать поиски Жене. “Где же мой Вергилий?” – я был тверд в своих намерениях теперь уже не только раздобыть для тебя ключи, но и заняться археологией адова кладбища и все узнать о неведомой на земле пьесе Жене. То, что кладбище и Театр взаимосвязаны, не оставалось никаких  сомнений.
    Если “Остров прокаженных” со своими Вратами Ада стал всего лишь Музеем, то уголовники и не думали переводиться. В туристическом агентстве, где я попытался заказать проводника по кладбищу, посоветовали обратиться в Частное сыскное бюро, которое держал известный литературный герой.
    - Шедлок, - протянул мне руку хозяин бюро, едва видеокамера слежки мне подмигнула глазком, и створки дверей отлетели крыльями.
    Всё, что осталось от высокого следопыта с видавшим виды посохом дервиша, - это остатки высохшей черной кожи на провалившихся щеках, и волосы, заплетенные во множество прядей, сбитых в колтуны. На все мои вопросы Шедлок отвечать не торопился. Явно выказывая превосходство, он набивал себе цену.
    - О твоих подвигах наслышан. Учинил драку на переправе, избил Меркуцио, связался с мафией, баловался наркотиками.
    - Извини, парень, я, кажется, ошибся дверью.
    Шедлок мне не нравился.
    - Не возникай! Мы должны быть начеку. Кто-то пытается переправить рукопись пьесы на землю. А знаешь ли ты о пропажах из Ада не только воспоминаний, но и надписей на могильных камнях?
    - Я прибыл за ключами и к контрабанде не причастен.
    - И зачем ты пришел ко мне?
    - Мне сказали в турагенстве, что следы Жене надо искать на кладбище. И еще меня убеждали в твоей хватке и кристальной честности.
    - Посмотри здесь. - Шедлок протянул мне альбом. - Если найдешь похожего на Жене, то мы сделаем запрос в Канцелярию. Полистай, полистай, а я отлучусь за картой Стигийского болота.
    Если у меня был бы такой альбом в земной жизни, то я непременно бы сделал его раскопки. Представь себе, “К”, сколь впечатляющим было лицо Ада! На меня смотрели мертвые глаза: убийц и их судей; проституток и насильников; писателей и лжесвидетелей; святош и сладострастников; скупцов и мздоимцев; сутенеров и адвокатов; льстецов и взяточников; палачей и благодетелей; предателей и народных посланников; сводников и соблазнителей; воров и педерастов; астрологов и богохульников; обжор и генералов; прорицателей и фальшивомонетчиков; прокуроров и торговцев наркотиками; журналистов и лжеученых; любовников и лицедеев; чревоугодников и прелюбодеев; соблазнителей и колдунов; святотатцев и еретиков... смотрели кристально чистые мертвые глаза народа.

    Жене в альбоме я не нашел, хотя многие глаза могли принадлежать и ему. Возвратился Шедлок и объявил, что ему известно - одна из украденных надписей с могильного камня и название пьесы Жене - имеют общие корни, и он вынужден довериться моей интуиции, о которой получил конфиденциальную информацию.
    На стол Шедлок положил принесенную им карту, и, прежде чем последовать за ним, я решил во что бы то ни стало взглянуть на нее. Так подсказывал мне опыт ученого. Оставалось лишь отвлечь Шедлока. Если бы я нашел повод, чтобы заставить его выйти из бюро, то пройдоха наверняка взял бы карту с собой (если в ней есть что-то важное обо мне); а если бы не взял – то и искать в ней нечего, и предчувствие мне врет. Ты не поверишь, “К”, но маленькая таблетка от живота в далекой Мексике спасла меня от исчезновения в Аду. Ведь даже одно из самых незначительных событий (которым несть числа) может привести к вселенской катастрофе.
    “К”, слушавший рассказ с вялым интересом, встрепенулся и с любопытством посмотрел на Фуко. Оживились, и весьма сильно, Жужу и Жанна: они с полным правом могли утверждать, что их судьбы стали заложницами случайных событий.
