орфей

               

                Привет, читатель!
                Приятно сознавать, что ты ещё не вымер. Менее приятно думать о том чтиве, которое тебя подпитывает, поскольку нормальное чтиво постепенно нисходит на нет вместе с нормальными временами, когда нормальные люди довольствовались здоровой пищей, предавались здоровым развлечениям на свежем воздухе и читали правильного Толстого с замысловатым Достоевским. Читали и не могли даже помыслить о том, что их потомки подсядут на выморочного Пелевина с псевдоисторическим Акуниным-Чёртишвили. Или будут тащится от Веллера, смахивающего на говорящего таракана, который в советское время нанюхался хренового дихлофоса и от этого его (не дихлофоса, а советское время) со всей страстью своей тараканьей натуры ненавидящего. И уж не пристало поминать всуе в среде остаточного интеллигентного читателя о таких окололитературных явлениях, порождённых в процессе «демократизации» нравов, как Маринина, Донцова и Устинова.
                Впрочем, что нам Веллер с Акуниным, когда перед очумелым от мельтешения фамилий номинантов таинственного Буккера (не родственник ли он тому фармазону Изе Бункеру, который переехал с Привоза в Брайтон-Бич?) взором интеллигентного аборигена нарисовался сам Георгий Деев, - вневедомственный философ, анонимный публицист и бывший почётный гражданин бывшего…
                Ну, да не суть важно, потому что скоро мы все станем бывшими, лет эдак через пятьдесят, когда окончательно вымрем, и вместо нас по необъятным российским просторам будут с молодецким посвистом раскатывать выходцы из Харбина, Бомбея и Исламабада. Поэтому, невзирая на безрадостную перспективу, упрёмся лучше взором в то, что имеет авторскую наглость называться литературой приличной, назидательной, развлекательной и где-то классической одновременно. Впрочем, не желая обманывать поклонников таких дорогих халтурщиков, которые привыкли паразитировать на человеческой глупости с ленью, автор предупреждает: его проза, имеющая в своём содержательном ассортименте и мистику с фантастикой, далёк и от Толкиена, и от Роулин, и от Урсулы мать её Гуин.
                Так что, ещё не вымерший ценитель настоящей литературы, вперёд по строкам моего авторского письма вместе с просвещённой частью русскоговорящего человечества к самому финишу, который поэтапно (в каждом романе) будет обозначен следующим оригинальным образом: КОНЕЦ.
                P.S. Возможно, кому-то некоторые сентенции из ниже предложенного чтива покажутся сомнительными, желчными или крайне непримиримыми, ну да будет тому известно, кому показалось и так далее, что автор данных строк вообще непримиримая личность ко всякой мерзопакости как вокруг нас всех, так и внутри. Что автор терпеть не может глупости, вороватости и хвалёного русского лукавства, являющегося вкупе с ленью источником многих наших бед. Впрочем, в своей непримиримости автор данного литературного «наследия» может легко сослаться на Чехова и Достоевского с Гоголем, каковые классики были также непримиримы по отношению к национальным порокам. Тем не менее, даже сославшись, автор остаётся пребывать в уверенности, что своими вышеупомянутыми сентенциями вызовет раздражение у того российского читателя, который к несчастью для остальной страны уже впал в интеллектуальный маразм сытого обывателя, возомнившего себя одновременно культурным, зажиточным и – самое смешное – истинным патриотом своей страны. Но, как говорится, всем не потрафишь, поэтому тем, кому не понравится данное чтиво, в руки по банану, в зубы – по чупа-чупсу, а в задницы – по перу из хвоста и крыльев того недоразумения явно птичьей породы, что нынче является гербом другого недоразумения под названием РФ.
                И ещё небольшая просьбочка к особенно учёным читателям: господа, не стоит выискивать в некоторых мудрёных эпизодах ниже предложенного чтива всяких несоответствий и говорить «ага!», поскольку автор таким образом (с помощью мудрёных эпизодов в замысловатом стилистическом исполнении) хотел лишь создать пародию на некоторые бездарные произведения современных фантастов и мистиков, которые пишут свою чушню на полном серьёзе даже без намёка на чувство юмора. Непредсказуемо Ваш Георгий Деев


                2006 год, октябрь

               

                ОРФЕЙ – МИЛЛЕНИУМ
                Очень большая повесть
                Часть первая

               

