Из цикла «Я люблю тебя, жизнь!»
ЛЮБИ МЕНЯ, КАК Я ТЕБЯ…
Когда через несколько окон внутрь устремились солнечные лучи взошедшего солнца, санитарка завершила уборку помещения, устало отжала тряпку и водрузила обратно на швабру.
- Тетя Клава, уже можно? – В дверь робко заглянул рыженький пацан.
На его веснушчатом лице появилась просительная улыбка. Но он не унижался! Наоборот, настойчиво, почти по-хозяйски интересовался, когда можно зайти в игровую. При этом настырность свою ловко прикрыл робкой, почти застенчивой улыбкой.
Мне ли, детской игрушке, простоявшей на полке игровой в гематологическом центре, не знать этих маленьких хитрицов. За ними нужен глаз да глаз! Дай волю, они веревки начнут вить из ближних.
С другой стороны, как не позволять им это делать? Учитывая серьезность их заболевания, трудно представить, что какая-нибудь мамочка откажет своему чаду в маленьком удовольствии утвердиться на шее и ножки вниз свесить.
- Миша? – Удивилась женщина, поправляя на голове сползший набок платок. – Ты опять к нам?
Мальчик странно пожал плечами, будто сомневаясь, кто к кому пожаловал в гости – он к ним, персоналу гематологического центра, или они к нему.
- Сколько тебя не было, месяцев четыре?
- Почти полгода, - с гордостью поправил Миша. – Время быстро летит.
- А мама где?
- Вещи в палате раскладывает.
- А ты сразу сюда?
- Там сейчас скучно, она с соседями знакомится, - философски рассудил малец. – Тут интересней. Наверное, много новых игрушек. Хочу посмотреть.
- Вообще-то не положено, игровая в одиннадцать открывается, - вяло сопротивлялась сестра-хозяйка. – Мне достанется.
- Да ладно вам, - теснил ее в дверном проеме мальчуган. – Вам никто ничего не сделает. И вы это знаете лучше меня.
Тете Клаве захотелось потрепать Мишу по волосам. Она ловко скинула кепку, и ее рука застыла в воздухе над голой, без единого волоска головой мальчугана.
- Как же это? – Вырвалось у нее. – Ведь столько времени прошло…
- Ну, вы прямо как маленькая, - Мишка шмыгнул носом. - Будто не здесь работаете. Я же и дома продолжал лечиться. Иначе бы меня уже не было.
Сказав это, он выхватил кепку из рук соляного столба, в который превратилась тетя Клава, и прошел мимо.
- Играй, милый, играй, - санитарка пошире распахнула дверь игровой, лихорадочно соображая, сколько мальчику сейчас лет – двенадцать или тринадцать. – Новых игрушек действительно много появилось.
Но Миша ее уже не слушал, углубившись в интересный процесс ознакомления с новым.
Он ходил от стеллажа к стеллажу. Брал и прижимал к груди зайчиков, лис и волков. При этом каждую игрушку называл по имени, как старого знакомого.
- А это кто у нас тут? – Мальчик остановился перед полкой, где стоял я. – Ты кто?
«Мишка, разве не видишь?» – Почему-то разозлившись, хотел крикнуть я, но вовремя сдержался.
- Вижу, что мишка, - рассудил пацан. – А как звать-то?
Тут я понял, что как раз имени-то у меня и нет. Мишка и мишка, плюшевая игрушка, без роду и племени.
Санька перед отъездом не успел одарить именем. А других посетителей игровой этот аспект в наших взаимоотношениях почему-то не интересовал.
Я с уважением и зародившимся интересом смотрел на задумавшегося юнца, чей мыслительный процесс отражался на его чересчур, на мой взгляд, веснушчатом лице. В его глазах я читал про себя: Пух, Силач, Мишка, Ловкач, Глазастый…
«Нет-нет, только не Глазастый, - запульсировала в моем плюшевом мозгу лихорадочная мысль. – Не хочу им быть, не хочу!».
- Все, решено, ты будешь у нас Красавчик, - Мишка вынес вердикт, не подлежащий обжалованию. – Точно, Красавчик!
Я не успел сообразить, нравится ли мне это имя, как в игровую влетела молодая женщина. Она осмотрела всю комнату, словно здесь, кроме Миши, находился кто-то еще.
- Так и знала, что ты здесь, - она потянула его за руку. – Ты почему не сказал, что уходишь из палаты?
- Мам, ты чего? – Удивился пацан. – Ну, куда я денусь с подводной лодки?
- Все равно, нехорошо так поступать, - настаивала волевая женщина. – Надо вначале познакомиться с новыми соседями.
- Разрешите представить, это Красавчик, - Мишка сунул меня в руки мамы. – А это Светлана Сергеевна, моя мама. Прошу любить и жаловать.
Мне стало весело, чего не скажешь о волевой женщине.
По ее лицу пробежала судорога непонимания и даже непонятной мне злости. К чему бы это? К ее чести, со своими эмоциями молодая женщина совладала быстро.
- Все, формальности соблюдены, - удалось пошутить ей. – Теперь продолжим знакомства в палате.
Выйдя из игровой, Светлана Сергеевна плотнее прикрыла дверь, словно опасаясь, что я последую за ними.
«Нет уж, дудки, лучше останусь здесь, - как мне показалось, здраво рассудил я. – Сами разбирайтесь в своих «непонятках».
***
А семейные неурядицы, или, как их назвал «непонятками» плюшевый мишка, начались в семье Фокиных несколько лет назад, когда врачи районной больницы заподозрили у Мишки страшное заболевание.
