Я. шварц amnesia кн. 1 гл. 4 стр. 8

               




                Яков Шварц

                AMNESIA
                (Хроники забвения)

                Роман в трех книгах
                Книга первая
                Глава четвертая

                Страница 8   
                Сама по себе Камилла и бедная Машенька
                (Из дневника Жужу)

9 апреля 1987г.                Весна  1987 года. Париж.

    Ее я увидела еще издали: она сидела на капоте нашей машины, нагло царапая отражение Парижа горными ботинками с развязанными шнурками. Девица даже не пошевельнулась, завидев нас. Только отец изменился в лице, – который раз за эти дни.
    - Я тебя прошу - помолчи! - отец, не поворачивая головы и не сводя с оккупантки глаз, умолял меня, или, напротив, - угрожал мне.
    Мы подошли к машине, и я смогла рассмотреть почти готовое к съемкам рекламное существо. Оказывается, это была вовсе не девица. Шорты, короткая маечка с веселым рисунком кораблика и заломленный берет (это в начале-то апреля!) просто превращали ее в расхристанную пацанку. Правда, ее согревал клетчатый шарф, из которого при желании можно было бы смастерить хороший плед. Но за всей этой разноцветной мишурой скрывалась довольно взрослая девушка. Облик ее был загадочным: в нем уживались все черты истинных парижанок, и, в то же время, она не походила ни на одну из них.
    – Мигом залезай в машину, - крикнул ей отец, задыхаясь от бессилия, но девица даже не двинулась с места.    
    Неужели у моего отца есть еще одна дочь? Вот так фокус. Но моя наивность не прожила и минуты.
    - Как ты узнала, что я здесь?
    - Отрежь язык своей секретарше.
    Девушка грациозно, будто автомобиль был ее партнером в танце, в прыжке соскользнула с капота и уселась на заднее сидение.
    - Камилла, что все это значит?
    Но та и не думала отвечать.
    - Камилла, - ухватила она мое плечо. - А ты кто? Подожди, не говори. Ты - Лолита 2. Ну что, Жан, сразу настучать прокурору?
    - Не слушай ее, Жужу. Камилла - книжный червь и цитирует даже фонарные столбы, - успел всунуть отец свое замечание. Но оно не помогло.
    - Ты уже спала с ним?! Дешевый Гумберт! Тебе меня мало?! А если я скажу: мне тебя, точно - мало! Ладно, я ухожу. Доберусь на метро. Но запомни – я спалю сегодня твое подпольное гнездо, раз ты не заботишься о своем птенце. Я сижу уже три дня без света...
    - Да не ори ты! Жужу - моя дочь.
    - Это когда же Рейчел успела разродиться?
    - Я, действительно, - его дочь, - возвратилась я к действительности.
    - Ловко же вы устроились. Ну, скажи, зачем тебе эта смазливая нимфетка?
    И тут я завелась:
    - Потому, что я моложе, красивее и умнее тебя.