                Пивнуха на углу Спасской (бывшей Коммунарской) и Цветаевой (бывшей 60-летия ВЛКСМ) смердела как душа российского олигарха, поджариваемая на медленном огне в аду. Пивнуха была одной из многих, но именно в ней развернулись те события, которые…
                Короче говоря, в день не праздничный года такого-то в данной пивнухе заседали Серёга Антипов и тёплый кореш его дядя Паша.
                Серёга Антипов пару лет тому назад дёрнул из родного Днепропетровска в поисках лучшей жизни в зарубежную, по понятиям украинских таможенников, Россию. Вернее в Москву. А сегодня Серёга срубил аж целых пять сотен чистого гонорара за своё пение под гитару. И угощался в пивнухе на углу и так далее с корешом своим, дядей Пашей. Сотню Серёга платил в сутки за постой в каком-то курятнике у какой-то богомольной и сердобольной, но жадной до денег, подмосковной старушки, сотню тратил на еду, а остальные, если таковые случались, просто пропивал.
                - Неплохо бы ещё по бутербродику, а, Серёжа? – искательно спросил дядя Паша, дождавшись очередной паузы в гневном разглагольствовании молодого приятеля, который с чувством распинался в вышеупомянутой пивнухе на углу тех и этих.
                - Сейчас сделаем, - не стал жадничать Серёга и направился к стойке, пересчитывая в кармане деньги. Сто водки стоили двадцать рублей, пол-литра пива тоже стоили двадцать, бутерброды с просроченной варёной колбасой шли по той же цене. Короче говоря, денег у Серёги оставалось в относительном достатке, тем не менее, именно сегодня он был необычайно зол. Сегодня его отловил в тамбуре какой-то местный безработный интеллигент и, узнав, что Серёга поёт по электричкам, прочитал ему длинную нудную нотацию о его, Серёги, бесполезности в этой жизни. Вместо того, дескать, чтобы с молодым задором копать огород и сажать там репу с озимыми или вытачивать на токарном станке запасные части к южнокорейским иномаркам, таскается здоровый парень по электричкам и надрывает душу благонадёжным пассажирам хреновым пением под бездарное дребезжание. Серёгу, профессионального музыканта, особенно задело бездарное дребезжание.
                «Какого чёрта вы все в Москву прётесь? – продолжал нудить интеллигент, регулярно прикладываясь к бутылке водки, упакованной, по американскому подобию, в бумажный пакет, не предлагая угоститься собеседнику. – У нас земля бурьяном зарастает, пахать-сеять некому: живи – не хочу!»
                «Вот сам бы и жил там, - не вытерпел Серёга, до того просто из вежливости слушавший трёп поддатого резонёра, - и пил бы водку, не пряча её в пакет. Между прочим: зря ты так маскируешься, дядя. У нас не там. Даже если ты будешь трескать водку из саквояжа, засунув туда голову, но попадёшься с этим делом нашим ментам в общественном месте, они тебя поимеют по полной программе. Если, конечно, будут в настроении…»
                Серёге настроение тот козёл испортил точно. Певец-передвижник чувствовал себя на подъёме, ему сегодня везло как никогда на сочувствующих пассажиров, он хотел поработать ещё часа четыре, но, расстроившись, сошёл с электрички на станции, возле которой жила сердобольная старушка, встретил дядю Пашу и они засели в вышеупомянутой пивнухе.
                - Дай Бог тебе здоровья, - как-то по-старушечьи поблагодарил дядя Паша, когда Серёга вручил ему вожделенный бутерброд с дрянной колбасой, которой легко можно было травить новомодных новорусских лабрадоров. В лучшие времена дядя Паша служил доцентом, но нынешний его вид не соответствовал ни его прошлому учёному статусу, ни его настоящему возрасту. В общем, выглядел Серёгин кореш и старше своих лет, и хуже своего бывшего статуса. И, глядя на экс-доцента, любой даже не искушённый в социологии человек распознал бы в нём обыкновенного бомжа, охотника за пустыми алюминиевыми банками. Который сидит себе в дешёвом гадюшнике под кичливой вывеской «Кафе «Медведь», трескает на халяву палёную водку с антисанитарной закусью и ничего ему в этой жизни не надо, кроме полиэтиленового мешка с пустыми смятыми банками, каковой мешок бдительно поставлен под стол между ногами опустившегося доцента.
                - Да что ты, дядя Паша, - отмахнулся Серёга. – К чему эти сантименты. Мы же друзья…
                Серёга треснул очередной стограммешник, съел бутерброд и надолго припал к пластиковой пол-литровой кружке, в которой плескалось мутное безвкусное российское пиво. Это занятие отвлекло его от продолжения гневной тирады, начатой задолго до того, как дядя Паша попросил пополнить запасы закусона. В эту тираду Серёга вложил накопившуюся за последнее время желчь, растревоженную сегодняшним резонером из электрички. Предисловие тирады он посвятил своим землякам, сочинителям почище Гоголя. Которые в своё время сладкоголосо напели ему о сказочной стране Московии, где деньги лежат прямо на заблёванном олигархами асфальте, и что деньги эти надо только не лениться нагибаться и подбирать.
                «Брехня!» - благодушно отмахивался на первых порах Серёга.
                «Та якая ж це брехня? – горячились хлопцы. – Про Ваньку Грицука, шо с Пролетарской, слыхал?»
                «Не».
                «Так вин всего год по Тушинскому рынку со специальной тележкой побегал и сбил за это время грошей на хату, тачку и на собственное дело в виде частной живодёрни. В которой он теперь и мыло турецкое делает, и шапки финские шьёт. А ведь был полный дурень. Ну, шо скажешь?»
                «Брехня», - продолжал упорствовать Серёга.