Мальчик был единственным ребенком и ни в чем не знал отказа в благополучной, материально крепко обеспеченной семье, где все держалось на заработках отца.
Ираклий Петрович, папа Мишки, работал каким-то начальником на железной дороге. Это позволяло Светлане Сергеевне заниматься только домом и сыном. Ощущая постоянную заботу и внимание родителей, мальчик рос избалованным, но при этом в меру эгоистичным. Он часто просил достать игрушки, но при этом не обижался, если его просьбы не сразу удовлетворялись.
Однажды Мишка пришел от друга не в духе и заканючил:
- Хочу детскую железную дорогу.
- Чего? – Не понял отец.
- Ту, что собирается, с путями и вагонами, чтобы собирать и двигать составы.
- Да где ж я возьму ее? – Удивился отец. - У кого ты ее видел?
- Ни у кого, в кино показали. Ты же железнодорожник, тебе лучше знать.
Ираклий Петрович надолго задумался, а жена не без подначки подсказала:
- Ты, видимо, давно из своего кабинета не выходил. Это в наше с тобой время было не достать детскую железную дорогу. Сейчас никаких проблем нет. Выбор китайских игрушек огромен.
Ираклий Петрович виновато посмотрел на жену:
- Да, наверное, ты права.
- Заметь, как всегда, права я, а ты так, с боку припеку.
Муж не обиделся. За годы семейной жизни он успел привыкнуть, что Светлана всегда права. Тем более сейчас, когда Мишке и жене требуются особое внимание и забота.
Через несколько дней в комнате Мишки появилась большая коробка. Распечатав содержимое, сынишка скорчил обиженную гримасу:
- Я думал, это можно будет не только собирать, но и водить по путям. А так это мертвый груз.
Мишка собрал и склеил два вагона и поставил их на полку.
- Неужели даже в такой момент ты не можешь понять, что нужно сыну? – Пилила Светлана его вечером, когда сынишка уснул. – Ему не конструктор нужен, а модель дороги. Ну, что тут не понятного.
- Сама же говорила, что китайского сейчас полно, - вяло оправдывался Ираклий Петрович. – Вот я и достал.
Прошел месяц, и друзья выполнили заказ Фокина: привезли из-за границы то, о чем мечтал Мишка.
Весь день пацан возился на полу, сооружая кольцевую железную дорогу с мостами и станционными постройками. А когда начал движение настоящий грузовой состав, восторгу сынишки не было предела.
Родители и сами с радостью наблюдали, как их любимое чадо ползает по ковру в своей комнате и пыхтит-гудит как настоящий паровоз.
А спустя несколько месяцев в дом Фокиных пришла беда, приближение которой Ираклий и Светлана ощущали физически. Врачи из областного центра подтвердили, что их коллеги в районе не ошиблись: у Мишки действительно серьезное заболевание.
С тех пор жена и сын больше времени проводили в области, чем дома. Их почти постоянным местом прописки стал гематологический центр.
Без привычного круга общения с друзьями и приятелями Мишка стал дерганым, капризным. Кажется, мальчик начал понимать серьезность заболевания. И это его удручало. А еще он злился на родителей, которые при своих видимых финансовых возможностях были бессильны помочь ему.
Нет, открыто он не упрекал маму и папу. Но всем своим хмурым видом показывал: не такого он ждал!
Постепенно, за несколько лет, в неврастеничку превращалась Светлана. Она держалась из последних сил, чтобы не скандалить с мужем постоянно, по поводу и без. Главным ее обвинением всегда было: «За что?!».
Однажды Мишка психанул по поводу очередной госпитализации в гематологический центр.
- Не поеду, - кричал мальчик. – Все равно от химиотерапии нет толку.
И Светлана Сергеевна не выдержала, в первый раз в жизни наорала на него. А потом на кухне, когда все дома уже спали, плакала навзрыд. Она не понимала, что может еще сделать, чтобы помочь единственному ребенку.
Перед последней госпитализацией Светлана повздорила и с мужем.
- Дорогая, что я могу изменить? – Не понимал звучавших обвинений Ираклий Петрович. – Ты у нас голова. Я работаю, приношу деньги, которые сейчас особенно необходимы. Что еще ты хочешь от меня?
Женщина и сама не знала. Ей было обидно за сына, за себя. А денег действительно хватало, последние безрадостные события не пробили брешь в семейном бюджете.
«Но толку-то? – Рассуждала и корила себя Светлана Сергеевна. – Мишке с каждым годом становится хуже. Как люди на нас посмотрят? Скажут, не смогли помочь единственному сыну, имея для этого все возможности? Им не понять, что даже в лучших заграничных клиниках врачи оказались бессильны гарантировать конечный успех и окончательное выздоровление».
Она самой себе боялась признаться, что заглядывает в будущее… без сына.
***
В следующий раз Мишка пришел в игровую, как и все дети, с мамой. Светлана Сергеевна не казалась строгой, наоборот – озабоченной. Она всячески подчеркивала свое внимание сыну.
- Что будем делать, сына? – Ласково спросила она мальца. – Поиграем?
- Мам, мне надо пообщаться, не мешай, хорошо?
- А я?
- Не знаю, можешь пока что-нибудь почитать, - отрезал он. – И вообще, я уже не маленький, за мной не надо приглядывать. Сам могу поиграть, ты не находишь?
Я видел, что Светлана Сергеевна так не считала. Но возражать не стала. Хотя, скорее всего, обиделась на сына.
«А кто бы не обиделся на ее месте? – Подумал я. – Врачи, наверное, уже наговорили всяких неприятностей. Вот она и ластится. Только надо ли это делать?».
