Я. шварц amnesia кн. 1 гл. 2 стр. 5

   

                Яков Шварц

                AMNESIA
                (Хроники забвения)

                Роман в трех книгах
                Книга первая
                Глава вторая

   

                Страница 5    
                В “Театре трупов”  - водевиль!
                (Театральный дневник)

Венеция.                Март 1998 года.

    Минуту назад рабочие наконец-то прикончили декорации, и Шеф запустил пожить еще немного цифры обратного отсчета, хотя подручные с того света все еще накладывали последние штрихи на тонкую гримасу смерти. Подоспел и реквизит: девственные панцири омаров из папье-маше, райские кущи (не театр, а исчадие оптимизма), газоны стриженных лобков, полные сети любви к напыщенным речам; толпы изнасилованных слов и прочие экспонаты из театральных будней.   
    Театр в напряжении. Главный герой хотя и отдал концы в воду, но еще не обнаружен, и все служители сцены нервно ожидают появления свежего трупа. За кулисами дремлют тугие бедра гробов в ожидании, когда усталый занавес возвестит о конце представления. Стол от Людовика стоит чуть поодаль под пальмами, обсыпанными сыпью иллюминаций и ждет героя. Весело облачается в униформу штат. Их реплики понятны только им, и нам не стоит особо к ним прислушиваться, как и к настраиваемым инструментам оркестра.
    – Так что сегодня?
    – Трагедия иль драма?
    – Гримшпак густеет – мы лица трупов покорежим.
    – Писателя хоть пожалейте!
    - Опять ты, Маздочка, сучишь мозгами.
    – Писатель - сон твоей постели.
    - Устала ты от правильного секса.
    - А ждем мы сторожа со скотобойни.
    – Клянусь, что нет. И все ж свезут писателя на сцену.
    – Он ночью утонул на карнавале.
    - Не утонул, а смерть прилюдную принял по указанью темных сил.
    – Смотрите! Это же забойщик славный.
    - Был рядовым бойцом скота, а соблазнился ролью палача.
    - Глаза откройте: нам представляют короля.
    - Он был как Лир - король?
    - Скорее слыл он королем крапленых карт.
    – Так вот, кто наш палач...
    - Внимание! Досье - на монитор.
    – А если это Соломон?
    - Герой его романа? 
    – Он не подходит нам. Герои вечны и не умирают!
    – И все же это - “К”.
  Суфлер из-под стола:
    - Я требую уволить монитор.
    - Суфлеру выдать больше прав и новенький горшок.
    – Кто шефа отбелил поносом либеральным?
    – Шеф, писатель все же первый...
    – Какую литеру ему отвалим?
    – Он сам назвался “К”. И модно, и весомо.
    - На пальце буквы с последним псевдонимом.
    - Кириллица. Включите кодировку.
    - А это чье досье?
    - Писателя “К”. Он застрял по дороге в Венецию. Две престижных премии, три инфаркта и куча жен с детьми. Сотрудничал с издательством “Gallimard”, преподавал в Бостоне.
    - Да кем же будет наш мертвяк?
    - Сгодится нам и самозванец. 
    – Ламброзо, Мазда, запускайте.
    - Досье уж поднялось. Пора за дело!
    - Так что сегодня?
    – Трагедия иль драма?
    - Водевиль!
    - Наш самозванец умер, как босяк, ничтожной славой соблазнившись!
               
    Протокол № 1. Извлечение из описи номера 539 гостиницы “Сан-Марко”.

    На столе обнаружено:
       1. Раскрытый блокнот. Последняя страница вырвана, но по отпечаткам ручки обнаружена последняя запись, датированная днем исчезновения “К” в канале. 
       2. Пишущая машинка. Вставленный в нее лист объелся текстом и умирал незаконченными примечаниями к примечаниям.
       3. Железнодорожный билет Тель-Авив – Иерусалим.
       4. Криптограммы Рипса и Вицтума*.
       5. Личное дело № 662 на арестованного и заключённого в тюрьму ГУГБ НКВД Гурзуфа – Соломона Мильштейна, 1910 года рождения. Еврея. Адвоката.
        6. Кучка краски, соскобленная со стены его номера в гостинице.
        7. Предсмертная записка.