                «Тю! Про Ваньку не веришь, тогда послухай про Соньку Данилюк. Ну, та, шо с Речной… Ага, ещё та курва! Так она теперь вообще в особняке живёт. Да не где-нибудь, а по соседству с Наташей Королёвой».
                «Та шо, вы, хлопцы, - отмахивался тогда Серёга. – У меня ж музыкальное образование, я в школе детям пение преподаю…»
                Да, таскать тележки или ложиться под российских бизнесменов ему было не с руки. К тому же в своём Днепропетровске он жил хоть и бедно, но по-людски.
                «Ну, так мы о том и толкуем! – горячо возражали хлопцы. – Слыхал про Петьку Трёхпалого?»
                «Не, а шо?»
                «Во даёт! – восхищались зловредные хлопцы. – Про Трёхпалого не слыхал. Так он вообще только год назад в Москву уехал, попел там по электричкам, а теперь у него своя студия звукозаписи!»
                «Не может быть!» - изумлялся Серёга.
                Трёхпалый, по количеству пальцев на правой руке, в своё время умудрился поступить в одно с Серёгой музыкальное училище, отучился по классу тромбона и до совсем недавнего времени лабал в клубе железнодорожников, не гнушаясь подрабатывать на похоронах и прочих «духовых» мероприятиях.
                «Та як вже ж не может! – горячились хлопцы. – А вот мы тебе зараз и телефон его дадим, и адрес его студии в Москве…»
                Но так уж тогда получилось, что никаких телефонов с адресами ему не дали, зато Серёга насмерть разругался с родителями, взял немного денег, гитару-кремону и укатил за мечтой в холодную негостеприимную Россию. В первый же день по приезде на него наехали вокзальные менты, отобрали у гастролёра все деньги, хотели забрать и гитару, но потом сжалились и оставили. И Серёга приступил к «работе». Он пел и играл так, что мог бы растрогать сами рельсы, по которым бегали допотопные подмосковные электрички, но равнодушные пассажиры поощряли труд приезжего барда так скудно, что ему едва хватало оплачивать убогий кров в одном из подмосковных городков и скудный харч. Но домой упрямый хохол возвращаться не стал. И продолжал маяться. А однажды непоздним вечером на Серёгу напали озверевшие скины, избили до полусмерти, а гитару разбили вдребезги. Хорошо, Серёга заплатил сердобольной подмосковной старушке за неделю вперёд, а то пришлось бы ему подыхать сырой холодной осенью под чьим-то забором, ведь дело для современной России привычное. Но не подох, дня два отлёживался, а затем ранним утром попёрся на ближайшую свалку в поисках хоть какой-нибудь гитары. И там познакомился с дядей Пашей. Бывший доцент в то сырое промозглое осеннее утро здорово выручил бывшего учителя пения.
                Начать с того, что на Серёгу сначала навалились местечковые собаки. А пока он от них отбивался, подоспело «местное население», состоящее из пятерых мужиков самого жуткого вида и двух баб, имевших внешность не более привлекательную.
                «Ты чаво собачек забижаешь? - накинулась на Серёгу одна из бомжих, скоро сообразив, что перед ней почти такой же бедолага, как сами жители свалки. – Ты чаво это свами клешнями размахалси?! А вот мы тябе скопом, а вот мы тябе руки-ноги поотрываем…»
                Серёге стало страшно. Он был наслышан о нравах в среде подмосковных бомжей, которые брали пример с тех, кто превратил страну в бомжатник, и знал, что его запросто могут убить и даже съесть.
                «Граждане! – завопил он. – Мне бы какую-нибудь целую гитару здесь найти, а то…»
                И он вкратце поведал местным свою слезливую историю. Надо сказать, Серёга никогда не был героем, да и про силу его нельзя было сказать, что ею его Бог не обидел. Вот он и начал плакаться помоечным отморозкам вместо того, чтобы насовать им горячих.
                «Гитару, говоришь? – просипел один из местных мужиков, больше всех смахивающий на вурдалака. – А чем заплатить за неё, у тебя есть?»
                «Да, заплатить», - нестройно поддержали компаньона его кореша с подругами и подались в сторону незадачливого гастролёра. Серёге даже показалось, что они защёлкали зубами.
                «Братцы! – упавшим голосом воззвал он и тотчас понял, насколько неуместно это его обращение к «местным», людям вконец одичавшим в такой среде, где даже не всякая собака смогла бы выжить. – Земляки…»
                «Тихо, граждане, - вдруг услышал бедный музыкант добрый голос, приоткрыл зажмуренные от страха глаза и увидел, что компания увеличилась ещё на одного бомжа, благообразного мужика лет за пятьдесят в опрятных поносках и сравнительно ухоженной бороде. – Человек к вам с горем пришёл, а вы…»
                Благообразный укоризненно покачал головой и выступил на передний план, не сводя с Серёги умных глаз бывшей породистой собаки, брошенной хозяевами на произвол судьбы в самое холодное время года.
                «А чё нам его горе? – завелась с пол-оборота другая бомжиха. – Нам его своего хватает…»
                «Вот именно, - поддакнули члены местного помоечного клуба, а один из них продолжил: - Ежели всякая шваль начнёт к нам со стороны шататься, да задаром тут шариться, так потом самим, что ли, по миру идти?»
                «Не позволим!» - рявкнуло несколько голосов в поддержку резонёра, высказавшего глубокую мысль, что здесь, на помойке, они все вроде как бы ещё не на дне общества, но при определённом социальном статусе. Который даже был классифицирован российскими чиновниками из специального ведомства, и по данной классификации помоечные бомжи могли с гордостью называть себя малоимущими гражданами РФ.