    - Откуда тебе известно, что произошло на земле?
    “К”, для верности, залез под коврик Фуко. 
    - Тебе я перечислю всего лишь несколько последних сцеплений случайностей.
    Мария Клаудиа жила в Мексике на полуострове Юкатан в штате Кинтана-Роо неподалеку от городка Калакмуль. Работала на телеграфе. Страстью Марии были  сериалы. Так она скрашивала бесконечные ночи дежурств и мечтала о любви. Однажды, во время приема телеграммы для Диего, таблетка от головы попала в аппарат, и его заклинило.
    Диего Рамирес выращивал тампико – мексиканскую пеньку на отдаленной плантации и считал, что до любви ему нет никакого дела. Телеграмма, в которой не было ни начала, ни конца привела его в полное замешательство. На следующую ночь он поехал разбираться и застал Марию Клаудиа в ее непомерной тоске. Совершенно обессиленный страстью Марии, Диего возвращался домой и врезался в корову, отбившуюся от стада. Диего бросил и машину, и корову, и добирался до дома пешком. Измученный жаждой в тропических джунглях, он увидел вход в грот или пещеру. Диего набрал полную фляжку и полез к выходу, но зацепился крышкой фляжки за выступ. Пытаясь ее высвободить, Диего схватил подвернувшийся под руку камень и ударил им о стену...
   Из под ног Диего сорвалось нечто и понеслось в подземную реку, которая за миллионы лет наполнила до краев подземное озеро. 65 миллионов лет назад в полуостров Юкотан врезался метеорит. От взрыва взмыл вверх вулкан Орисаба, и в полости земли, рядом с подземным озером, заплескалось другое озеро - расплавленной магмы. 
    Сорвавшийся из-под ног Диего камень пробил тонкую перегородку плотины. И две стихии встретились. Волны землетрясения достигли Преисподней. Поток, образованный слезами Критского Старца и проникший в недра земли, резко повернул и понесся навстречу кровавому потоку Флегетона, и произошел уже взрыв в Аду. Стены города Дита, окаймляющего пропасть нижнего Ада, сотряслись, и бюро Шедлока, одной стеной примыкающее к городским стенам, накренилось. Шедлок вылетел вон, а на меня упал стол... и карта оказалась в моих руках. Я был проворен и до возвращения Шедлока успел разглядеть обозначенное на карте то место на болоте, где рядом с моим именем красовалась печать Канцелярии с одним единственным словом: ЛИКВИДИРОВАТЬ!
    Но и план Шедлока был нарушен: взрыв завалил дорогу к болоту и разворотил все могилы на кладбище, разметав и перепутав могильные плиты. Все это предстало перед нами, когда, обогнув завалы, мы достигли кладбища. Я шел вслед за Шедлоком и читал его преступные мысли о моем уничтожении. Ослушаться Канцелярию, значит самому исчезнуть в каком-нибудь котле – он это понимал лучше меня и искал только удобного..., чего, “К”, можно тут сказать? Конечно же - случая! Но фортуна была на моей стороне.
    Но прежде, “К”, я хочу тебя развеселить. Плутая по кладбищу, я наткнулся на могилу души твоего романа. Оказывается, в могилах этих были похоронены души неосуществленных замыслов, сгоревших рукописей, благих намерений и прочих надежд и верований. Кстати, твой надгробный камень только упал и валялся рядом с могилой. Воры не украли твою надпись на камне: она еще была свежа и пахла типографской краской.
    - И что же там было написано?
    - “Тому, кто ждал и не верил”.
    - Почему душа моего романа была похоронена не в Раю?
    - Душа искусства выживает только в Аду! Но я не о тебе. Мне надо было найти следы Жене. Как я боялся, что они уже канули в Лету.
    - А что с Шедлоком?
    - Мы шли к центру кладбища, где я еще издали увидел зияющий провал. Шедлок отвлекал меня сказками об убиенных коллективных душах, а сам задумал расправиться со мной именно там. Пока я лихорадочно искал путь к спасению, край могилы под Шедлоком провалился, и он полетел вниз, но тут же зацепился сумкой, перекинутой через плечо, за острый пик надгробия...