Я не успел додумать, как Мишка подошел ко мне.
- Привет, Красавчик! – Убедившись, что я не занят, обрадовался пацан. – Как дела?
Я опять не успел отреагировать, как он схватил меня с полки и обратился к присутствующим мальчикам и девочкам:
- А это Красавчик, прошу всех запомнить – мой Красавчик!
- А почему это он красавчик? - Вяло засомневалась белокурая девочка. – Никакой он не красавчик. Так себе.
Если честно, я был полностью с ней согласен. Ну, какой из меня красавчик? Нос пуговкой, век почти не видно, уши торчком, нитки отовсюду торчат – мама Саньки наспех зашивала-заштопывала.
«Но как же приятно быть Красавчиком! – Подумал вопреки всему я. – Пусть не по сути, а так… Может, по содержанию?».
- Можете соглашаться или нет, - отрезал Мишка, - но эту игрушку зовут Красавчик. Нравится это кому или нет.
«Весь в маму, - решил я, - но мне почему-то нравится называться Красавчиком».
Светлана Сергеевна попыталась выхватить меня из рук сына и поставить обратно.
- Зачем ты так говоришь? - Было видно, что ей неудобно перед другими женщинами за выходку Мишки. – Ты не один здесь, не забывай об этом.
Глаза пацана вмиг наполнились слезами.
- Один, не один, мама, какая разница? – Закричал вдруг он. – Я хочу забрать Красавчика к себе в палату.
«Оппачки, - обрадовался я. – Интересный поворот. А я не прочь опять оказаться в палате, пусть и на залитом солнцем и еще чем-то липким подоконнике. Хотя, может, тамошние дамы не ставят чашки с чаем и кофе без блюдец?».
- Но сына, так не положено, - увещевала Светлана Сергеевна. – Для того и открыли игровую, чтобы все…
- Я не хочу со всеми, - уперся Мишка. – Мне нужен Красавчик. Неужели это так трудно понять? Всего-навсего одна плюшевая игрушка.
Тут я не мог с ним согласиться. Ну, какая же я всего-навсего?...
Мне стало так обидно, что помимо воли издал нечто похожее на слабый рык.
- Вот, Красавчик тоже со мной согласен.
«Нет, нет и нет! - Чуть было не завопил я, но вовремя осекся, боясь быть рассекреченным раньше времени.
Эта миловидная женщина, мама Мишки, ничем не отличается от других взрослых. Ей совсем не обязательно знать о моих способностях. Взрослые этого, в лучшем случае, не понимают.
А что в худшем? Этого к тому времени я еще и сам не знал. И если честно, не стремился к подобным знаниям.
Пока я, отвлекшись от семейного спора, размышлял, Мишка продолжал настаивать на своем.
- Мама, ну что тебе стоит попросить отдать мне Красавчика во временное пользование?
- Но так нельзя.
- Почему?
- Хотя бы потому, что есть другие дети, которые тоже хотят поиграть с мишкой.
- Если бы они хотели, - аргументировал свою позицию наглый малец, - они бы давно придумали ему имя.
«Стоп-стоп-стоп, - запротестовал мысленно я, - не гони лошадей. Тебя послушать, так, кроме тебя, я никому не был тут нужен?».
Я вспомнил, что за последние недели мой авторитет среди детей действительно не переходил порог «выше среднего». Но со мной играли, брали на руки, дергали за уши.
«Только никому не пришло в голову придумать тебе имя, - урезонило меня мое плюшевое нутро. – Так что Мишка прав. Он может претендовать на меня. Во всяком случае, я не возражаю».
Как оказалось, не возражал никто, кроме Светланы Сергеевны.
Другие мамы даже не отреагировали на спор. Наверное, он показался им мелочным, недостойным их внимания. Тем более их дети, находившиеся в этот момент в игровой, также не заявляли на меня права и не предъявляли Мишке претензий типа «я тоже хочу» или «мне также надо».
Но Светлана Сергеевна с непонятным мне упорством продолжала настаивать на своем.
- Я попрошу папу, он в выходные привезет тебе такого же, - уговаривала она. – Будет у тебя твой мишка.
- Мне нужен Красавчик.
- Назовешь Красавчиком, он у тебя и будет.
- Мама, как ты не понимаешь, - заорал вдруг малец, из глаз которого слезы полились ручьем. - Я уже этого мишку назвал Красавчиком. Другого не могу!
- Но почему? – Искренне недоумевала женщина. – В чем проблема?
- В тебе, - сказал Мишка тихо и стремительно вышел из игровой.
Больше я его в тот день не видел.
***
Ночью, впервые за несколько недель, я слышал, как тень долго скрипела и хрустела за дверью игровой суставами и связками.
Несколько раз смерть проходила рядом со стеклянной вставкой. А однажды остановилась и заглянула через стекло внутрь игровой.
- Стоишь? – Ухмыльнулась она мне. – Ну, стой, стой, плюшевая дрянь! Я еще с тобой разберусь, когда придет время. Не настал еще час.
- Погоди, костлявая, - закричал я вслед. – Не убегай, трусливая старуха!
Но смерть даже не оглянулась.
Зато на меня с осуждением посмотрел плюшевый заяц.
«Как там его нарекли, Мелочь, кажется? – Засмеялся я, глядя в испуганные глаза игрушки. – Точно. Вот и не пялься на меня, мелочь пузатая».
Обижать плюшевого собрата вслух я не стал. Зачем? В чем он виноват? Но и извиняться за причиненные неудобства своей выходкой не подумал. Перебьется, мелочь пузатая.