                «Так что ты, Пал Иваныч, заткнись и не вякай, - наехала на благообразного первая бомжиха. – А то и тебя выселим, и не посмотрим, что ты учёнай…»
                «Хорошо, хорошо, - уступчиво молвил «учёнай». – Сколько вы хотите за гитару, если этот, э, товарищ, найдёт её на подведомственной нам территории?»
                «Тыщу хотим! – возразил самый мрачный мужик. – А гитару и искать не надо. Знаю я, где одна лежит…»
                «Тыщу, тыщу, - загомонили бомжи, - это ещё по-божески…»
                «Да где ж по-божески!» - хотел возмутиться Серёга, но благоразумно промолчал, прикидывая, как бы ему без всякой гитары унести отсюда ноги.
                «Ну, тыщу так тыщу», - не стал возражать Пал Иваныч и принялся отсчитывать затёртые червонцы и полусотенные. Он знал, что спорить с коллегами об уступке бесполезно, поскольку в России испокон веку принято обдирать ближнего своего до самой до ниточки. Особенно в тех случаях, когда данному ближнему выпадала наиболее крайняя нужда в чьём-либо участии. И потом: не одним ведь российским скоробогачам обдирать страну и народ? Ведь бедные, они тоже люди, и им тоже хочется кого-нибудь поиметь со всей страстностью и широтой русской натуры, когда всё едино: то ли подыхать с голодухи, то ли трясти такого же бедолагу.
                «Вот, трёхсот двадцати рублей не хватает», - пробормотал он.
                «Ладно, потом отдашь», - резко подобрели при виде замасленной кучи денег коллеги и отвалили.
                Откуда у дяди Паши оказалась такая сумма, Серёга до сих пор понять не мог. Понял Серёга другое: пока он жив, он всегда поделится последним с этим горемыкой, бывшим доцентом и так далее. Вот и сегодня, срубив капусты с избытком, бедный музыкант спешил поделиться этим избытком со своим учёным другом.
                Когда Серёга перемыл кости землякам-сказочникам, его зачем-то потащило в мистико-философском направлении.
                - Дерьмо жизнь, - брюзгливо заявил он, с отвращением допивая пиво, - и что самое поганое: не верю я в басни про то, как мне будет хорошо в загробной жизни якобы в награду за моё теперешнее терпение. Верующим, конечно, легче. Мается такой горемыка на виду у жирующего за счёт чужих трудов паразита и с ангельским терпением думает: «Что ж, пусть жирует. Зато я за свои труды канальские и бессловесное терпение попаду в рай, а ты, голубчик, в ад. И будем мы вечно: я – блаженствовать, а ты – корчиться в муках». Но, блин, нет же никакого рая! И ада никакого нет… И это лучше всех понимают именно жирующие за наш счёт сволочи. Им-то с руки, когда остальная безмозглая толпа верит в загробный мир, верит в чудесную награду за земные муки и телячье терпение, да ещё и радуется жизни, потому что боится нарушить одну из заповедей про уныние, которое есть смертный грех. Я, конечно, не силён во всяких поповских штучках, но это они, гладкомордые козлы, хитро придумали про то, что легче верблюду пролезть в игольное ушко, чем богатому попасть в рай. А что? Для дурака-бедняка, который от зари до зари горбатится за пропитание, одежду и крышу над головой, подобная мура – лишнее подтверждение того, что путёвка в рай у него в кармане. А богатому верблюду – прямая дорога в ад… Но ни фига подобного! Одинаково червяки скушают всех, и бедняков, и богачей, только богач перед тем, как попасть в трапезу, сам от пуза натрапезничается, а бедняк лишь слюны наглотается. Но всё-таки как иногда хочется представить этот чёртов Аид, преисподнюю, круги ада, всяких фантастически ужасных служителей Тартара и нынешних хозяев жизни, терпящих самое позорное унижение в руках специалистов своего дела. Я, чёрт меня забери, сам бы продал душу дьяволу, если бы он был, за возможность посмотреть на такие чудеса хотя бы вполглаза…
                Воодушевившись, Серёга, не очень-то образованный по части мифологии и теософии, путая библейские изречения с богословскими сентенциями, довольно складно сыпал едва знакомыми ему словами и понятиями, не обращая внимания на дядю Пашу, который лишь участливо кивал в ответ на эскапады расходившегося приятеля. В отличие от молодого Серёги, не так много учившегося в своё время, дядя Паша имел более конкретные сведения по теме высказывания бедного музыканта из самых надёжных авторитетных источников. Имея высшее гуманитарное образование советского образца повышенного качества плюс аспирантуру в придачу, бывший доцент читывал и древних философов, и старых отцов-богословов, и всякие легенды с преданиями не первой свежести. Однако он даже не собирался поправлять приятеля в его антинаучных высказываниях, лишь иногда морщился, слушая очередное богохульство Серёги.
                «Прости, Господи», - мысленно шептал бывший доцент, ещё в советское антирелигиозные времена поняв, что истинная Вера не от воинствующих монахов, хитроумных богословов или беспрекословных атеистов, но она… В общем, бывший доцент в Бога, в отличие от молодого приятеля, верил, и вовсе не потому что на дворе старость и возможно скорая дорога туда, откуда никто ещё не вернулся. Поэтому он и морщился, и шептал про себя, имея по-христиански в виду, чтобы простили не его, а неразумного Серёгу. Который тем более неправ в отношении жирующих за его счёт богачей, поскольку за его, Серёги, счёт никто не жировал. Ведь бывший учитель пения приехал в Москву не дома строить и улицы подметать, а…
                - … Читал я Данте, как же! – продолжал бузить Серёга. – Здорово он это дело описал! Вот туда бы, в самое пекло, какого-нибудь гандона-демократа, а ещё лучше – в кипящее дерьмо… собачье, во! Или чтобы нашего Кучму с вашим Ельциным, да тройкой-другой ихних ближайших сподвижников да всей ихней поганой роднёй в придачу…