    “К” оживился, и Жужу даже показалось, что в его облике проступили мучительные черты человеческого выбора:   
    - И ты протянул ему руку?
    - Я схватился за сумку, и она осталась в моих руках. В сумке лежали доносы, уголовные дела, протоколы слежки и... досье на Жене. Зачем он его взял, я так и не узнал. Хотя маленькая приписка на обложке: “Жене – хранитель кладбища” о чем-то говорила, и ответ можно было найти, полистав его распухшее от боли дело. Я поднялся по каменным террасам наверх. Передо мной простирался унылый ландшафт кладбища. Надгробия лежали, словно сраженные в бою, как воины - на поле битвы.
    К моему удивлению, Жене прибыл к уголовникам не с “Острова прокаженных”, а с Пятого уровня, где отбывала свой посмертный срок политическая и интеллектуальная элита. Несмотря на то, что среди них были его подлинные друзья и почитатели, общая масса его не приняла. Читая доносы, я не мог понять, как такая закаленная душа могла сломаться? Какие ярлыки ему только не наклеивали: юродивый, клоун, шут, комедиант, вор, педераст, изгой, а еще хуже - мученик, святой. Тем самым его лишили сладостного ореола преступника, врага, изгоя, маргинала - жертвы, вожделенно ожидающей очередного мучителя. Тем самым его довели до самоликвидации, и он уже собирался навсегда завалить свои останки надгробным камнем.
    Но тот, кто собрался повеситься, должен учитывать - ему обязательно помешают. Из Канцелярии пришел запрос от главаря уголовников: написать Жене задушевную пьесу. Душа Адова театра жила неприкаянной, и ей решили подарить новое вместилище.
    Жужу проявляет неподдельный интерес к рассказу Фуко. Похоже, ей нравится жизнь в Аду – жизнь без обязательств перед смертью, без молитв и страха перед Богом. В Аду нет необходимости во что-то верить, нет мучительного распятия выбором и прочей чепухи, с помощью которой пытаешься обмануть или договориться со смертью. Там можно жить без угрызений совести, без смертельной борьбы с неуловимым исчезающим временем, без торговли со своим телом из-за лишней калории или необдуманного секса – не это ли подлинная свобода, о которой она так мечтала? 
    Жужу приходит в себя и вновь начинает слышать Фуко:   
    - Перебирая бумаги из сумки Шедлока, я не мог себе объяснить решение Канцелярии ликвидировать меня. Неужели было достаточно вороха протоколов моих допросов, которые я даже не хотел подписывать? А доносы на Жене? Кто разгадает их природу? Кого любим – убиваем. Как эти провокаторы могут утверждать, что я их писал?! Как из ничего может произойти все?!   
    Жужу видит, как “К” все больше теряет терпение. Опять вместо ключей от издательства - уроки мифологии Подземного царства! Но остановить путешественника невозможно:
    - Но, с твоего разрешения, я вернусь к моему допросу.
    Следователь с крутым лбом и в багровой глиняной маске очень долго читал обвинительное заключение и торжественно провозгласил:
    - Я не верю ни одному пункту обвинения.
    - Напрасно не верите. Метеорит в Юкотане – моя работа.
    - Скажите, что вам говорила Викторина Меран, когда вы ее насиловали?
    - Вы же сказали, что не верите.
    - Конечно, не верю, но детали меня заводят.
    - Она сказала, что если бы я не был гомосексуалистом, то она могла бы изменить Мане.
    - Вы уже успели приобрести у Жене надписи с могильных камней?
    - Меня интересуют только проступающие на камнях лики святых, - я решил довериться правде, чтобы не заплутать во лжи.
    - Но Шедлок уверял, что выследил вас с Жене за неблагопристойным занятием.