    Если кто-нибудь решится поставить по моему дневнику фильм, то над этим трюком Камиллы придется каскадерам попотеть. Она оперлась рукой о спинку кресла..., а дальше произошло невероятное: Камилла взлетела под крышу машины и, через мгновение, с легкостью опустилась между нами, чуть не прикончив отца своими горнолыжными ботинками:
    - За что я его люблю, - так это за страсть к перемене женщин. И где он тебя откопал? Вижу, вижу – итальянка. Привез из Милана. Подожди, Джованни, ты же ездил за Джомонд? Неужели и у нее, как и у тебя, есть подпольная дочь?!      
    - Нарываешься! Если бы я не была его дочерью, то Джованни скорее выбрал бы меня...
    - Ты отца называешь Джованни?
    - Проверяю твой интеллект.
    - Перестань, Камилла. Подлечи свою манию у психиатра. С меня хватит. Я высажу вас обеих.
    Мы замолчали и вонзились глазами друг в друга. Не знаю, что пыталась увидеть Камилла, но я могла рассмотреть только детали: нос, как нос, разве что чуть длиннее среднего, да еще и с маленькой горбинкой; рот - хоть и чувственный, но пропитан ядом; высокий лоб, на берег которого набегают волны складок; зато глаза - глубокие и жадные. И тут я поймала ее лицо в зеркале: оно было поразительным: Париж умудрился пройти стороной и не исковеркать его, и даже, наоборот, - оно стало его украшением. И еще: Камилла пахла Парижем – его светом, ароматом булочных и кофеен, красками художников, взлетом бровей загадочных парижанок; она пахла всеми запахами любви; усталыми мостовыми; запахом ленивой Сены; пахла тайнами Парижа, его свободой и измученными глазами туристов. Она пахла жизнью, сошедшей с ума от своих желаний. В общем, отец нарвался! Рейчел, как я напророчила?!
    - Оригинальную подругу ты выбрал себе в любовницы!
    - Развивайте свою непохожесть, свою законную странность, - подыграла мне Камилла.
    И тут она заметила у меня в руках книгу:
    - И тебе всучили эти слезы юной девы? Как будто чувства – это миндальные пирожные: съел - и тебе на душе сладко.
    - Может быть, и мне попробовать Париж на вкус?
    - Да что ты, девчонка, знаешь о Париже?! Ты думаешь, что он - вечный “праздник, который всегда с тобой?” Париж – это сказка без счастливого конца. Париж – это болезнь, от которой не хотят излечиваться. Париж – это сутенер, находящийся на содержании у Эйфелевой башни. Париж – это гильотина для длинных языков и ненасытных голов.
    Камилла набрала побольше воздуха, чтобы разразиться новой порцией цитат, но отец поймал ее за паузу:
    - Джомонд дает в субботу концерт в театре “Опера”. Посидишь с Жужу в зале?
    - Так она не сошлась со своей новой мамочкой?
    Через полчаса мы приехали к Камилле. Отец куда-то звонил, кому-то угрожал, кому-то пообещал билеты в оперу, и свет явился.
    - Мы с Жужу уезжаем.
    - Я еду с вами. Отвезешь меня в библиотеку.
    - Только до площади Мальро. Дойдешь пешком. Кстати, возьми с собой Жужу. Развлеки ее, пока я буду у Джомонд.
    - Где она остановилась? Опять не у себя дома?
    - В отеле “Du Louvre”. У нее апартаменты.
    - Но Жужу в библиотеку не пустят.
    - Жужу, подождешь меня около театра “Комеди Франсез”. Там у входа есть две славные беседки. Камилла тебе покажет. Ты не беспокойся – это рядом с отелем. Подпишем контракт, и я заберу тебя. Нас ждет прекрасный обед в “Le Defender”, прямо в отеле. А после обеда пойдем в “Гранд-Опера“. Жэвэ велела перестроить свою грим-уборную, и я вынужден ее сопровождать.

