Из цикла «Я люблю тебя, жизнь!»
ПЛЮШЕВАЯ ИГРУШКА
Вам никогда не придет в голову спросить меня, кто я, потому что ответ очевиден. Я - плюшевый мишка. Для кого-то дурашливый, а для кого-то милый, серьезный, улыбчивый. Все зависит от того, в чьи руки попадаю.
С такими игрушками, как я, обычно не церемонятся. Ну, не видят во мне особой ценности, чтобы поставить на более подходящее место, чем подоконник, залитый палящими лучами солнца и еще чем-то липким, тщательно вытираемым каждый день.
Иногда, правда, дети кладут к себе в постель, мнут бока, дергают за уши, крутят руки-ноги, бросают на пол. А когда у них случается хорошее настроение, приласкают, и мне уже становится хорошо от детского тепла, непринужденной радости, доверия, надежды. Потому что их надежда дорогого стоит.
Я уже не помню, да, наверное, это и неважно, кто забыл меня на окне этой небольшой уютной комнаты с тремя кроватями, двумя светлыми тумбочками для мелких принадлежностей, небольшим платяным шкафом для верхней одежды, рукомойником над раковиной и дверью со стеклянной вставкой.
Она имеет немаловажное значение. Потому что когда я впервые обратил внимание на эту ажурную вставку, за ней в коридоре отчетливо просматривались спешащие по каким-то делам люди в белых халатах. Пришло четкое понимание: уютная комната является стандартной для этого заведения палатой.
Однажды утром дверь распахнулась и на пороге показалась милая женщина с распущенными светлыми волосами ниже плеч. Она так явственно, естественно, прямо физически ощутимо источала флюиды добра, что даже мне, игрушке, захотелось улыбнуться в ответ.
- Ну, как тут у нас дела? - Врач погладила по лысой, без единого волоска на маленькой головке мальчугана лет десяти. – Как спалось?
Ваня, до прихода лечащего врача не отрывавший головы от подушки, засиял улыбкой от уха до уха. На его лице заиграла гамма чувств: злость, обида, надежда, радость, любовь…
К тому моменту я находился в палате довольно длительное время, видел здесь Никиту, Свету, Марину и Олега и уже знал, что на такой замес чувств способны смертельно больные люди, особенно дети. Только им удается естественным образом почувствовать и отразить одной улыбкой, одним жестом абсурдность, нелогичность ситуации, при которой маленькие люди готовятся заглянуть в лицо смерти.
А в детском гематологическом центре, где находилась моя палата с залитым солнцем и чем-то липким подоконником, смерть довольно часто приходила в гости. И по-хозяйски шлялась по коридорам и палатам, что-то или кого-то высматривая и вынюхивая.
Я уже начинал понимать, что ее никто не звал, не ждал, а она все равно являлась, подолгу стояла над детскими кроватками, вглядываясь в лица мальчиков и девочек, их родителей, забывшихся в тревожном сне.
Мне иногда казалось, что она словно в раздумьях мучительно долго выбирала себе жертву. Приходила и выбирала, выбирала и приходила.
Однажды она опоздала или ей помешали. Не знаю точно. Только мальчика, к которому она присматривалась долгими, липкими от людских страхов ночами, выписали.
Мама и сын собрали вещи, тепло попрощались с остающимися в палате соседями, пожелали им справиться с тяжкой болячкой и, поблагодарив врачей и медсестер, быстро покинули гематологический центр.
После их ухода я еще слышал, как женщина-врач радостно объясняла кому-то по телефону, что наступила долгожданная ремиссия, в результате которой у Ванечки появился настоящий шанс окончательно вылечиться от серьезного недуга.
Кажется, она говорила о лейкозе. Во всяком случае, именно этот диагноз звучал в ее разговоре с невидимым собеседником, с которым лечащий врач мальчика возбужденно делилась своими впечатлениями.
Я видел, что светловолосая женщина в белом халате действительно радовалась за Ванечку. Ее глаза лучились мягким, теплым светом. Милая, нежная улыбка в течение дня не сходила с лица. А когда она рассказывала об успехе бывшего пациента в других палатах, надежда искоркой загоралась и разгоралась костром до лихорадочного блеска в глазах и душах самых безнадежно больных мальчишек и девчонок и их родителей.
После того, как лечащий врач ушла, дети тесно прижались к мамочкам. Они вместе дружно радовались за Ванечку и одновременно, перебивая друг друга, говорили о том, что верят и в свой успех.
Ближе к ночи, когда в коридоре, за стеклянными вставками дверей палат, ходили только усталые медсестры, завершая расписанные врачами вечерние процедуры, общая эйфория понемногу сошла на нет.