                Серёга бушевал, дядя Паша сходил за дополнительной выпивкой, пивнуха, набитая разномастной толпой не самого высокого пошиба, разноголосо гомонила, а так как час грянул вечерний, то гомон закономерно усиливался. То есть, никто из присутствующих любителей пива под палёную водку не слушал ни друг друга, ни расшумевшегося Серёгу. Чуть больше внимания завсегдатаи пивнухи обращали на новых посетителей, поскольку среди них мог оказаться потенциальный спонсор того или иного «выдохшегося» забулдыги. Тем не менее,  э т о т  клиент вошёл незамеченным. Одет он был скромно и аккуратно. Какая-то такая на нём была одежда, что она ничем не выделялась среди прочего тряпья ни самых авангардных цветов сплошь китайского производства, ни серого советского ширпотреба, донашиваемого некоторыми не сильно процветающими членами пьющего братства. Однако всякий, кто обратил бы на вновь прибывшего внимание, заметил бы эту подчёркнутую аккуратность. Но не обратил, а вошедший прямиком проследовал к столику, за которым сидели Серёга с дядей Пашей, и вежливо поинтересовался:
                - Я могу присесть за ваш стол?
                - Что, мест других нет? – недружелюбно огрызнулся Серёга, даже не посмотрев в сторону спрашивающего. Когда он напивался, он утрачивал чувство страха и осторожности.
                - Присаживайтесь, пожалуйста, - любезно пригласил пришельца дядя Паша. – Если, конечно, вас устроит наша компания.
                - Ещё как устроит, господин доцент, - культурно осклабился вновь прибывший и, махнув полами интеллигентного плаща, «приземлился» по соседству с Серёгой.
                «Ну, вот, встретились», - обречённо подумал дядя Паша. Мысль пришла сама собой, ни о чём таком бывший доцент не помышлял даже десять секунд назад, хотя провокационный трёп озлобленного молодого приятеля мог подготовить к чему-нибудь мистическому человека более суеверного, нежели дядя Паша. Ну, да: он был верующим человеком, но отнюдь не суеверным.
                «Вы меня узнали?» - вторгся ироничной мыслью в грустные размышления бывшего доцента гость.
                «Узнал, - также мысленно ответил дядя Паша. - Что, уже пора? Только я думал…»
                «Правильно думали, - послал веский мысленный сигнал гость. – Во-первых, вам ещё жить и жить, во-вторых, вы нам не подходите. Ну, разве что потом что-нибудь достойное сотворите».
                - Вы знакомы? – не понял юмора Серёга, наконец-то присмотревшись к новому соседу по лавке.
                - Я его впервые вижу, - холодно возразил гость. – Так же, как и вас. Впрочем, не стану кокетничать и напускать таинственности, Сергей Петрович, поскольку я человек занятой. Вы меня позвали, я пришёл, поэтому перейдём к делу.
                - Сергей Петрович, - потерянно забормотал Серёга, - я вас звал…
                - Эх, Серёга! – жалостливо выдохнул дядя Паша и невольно взялся за свой мешок с «драгоценной» ношей.
                - Да, вы можете идти, - любезно разрешил вновь прибывший.
                - Нет, я, пожалуй, ещё посижу, - с усилием возразил дядя Паша. Ему сделалась стыдно за свой первоначальный порыв.
                - Оставайтесь, вы нам не помешаете, - равнодушно кивнул гость и достал из внутреннего кармана плаща пол-литровую бутылку коньяка каких-то дорогих сортов. Когда гость плеснул в стаканчики приятелей янтарной жидкости, её запах подтвердил качество напитка в соответствии с «реквизитами» на бутылке. Короче говоря, запах в пивной значительно улучшился. Но никто из присутствующих, кроме бывшего учителя пения и бывшего доцента, на этот факт обонятельного свойства не обратил никакого внимания.
                - Вы кто? – спросил, трезвея, Серёга. Бедный музыкант моментально вспомнил своё громогласное заявление о готовности продать душу нечистому за сомнительное удовольствие посмотреть то, что приличному человеку смотреть не рекомендуется. И ему вдруг стало зябко и жутко. В отличие от бывшего доцента, бывший учитель пения был по доброй сказочной традиции земляков Гоголя до чёртиков суеверен. Впрочем, о каких суевериях могла идти речь, если, если…
                - Да нет, этого не может быть, - помотал головой Серёга, не дожидаясь ответа, и машинально принюхался.
                - Ха-ха, - коротко хохотнул гость. – Как живучи в вас, господа, старые стереотипы. Смешно даже думать, что от меня может пахнуть серой. Итак?
                И он кивнул на стаканчики.
                - Так вы – это он? – расширив глаза, уточнил Серёга и посмотрел сначала на гостя, потом на дядю Пашу.
                - Он, - удручённо подтвердил дядя Паша и потянулся за своим стаканчиком.
                - Он, - веско поддакнул гость. – Но звать вы меня можете просто: Михаил Сергеевич, например, или Владимир Владимирович.
                «Чёрт, на Горбачёва похож, - совершенно потеряв дар речи, подумал Серёга. – Или на Путина? Да нет же, на Маяковского! Фигня какая: где Горбачёв, где Путин… А Маяковский вообще был мордоворот, не чета этому…»
                За такими второстепенными мыслями он совершенно забыл о своём первоначальном ужасе, и лишь ощущал невероятное любопытство: что же будет дальше, если уже сейчас перед его глазами стали происходить странные вещи, а облик гостя неуловимо принимал то обличье, о чьём «историческом» обладателе начинал думать вроде бы протрезвевший от невероятного расклада дел бывший учитель пения?