    Скоро отец высадил нас с Камиллой на площади Мальро. Теперь рядом со мной шла совершенно другая Камилла. Самым  поразительным было то, что если бы я ее случайно встретила на улице, то никогда бы в ней не признала ту разгильдяйку, которая еще час назад устроила “Завтрак на капоте” отцовской машины. Волосы она подобрала наверх, отчего произошли интересные метаморфозы: открылись как будто вылепленные из воска уши с большими, словно кольца Сатурна, серьгами; высокий лоб с закрученными в купол волосами придавал и так необыкновенному лицу величественность собора; стремительная шея отнюдь не была тонкой и гордо держала голову новоявленной Нефертити. Впечатление архитектурного совершенства усиливал ее наряд: кофта цвета неба с глубоким вырезом и черным шарфиком, обхватывающим горло и примостившимся бантом на левом плече; трикотажная, до самой земли, юбка, точно мраморная колонна, завершала ее облик. Как ни странно - единственным элементом сексуальности являлся широкий пояс с большой серебристой пряжкой, который подчеркивал крутой изгиб ее бедер.
    - Давай все по порядку. Там, через площадь - отель “Лувр”, куда ушел Джованни. Лувр рядом, и, естественно, должен существовать и отель с таким же названием. Перед нами - “Комеди Франсез”, а за ним - “Королевский Дворец”. Ты видишь у входа две беседки? Ну же, те - с колокольчиками крыш. Там будешь ждать отца. За десять минут по Оперному проспекту вы дойдете до “Гарнье”. В другую сторону, за те же десять минут – Сады Тюильри – первый парк Парижа. Здесь же начинаются Елисейские поля. А это - площадь Андре Мальро... Говорят, что сюда является призрак Жанны д’Арк. Будто бы здесь она вновь пытается отбить Париж у англичан.
    - Я по Жанне добивала французский...
    - Не хочешь проводить меня до работы?   
    - Где ты работаешь?
    - В Национальной библиотеке.
    - Ты кто – библиотекарь? Книжки выдаешь?
    - Нет, я госслужащая.
    - Смеешься...
    - Когда говорят, что лучшее вложение - недвижимость, всегда подразумевают жилье, или движимость - яхты, дорогие машины. Для меня недвижимость - книги, вернее - библиотека. Хорошая библиотека стоит дома. А что есть дом? Место разочарованной любви и истязания собственными детьми, когда не знаешь, что делать и с домом, и с его обитателями! Сжечь - или повеситься. Спроси у отца. Настоящий источник наслаждения человека, а не спаривающегося паука - книги!
    - Ты училась?
    - Сначала прослушала курс лекций Мишеля Фуко в “Коллеж де Франс”*.
    - Кто это - маятник? И чему ты училась?
    - Мишель - философ. Умер три года назад от СПИДа.
    - И чему же учил вас этот гомик?
    - Он пытался ответить на вопрос: как соотносится забота о себе с познанием себя.
    - Круто и непонятно.
    - Понимаешь, нас с детства учат заботиться не о себе, а о других. Мишель утверждает, что все надо делать только ради себя.
    - Махровый эгоист. Что тут нового?
    - Вот с этим мнением, как пародией на наше сознание, и боролся за себя Фуко! Забота о себе - это право распоряжаться своим телом для полного удовольствия. И это не извращение, не прихоть, не странности и причуды, а несогласие с политикой общественного угнетения. Оставим это. После этого я закончила “Эколь Нормаль” в Лионе*.
   - Было интересно?
   - Интересно то, что после поступления я прошла обряд — испытание bizutage.
   - Я не знаю, что это значит...
   - Дедовщина, или обряд унижением. А, иначе, - над тобой просто измываются.
   - Постой, постой! Ты сказала - унижение?!
   - Фуко бы сказал: надзирать и наказывать. Так что будешь теперь под моим прицелом.
   - Я все поняла! Отец залез в мой дневник и прочитал его название: “Униженная и уничижающая”. Только когда он успел тебе рассказать, чтобы вы разыграли весь этот фарс?
    - Идиотка! Иди и читай свою Башкирцеву и лелей свою девственность.
    “О чем это она?” – думала я, возвращаясь на площадь. Беседок было две. В одной целовались, и я не стала им мешать. В другой я присела на полукруглую скамейку с видом на театр и от скуки раскрыла “Дневник Башкирцевой”: “Тщеславие! Тщеславие! Тщеславие! Начало и конец всего, вечная и единственная причина всего. Что не произведено тщеславием, произведено страстями. Страсти и тщеславие — вот единственные владыки мира!”