А смерть в эту ночь еще долго носилась по коридору. Видимо, было зачем. Но в игровую больше не заглядывала. Плюшевый сосед в виде зайца и так трясся на соседней полке, что разбудил раньше времени крокодила.
«Да проглоти ты его, - веселился я, глядя на беззубого троглодита. – А то всех до рассвета перебудит».
Рептилия сделала было движение в сторону косого, но передумала и вновь задремала.
А мне не спалось. Потому и услышал сразу разговор двух санитарок, начавших уборку коридора спозаранку.
Женщины, видимо, хотели быстрей освободиться после ночной смены, вот и начали мыть-подметать ни свет, ни заря. Только как это часто бывает у них, сцепились языками и забыли о своих благих намерениях.
- Про Мишку слышала? – Говорила невидимая мне санитарка.
- А что с рыженьким?
- Да все, пипец ему пришел, не жилец больше.
- Зачем ты так?
- Да-а, - протянула грубиянка. – Я это без злости, не обращай внимания, просто устала сегодня очень. Как с ними врачи не устают?
- Много ты знаешь, - отрезала вторая санитарка. – Они тоже люди, и устают больше нашего. Думаешь, легко со смертельно больными постоянно общаться, родителей успокаивать? У них даже специальный термин есть. Выгорание там какое-то.
- Деревня, - усмехнулась первая. – Не какое-то, а эмоциональное. Пора знать.
- Хватит умничать, - обиделась собеседница. – Ты про Мишку начала. Что там с ним?
- Слышала разговор в ординаторской. Анализы плохие, улучшения нет. Нужен донор. Но, говорили, что в такой ситуации никто не возьмется за пересадку костного мозга. Так что шансов – ноль.
«Это у Мишки-то ноль? – Чуть не заорал я. – Да быть этого не может!».
Я вспомнил его гневные, наполненные жизнью глаза, волевой подбородок, кулачки, сжимавшиеся в стальной, жилистый клубок, когда он спорил с мамой по поводу меня.
- Эй, что вы несете? – Закричал, не выдержав, я. – Зачем человека… мальца такого заживо погребаете? Он еще всем вам покажет, как надо жить!
Но санитарки меня, конечно, не услышали. Шурша тряпками и позвякивая ведрами, они удалились в другой конец коридора.
Зато опять отреагировал заяц. Мелочь с явной укоризной посмотрел на меня.
- Да пошел ты, - не выдержал я. – Как можно спать, когда слышишь такое?
- А ты не слушай, - изрек вдруг он. – Нервы крепче будут.
- Я не понял, чего ты сейчас изрек, вошь пузатая? – Закипел я. – Ты сам-то хоть понял?
- Мелочь я, а не вошь, - обиделся плюшевый заяц. – Не надо на оскорбления переходить.
- Да пошел ты…, - далее я понес отборную нецензурную брань, которую непонятно где слышал.
Ругался и удивлялся, удивлялся сам себе и ругался, не в силах заткнуть внутри себя фонтан пошлости.
«Странно как, - выругавшись вволю, я почувствовал не стыд, а небывалую легкость. – Моя плюшевая душенька успокоилась, наконец».
Скосив глаза в сторону Мелочи, заметил, что заяц стоит с закрытыми глазами. Опустив длинные уши, он для верности прижал их еще лапами.
- Все, финиш, концерт по заявкам закончен, - устало изрек я и прикрыл глаза.
Но подремать не удалось. Скрипнула входная дверь и на пороге показалась женщина-врач со светлыми ниже плеч волосами. Та самая, что лечила Саньку. Я уже знал, что это Ева Викторовна Нежнинская.
Под ее глазами залегли темные круги.
«Видимо, ночка была еще та, - подумал я, глядя на ее усталое, слегка помятое, не выспавшееся лицо. – Нелегко, наверное, после смены оставаться на дежурство в ночь. А потом еще весь день тарабанить».
- Ну, и из-за чего весь сыр-бор, что меня в такую рань поднял? – Спросила Нежнинская и втянула за собой в игровую упиравшегося Мишку. - Показывай давай, если уж разбудил.
- Я хотел, пока мамка спит…
- Хватит деликатничать, - лечащий врачь состроила грозную гримасу и мне стало смешно от показной строгости. – Кого ты хотел забрать к себе в палату?
Мишка подошел к полке и показал на меня: «Вот, это Красавчик».
- Я вижу, что он красавчик, - согласилась молодая женщина и поправила густые светлые волосы. – Он действительно красавчик».
Я вперил в нее свой взгляд: «Издеваешься, да? Ну-ну, валяй дальше».
- Да нет, - засмеялся Мишка, чем снял мое напряжение. – Красавчик, это я его так назвал.
- А что, подходящее имя для симпатичного мишки, - одобрила Ева Викторовна. – Ты молодец, в корень зришь, умеешь подмечать детали.
Я незаметно скосил глаза в зеркало: «Ну, и где красота? Почему я не замечаю какие-то важные детали?».
Мне даже стало обидно за свою близорукость. Но обижался недолго, потому что интересующий меня разговор еще не закончился.
- Так можно он будет жить у нас в палате?
- Конечно, да, - улыбнулась Нежнинская, и на душе у Мишки и меня потеплело. – Думаю, Дениске твой Красавчик тоже придется по душе.
- Можете не сомневаться, - заверил ее пацан. – Мы с ним всю ночь проговорили. Он ждет-не дождется, когда я познакомлю их.
***
Так я вновь оказался в палате, правда, немного большей, чем предыдущая. Но с непременными кроватями с железными дужками, тумбочками и платяным шкафом.
И поставили меня опять на подоконник. Правда, залитый только солнцем, а не чем-то еще липким.