    Протокол № 2. Перечень предметов из кейса, найденного в номере 539 гостиницы “Сан-Марко”.

    В ванной обнаружен кейс. При вскрытии его обнаружено:
       1. Сто восемнадцать листов текста, классифицированного как рукопись романа “К” - “Соломон”.         
       2. Три письма: первое – от издательства “Gallimard”, второе - от Элен Пейджелс*, третье – неотправленное письмо к матери.
        3. Стекло черное, причудливой формы. Возможно от черных очков.

    Протокол № 3. Описание номера 539 гостиницы “Сан-Марко”.

        1. Описание стены номера 539 гостиницы “Сан-Марко.

    На одной из стен номера имеются многочисленные рисунки-знаки. Часть из них обведена красным фломастером. У стены на полу – коробка фломастеров, придавленная раскрытой книгой книг неизвестного вероисповедания. На стене - следы скребка. Возможно, – и ногтей.

        2. Описание кровати.

     В кровати под подушкой обнаружен большой пакет, перевязанный шнурком от ботинка. Тем же фломастером, которым обведены рисунки-знаки на стене, выведено:
            
                В поисках матери.   

    При вскрытии пакета обнаружено:

       1. Рваный конверт. Вложенное в него письмо уничтожено, кроме нескольких обрывков невнятных слов. В конверте также обнаружено приглашение “К” на его собственное зачатие, которое состоится после вечернего спектакля “Норма” в “Метрополитен Опера”.
       2. Фотография в бредовой рамке. На фото – посмертная маска “К”.
       3. Три толстых блокнота, квалифицированных как “Записные книжки”.
    Каждая из “Записных книжек” озаглавлена:
                1. Примадонна.
                2. Униженная и уничижающая.
                3. Париж – а теперь кто победит!

    Из протокола № 4. Заключения специалиста в области потусторонней литературы господина Карла Блюма.

    Тексты всех “Записных книжек” можно отнести к жанру путевых заметок. Остается только предположить: было ли это путешествием “К” в свое прошлое еще до своего зачатия; путешествием в будущее - после его смерти, или в несуществующую его жизнь между двумя этими событиями. Объединяет все три книжки поиск предполагаемых матерей “К”: Жэвэ Джомонд (примадонны), Жужу (ее костюмерши) и Нормы (героини оперы Беллини). Следствию так и не удалось их обнаружить ни в одном телефонном справочнике. Они также не получали права на управление транспортом.

    Из протокола № 5. Протокол прислан факсом из аэропорта “Фуэртевентура”.

    Категорически отказался при взлете занять свое место. Оскорбил 
стюардессу за ее настойчивые требования пристегнуть ремни безопасности. У второго пилота, разбиравшего конфликт, поинтересовался: можно ли вскрыть иллюминатор подручными средствами во время полета? Пассажирка “М”, соседка “К” через час полета в истерике потребовала место в другом салоне.

    Протокол № 6. Показания горничной гостиницы “Сан-Марко”.

    ...Я, как могла, пыталась его успокоить. Дважды, трижды, потеряла счет – он беспричинно вызывал меня и днем, и ночью. Был раздражен и бранился такими словами, каких я прежде никогда от него не слышала. Один из его соседей по пятому этажу сказал, что это русский мат. Несколько раз при мне кто-то звонил ему и напоминал о заказанных накануне билетах на карнавал. От звонков - напоминаний он приходил в ярость, царапал себе лицо, лихорадочно фломастерами рисовал каракули на стене номера, о чем я сразу доложила дежурному. Выбегал на балкон и свешивался с него и кидался занавесами. Я в страхе  пыталась его удержать – мне казалось, что он готов был кинуться вниз, чтобы не слышать первых звуков карнавала. Однажды попросил меня примерить платье из коробки на его кровати, но с условием: (обещал заплатить двести тысяч лир) надеть его на голое тело. Когда я вышла из ванной, лишь мельком взглянул на меня и спросил, не беременна ли я? При этом назвал меня – Сарой. Я искала любой повод, любой способ, чтобы покинуть номер, а пугало меня больше всего то, что кроме нас, двоих, в номере всегда словно был кто-то еще - незримый.