    Но читать мне не довелось. Какая-то мамзель в белых доспехах и красных бриджах на обвислом заде ломилась в театр с воплями: “Вы не слышите голос Бога?! Я - Жанна д’Арк. Вольтер назначил мне здесь встречу. Я всех вас перевешаю!” Она еще надрывалась странными криками сумасшедшей, а, скорее, - пьяным бредом. Двое служивых стащили ее с лестницы и бросили мне под ноги. “Если ее сожгли, то зачем она опять нарывается?” Я пыталась рассмотреть лицо Жанны, но оно ускользало от меня. Наконец Жанна оттряхнула бриджи от весенней пыльцы бульваров и уселась рядом со мной.
    - Они еще поплатятся. Для меня – проникнуть в театр сквозь стены - ничего не стоит. Ведь я их попросила, как нормальных людей. Ох уж эти люди – всегда предают и мне не верят. Черт его знает, когда жил этот Вольтер и как он выглядит. Я их только попросила привести меня к нему.
    - Ты хочешь сказать...
    - И ты с ними?! Почему живые задают мне одни и те же вопросы?
    - Но для меня странно, что можно жить так долго, как Адам в Раю...
    - Мы, памятники, как призраки, - живем всегда.
    - Ты хотела сказать – вечно?
    - Нет, вечно – это тоже время, хоть и вечное. 
    - И где ты сейчас живешь?
    - Не живу, а бронзовею! Чаще всего - в Париже. Но тех, кто помнит себя с рожденья, или слышит потусторонние голоса, собрали на сходку. А там, как всегда, война позиций. Все говорят об одном и том же, но никто не понимает друг друга. Хоть ты меня пойми: Шишкастый в “Детской” вызвал на дуэль Барчонка. Из-за чего - никто уже не помнит. Он хоть и Барчонок, но настоящий лев с седою гривой и готов сражаться насмерть.
    - Ничего не пойму. Где эта - “Детская”?
    - Ты не знаешь. Это далеко за океаном.
    - Почему - не знаю? Я сама из Америки.
    - Америки? Это еще дальше, чем Индия?
    - Это в другой стороне. Так где же ваша тусовка?
    - Знаю только, что рядом Данте стоит на шухере.
    - Там, где работает моя мама – тоже есть памятник Данте. Это театр “Метрополитен Опера”?   
    Жанна загремела латами, и ее бриджи чуть не лопнули от радости.
    - Точно - “Метрополитен Опера”. Я видела около театра афишу: опера “Жанна д'Арк”. Я слушала. Скучища - страшная. Посмотри на меня. Разве я похожа на мужчину? Или на ту, которую не сожгли на костре? Так ты мне поможешь?
    - Жанна, чем я могу тебе помочь?
    - В театре спрятался Вольтер. Надо его попросить прибыть к нам в “Детскую”. Дуэль на грани срыва. Этот недоносок “К” сбежал в Париж и не сможет быть секундантом на дуэли. Его надо срочно заменить. Зигмунд настаивает на Вольтере – Лев не возражает.
    - А кто такой “К”?
    - Выдает себя за писателя. Утонул в Венеции. Теперь, после смерти, ищет свою мать.
    - Она тоже утонула?
    - Да нет же, какая ты глупая. Он не знает, какая из трех женщин – его мать. И эти женщины тоже не знают, кто из них - его мать.
    - Как же это может быть?! Ведь одна из них его же родила?
    - В том-то и дело, что еще не родила, а только должна его зачать. Вот этот “К” и приперся на свое зачатие в Нью-Йорк. А, главное, он обещал быть секундантом на дуэли, а сам спрятался в гримерной.
    - В “Гранье” у Джомонд? Так я иду сейчас туда.
    - Какой “Гранье”? Правильно! В гримерной Джомонд. Только в “Метрополитен Опера”.
     - Но ты же сказала, что эта буква сейчас в Париже? Как так может быть?! У меня уже от тебя разболелась голова.
    - “К” за свою душу купил себе новую жизнь какого-то писателя. Что-то у него не заладилось, и он - то ли повесился, то ли нахлебался венецианской святой воды. А этот чертяка, вроде с его душой просчитался. Кому нужна душа утопленника? Ею даже копыта не согреешь.
    - Ну, а что дальше-то?
    - А дальше - не интересно. Мать он свою ищет. Ждет конца спектакля в гримерной у Жэвэ, чтобы ночью утроить свое зачатие.
    При имени Джомонд я услышала, как за моим левым ухом что-то хрястнуло.
    - Какой ночью? Жэвэ здесь, в Париже, и я с ней должна вот-вот встретиться.
    - Это в твоем смертном мире, где правит время, а у нас всегда сегодня и сейчас. Почему я кинулась за Вольтером? Гад этот “К”! “Не пойду в секунданты - некогда. Не видишь - читаю”. То ли читает чей-то дневник, то ли вымарывает свой очередной роман.
    - А матерью-то его кто должен быть?
    - Бог троицу любит. Есть третья сила, которая вмешалась.
    - Потусторонняя сила?
    - Нет! Костюмерша Джомонд – Жужу.
    - Жужу?! – мой страшный крик отлетел от стен театра “Комеди Франсез” и вернулся в беседку.
    - Жужу, иди сюда.
    У входа в театр стоял мой отец и звал меня. Жанна мигом исчезла, да и была ли она?! Отец разговаривал с женщиной в белом стильном пиджаке и красной юбке.
    - Жужу, подойди же к нам.