По всей видимости, мамы Дениса и Миши привыкли ставить чашки с кофе и чаем на блюдечки. Ну, случаются еще хорошие привычки у людей, бывает…
А подоконник в палате казался мне самым удобным местом для плюшевой игрушки. Мне все были видны, и я находился на виду. Никому не было обидно.
Вскоре я понял, почему Дениска в последнее время не появлялся в игровой комнате. Он вообще почти не вставал, а под кроватью стояла утка. Наверное, поэтому Мишка из жалости и сострадания часто отдавал меня ему.
- Бери-бери, Красавчик поможет тебе, - уговаривал он приятеля, жертвуя свою собственность от всей души. – По себе знаю. Ты только нежнее прижми его к себе, погладь и скажи что-нибудь ласковое.
Терпеть никогда не мог телячьих нежностей. Но когда Дениска впервые прижал меня к иссохшей груди с легко ощущаемыми ребрами, расслабился и заплакал. Так мне стало его жалко и захотелось хоть чем-то помочь! Но чем?
- Ой, а он почему-то плачет, - воскликнул вдруг Дениска, вытирая у себя на груди следы моей проснувшейся телячьей нежности. – Посмотри, если не веришь.
Мишка подскочил к приятелю, но я вовремя успел перекрыть фонтан избыточного сострадания. Еще не хватало, чтобы меня уличили и пожалели!
- Тебе показалось, - сказал Мишка не совсем уверенно, незаметно для приятеля стряхивая с моих ресниц не испарившуюся еще влагу. – Ты, наверное, чай пролил, когда пил.
- Ага, - неожиданно быстро согласился Дениска и подмигнул мне.
- Вот и ладненько, - поддакнул Мишка, показав незаметно кулак.
Думаю, не надо объяснять, кому он предназначался. Я так понял это с первого раза. А вы? Мне почему-то кажется, что тоже.
А вообще мне нравилось наблюдать за дружбой пацанов. Кажется, они понимали друг друга с полуслова, хотя познакомились в этой палате недавно.
Что касается меня, я тоже понимал их хорошо. Они любили меня, каждый по-своему, но любили – нежно, тепло, самозабвенно, как только можно любить плюшевую игрушку.
А однажды я услышал, как мама Дениски успокаивала сына после очередного приступа боли. Она гладила его по лысой головке и тихо нашептывала как заклинание: «Люби меня, как я тебя, люби меня, как я тебя. Любовь нам поможет».
В силу плюшевости мозгов, я не понял смысл этих слов. Но почему-то на душе стало тихо, спокойно, приятно. Захотелось заплакать, но не от безнадежной тоски, а от чего-то светлого, хорошего!
Еще больше я был удивлен, когда вначале Дениска, а потом и Мишка, с интервалом, наверное, в один день, заявили мне о своей преданной дружбе. Причем странно то, что оба повторили непонятые мной слова: «Люби меня, как я тебя».
И только недавно до меня дошло… Нет, не смысл этих слов. Наверное, мои плюшевые мозги никогда не смогут это переварить. Я понял, почему они скрывают друг от друга особое, скажем так, ко мне отношение: подмигивают, кулаки показывают.
Не догадываетесь? Да все очень просто.
От кого-то слышал такое понятие, как «мужская дружба». Наверное, это оно и есть. Разве я не прав?
И пусть пацанам всего по двенадцать лет, пусть они проживут месяц, год или два. В конце концов, неважно сколько! Во всяком случае, не мне судить и рядить об этом.
Но я точно знаю, что они дружат и одновременно стесняются неких ласковых проявлений ко мне. Стесняются, потому что боятся друг перед другом показаться слабыми, сентиментальными, слабовольными.
И это при том, что оба (я точно знаю!), понимают: они находятся на грани между жизнью и смертью. Причем дыхание смерти ощущают гораздо чаще, чем призыв жизни.
Мне это отсюда, с подоконника палаты в гематологическом центре, особенно видно. Вы уж поверьте!
***
Ночь подкралась незаметно.
Когда луна заглянула в окно палаты, я в который раз убедился, что пацаны открыты для душевного, откровенного разговора именно в это время суток.
Почему? Да, наверное, потому, что их мамы спят.
Вот и на этот раз Миша присел на кровать Дениски, когда Светлана Сергеевна и Анна Васильевна, нашептавшись вдоваль, погрузились в мир грез.
Наверное, им там было намного лучше. Потому что женщины во сне улыбались, чего почти никогда не делали наяву.
- О чем ты мечтаешь? - Прошептал Мишка. – Чего бы хотелось сейчас больше всего?
- Оказаться на море. – Живо откликнулся Дениска. - Я никогда не видел море, только в кино.
- Да ты что!
- Тебе это трудно представить. Папка бросил нас, когда я заболел. Маме одной приходилось тяжко. Да и сейчас не понимаю, как она выкручивается. Так что о море приходится только мечтать.
Дениска замолчал и вспомнил, как несколько лет назад отец шумно, со скандалом ушел из дома.
- Я больше так не могу, - орал он на жену. – Подавай на развод, алименты – на все согласен!
Тогда девятилетний малец еще не понял, почему отец не зашел к нему попрощаться. Мама объяснила по-своему просто: Бог все расставит по местам, воздаст по заслугам и за прегрешения.
Дениска никогда больше не видел отца. А мама не любила вспоминать семейную жизнь. Только недавно услышал соседские сплетни, что бросил бесстыжий мужик жену с ребенком ради молодухи.
Денис пришел за объяснениями к маме.