                - Будь, Серёга, - печально молвил в это время дядя Паша и махнул свою порцию коньяка. Выпив, экс-доцент одобрительно крякнул и, слегка осмелев, поинтересовался: - А сами-то вы, почему не выпьете? И как всё-таки прикажете вас звать?
                - Алкогольные напитки не употребляю, - сухо возразил «переменчивый» гость. – А звать меня можете так, как вам заблагорассудится. Хотите небольшой фокус? – с неожиданной веселостью спросил он.
                Серёга лишь кивнул в ответ, дядя Паша поёжился.
                - Назовите меня любым именем, какое только придёт вам в голову, - предложил гость.
                - Э, э, - забуксовал Серега, - ну, пусть будет Виктор Степанович.
                - Черномырдин? – уточнил гость.
                - Ага! – радостно подхватил Серёга.
                - Что ж, будьте любезны!
                С этими словами гость вытащил из другого внутреннего кармана плаща всамделишный российский паспорт и дал его бедному музыканту.
                - Как видите, - прокомментировал он выражение неописуемого ребячливого восторга на лице Серёги, читающего данные полученного документа, - Виктор Степанович Черномырдин, зарегистрирован по месту жительства тогда-то и по такому-то адресу. Регистрация, разумеется, московская на постоянной основе. Я, знаете ли, не какая-нибудь лимита…
                В конце фразы говоривший снова коротко хохотнул.
                - И живёте вы не где-нибудь, а на Рублёвке, - восхищённо заметил Серёга, успевший за время полубродячего существования познакомиться с местной географией и её «достопримечательностями». – Скажите…
                - Да, - категорически перебил его гость. – Если назовёте новые реквизиты, результат получится аналогичный. Адрес регистрации, разумеется, будет другой, но смею уверить: вы ни разу не попадёте в бедный квартал.
                - Ну, так! – понимающе выдохнул Серёга.
                - А что, плохие люди в бедных кварталах не живут? – осмелился задать свой вопрос дядя Паша.
                - Ещё как живут, - не обиделся пришелец, - только я не привык там останавливаться. Впрочем, я здесь не затем, чтобы заниматься пустяками. Молодой человек, вы давеча во всеуслышание заявили…
                - Я ничего не слышал! – ещё больше осмелел дядя Паша, имея в виду возможное спасение друга, если для факта установления его виновности потребуются свидетельские показания.
                - Да брось ты, дядя Паша, - легкомысленно отмахнулся Серёга. – Так что вы имеете мне предложить?
                Он верил и не верил в то, что происходило у него перед глазами. Но больше всего происходящее смахивало на грандиозный розыгрыш. Или на белую горячку. Хотя ни для того, ни для другого никаких веских оснований просто не существовало. Во-первых, Серёга был в этой жизни настолько никчёмен, что никакая собака не стала бы его так классно разыгрывать. Во-вторых, он вёл сравнительно трезвый образ жизни, чтобы думать о белой горячке. Разве что он таки заработал какое-нибудь другое психическое расстройство на почве дрянной жратвы, ещё более дрянного пойла и почти скотского существования, для полной привычки к которому требовалась скотская же конституция.
                - Я имею предложить вам экскурсию в ад в обмен на вашу душу, - не стал ходить вокруг да около пришелец и посмотрел на Серёгу таким ясным невинным взглядом, что того мороз по коже подрал. Он знал, что если на тебя так смотрит какой-нибудь значительный человек, то обязательно жди беды. Впрочем, чувство страха снова ушло, а любопытней стало ещё больше. Тем более, будучи суеверным, Серёга не верил ни в душу, ни в дьявола, который якобы пришёл за нею. То есть, сначала вроде поверил, а потом вроде пришёл в себя.
                - Так поехали! – весело предложил Серёга. – Может, на посошок?
                - Сколько угодно!
                - Серега! – с ужасом воскликнул дядя Паша.
                - Да ладно, дядя Паша. Я мигом… Пошли?
                - Рад, что вы столь конструктивно подходите к делу, - улыбнулся пришелец, налил в стаканчики по новой порции коньяка, Серега махнул свой стограммешник, подхватил гитару и, кивнув дяде Паше, поспешил на выход. Таинственный гость вежливо следовал за ним. Они вышли на тёмный осенний простор, пронизанный непременным ветром с моросящим дождиком, который неприятно сёк лицо своими ледяными каплями, и Серега совершенно непроизвольно направился к стоящей поблизости иномарке. Машин рядом с пивнухой стояло несколько, но Серёгу потащило именно к этой. Вдохнув свежего относительно чистого по сравнению с питейным заведением воздуха, Серёга снова почувствовал страх.
                - Да не боись, всё путём, - слегка коснулся локтя бедного музыканта следующий за ним по пятам неизвестный то ли очень оригинальный шутник, то ли…
                Серёга, услышав сленг, как-то снова воспрянул духом, подошёл к машине и обратил внимание, что никакого она не чёрного со зловещим отливом цвета, а нормального то ли голубенького, то ли светло-зеленого.
                - Если вы – это он, так зачем вы за мной лично припёрлись? – развязно спросил бывший учитель украинского пения, усаживаясь на заднее сиденье, заботливо направленный туда дружескими усилиями невесть откуда взявшегося водителя. То, что он взялся невесть откуда, было очевидно, поскольку Серёга точно не видел никакого водителя на подходе к тачке с не тонированными стёклами, освещаемой уличным фонарём так удачно, что салон просвечивало насквозь. Однако акт явления из ниоткуда этого доброго молодца в обыкновенном холуйском прикиде современных российских охранял и ездил для богатых хозяев снова не произвёл на легкомысленного музыканта должного впечатления. Впрочем, материализовавшегося из ниоткуда доброго молодца в холуйской спецовке мало интересовали производимые им впечатления на стороннего наблюдателя, зато он тщательно следил за исполнением своих прямых обязанностей. Поэтому водила с лакейским профессионализмом "впустил" шефа в салон, захлопнул за ним дверцу, сел на своё место и, повертев некрупной стриженой на массивной шее головой, запустил движок и лихо отвалил от бордюра тротуара.