    Мы сидели в баре “Le Defender” отеля “Du Louvre” и ждали Джомонд. Эта, в красной юбке - секретарша отца, мигом слиняла. Бар утопал в красном бархате. Всюду колонны, стройные как манекенщицы. Джаз делает вид, что, кроме его стонов и воя, другой жизни нет. Я пью какую-то абрикосовую дрянь с медом, по-японски, отец – коньяк. Он видит, что я давлюсь, и заказывает горячий шоколад. Все, словно театральные декорации, и когда является Джомонд, то кажется, что она вышла из-за кулис на поклоны зала.
    - Эту девочку я видела сосем недавно в Риме. Джованни, теперь я точно вспомнила - в Сикстинской капелле. Напомни, как тебя зовут:
    - Жужу...
    - Она сбежала из Вероны. Жужу несколько месяцев брала уроки у Луизы, но бросила все и прилетела в Париж к отцу.
    Все сошлось за этим столом. Моя судьба. Мое предназначение. Моя схватка.
    - Джованни, я тебя прошу просмотреть мое интервью. На следующей неделе они хотят его опубликовать. Ничего серьезного: реклама к моим гастролям в Париже.
    - Почему ты сама не хочешь прочитать?
    - Я не могу объективно судить о себе: ни когда хвалят, ни когда ругают. Знаешь, что сказал Артюр Онеггер: “Несомненно, первейшая заслуга примадонны — вовремя скончаться”.
    - Где у тебя это интервью?
    - Возьми, – Джомонд достала из сумки листки бумаги и протянула их отцу.
    - Не читай сейчас – завтра отдашь. Прекрати, Джованни! Завтра, а сегодня у нас обед.
    Меня начинало бесить, что я для них как будто бы и не существую. И я решила самым наглым образом о себе напомнить:
    - А мне интересно. Почему высшим достижением Примадонны является ее смерть? Как у Каллас.
    Вы бы видели лицо Джомонд:
    - Девочка, ты еще ребенок. Возьми салфетку – у тебя на губах шоколад.
    Я схватила салфетку и..., о Боже: пятно крови стало быстро расплываться на белоснежной ткани. Взглянув на свои пальцы, я все поняла: всегда, когда я прихожу в неистовство – на том месте, где меня кусала крыса, выступают красные следы от ее зубов. Но сейчас из следов выступила кровь - значит, пришло время сорваться, да так, что многим от меня достанется.   
   - Папа, ты в курсе, что мама сегодня прилетела в Париж?
   Глаза отца мигом остекленели.
    - О чем ты говоришь?
    Я больше на отца смотреть не хотела, а нагло, не отрываясь, уставилась в глаза Джомонд; и, по мере моего отчаянного вранья, лицо ее сначала покрылось розовыми пятнами, потом посерело и, наконец, стало землистым. 
    - Может вы слышали, что мама заболела страшной болезнью? Она постарела за год на десять лет и боится, что умрет, потому и прилетела с нами проститься. Но главное - не в этом! Профессор сказал, что эта болезнь заразная, и что я тоже ею заболела. Видите кровь на моих пальцах? А при этой болезни быстро старится только тело, а мозг, наоборот - молодеет и развивается. Я чувствую, как болезнь меня обнимает, и нет гарантии, что и вы ею не заразитесь, и не заболеете. Так что я - не маленькая дура, и все понимаю, потому что еще все вижу и слышу.
    Джомонд быстро стала возвращаться к жизни. Видела: ее сказками о болезни не проймешь. Тогда я вытащила козырную карту:   
    - Я слышала вашу Норму на открытии сезона в “Ла Скала”. Отчего вы – великая примадонна, так боитесь сцены, боитесь своих партнеров? Оттого, что они вас ненавидят и могут подвести в любой момент? Вы надеетесь на моего отца!? Он - ваш друг и надежный партнер? А у него самого - куча проблем с женщинами. На него свалилась идиотка - дочь; затем объявилась и сумасшедшая бывшая жена; и со второй женой у него разлад из-за любовницы; а любовница - еще та штучка – не позавидуешь. И, вдобавок, - на нем еще груз капризной и несносной примадонны...