- Не говори о нем никогда, я вычеркнула его из жизни навсегда, - обиделась почему-то Анна Васильевна. – Он предал нас в самый трудный момент.
Вскоре и мальчик понял, насколько трудной оказалась для них жизнь.
Когда мама услышала, какой страшный диагноз ему поставили, схватилась за сердце. Вскоре ей пришлось искать вторую работу, чтобы скопить деньги на лечение и частые поездки в областной центр.
Анна Васильевна из школы, где преподавала английский язык, подрабатывала репетиторством и переводами. При всем старании денег хватало на самое элементарное.
Однажды Дениска застал маму на кухне их маленькой, однокомнатной хрущевке, где женщина сидела без сил, на полу, привалившись спиной к холодильнику.
- Мамочка, что с тобой? – Испугался мальчик. – Давай я «скорую» вызову.
- Не надо, милый, - она потрепала его по лысой головке. – Все нормально, только немного отдохну и будем ужинать. Все хорошо, у нас все должно быть хо-ро-шо.
Но Денис, быстро взрослей с каждым днем, понимал, что мама всего лишь успокаивает себя и его. На самом деле, в обозримом будущем их не ждет ничего. После двух лет болезни, которая только прогрессировала, мальчик знал это почти наверняка.
Перед последней поездкой в гематологический центр он в отчаянии попросил маму ускорить развязку, чтобы приблизить неизбежный финал. Он так и сказал – надоело бесполезно ждать!
- Да что ты такое говоришь, сынок? – Анна Васильевна в отчаянии заломила руки. – Я все сделаю, чтобы вылечить тебя. Ты только верь.
Дениске очень хотелось верить в это, но он уже не мог. Его не по-детски развитая интуиция подсказывала, настойчиво нашептывала ему, что перспективы безрадостные…
«А у мамы? – Подумал он, глядя на родного человека, клубочком, словно ребенок, свернувшегося на кровати в углу палаты. – Что ждет ее без меня? Как она будет жить потом, ведь она такая молодая и красивая?».
Он смотрел на маму, спящую на соседней кровати Светлану Сергеевну, и загадочно улыбался своим мыслям
Я тоже посмотрел на них, прислушался к вязкой, гнетущей тишине, прерываемой мерным посапыванием женщин. Их сны ничто не тревожило. Наверное, они это заслужили, потому что кому-то нужно, чтобы хотя бы во сне мамочки почувствовали эфемерный покой и умиротворение.
Мишка, угадывая настроение приятеля, не спешил прерывать его невеселые размышления. Но все-таки не выдержал, напомнил о своем существовании и незаконченном разговоре.
- А мне хочется, чтобы меня перестали бессмысленно пичкать лекарствами и оставили в покое. Но дома, в кругу друзей, приятелей. Я ведь даже еще ни разу с девчонкой не целовался! – Мишка вытер навернувшуюся слезу и с вызовом посмотрел на приятеля. – Не думай, я не боюсь умереть. Просто хочется больше успеть сделать, попробовать.
- Не спеши. Это у меня нет никаких шансов, - не согласился Дениска. – Для тебя ищут донора. Вдруг это тебе поможет?
- Ты смеешься? – Насупился Мишка. – Я сам слышал, как мама говорила доктору, что папа будет искать донора и клинику, где возьмутся мне помочь.
- Вот видишь, а ты говоришь?
- Да что я говорю, - обозлился Мишка. – В тот же день, когда я сделал вид, что заснул, она позвонила бабушке и сказала, что пусть отец хоть чем-то займется, только бы не мешал здесь своей постной физиономией. И сказала, что надеется только на чудо.
- Получается, у тебя тоже нет шансов?
- Получается, что так, - Мишка кивнул головой. – Только я не хочу дожидаться чуда в этой палате.
- А давай попробуем их уговорить, - Дениска кивнул в сторону спящих женщин. – Надо же что-то делать.
- Давай, - без особого энтузиазма согласился Мишка. – Только вначале чур уговор. Если наши переговоры увенчаются успехом или у кого-то из нас, это не имеет значения, то Красавчик останется с тобой.
- Это почему? – Удивился Дениска. – Твоя же игрушка.
- Ну, вообще-то она не моя в точном смысле этого слова, - возразил Мишка. – Но я все улажу, и она останется с тобой.
- Почему? – не понял Дениска. – Тебе разве не жалко расставаться с ней?
- Жалко, но мне хочется, чтобы Красавчик увидел море вместе с тобой.
Я не успел обрадоваться открывающимся для меня перспективам, потому что заметил, как в палату сквозь стеклянную вставку заглянула смерть.
Старуха, не таясь, ввалилась внутрь и закрыла за собой дверь.
- Вот вы где, голубчики, - почти ласково прохрипела она и откинула капюшон. – Как я устала вас искать.
В палате запахло гнилостью, но пацаны этого не замечали. Как не замечали и того, что старуха ходила рядом, переводила взгляд с одного на другого, словно присматриваясь к жертве.
- И кто сегодня предназначен мне? – Простонала смерть. – Я даже не знаю, кто мне милей.
- Нет, костлявая, иди себе мимо, пока цела, - заорал я. – Здесь никого для тебя нет.
- А вот и ошибаешься, плюшевый гаденыш. Мне нравится…
- Люби меня, как я тебя, - неожиданно для себя заорал я. – Люби меня, как я тебя.
Смерть в недоумении посмотрела на меня. На ее морщинистом лице выступили синие пятна.
- Ты сошел с ума, плюшевый гаденыш, - говорила она неуверенно и нависла в нерешительности над Дениской. – Но меня это не интересует.