                - Нет, вы всё-таки скажите, что я за персона такая, чтобы за мной лично пришёл сам, сам…
                Серёга, усевшись поудобней и круто повернув голову к соседу по «парте», продолжал настырно допытываться. Нет, где-то в глубине души он ощущал притаившийся ужас, готовый завладеть всем своим жизненным пространством в виде нервно-психологических внутренностей бедного учителя в том случае, если произойдёт маловероятное с невозможным, и этот большой оригинал с меняющейся внешностью, с фальшивыми документами из реквизита фокусника и чудом возникающим из ниоткуда водилой действительно окажется…
                «Ерунда какая-то, - тревожно подумал Серёга, неприятно констатировавший, что за последние полчаса его настроение радикально менялось раз пять. – А может, это какой-нибудь мой богатый неизвестный родственник и он решил…»
                - А вот это точно ерунда, - сонным голосом возразил меняющийся. Сейчас, кстати, он ни на кого не походил: ни на Горбачёва, ни на Путина, ни на Маяковского, ни даже на Черномырдина. Так себе, сухой интеллигентный дядя в обычных осенних шмотках, которые совершенно нормально пахнут сладковатой сыростью, а вовсе никакой ни серой или прочими оккультными химикатами. - Что, Теофиля Готье начитались в детстве? Или Дюма старшего? Нет, дружок, готовься к путешествию туда, куда сам захотел…
                Меняющийся то обращался к Серёге на «ты», то на «вы».
                - … А персона ты действительно никакая, - нелицеприятно продолжил он, закуривая обычную сигарету, а не приличествую случаю сигару с золотым ободком. – Таких как ты, желающих продать душу дьяволу, на вашей земле – как собак нерезаных. Многие желающие много чище тебя. Однако ты заявил весьма оригинальный обмен. То есть, ты захотел толкнуть свою душу не за баки и евро, как обычные люди, а в обмен на экскурсию туда, куда… В общем, подобную экскурсию могу оформить только я, поскольку для рядового топ-менеджера из нашей конторы ещё не установлены правила и полномочия по оформлению подобного рода сделки. Прецедента ещё не было, понимаешь? В дальнейшем, быть может…
                Тот, кто выдавал себя за князя тьмы (а, может, и не выдавал), оборвал речь на полуслове и слегка подался вперед, положив руку на плечо водителя. К тому времени их машина уже катилась на нехилой скорости по магистральной трассе. А навстречу тачке его «сиятельства» не менее нехило неслась прикинутая телега какого-то местного то ли наркобарона, то ли помощника депутата местного законодательного собрания. Больше того: лакированный чёрный сарай не просто нёсся, а летел от избытка лошадиных сил и чувств обдолбавшегося хозяина по разделительной полосе, разрезая искрящуюся дождливую мглу мощными фарами дальнего света, ничтоже сумнящеся в адекватности действий княжеского водилы, который по идее криминального (государственного) авторитета должен был уступить ему дорогу. Но не случилось. Водитель «пивного» незнакомца, даже не изменив своей посадки, корректно моргнул встречному нахалу и попёр дальше на прежней немаленькой скорости вперёд.
                «Мама моя!» - мысленно ахнул Серёга. Вот теперь, в потоке стремительно приближающегося ослепительного автомобильного света, он ощутил настоящий ужас, а не тот суррогат с полупьяна мистифицированных чувств, каковые то тяготели над ним, то отпускали за короткое время знакомства с этим странным мужиком в непримечательных демисезонных шмотках. Нечто подобное испытывает животное на бойне, почуявшее вместе с запахом свежей крови приближение гибели. Нечто подобное сейчас испытывал бедный бывший учитель пения, с позором понимая, что его нынешнее поведение ничем не отличается от поведения безмозглого животного. Он так же оцепенел от страха, из горла вырвалось сдавленное сипение, и он c тупой покорностью наблюдал за приближением неминуемой гибели. А лакированный сарай несся, как ни в чём не бывало. Выйти на разделительную его принудил простой советский «жигуль» второй модели, который тащился себе с какого-то железнодорожного огорода в один из спальных районов одного подмосковного городка. Дорога считалась трёхрядной, но обочины давно заросли буграми грязи, поэтому по разделительной полосе между двумя машинами большому лакированному сараю просквозить не задетым представлялось весьма проблематичным. Ну, разве что притрётся на обочину встречная иномарка, или «жигуль» сделает то же самое, но со своей стороны. Однако ни «жигуль», ведомый твёрдой рукой бедного пенсионера, которому всё равно в этой жизни терять было нечего, ни встречная иномарка с таинственным посетителем пивной не собирались никуда притираться. И хозяин сарая, то ли пьяный, то ли обкурившийся, наконец-то струхнув почти лобового столкновения, дал по тормозам и попытался снова встать за упрямым «жигулём». Но в это время – Серёга всё видел так, словно кто-то специально замедлил съёмку, – таинственный посетитель дешёвой пивнухи сжал плечо своего водилы и тот резко прибавил газ. При этом он вильнул на встречную и…