    - Если бы это было так! Похоже, что на глазах у всего Ада, переполненного сиротскими душами, разыгрался на мою голову детектив, а я не могу Жене найти: он постоянно меняет явки и маски, образы и обличья, и совершает непредсказуемые повороты сюжета своей посмертной жизни и разгадать его местонахождение мне не удается.
    - Но вот из досье следует, что все его пьесы были написаны на заказ. Так почему он отверг предложение уголовников?
    - Вы плохо знаете Жене: писать он может только в тюрьме. Посадите его - и получите пьесу про лягушек, про секс без любви, про насилие без ненависти.
    - Мы поступим по-другому и переправим вас в Канцелярию – пусть разбираются. Там и разузнаете о своем Жене – если доведется. Думаю, за все содеянное вас еще по дороге утопят в Лете.
    Коврик под Фуко оживился и приподнял его гордость:
    - Как видишь, я сумел выбраться. Подал апелляцию и записался на прием к Богу.
    - И где же находился Жене?
    - Его, как и меня, отправили в камеру Канцелярии и перед нашим свиданием мне дали заполнить анкету. По скрытости ответов исчислялись показатели преступности и святости моей души. Причем мои ответы оказались более безумными, чем я сам (что меня и спасло), и я был допущен к свиданию с Жене в самой приемной у Бога, на Седьмом уровне Ада. Когда я туда прибыл, Жене действительно был на аудиенции в кабинете Всевышнего, который велел нарядить его в святые одежды и возвеличил его до своего колена. Но как всегда – вмешался случай: академики Ада единодушно проголосовали за то, чтобы Жене покинул кабинет Бога через Триумфальную арку, и вышло, что я промаялся в приемной напрасно. Когда же я возмутился, что, оказывается, очереди моей никогда не существовало, пришел порученец из Режимного отдела и заинтересовался степенью моей святости. В конце концов, мне разрешили ждать в порядке мертвой очереди. И тогда я догадался, что, прежде всего, я не был принят из-за тебя, “К”. Жене (хотел он того или нет) продал Богу душу за святость. Ты же решил расквитаться со своим Богом за свой народ, забыв при этом, что твой народ и есть - Бог!
    Кто бы мог ожидать: рассказать – не поверите! Этот бедолага “К” кинулся на Фуко с кулаками. “За что?!” – спросите вы, но и у меня нет ответа. А у академика научное преимущество: коврик увертывает наездника от беспорядочных ударов “К”, пока - как случайно залетевшая муха, побившись о стекло, находит все же щель и вылетает обратно вон - Фуко исчезает в сумрачном  Зазеркалье, но и несчастный писатель успевает ухватиться в последнее мгновение за хвост летательного аппарата, да и Жужу успевает схватить “К” за ноги.
    Но разборчивое Зеркало ставит Жужу преграду из ее отражения. Морду затравленной крысы пораженный страхом по¬мутненный рассудок Жужу запомнил навсегда, и теперь из Зеркала на нее смотрит настоящий монстр, не поддающийся описанию. Ей кажется, что ее родила не мать, а эта самая крыса. Есть в ужасном оскале отражения тайное предупреждение о ее, Жужу, спасении, но внемлет ли она ему вместе с “К”?!

Примечания
________________________________________________

*...если бы тому скинуть годков десять – Мишель Фуко и Даниэль Дефер.
А. Мишель Фуко - Мишель Поль Фуко; (фр.  Michel Foucault), (1926-1984, Париж) -  французский философ, был заведующим кафедрой истории систем мышления в Колледж де Франс. Работы Фуко дали мощный толчок в развитии науки: влияние Фуко затронуло гуманитарные и общественные науки, а также ряд прикладных и профессиональных областей знания.
В. Даниэль Дефер - Родился в 1937 году. Преподавал социологию в экспериментальном Вансенском университете, созданном после событий “студенческой революции” 1968 года. Спутник Мишеля Фуко. После смерти Фуко создает в 1984 первую во Франции организацию по борьбе со СПИДом.
*...прадед Франсиско Пачеко - Франсиско Пачеко(1564-1645) испанский художник, теоретик искусства, учитель Веласкеса.