- Люби меня, как я тебя, люби меня, как я тебя, - заорал я еще громче, не понимая, на что надеюсь. – Люби меня, как я тебя, люби меня, как я тебя.
Старуха опустила руки и медленно попятилась к двери.
Я изловчился и, издав еще один непонятный мне возглас, подпрыгнул на подоконнике так, что стоявший рядом небольшой цветок в глиняном горшке, упал на пол.
Раздался грохот.
На своих кроватях подскочили Светлана Сергеевна и Анна Васильевна. Женщины усиленно протирали глаза и никак не могли взять в толк, что произошло. Они, как и пацаны, не видели, что из палаты с возгласами проклятий в мой адрес улепетывает тень в капюшоне.
- Я никогда не полюблю тебя, плюшевый гаденыш, - донеслось до меня из коридора. – Никогда.
«Ну, и слава Богу, - понял вдруг я. – У меня для любви есть более подходящие объекты».
***
Несколько дней Дениска не решался войти в море. Волны подолгу призывно плескались возле его ног, а он не делал шаг вперед, чтобы ощутить влажную свободу водной стихии.
Вот уже несколько дней после приезда на Черноморский курорт я наблюдал, как пацан старается побороть робость, страх и любопытство одновременно. Это было интересное зрелище на заполненном людьми пляже.
Анна Васильевна, облаченная в стильный голубой купальник, наблюдая за сыном, выглядела счастливой. Исчезли тени под глазами, разгладились многочисленны морщинки, взявшие в плен ее бездонные глаза.
Женщина не спешила форсировать события. Она не старалась вылезти вперед, войти в море и заразить таким образом своим примером.
Однажды она даже сказала мне (я это четко уловил!):
- Не торопи его и ты, Красавчик. Дениска впервые видит море. Ему надо привыкнуть.
«Да знаю, знаю я все, - я с удивлением посмотрел на молодую женщину, но вовремя сдержался, чтобы не ответить: не время еще. – Пацан сам определится».
Это произошло на третий день. Дениска решительно взял меня на руки и для пущей уверенности твердо произнес, обращаясь ко мне:
- Все, Красавчик, хватит бздеть. Следуй за мной и все будет тип-топ.
«Нет, не надо, - запротестовал я. – Я не знаю, что такое «тип-топ», но явно что-то неприятное, потому что мне не хочется в воду».
Но как это часто случается, мои призывы остались не услышанными.
Маленький наглец для смелости захватил меня с собой и направился к морю. Решительно преодолел первый барьер, отделяющий его от лежака до кромки воды, сбавив шаг, второй в виде набежавшей волны и засеменил дальше, где на мелкоте кувыркались мальцы его возраста.
«Стой, верни меня на берег, мне туда не надо, - с ужасом смотрел я на буйки и натянутую веревку, ограждающую «лягушатник», тщетно пытаясь перекричать шум накатывающихся волн. – Купайся сам!
Когда Дениска дошел до маленького буйка, вода поднялась чуть выше пояса. Первая же набежавшая волна накрыла нас с головой.
Я потом вовсю плюшевость своих легких отплевывался мелкими водорослями и соленой водой и откровенно не понимал, чему радуется Дениска.
Он визжал от охватившего его восторга, подпрыгивал и нырял, подпрыгивал и, пригибаясь, вновь старательно уходил с головой под воду на одном месте. Это безобразие продолжалось до тех пор, пока мама за руку не выволокла посиневшего Дениску на берег.
Пацан блаженно растянулся на горячем песке, не дойдя до лежака, под палящими лучами солнца. Меня он старательно примостил рядышком, чем вызвал мое явное неудовольствие.
«Какого рожна? – Возмущался я. – Зачем ты кинул меня в песок? Теперь буду чесаться и плеваться еще и песком!».
Мои стенания были услышаны. Дениска извинился и милостиво окатил меня пресной водой из бутылки. А затем удобно примостил на расстеленной рядом с собой тряпичной подстилке.
Сам продолжал лежать на песке, широко раскинув руки, словно пытаясь взлететь. Он пристально смотрел в бездонное голубое небо, щуря глаза на солнце и что-то говоря о каких-то розовых кругах и вспышках, которые видит.
Я последовал его примеру, глянул во всю ширь своих плюшево-тканных глаз на солнце и быстро прикрыл веки от сильной рези.
«Никакого кайфа, - вяло подумал я. – Только круги какие-то, да глаза слезятся. Сомнительное удовольствие!».
В тот день Дениска купался в море до синевы. Но меня с собой больше не брал. За что ему огромное спасибо! Я хоть просохнуть успел.
Вскоре Дениска получил письмо от Мишки и расстроился. Тот сообщал о безрадостном существовании в гематологическом центре, с мамой в одной палате, один на один.
«Мне кажется, я скоро высохну от непрекращающейся химиотерапии. Мама считает, что мне это должно помочь, а я уже не верю, устал верить, - писал приятель. – Как и предполагал, мама не согласилась увезти меня домой. А твоя молодец! Низкий ей поклон!! Со своей говорить больше не хочу…».
Дениска читал скупые строки и по его щекам градом катились слезы, которые он не старался скрывать.
- Сыночка, тебе плохо? – Всполошилась Анна Васильевна. – Может, пойдем? Уже жарко, нам больше нельзя быть под солнцем.
- Нет, мамочка, мне хорошо, очень хорошо. Спасибо тебе за все и за эту поездку на море. Ты подарила мне сказку, - мальчик расплакался еще больше. – Я тебя очень люблю. Люби меня, как я тебя. Всегда!