***
Сгустившаяся за окном темнота незаметно проникала в палаты, окутывала всех невидимым покрывалом. Дети, зевая, засыпали. Забывались в зыбком, сыпучем крупинками пережитых событий сне и их родители.
Им было что вспомнить и вновь пережить. Одним тяжелое пунктирование, другим безрадостное будущее, не сулящее ничего хорошего, внезапно забрезжившие надежды, успешно проведенную операцию, предстоящую химиотерапию, забытые дома учебники, которые пригодятся ли еще?
Только мне почему-то не спалось. Радость за Ванечку улеглась, и я таращился в темноту за окном, в невидимый уже внизу сквер, где даже мартовские коты перестали петь серенады и драться за любовь.
Когда на черном небе закачался серповидный крендель луны, мне показалось, что в комнате кто-то есть. От внезапно охватившего страха я увидел, как желтый серп на горизонте зловеще подмигнул мне и тревожно замерцал. В этот момент я почему-то даже не удивился осязаемым чувствам.
«Разумная игрушка! Это же надо, кому скажешь, не поверят! – Вихрем пронеслось в моей плюшевой голове. – А кому я скажу-то? Все спят!».
Мои бессвязные размышления бесцеремонно прервала бледная тень над кроваткой Ванечки. Она скользнула по одеялу, подушке, железной дуге кровати.
«Это же смерть! – Осенило меня. – Странно, но я никогда не видел лица под этой накидкой-капюшоном».
Словно услышав меня, тень откинула невесомую ткань, и я увидел красивое лицо довольно молодой женщины.
«Этого не может быть! – Не поверил я своим глазам. – Столько раз слышал, что смерть – это старая, грозная, безобразная, дряхлая старуха. А тут такое приятное явление…».
Женщина с утонченными, словно высеченными из мрамора чертами лица наклонилась над тем местом, где еще прошлой ночью покоилась головка Ванечки. Ее брови стремительно взметнулись вверх, когда руки ощутили пустоту и прохладу постельного белья.
Я не понял, что и как произошло. Тонкие брови домиком на миловидном, слегка бледном лице осыпались на пол желтыми, прогнившими за зиму грязными листьями. В палате сразу запахло сырой землей и еще чем-то смрадно-протухшим.
- А-а-а, - застонала женщина. – Я не могла опоздать. Так не бывает.
Она вмиг сгорбилась, ссутулилась, скукожилась и стала похожа на пожухлый лимон, про который хозяева, надрезав, надолго забыли в холодильнике.
- А-а-а, - продолжала то ли стенать, то ли стонать смерть, хватаясь за покрывало и сдергивая его на пол. – Здесь действительно никого нет!
В этот момент она повернулась к окну, и в свете луны я отчетливо заметил, как по ее лицу побежали мелкие судороги.
Они плотными волнами покрывали лицо, - от уха до уха, от глаза до глаза, от лба до подбородка, - до тех пор, пока красивая женщина не превратилась в смрадно пахнущую старуху.
Ее губы кривились в зловещей ухмылке. А в уголках жестоких глаз застыло недоумение, гнев, непонятные мне злорадство и вера в то, что все еще можно исправить.
- А кто тут у нас остался? – Прошепелявили ее потрескавшиеся губы. – Может, ты мне сгодишься? Давай-ка я посмотрю.
С этими словами старуха направилась к другой кроватке, где тихо посапывал Санечка.
***
Этот мальчик находился здесь четвертый месяц. Кажется, врачи сделали все, чтобы вылечить его.
Один блок лекарств сменяли другим, чередуя цикличность вводимых химиопрепаратов и их дозировку. Но все их старания не приносили нужного результата. Даже коллеги из-за рубежа разводили руками. Никто не знал эффективного и надежного способа излечения.
- Мы делаем все, что в наших силах, - подслушал я разговор двух усталых врачей, когда в палате в отсутствие пациентов наводили порядок. – Я больше не могу смотреть в глаза его матери. Она все понимает, как и я. Но верит в чудо.
Я хоть и игрушка, но тоже верю в чудо. Вместе с тем эта женщина-врач со светлыми, ниже плеч, волосами действительно не ошибается. Если все это время не было позитивной динамики после проведенного лечения, финиш, к сожалению, может быть только один. Вопрос лишь во времени.
За несколько курсов химиотерапии тело мальчика иссохло. Тонкие руки и ноги отказывались повиноваться, и Санечка все время лежал, не решаясь лишний раз повернуться, чтобы не причинить себе боль.