    – Очнись, Ламброзо! Ты, как всегда, вместо того, чтобы смотреть в монитор и чуять шефа за две гряды, заглядываешь мне под юбку. Что, хочешь убедиться: не обронила ли я свои трусики по случаю в твоей постели? Так что ты скажешь про этого “К”?
    - И это все его досье? Могли бы найти пооригинальней труп. Наш водевиль на скуку обречен.
    – Скажи-ка, Мазда: помнишь Шоу? Расскажи Ламброзо.
    - Креветочка, как думаешь: успеем мы на карнавал?
    - Да что с тобой?! Меня совсем не слышишь! Я расскажу сама. Вот Шоу был оригинальным: у него не было на левой ноге двух пальцев, и когда Бернардик терял свою невинность, он залез в Англии в постель к первой своей леди прямо в ботинках.
    – Заткнись, Креветка! Шеф, я не расслышал...
    – Где вы нашли эксперта?
    - Вытащили прямо из бельведера. Уже погрузили его на пароход, который отчалил в 17.40 из Лидо-ди-Венеция.
    - Кто он?
    - Господин Кольбер. Специалист в области немыслимости cogito. Отдыхает на курорте Le Ville del Lido в третьей вилле. 
 
          (Извлечения из документов квестуры района San Polo)

            Из заключения криминалистического отдела.

    На стене номера, где проживал “К”, обнаружены следы рисунков-знаков. Большинство их обведено красным фломастером. Фломастеры обнаружены и на полу рядом со стеной, придавленные книгой “Nietzsche. Le Crepuscule des idoles”, раскрытой на 130 странице с подчеркнутой фразой: “Боюсь, что мы не можем избавиться от мысли о Боге, пока еще верим в грамматику”. Происхождение рисунков-знаков предположительно можно объяснить двояко:
    - Воздействием неизвестного науке излучения, проникшего через окно.
    - Воздействием неведомого излучения из глубин самой стены.
    - Озорство птицы неизвестного происхождения.
    Изменения структуры материала стены произошли на генетическом уровне. Загадочность переплетений линий рисунков скорее говорит о желании выразить слышимое, чем видимое. К заключению криминалистического отдела приложена записка эксперта г. Кольбера. Исследованием под электронным микроскопом отпечатков ручки страницы блокнота, прилегавшей к вырванной, удалось дешифровать следующий текст:
    ...Едва порог номера пропал под моими шагами, как знаки на стене ожили и угрожающе стали за мной следить. Но стоило мне приблизиться, как они вцепились в мои опустевшие глаза и силой вывернули мою голову навстречу страху, который прежде заплясал на моем загривке, а потом схватил меня за ноги и просунул сквозь стену, отчего мой нос уперся в шаловливую вязь рисунка. Его знаки реагировали на мое вторжение вяло и нечленораздельно. Глаза мои, размазанные по стене, теперь спокойно могли обозревать её всю. Постепенно я начал различать средь хаоса линий и бормотаний проступавшую наглость в виде “i” или “!”, как будто бы индогерманские корни приказывали мне продвигаться дальше с настойчивостью восклицания. Стена стенала и смеялась мне в лицо: “Ты пытаешься разъять меня на языки и морфологии, слова и буквы, а я - литература, литература!”

    - Мазда, прекратите рыться в мониторе! Почему до сих пор нет трупа “К”?
    - Шеф, мы его потеряли.
    - Что?! Дайте заставку из его “Записных книжек”.

    ...Бесплодная ночь, бесплотная стена, бесноватый узор... Не надо больше хоронить тексты, объевшиеся словами. Гениальней словаря литература быть не может. Я стою перед неисчислимыми пирамидами газет и пою им осанну за то,
что к вечеру их похоронят в мусорных баках и на свалках...