    Жэвэ все поняла. Я – маленькая дрянь! Теперь она уже не сводила с меня глаз и взглядом презирала и унижала меня. Хоть бы каплю жалости и понимания. И тогда я набрала воздуха, чтобы выхватить тайное оружие и выкрикнуть предсказание Жанны д'Арк о ее, или - о моем сыне... Но тут Жэвэ спокойно спрашивает отца:
    - Джованни, а что с “Оперой Бастилия”?
    Отец обрадовался вопросу: главное - заткнуть меня:
    - Строится вовсю. Завтра мы съездим на площадь Бастилии, и ты сама увидишь. Но боюсь, что тебе там не петь.
    - О чем ты, Джованни?
    - Ты помнишь Роберта Уилсона? Два года назад в Лионе мы слушали, а лучше сказать, видели твою любимую “Медею”...
    - Шерпантье?
    - Да-да, не Керубини, а Шерпантье.
    - Еще бы не помнить! Когда Медея улетала в колеснице в Рай, на авансцене две тетки ощипывали куриц.
    - Я разговаривал с Робертом недавно. Он показывал мне эскизы к “Мадам Баттерфляй” для “Бастилии”. Скажи, Жэвэ, если Уилсон тебя пригласит – согласишься?
    - Не уверена... Если рядом со мной на сцене гейши будут танцевать канкан, а Пинкертон будет крутить вокруг меня любовь на роликах, то что мне останется? Только раздеться догола. Нам пора к Гарнье.               
    Жэвэ решительно встала из-за стола. В театр мы двинулись пешком по проспекту Опера. Не потрачу на описание театра и слезинки чернил. Хотя, признаться, кое-что на меня произвело впечатление. На подходе к театру я пыталась рассмотреть, что же венчает храм музыки. Смеясь (пусть бог меня простит: после всего, что произошло, я смехом заливала слезы), я выхватила у толстого как пузырь парня бинокль и направила его за изумрудный плафон на изуродованного скульптором мальчика, который держал в ватных руках золотую лиру. На такие задницы спрос в гей-клубах. Его тело, откормленное в Мак Дональдсе, с отгрызенной сосиской вместо члена, очень интересовало возлежащую справа от него музу. Она бросила читать книжку и, рискуя свернуть себе шею, всматривалась в лиродержца окаменевшим от похоти взором. Больше мне рассмотреть ничего не дали и затащили внутрь театра.
    Зато вестибюль, с двумя лестницами по бокам, должен был приятно удивить роскошью и светом. В конце фойе стоял на постаменте-колонне бюст. Думаю, бюст отлили самому Гарнье в назидание потомкам. Еще бы: не театр, а сплошной плагиат со всего, что можно было бы себе представить (так сказал мне отец). Море росписей и дешевой позолоты, как на шкатулке с блошиного рынка. Я сразу стала искать на стенах и потолке своего друга Иисуса. Боялась, что сегодня он не будет грозить мне пальцем, а надерет задницу за мой характер, с которым мне, увы, не суждено справиться. 
    Отец спросил меня, где я хочу подождать: в кабинете директора театра, куда они отправляются с Жэвэ, или в зале. “Посидишь одна в пустом зале. Но не долго - Джомонд будет “ставить голос”. В двух словах опишу зал, утопающий в пурпуре и золоте. Квадратная сцена прикрыта занавесом, больше похожим на штору в гареме. Огромная люстра, словно перевернутая груша, была наряжена елкой. Все остальное было неинтересно, и я уселась одна-одинешенька в каре партера, точно под люстрой, чтобы слабый свет от нее позволил мне читать книжку, которая не могла отделаться от меня весь день.
    “ В июне мы приехали в Баден-Баден, в разгар сезона. Я была худа и уродлива. Но это не мешало всем видеть во мне существо, которое, неизбежно должно было сделаться блестящим  и прекрасным. Однажды мама отправилась к гадальщику-еврею...”
    Странное чувство охватило меня при чтении. Нет, это было не ерничанье Камиллы, а совсем другое. Все, о чем писала эта Машенька, вызывало во мне неприятие и тошноту. А если все, что написала Дефо о себе, или все же - Дефо и есть моя мама, тогда что?! Это значит, что я - еврейка!?
    “У тебя будет два сына,— сказал он ей,— первый сын будет нормальным как все люди, а второй - захочет перевернуть мир, и тот его раздавит...”
    Предчувствие того, что любой следующий мой шаг - это хождение по меридиану, - в конце пути всегда будет лишь один хладный полюс.
    “Если я умру вдруг, внезапно захваченная какой-нибудь болезнью! А после моей смерти перероют мои ящики, найдут этот дневник, семья моя прочтет и потом уничтожит его, и скоро от меня ничего больше не останется, ничего, ничего, ничего! Вот что всегда ужасало меня!”

