Я без понтов ему: – “Продёргивай, малыш!
Совет даю путёвый, всё законно…
Ты ж за червонец на червонец залетишь,
А там не здеся, землячок, там всё же зона”
(В. Шандриков, “Показания невиновного”)
В небольшом подмосковном городке, куда меня перевели по службе, после участия в чеченских событиях, мы проживали в старом районе, где все дома, построенные после войны пленными немцами, подлежали сносу. Двухэтажные, одноподъездные, наполовину, а то и вовсе расселённые в поздний советский период, они, утопая в садовой зелени, были почти райским уголком нашего заполошного мира. Для того, что бы в них меньше шкодила пацанва, не размножались подозрительные кооперативы и Баркашовцы, не заселялись абы кто, руководство ДЕЗа и разрешило проживание на временной основе беcквартирным военным.
В доме, соседнем с нашим, жил не на много старший меня, запойный мужичонка, которого почему-то звали Кулич. Невысокого роста, но кряжистый, кажись из работяг, по поводу и без подчёркивающий свои связи с местным криминальным миром. То ли сокращённый на заводе, то ли вытуренный оттуда, он, выкатив глаза и оттопырив нижнюю губу, в пьяном состоянии, целыми днями слонялся без дела. Все соседи его недолюбливали, за то, что, увидев, что кто-то чем-то занимается, он подруливал и начинал учить – как и что надо делать. Рассказывал, в каком он авторитете у местных братков, ругал власти и американцев и, если вдруг с ним соглашались, начинал вымогать на бутылку. Заняв денег, если и возвращал, то после сто десятого напоминания.
Прожив там более четырёх лет, мы, наконец-то, получили квартиру в другом конце города. И вот, ранней весной, решив облагородить территорию у нового дома, я на своём “Москвиче” поехал к старому. В местах, где разрослись заброшенные, запущенные сады, выкопал несколько кустиков шиповника и сирени, какие-то побеги яблонь, черёмухи, сливы. И уже когда стал собираться обратно, увидел в зарослях у дома Кулича маленькую, в палец толщиной, молоденькую вишенку. Только начал копать, как из подъезда выскочил вечно кривой Кулич и давай орать матом, к чему я всегда относился крайне болезненно. Пытаюсь урезонить его, объяснить, что это дикий побег, что эти дома вот-вот снесут, что здесь всё будет расчищаться и прошу выбирать выражения. Но он не унимается. Я и копать не стал, а только предупреждаю, что не люблю, когда в мой адрес выражаются и могу не сдержаться, чем, видимо, разозлил его ещё больше. И когда он, брызгая в лицо слюнями и дыша перегаром послал меня, а потом приплёл моих родственников, я с правой, со всей пролетарской… “тырсь” его в челюсть. Чичи у Кулича закатились, он сделал несколько шагов назад, нецензурно удивился и брякнулся навзничь, сочно приложившись затылком о сырую, утоптанную землю. Из носа ударил фонтан крови. Тут же в окно вылезла его пьяная, такая же дурная, как и он, его жена, да как заорёт:
– Уби-и-и-ли-и-и!! Уби-и-и-ли-и-и!!
Я и сам как-то струхнул, подошёл, проверил пульс, похлопал по щекам, помог сесть, положил ему на колени молодой побег вишни и, попросив больше в мой адрес не выражаться, уехал.
С тех пор, если я приезжал в этот старый район, Кулич шпионил за мной из кустов и куда-то убегал. Прошла пара месяцев и однажды, мы сталкиваемся нос к носу на местном базарчике. Кулич охнул, побледнел, заметался и исчез.
На выходе с рынка мне перегородили дорогу два угрюмых братка. Все руки и грудь в наколках, на шеях массивные золотые цепи. Тот, что поменьше, был выше меня на пол головы, глаза отмороженные, короткий ёжик, бульдожья морда, кулаки – с помойное ведро каждый. Казалось он готов вцепиться зубами в глотку любому, кто хоть чем-то ему не понравится. Второй – высоченный и здоровый как бугай был в чёрных очках, высокомерно спокоен. Нехотя потрясывая короткими чётками из нефритовых черепов он пренебрежительно медленно цедил:
– Куда идём?
– А что?
– Разговор есть…
– Говори.
– Давай отойдём.
– Ну, ведите – ответил я, давая дорогу.
Они, молча, пошли за киоски, я следом…
Дело принимало опасный оборот. Идя за ними, я судорожно соображал, что валить надо одним ударом того, что поменьше, если успею, и сил хватит. Здорового буду бить в пах ногой и “делать ноги”, чёрт знает, сколько их там и чем всё это кончится. За киосками, в обществе какого-то мелкого мужичка, стоял Кулич, тыкал в мою сторону пальцем и что-то шептал ему на ухо. Мужичонка хмуро оглядел меня. Был он худой-прихудой. Синюшные блатные наколки густо покрывали его руки, грудь, местами лицо и полуприкрытые веки. Говорил он ещё медленнее, чем высокий и создавалось полное ощущение, что он то ли дури накурился, то ли обкололся.
– Ты… деда… ударил?
– Какого деда?
– Этого… Кулича.
– Ну я.
– А… почему… ты его… ударил?
– Не нужно было посылать, я этого не люблю. Я его ни один раз по–хорошему предупредил... Он по-хорошему не понял.
– Ты… чё? Наклонил он голову к Куличу и задрал брови – Ты… его… послал?
– Он меня ударил!!
– А… ты? Ты… что? Ты его… послал?
– Ну и что? Я его пальцем не тронул, а он мне в морду дал.
– Я… спрашиваю, ты… его… послал?
– Ну да…
– Вы… в расчёте.
– Как это, как это? Тараторил возмущённый Кулич: – Я же упал, сознание потерял, у меня кровь лилась, всё запачкало: пиджак, рубашку. Рубашку эта… выкинуть пришлось… Пусть за неё хоть на бутылку даст...
Худой брезгливо глянул на Кулича и весомо отрезал:
– Вы… в расчёте… базар окончен.
M.V.
Иллюстрация из Интернета (кадр из фильма “Джентльмены удачи”)