    - Шеф! Депеша. Гондолу с трупом “К” заметили плывущей к острову Сан-Микеле — венецианскому кладбищу.
    - И кто ж нас обогнал и выловил актера нашего в обход репертуара?
    - И опознали - черт кого, раз хоронить везут на Сан-Микеле.
    - Разбудить спецназ! Ламброзо, самоубийцы должны лежать за оградой кладбища, а, значит - в море. Пусть, хоть в зубах, но ты доставишь труп в гримерную.
    - Шеф, давайте заменим кем-то “К”. Чем хуже наш Боец скота? Он победитель “Курсов палачей” и в люди выбился: начальствует в ГУЛАГе.
    - Мазда, еще одно слово, и ты ляжешь трупом на стол Людовика - вместо самозванца.   
    - Шеф, я все исполню! Разрешите отключиться?
    - Докладывайте каждую минуту!
    - Вот видишь, Мазда, Шеф наш крут. 
    - Тебе-то, Креветка, чего бояться?! Ты спишь в его постели.
    – Ах, Маздочка, лишь две планеты страсть его тревожат. Планету лона моего, что впопыхах ему вручила, забыл он навсегда.
    - То-то я смотрю - осталась от тебя лишь половина.
    – Он разорвал меня на части, рукам его закона нет.
    – Шеф, “К” в гримерной!
    - И как дела?
    – Убрали трупное гниенье: прическа, уши - полный класс; глаза к слезам уже готовы.
    – Бумаги, Мазда, разобрали?
    – Так... Осталось дневников страниц пятнадцать, письмо к мамаше и рукописи гадкой пачкотня.
    - Опять заврались! Он сам не знает, кто его мамаша. Письмо мне передайте. А сами ройте дальше. “К” гримируйте - и на сцену.
    – Шеф, Ламброзо факсом закидал подмостки.
    - Свяжи меня... Ламброзо, пакостный шептун, опять грядет язык московский?
    – Не угадали, Шеф, бацилла из Нью-Йорка.
    – Блюм в курсе?
    – Блюм смеется.
    – Крамольный телекс?
    – Телеграмма от неподдельного “К”. Он прочитал некролог на собственную смерть и возмущен необъективностью. Он требует опровержения.
    - Но он же умер!
    - “К” действительно должен был прибыть умирать в Венецию еще неделю назад, но заболел и задержался где-то по дороге, о чем уведомил гостиницу “Сан-Марко” факсом. Я звонил в гостиницу – действительно, факс налицо.
    - Так чей же все же труп играет вечером у нас?
    - Того, чья личность пока не установлена, того, кто выдал себя за “К” и поселился в забронированном настоящим писателем номере.
    - Выходит, он не только поселился, но и прикончил себя без должного, установленного нами, антуража.
    – Тогда чьи же бумаги мы нашли в номере?
    - Выходит, самозванца!
    - А что с настоящим писателем?
    - Бренчит по телефону и грозится подать на нас в суд.
    - Уговори его, Мазда. Пусть сыграет в нашем спектакле. Вместе с   самозванцем. Он будет смотреться не хуже своего трупа.
    - Я поговорю с ним.
    - Шеф! Труп на сцене.
    - Священника сюда.
    - Боюсь, что наш герой - еврейской крови.
    - Черт с ним! Не дайте Фихтенгольцу заслать его в Нью-Йорк.
    - Мы знаем, Шеф. Он непременно хочет всучить ему записку.
    - Свяжитесь с Блюмом. И пообещайте, что призрак “К” вручим ему после оваций и поклонов.

                Письмо матери.