Однажды я заметил в его глазах ненависть. Это было так неожиданно!
После очередного обхода, когда лечащий врач покинула палату, Санечка вдруг расплакался, а потом зло бросил: «Я никому не нужен! Мне никто не хочет помочь!».
- Ну, что ты такое говоришь, - запричитала его мама. – Сыночка, мы все стараемся. Надо только верить и все обязательно будет хорошо.
Когда она отошла от Санечки, я заметил в его глазах плескавшуюся ненависть. В палате был только он и мама.
Я уже ничего не понимал. Почему врачи, если знают о безнадежности ситуации, не могут сказать матери: «Бегите отсюда, пока не поздно. Насладитесь последними мгновениями жизни дома, среди друзей и близких?».
Я также не мог понять, откуда столько ненависти в маленьком человеке? И кому она предназначена?
Врачам, которые бессильны что либо изменить в создавшейся ситуации? Или матери, все эти долгие, непростые месяцы безвылазно находившейся рядом с ним в палате?
Но что с меня взять? Я ведь всего лишь игрушка, плюшевый мишка на подоконнике в палате гематологического центра.
А еще мне непонятно, почему люди не всегда вовремя находят ответы на не простые, но важные для них вопросы. Или кто-то из них по каким-то причинам не хочет отвечать искренне?
***
Смерть склонилась над кроваткой Санечки.
Ее капюшон вновь свалился на голову. Но я уже знал, чье лицо скрывается под невесомой тканью.
- Не смей этого делать, старуха! – Как мне показалось, я заорал в надежде, что проснется мама мальчика. – Уйди от него!
Прислушался к вязкой тишине и снова, уже с безнадежностью в голосе, закричал во всю мощь плюшевых легких, взывая о помощи.
- Зачем так надрываться? – Раздался вдруг приятный, мелодичный голос, от которого сильно закружилась голова, так, что я едва не упал с подоконника. – Тебя все равно никто не слышит, зря стараешься.
- А ты?
- Я не в счет, - сказала смерть. – Меня, как выясняется, замечаешь лишь ты. Но это ничего не меняет.
Она медленно повернулась ко мне и скинула капюшон.
Если бы в моей плюшевой груди билось сердце, оно бы тут же остановилось. На меня смотрело миловидное, красивое лицо той самой женщины с тонкими чертами, словно высеченными из мрамора.
Во всяком случае, так мне казалось в свете все еще мерцающей за окном луны. Она словно смеялась надо мной, то прячась за ветвями деревьев, а то вновь выплывая на самый горизонт. Туда, где черная черта пролегала границей между небом и землей.
- И нет тут никакой чертовщины, - улыбнулась смерть, разгадав мои мысли. – Тем более что ты, безмозглая игрушка, в этом ничего не понимаешь!
«Действительно, ничего в чертях не понимаю, только по многочисленным сказкам имею представление, - подумал я и улыбнулся. – А что касается мозгов, то здесь, костлявая, ты ошибаешься».
Смерть сделала несколько шагов в мою сторону, и я явственно услышал, как хрустнули ее косточки, скрипнули суставчики.
- Мыши завелись, - рассмеялся я, глядя, как улыбку на лице миловидной женщины сменяет гримаса боли и обиды. – Ты, часом, не боишься их?
Женщина ничего не ответила и сделала еще один осторожный шаг в мою сторону, сопровождаемый скрипом и хрустом.
- Скажи, а как тебе удается менять обличье? - Непонятно для самого себя осмелел я, наблюдая ее конфуз. – В кого ты еще можешь превратиться? В муравья или клопа слабо?
- Не старайся меня заговорить, начитанная игрушка, - огрызнулась смерть. – Кот в сапогах тебе не поможет.
«Мне кажется, мне польстили, - подумал я, наблюдая за приближающейся тенью. – Сказки, в том числе и «Кот в сапогах», я только слышал от мамочек детишек в устном исполнении. Жаль, сам ни одной прочитать не успел».
- И уже не успеешь, - подтвердила смерть, наваливаясь надо мной всей своей тенью. – Недолго тебе осталось, плюшевый гаденыш.
«Чем же я так разгневал старушку? – Удивился я, чувствуя неприятно ледяные руки молодой красивой женщины, пытавшиеся нащупать мою шею. – Да нет ее у меня, дура, нет, и никогда не было».
Мне хотелось смеяться. Перед лицом смерти я не боялся умереть.
Кажется, ей это тоже понравилось. Потому что, прежде чем оторвать мне руки, ноги и голову, смерть поведала, что она действительно старуха. И только новые жизни, которые она забирает, позволяют ей на короткое мгновение почувствовать себя молодой и красивой женщиной.