    Подписаться под этими словами? Да нет же! Ее Бог пометил не только печатью таланта, но и меткой бессмысленной смерти. Меня же пометила крыса. Я – оборотень, на худой конец, - литературный персонаж. Мне придумывают жизнь, как придумывает та мать, которая выстрадала в грезах своего несуществующего ребенка. Она молилась, но бог ее не услышал, и сам же нарушил свой главный закон. Только вот придуманное дитя не подчиняется своему несуществованию и собирается мстить всем, кто лишил его настоящей жизни. Мстить - но кому?! Женщине, которая не смогла его родить? Богу, который забегался и забыл про него? Бездумному перу, которое плоть и страсть подменило воображением? И как испытать сладость упоения местью, если то зло и несчастья, которые на тебя обрушил твой недруг, еще не произошли? Не плачь, Машенька. Тебя прочли, восхитились и пожалели. И не надо из твоего дневника делать патентованное средство для самоубийц. Ты жива в своем склепе на кладбище Пасси! Я же - мертва в пустующем зале в ожидании выхода Голоса - единственного, кто способен вдохнуть в меня жизнь. А жизнь мне понадобится для моего предназначения. Я о нем не знаю и никогда не узнаю. Я - то самое семя, павшее в землю. И все же мы встретились в Париже!
    “Париж. Наконец я нашла то, что искала, сама того не сознавая: жизнь — это Париж, Париж — это жизнь! Я мучилась, так как не знала, чего хочу. Теперь я прозрела, я знаю, чего хочу! Но вот мысль, которая терзает меня: мне кажется, что я безобразна в своей красоте! Это ужасно!”

    Человек десять, сопровождающих Джомонд, с шумом внесли свои значительные тела в зал и стали рассаживаться кто куда. И только одна Жэвэ поднялась на сцену. Отец одобрительно посмотрел в мою сторону и что-то сказал, показывая на меня, сухонькому старичку. Люстра стала медленно угасать, и я даже не заметила, как старичок уселся со мной рядом. Зал погрузился во тьму, и только едва различимые огоньки люстры светились звездами ночного неба. Музыка пролилась звездопадом. Все дальнейшее повторилось как в мамином кафе: голос Джомонд отлетел от сцены сияющим глазом, прорезал тьму и стал кружить, как будто бы кого-то искал, пока не наткнулся на меня. И я увидела в его пылающем зрачке, несущемся на меня, калейдоскоп видений Парижа – все то, что я за эти дни пыталась лихорадочно рассмотреть. Я только услышала, как старичок, уткнувшись мне в плечо, захлебнулся восторгом: “Ее голос делает меня молодым. Что ты скажешь, деточка, если я перестану дирижировать и женюсь?” 
    И я стала терять сознание, а сияющий глаз Голоса понес меня над городом. Я только никак не могла разобрать: я, взлетая, проваливаюсь, или, падая в бездну – взлетаю; вдруг кружение полетом на миг приостановилось на набережной Сены. И я увидела смешного человечка на входных дверях и над его головой табличку: “Отель Вольтера”. На нем были клетчатые штаны клоуна и смокинг, а в зубах он держал что-то, похожее на визитную карточку, на которой, как на могильной плите, было выбито:

                Париж - а теперь кто победит!

Примечание
_______________________________________
Коллеж де Франс — парижское  учебно-исследовательское учреждение на площади Марселэн-Бертело в Латинском квартале, предлагающее бездипломные курсы высшего образования по научным, литературным и художественным дисциплинам. Обучение бесплатное и доступное всем без предварительной записи, отчего Коллеж де Франс имеет особое значения для интеллектуальной жизни французского общества.   
*...закончила “Эколь Нормаль” в Лионе - Высшая нормальная школа.