    Здравствуй, мама, и прощай. Я должен объясниться, чтобы моя мольба о прощении была услышана и понята тобой. Все произошло, как в любимых тобой сериалах. Отправила благоверная меня к психотерапевту в Тель-Авив. Ты не любишь мою жену и - правильно! А за что ее любить, если по утрам, вместо завтрака, она кормит меня  байками о том, что ночью я заговариваюсь и даже брежу нехорошими словами. К моему мужскому несчастью, во сне куда-то пропала моя любимая эрекция. Мама, поверь – ты знаешь мою болезнь: с самого детства я горел  желанием самому писать книги, отчего и совсем обессилел. Вышел я от врача, а по улице все идут с книжками, корешки которых украшает мое имя! Так вот: от нестерпимого желания я черта и помянул. Мол, готов, как и Фауст, душу заложить за талант, за исполнение этого видения!
    В поезде я встретил женщину необыкновенной красоты. Ее звали Сарой. Она была в страшной беде: ее душа оказалась в лапах дьявола. Вот она–то и стала моим наваждением! Она, а не черт. Он был так себе. Выглядел как карманник, с гитарой и с бутылкой красного пойла в кармане. Только глаз я его так и не видел. Закрыты они были несуразными черными очками. У нас бы ГАИ его тут же изловила и штраф наваляла. Как в эту минуту я мог забыть мою любовь – жену и детей своих? Ответ (хоть этому нет оправдания и прощения) прост: это был уже не я! Я влюбился (разве этим словом можно передать мое состояние?) - и спас ее. Я отдал свою душу дьяволу вместо нее. Тот сразу нащупал мою гордыню, мое тщеславие, мою неуемную жажду славы. И я продал свою жизнь за словесную похлебку. А, взамен, мне был обещан талант и возможность написать роман и прославиться перед девушками и друзьями, которые всегда смеялись за моей белой спиной. Если бы ты, мама, знала - какое упоение стоять на сцене, когда в зале тебе рукоплещут, а жена в кухне у телевизора (купили мы на распродаже) от злости крутит свой язык на мясорубке.
    Сначала (для встречи со своим героем) нас с Сарой отправили в Гурзуф. Там когда-то жил один адвокат, по имени Соломон. К тому времени он уже умер. Когда я закончил собирать материал к роману, дьявол отправил меня писать его в Венецию. Роман я написал быстро, только он никому не был нужен. Однажды, когда я был в совершеннейшем отчаянии, ко мне во сне пришел мой герой Соломон. Он сжалился надо мной и сказал: “Чтобы вернуть себе душу, ты обязан прикончить свое пустое тело”. И я решился на этот отчаянный шаг: сегодня ночью я утоплюсь здесь, в Венеции, в одном из каналов.
    Да, про Соломона я не сказал тебе главного! Я сам был свидетелем, как огромный камень на могиле Соломона взлетел и полетел в Иерусалим. Вернее, не просто полетел, а вернулся, так как родители Соломона привезли его из Святой земли. Сара сказала, что такое возможно, потому что у Соломона легкая душа. На моей же душе лежит неподъемный камень, и я не знаю: удастся ли его с души моей снять и вернуться прежним домой - к Стене, жене и детям! Если вернусь, держи про запас картошку на дранники, а то моя душа теперь совсем ничего не просит.
    Но было одно обязательство, которое могло сорвать мой договор с дьяволом. Убить себя, исчезнуть я должен незаметно, вместе с незамеченным моим романом. Для этого я взял себе псевдоним знаменитого писателя из Америки. Я узнал, что он собирается прилететь в Венецию, и тогда я поселился в другом отеле под его именем. Я надеялся, что когда он приедет, то мое исчезновение пройдет незамеченным... И вот я иду умирать, а он так и не появился... Останется ли моя душа по-прежнему в руках дьявола, я не знаю...
    Мамочка! Что бы ни произошло со мной дальше – знай: я верну свою душу тебе, и ты сможешь спокойно умереть, как это делаю я!
               
                Твой непутевый сын.

     PS. И еще. В Париже встретил девушку по имени Жужу. Она меня познакомила с поэтом Шарлем. Когда я ему пожаловался на судьбу своего романа, то он мне сказал: “Все писатели воображают себя Прометеями, но только не все готовы заплатить за это своей печенью. Хотя, признаться, пьют - по-черному!”. Так и я со своим романом: вообразил, что огонь моего сердца (а что у меня еще осталось?) кому-то нужен, но оказалось, что я светил солнечным днем отгоревшим факелом. Я же пока держусь и развожу минералку водкой.

                Из пояснительной записки помрежа.

   Труп “К” тщательно загримирован и приведен в чувство и вполне может выражать свои посмертные мысли. При плохом самочувствии и непонимании живой жизни, амнезии чувств и искажений роли ему помогут служители театра (Шеф, Ламброзо и Суфлер), которые вынуждены взять на себя роли живых трупов. Пожарник сыграет голос Соломона (героя романа “К” - “Соломон”) по рукописи, привезенной полицией Венеции в наручниках, как вещественное доказательство и  как свидетель для дачи показаний.

                Выдержка из программы к спектаклю.