               

                next


                1) В том случае, если у читателя возникнет сомнение насчёт цен, автор просит учитывать инфляцию, каковая злыдня совершенно искусственного происхождения весьма присуща странам четвёртого мира, к каковому миру в единственном числе ныне принадлежит наша многострадальная Россия

                2) Законодатель моды – сам В.В. Путин

                3) Скинхеды - одна из разновидностей экстремистских социальных молодёжных групп в любом буржуазном обществе. Как правило, с такими группами ведётся чисто теоретическая борьба, поскольку и скинхеды, и фанаты, и иже с ними отвлекают молодёжь от насущных проблем и грамотного участия в политической борьбы за свои права и интересы

                4) Случаи каннибальства в современной России совсем не редкость

                5) Если бы не Советская власть, давшая детям рабочих и крестьян возможность бесплатно учиться в институтах и университетах, а по их окончании делать карьеру, быть бы Виктору Степановичу, в лучшем случае, мельником в родной станице в Оренбургской области. Или дворником в Москве

                6) Французский писатель и критик, сочинял авантюрно-любовные романы с неожиданно хорошим концом, когда простые комедианты («Капитан Фракасс») становились наследниками графских титулов со всеми вытекающими в виде загородных замков с полными винными подвалами, комодами со столовым серебром, мешками с золотом и даже солидным запасом виноградных улиток в леднике со всеми удобствами

                7) В современной России всё ещё принято сажать картошку в полосе отчуждения между железнодорожным полотном и защитной лесопосадкой