«Только для кого она старается, перед кем красуется своей холодной красотой? - Думал я всего лишь миг. – В чем здесь смысл?».
И как же мне было хорошо в этот самый миг! Я успел понять, что хотя бы однажды лишил смерть привычной радости!
***
Утро следующего дня началось для меня неожиданно. Темнота разом исчезла, и я увидел, как солнечный свет заливает палату от самого окна и до двери.
Только в этот момент я понял, что впервые вижу ее от двери к окну, а не наоборот. И сразу почувствовал ласковые прикосновения теплых рук.
- Мишка мой, очнись, ты мне нужен, - услышал я голос склонившегося надо мной Санечки. – Я знаю, ты меня слышишь, моргни хотя бы.
Я посмотрел на лысого мальчика и не увидел в палате его маму. Она, наверное, ненадолго вышла, поэтому поспешил моргнуть. Потом еще раз и еще.
Санечка счастливо расплакался и прижал меня к груди.
- Я все знаю, - прошептал он мне в ухо. – Я ночью все видел и слышал. Ты молодец! Спасибо тебе!
- А мама?
- Что мама? – Санечка не понял меня. – Я попросил ее пришить тебе все на место. Она только сильно удивлялась, кто тебя так разделал. Вначале даже подумала, что это я, представляешь?
- Представляю, - устало выдохнул я. – Значит, она ничего не знает…
- Абсолютно ничего, - подхватил мальчик и очень серьезно продолжил. – Я хочу договориться с тобой. Давай сделаем так, чтобы она не знала о нашем общении. Хорошо?
- Как скажешь, - согласился я и с удивлением посмотрел в мудрые глаза маленького человечка. – А чего бы ты еще хотел?
- Чтобы ты уговорил ее забрать меня домой, - выпалил он. – Мне плохо здесь.
Я опешил от такого поворота событий, забыв о нелогичности и непоследовательности просьб Санечки.
- Но тебя лечат, пытаются спасти, есть шанс, что…
- Нет у меня никакого шанса, - перебил мальчик. – И ты это лучше меня знаешь. Ты не представляешь, как я соскучился по друзьям, дому, своей комнате. Мне так надоело общаться только с мамой!
- Но она так много для тебя сделала и надеется, что излечение может наступить.
- Ты сам-то веришь в это самое излечение?
Я не нашел в себе сил ответить честно. Только устало прикрыл матерчатые веки. И вновь открыл, чтобы посмотреть в наполненные слезами глаза мальчика.
- Тебе не жалко будет маму, когда…
- Она всегда найдет, что сказать людям, - опять перебил меня маленький мудрец. – Знаю, она много сделала для меня. Наверное, все, что только можно. Теперь я сам хочу подарить себе хоть что-то. Мне надо домой. Не хочу еще раз встречаться со смертью здесь. Пожалуйста, помоги мне еще раз!
***
Через несколько дней мама Санечки заявила врачам, что собирается забрать мальчика из гематологического центра домой.
- Пользуясь случаем и тем, что наступило улучшение, пусть даже временное, хочу выполнить просьбу сына, - объяснила она свое решение. – Если что, вернуться можно всегда.
Меня Санечка решил не брать с собой.
- Мишка, ты нужен здесь другим детям, - заявил он на прощание. – Я тебя никогда не забуду.
- Однозначно и равносильно, - своими плюшевыми мозгами я, кажется, отлично понял маленького мудреца. – Ты главное осуществи свою мечту, сделай все, что хочешь и ни о чем не жалей.
В палате меня больше не оставили. В гематологическом центре открыли игровую комнату, где мне компанию составили всевозможные представители флоры и фауны.
Теперь я редко вижу уставшую и улыбчивую светловолосую женщину, лечащего врача Санечки, потому и не знаю достоверно о его дальнейшей судьбе.
В игровой дети и их родители больше говорят о бывших пациентах, которые после выписки полностью исцелились от недуга и сумели зажить полноценной жизнью. Очень хочется верить, что Санечка незаслуженно забыт здешними посетителями.
А еще по ночам я часто прислушиваюсь и смотрю в стеклянную вставку двери. Она здесь точно такая же, как и в палатах, только немного шире.
Скрип и хруст я ни разу не слышал. А вот знакомая тень мелькает часто. Только в игровую почему-то не заглядывает.
Наверное, смерть стала хитрее. Или врачи поприжали ее, не так вольготно теперь костлявой живется.
Владимир Ягозинский
апрель 2013 год