    Наступил час расплаты, и наш спектакль открывает свой занавес. Сегодня мы представляем вам труп самоубийцы “К”, который связался с дьяволом и обрек себя на Ад одиночества. До того, как он соблазнился ролью писателя (за что принес в жертву свою душу), он был просто невзрачным скучным евреем - мужем уставшей от жизни жены. Когда его роман провалился и был никому не нужен, он сам осудил себя и приговорил к смерти. Таков выход из тупика одиночества. Он жаловался, что жить в таком душевном состоянии больше не в силах. Но убить себя сам он не мог. Это оказалось для него невыразимой мукой, и “К” просил прикончить его во сне, но мы не совершаем убийств, а только помогаем найти дорогу к смерти.

         Из подслушанного разговора двух театральных критиков.

    - Был на прогоне. Убогая театральная поделка. Беспомощность и пошлятина.
    - Опять в вас говорит несостоявшийся режиссер. Есть “презумпция” правоты таланта, понимаете? У них действительно - все трупы в труппе, как живые.
              Перед театром зажигается огромная световая афиша.
 

                8 марта 1998 года

                Венецианский  “Театр  Трупов”
                Двести лет на подиуме

                Юбилейная 400-сотая постановка

                Смерть писателя
                Водевиль в одном действии

   Действующие трупы и другие работники труппы театра.

Самозванец “К” ………………………… личность трупа не установлена
Писатель “К”…………………………………… играет по телефону свидетеля 
Боец скота ………………………………  претендент на героическую роль
Король……………………………………………………………  герой из второго состава
Сторож со скотобойни……………………………  персонаж второго плана
Суфлер
Ламброзо
Шеф
Голоса из зала

Клавишник……………………………………………………………………………………   Фихтенгольц
Руководитель светопреставления ……………………………………………… Кранк

                Palazzo Papafava 17

     Писателям, решившим умереть в Венеции – скидки.
 Архив предыдущих спектаклей покоится в “Музее странных исчезновений”

             Спросить Карла Блюма, телефон 39041 - 8769028

             

   Сцена. Занавес закрыт. Слышны невнятные голоса наших героев, тихо переругивающихся между собой за кулисами. На авансцену выходит Шеф и обращается к публике.
    Дамы и господа, дорогие гости. Наш спектакль по настоянию зрителей включен в захватывающее мероприятие карнавала. Венеция стала Меккой, куда устремляются все настоящие писатели, чтобы расстаться с жизнью. Мы не в праве замалчивать их естественное желание высказаться, исповедаться перед Смертью. Их последнее слово стало такой же традицией, как и Нобелевская речь.
    Сегодня у писателя отобрали его лицо, его законное имя – автор. Еще сохранились отдельные экземпляры, цепляющиеся за свое авторство, но это им даром не проходит, и они, освобождаясь от кошмара безымянности, устремляются в Венецию, в наш театр. Только здесь, будучи трупами, они могут говорить в полный голос. Итак, представление начинается. Попросим нашего клавишника Фихтенгольца не сфальшивить на высокой ноте плача, а светоносца Кранка не жалеть напряжения в электрических кабелях.
Голос из зала. Требую немедленно снести театр бульдозером и декретом либеральной власти! Долой антигуманное издевательство над трупами!
Второй голос из зала. Еще бы: вы их даже после смерти заставляете врать, только еще больше.
Суфлер. (шипит из будки). Шеф, вы забыли сказать, что после нашего представления состоится посмертное интервью “К”. Прикажите Ламброзо успеть написать его независимые ответы.
Король. (едва очнувшись за кулисами от власти, шипит в ответ суфлеру). Тогда почему не напомнить, что писаки у меня вечно вымаливают жизнь и околотронные должности?

Назревает скандал. Голоса из-за закрытого занавеса все больше слышны в зале. Начало водевиля затягивается.

Боец скота. Да, уж как они любят славу, тисненые корешки своих книг... Но больше всего они любят присутствовать на своей казни. Смотришь, - и отвалят Нобеля.   
Король. Вы правы, мой палач. Эти писатели - как нищие, вымаливают себе вечную память на престижных кладбищах и гонорары после смерти своим любовницам, внебрачным детям и пятым женам!
Самозванец “К”. Если вы это про меня, то напрасно. Я не был лизоблюдом Короля, хотя мой Повелитель мух держал себя по-царски, когда с душой моей он забавлялся.
Боец скота. Писателям при дворе я советую под кроватью всегда держать мой топор и горшок для храненья своей головы после казни.
Самозванец “К” (задыхаясь). Я, я... предпочитаю под кроватью прятаться сам, когда на нас летят ракеты.