*...из старинного рода люцифугов – люцифуги: подземные демоны - светоненавистники, обитающие в самых отдаленных глубинах Ада.
*...из кожи Левиафана - Левиафан (ивр. ;;;;;;;;. “скрученный, свитый”) — чудовищный морской змей, упоминаемый в Ветхом завете, иногда отождествляемый с Сатаной.
*...настоящее братство одержимых мужчин - Последние годы жизни Фуко преподавал в Университете Беркли в Калифорнии, где умер от СПИДа.
*...я умер от новой болезни “Божье наказание” – СПИД.
* Сыпьте скверну в глубь жерла!... Печень нехристя-жида...*...  – “Макбет” Шекспир перевод М. Лозинского.
*...хибары из Сен-Жермен-де-Пре – “Поначалу проказа передаёт эстафету венерическим болезням. В конце XV в. они, словно законные наследники, приходят на смену лепре. Венериков принимают во многие больницы для прокажённых: при ФранцискеI их сначала пытаются разместить в приходской лечебнице в Сент-Эсташе, затем в Сен-Никола – прежде обе больницы служили лепрозориями. В два приёма, сперва при Карле VIII, потом в 1559 г., им были переданы те лачуги и хибары в Сен-Жермен-де-Пре, где в своё время обретались прокажённые. Вскоре число венериков настолько возрастает, что приходится предусмотреть возведение для них новых зданий “в известных пустынных местах нашего города, поименованного выше, и в пригородах, от соседних отгороженных”. Взамен прежней проказы рождается новая. Мишель Фуко. “История безумия в классическую эпоху”.
*...где сидел маленький Жан - В марте 26-го года шестнадцатилетний Жан Жене впервые попадает в тюрьму. Три месяца одиночки, освобождение в июне, а в июле - новый арест. 2 сентября решением суда Жене отправили в исправительную колонию в Метрэй. Два с половиной года, проведенные “в этом аду”, где он “был парадоксальным образом счастлив”, стали решающим событием его молодости, если не всей жизни. Здесь он обрел и первый гомосексуальный опыт.
*...“Врата ада” - В 1880 Роден получает государственный заказ на создание для Музея декоративного искусства в Париже монументальных дверей “Врата Ада”. В их композиции, наравне с “Божественной комедией” Данте, он использует поэтические образы Бодлера. Нескончаемая череда идей сопровождали выполнение этого грандиозного ансамбля. Он дал жизнь целому потоку самостоятельных произведений, в которых сюжеты Данте переплелись с мотивами Бодлера, и стремлением самого Родена сотворить целый мир человеческих чувств и страстей. Работая над “Вратами”, Роден создал более 200 фигур и композиций.
*...юге Франции, в Мондеверге - Камилла Клодель пережила всех. Она провела тридцать лет в стенах психиатрической клиники на юге Франции, в Мондеверге, и умерла там же в октябре 1943 года, в возрасте 79 лет. О последних годах ее жизни известно немного: в период “затворничества” она была молчалива и апатична. Она уже не лепила. “У мадемуазель Клодель, - как было записано в официальном заключении, - к моменту кончины не обнаружилось ни личной одежды,
ни ценных бумаг”.
*Викторина Меран - Викторина Меран, (фр. Victorine Louise Meurent), (1844, Париж - 1927) – французская  художница и любимая модель Эдуарда Мане. Викторина позировала ему для многочисленных полотен, в том числе таких его шедевров, как “Уличная певица”, “Завтрак на траве”, “Олимпия” и “Железная дорога”.
*...непрерывно посыпали пюржавелем - пюржавель: дезинфицирующее средство в виде шипучих таблеток для дезинфекции поверхностей в помещениях, санитарно-технического оборудования, посуды, игрушек, предметов ухода за больными, уборочного инвентаря, белья, изделий медицинского назначения, а также генеральных уборок в ЛПУ, инфекционных очагах, на коммунальных объектах, предприятиях общественного питания, для заключительной дезинфекции в детских учреждениях.