***
Через несколько дней после возвращения домой Дениска сидел на полу и рассматривал пачки фотографий: море, еще море и опять море, спокойное и волнующееся, в лучах заходящего солнца и на рассвете. По его лицу блуждала загадочная улыбка.
- Посмотри, Красавчик, как хорошо нам было, - мальчик подтолкнул мне несколько цветных снимков. – Правда ведь?
Я глянул на свою испуганную и недовольную физиономию и невольно заулыбался:
- Да уж, было дело. Ты тогда так увлекся, что едва не утопил меня.
- А разве плюшевые игрушки тонут?
- Так то игрушки непотопляемы, - обиделся я. – Не улавливаешь разницу?
- Извини, Красавчик, не подумал.
- Ладно, проехали, - пошел я на мировую. – Но если честно, мне больше нравится эта.
На снимке счастливый Дениска обнимал маму. Анна Васильевна светилась радостью и заботой. На заднем плане в объектив подмигивал я.
- Да, это моя семья, - сказал серьезно маленький мальчик и без перехода неожиданно добавил. – Знаешь, я сейчас счастлив как никогда. Мне не о чем больше мечтать. Я получил все, что хотел.
Его ровный, без срывов голос приобрел тихие, едва различимые оттенки скорби и боли:
- Красавчик, когда явится смерть, прошу, не гони ее. Чувствую, что пришло время. Все.
Я смотрел в его спокойное, волевое лицо и не мог сдержать слез.
Он вдруг улыбнулся от уха до уха и потрепал меня по голове:
- Не надо меня жалеть, Красавчик. Я счастливый человек. И мне хочется веселиться и улыбаться. Сейчас и всегда.
Когда в его комнату пришла смерть, Дениска, не смотря на глубокую ночь, широко улыбался.
Тень в капюшоне долго стояла над ним, ожидая, что мальчик заплачет и попросит не забирать с собой. Но Дениска молчал.
Вдруг он открыл глаза и спокойно сказал:
- Ну, здравствуй, смерть! Я уже заждался тебя!
Сбросив капюшон, старуха отпрянула от него.
- Ты меня не боишься? – Прохрипела она в отчаянии. – Я ведь страшная.
Зловещее лицо старухи пошло синими, безобразными пятнами.
- Ты несчастная, - улыбнулся маленький мальчик. – Мне жалко тебя и твою невозвратную молодость.
В другой комнате Анна Васильевна слушала этот ледяной диалог и улыбалась.
Улыбалась и плакала, пока Дениска не перестал дышать.
Но и после этого (я точно видел!) на лице мальчика застыла улыбка.
Так улыбаются только счастливые люди!
В его глазах плескалась не унылая палата, а безбрежное синее море.
А из разжавшегося кулачка выскользнул и упал на пол скомканный лист бумаги: «Я люблю тебя, милая мамочка. Люби меня, как я тебя…».
***
На девятый день Анна Васильевна позвонила и пришла в гематологический центр, где ее встретила Ева Викторовна.
- Вот, посмотрите, Дениска хотел, чтобы вы это видели, - она протянула лечащему врачу несколько фотографий. - Мой мальчик хотел, чтобы его запомнили таким.
Нежнинская долго, внимательно перебирала снимки.
Мне показалось, что она не находит слов. Вот улыбается мальчик, которого уже нет. Что тут можно сказать? Я точно не знал. И, хорошо помня счастливые по морскому сюжету фотографии, зарыдал в голос.
- Спасибо, доктор, что надоумили меня подарить сыну счастье, - услышала меня Анна Васильевна. – Да, чуть не забыла, Дениска просил передать вам это.
Она извлекла меня из целлофанового пакета.
- Узнаете?
- Конечно, - с явно проглядываемой грустинкой в глазах улыбнулась Ева Викторовна.- Это Красавчик, любимая игрушка Дениски. Привет, Красачвик.
Я с радостью кивнул в ответ, чем, как оказалось, нисколько не удивил Нежнинскую.
Она продолжала улыбаться и потрепала меня по плюшевой головке. От ее ласковых прикосновений слезы на мох глазах быстро высохли.
- Дениске игрушка досталась от Мишки, Красавчик его. Мой сын хотел, чтобы после…, - Анна Васильевна запнулась, но быстро нашла подходящие слова, - одним словом, чтобы плюшевый мишка вернулся к хозяину. Он ему теперь нужнее.
- Да-да, конечно, - на этот раз смутилась Ева Викторовна. – Мы постараемся…Я узнаю адрес и сама…
- Мишку выписали, он дома? – Загорелась мама Дениски. – Вот бы он обрадовался за приятеля. Тогда я, наверное, сама могла бы… Мне будет приятно.
- Извините, вы неправильно меня поняли, - Нежнинская тщательно подбирала слова, чтобы не причинить боль женщине. – Миши не стало на прошлой неделе…
Уже в игровой я узнал подробности от плюшевого зайца, который встретил меня как старого приятеля. Оказывается, в последние дни он был в палате с Мишей.
- Ему было так больно, что не помогали даже наркотики, - рассказал Мелоч. – Он никого не подпускал к себе, а пуще всех маму, которую выгнал из палаты.
А еще мне удалось выяснить, что в его ноутбуке осталось письмо Дениске, которое Мишка не успел отправить приятелю:
«Мне больше некого любить в этой жизни, кроме тебя. Никто меня не понимает, как ты. Верю, что тебе сейчас хорошо. Море – это здорово. Твоя мечта осуществилась. Теперь ты, в отличие от меня, знаешь, ради чего жил. И я искренне рад за тебя. Помни обо мне и люби, как я тебя».
Владимир Ягозинский
апрель 2013 год