                Шеф в ярости заскакивает за кулисы.

Шеф. Палач прав! Если писателя не доводить до самоубийства – он возомнит себя Королем.
Суфлер. Я даже больше подскажу: они делают со своими героями то же, что проститутки со своими клиентами.
Король. О какой литературе вы тут врете? Кому быть писателем – назначает не Бог, а я - Король!
Писатель “К”. (телефонный голос по динамику). Идите, Король, на пенсию. Сегодня писателя назначает Интернет, а деньги прикарманивают издательства.
Король. (так смеется, что грим сползает с его мертвого лица). Интернет – тоже Я! А об издательства я вытираю ноги.
Самозванец “К”. О чем это вы? Какой вы властитель дум? С Интернетом писатель   становится всего лишь распространителем вирусов собственной значимости. Значит Король - зараза для своих подданных.
Шеф. Все! Вернемся к водевильным песням. Через пять минут поднимаем занавес.
Самозванец “К”. К черту вашу пьесу! Меня не хочет признавать даже мой герой. Я попытался описать его жизнь, но удалось лишь заполнить за него анкету для получения книг в лагерной библиотеке.
Голос из зала. Я только что взяла интервью у Кэндзабуро Оэ и спросила его: что делать писателю, который не доверяет своим книгам? И он мне вручил меч, которым Юкио Мисима* вспорол себе живот. Вот этот меч. Возьмите его, и пусть этот самолетный террорист без имени, от которого остался один труп, на наших глазах сделает то же самое.

                Шеф снова выскакивает на авансцену.

Шеф. Мы не проводим в театре вскрытия трупов.
Писатель “К”. (телефонный голос по динамику). Эта идиотка (непонятно как ее впустили в компанию приличных людей) думает, что нам, писателям, все дозволено.
Самозванец “К”. Счастлив писатель, причиной смерти которого стала острая денежная недостаточность при строительстве дачи.
Писатель “К”. (телефонный голос по динамику). Я умру спокойно, со знанием дела. И напишут на моей могиле: “Смерть писателя – это лучшее, что случилось в его жизни”.
Боец скота. Стоп, прекратите словоблудие. Я хочу жрать! И почему перед началом спектакля нам не подложат ни одной женщины?
Шеф. Вы хотите переспать с трупом? Для королевского палача постыдно.
Боец скота. Или вы немедленно скармливаете мне заднюю часть свиньи, или я выхожу из игры. И женщину я требую живую, а не труп, или я...
Шеф. (кричит за кулисы). Мазда, разденьтесь и ждите моих указаний.
Боец скота. Испугались! Нам, мертвым, терять нечего, кроме своих могил. Я правильно говорю, мой Король? Вы прочитали мои мемуары? Я разместил их на вашем сайте.
Король. Зачем - на моем сайте?
Самозванец “К”. Лучше размещать там, где бесплатный хостинг.
Писатель “К”. (телефонный голос по динамику). Смерть была единственной моей мечтой, а занятие литературой - прямой путь к мечте.
Шеф. Теперь вернемся к домашнему заданию. Всем после спектакля предлагалось написать доносы друг на друга. Тексты доносов мы отдали в полицию и сейчас, если, конечно же, доносы окажутся настоящей литературой, будут произведены аресты.
Сторож со скотобойни. (вскакивает и, жестикулируя, носится по сцене). Кому нужны все эти проверки?

     Самозванец “К” просит достать его посмертную маску из реквизита.

Самозванец “К”. (надевает маску) – А мне плевать на проверки! В этой маске кто меня узнает?
Писатель “К”. (телефонный голос по динамику). В прошлом году я был на карнавале. У всех вместо лиц были их посмертные маски.
Король. Нас, властелинов мира, надо уметь развлекать. Скука порождает войны.
Но кто последний сумел меня порадовать?
Самозванец “К”. А что со мной будет, если я написал донос на своего героя?
Палач. (взволнованно). Слушаю я вас и сейчас расплачусь. Выходит, это я зря прожил жизнь. Мой Король, а это ведь Вы виноваты во всем! Кому я рубил головы? Вашему брату, да сумасшедшим революционерам. А надо было - властителям дум – писателям. Это надо же: я не снес им ни одной головы! Зачем они прутся в Венецию топиться в зловонной воде? Такая смерть не украшает. Представьте себе лобное место, где я казню самоубийц: Акутагаву, Хемингуэя, Мисима, Гоголя, Цвейга, Нерваля - и поднимаю их окровавленные головы над ликующей толпой!
Сторож со скотобойни. Со мной в лагере тоже сидел один писатель. Он целыми ночами писал письма товарищу Сталину. Так он мне их читал тысячу раз, и я их запомнил наизусть:
    “Не вижу возможности жить дальше, так как искусство, которому я отдал свою жизнь, загублено невеждами-охранниками и теперь уже не может быть поправлено. Лучшие кадры литературы или спились чифирем или наложили на себя руки.
    Литература в лагере унижена, затравлена, загублена. Даже Ленинские листки стали носить откровенно жульнический характер. Самодовольство администрации лагеря привело к полному недоверию к ним с моей стороны, ибо от них можно ждать еще худшего, чем от вас, дорогой товарищ Сталин - наш сатрап и учитель.
    Жизнь моя, как писателя, в условиях лагеря теряет всякий смысл, и я с превеликой радостью ухожу из этой жизни.
     PS. Прошу похоронить меня у Кремлевской стены, рядом с нашей совестью – товарищем Лениным".
    Шеф. (снова выходит на авансцену и обращается к публике). Итак, мы с вами, дамы и господа, убедились еще до начала нашего представления, что писатели – это всего лишь переписчики уже существующих текстов, которые они пытаются выдать за свои откровения. Слава богу, мы дожили до того времени, когда писателей стало больше, чем читателей. Любой из нас может писать и публиковать все, что вздумается. Нам это нравится. Все равны перед бумагой. Но наши трупы с этим не хотят соглашаться и, поэтому, - взбунтовались, чему вы сами стали свидетелями. Теперь о нашем герое. То, что пишут все, он литературой не считает. Наш герой уверен, что пером писателя, как и смычком Паганини, должен водить дьявол. Всевышний для таких мелочей слишком занят: Он все еще ищет среди своих подданных – праведников, а это, согласитесь, работа каторжная – можно и надорваться. А теперь на суд ваших аплодисментов мы запускаем наш водевиль. Занавес, пошел!
    Именно от нестерпимой тоски герой нашего водевиля принял на себя мученическую роль трупа писателя. Поаплодируем же ему, не жалея чувств!

    На сцену выскакивает клавишник Фихтенгольц и, вместе с цветами, незаметно  передает Самозванцу “К” записку:

    “Господин “К”. Ваша дальнейшая судьба зависит от некоторых обстоятельств, которые я могу изложить вам в приватной обстановке. Прошу вас завтра прибыть в наше кафе. Если вы сразу направитесь к Блюму в музей, то вы странным образом исчезните без должной информационной экипировки. Ваш Фихтенгольц”.

Примечания.
___________________________________________
Рипса и Вицтума - два израильских учёных: математик Элияху Рипс и физик Дорон Вицтум, утверждающие, что в Торе в закодированном виде отражена информация о Мире.
Элен Пейджелс - автор книги “Гностические евангелия” (Gnostic Gospels 1979).
Юкио Мисима - (Мисима Юкио), настоящее имя Кимитакэ Хираока (Хираока Кимитакэ) (1925-1970) — выдающийся японский писатель и драматург. 25 ноября 1970 года, под предлогом официального визита, взяв в заложники командующего военной базой, с балкона своего кабинета обратился к солдатам с призывом совершить государственный переворот. Однако театрализованная попытка государственного переворота была преимущественно проигнорирована слушающими, после чего Мисима покончил с собой, совершив сэппуку или харакири (буквально “вспарывание живота”) — ритуальное самоубийство, принятое среди самурайского сословия средневековой Японии.