КАЗАНЬ
В ЕЁ
ПРОШЛОМ И НАСТОЯЩЕМ
ОЧЕРКИ ПО ИСТОРИИ, ДОСТОПРИМЕЧАТЕЛЬНОСТЯМ И СОВРЕМЕННОМУ ПОЛОЖЕНИЮ ГОРОДА,
с ПРЯЛОЖЕНИЕМ КРАТКИХ АДРЕСНЫХ СВЕДЕНИЙ
С 8-Ю ВИДАМИ ГОРОДА КАЗАНИ
СОСТАВИЛ
М. ПИНЕГИН
С.-ПЕТЕРБУРГ ИЗДАНИЕ КНИГОПРОДАВЦА А, А. ДУБРОВИНА
1890
Типография А. С. Суворина. Эртелев пер., д. 18
XVIII.
Разгром Пугачевым Казани.
Появление самозванца.
— Первое пребывание Пугачева в Казани; его побег.
— Волнения в Оренбургском крае.
— Положение Казанской губернии; её беззащитность.
— Манифест о самозванце.
— Увещевания казанского архиеп. Вениамина своей паствы.
— Главнокомандующий генерал Кар.
— Успехи Пугачева.
— Город Казань; меры предосторожности; выселение из города.
— Прибытие в Казань Бибикова.
— Дворянский корпус; благоволение императрицы Екатерины II к казанскому дворянству.
— Пожертвования купечества и мещанства.
— Бездействие корпуса казанского дворянства.
— Прибытие в Казань жены Пугачева.
— Смерть Бибикова.
— Движение Пугачева на Казань после занятия гор. Осы.
— Меры к укреплению и к защите города.
— Пугачев под Казанью.
— Штурм и разгром города; осада кремля.
— Лагерь Пугачева; нападение Михельсона и освобождение города; уничтожение пугачевских шаек и бегство самозванца.
— Безвыходное положение казанцев после пугачевского разорения города.
— Смерть губернатора Брандта; кн. Мещерский; награждение лиц «гимназического корпуса».
— Дело архиепископа Вениамина.
Между тем, как в Казани устраивались драматические и аллегорические представления в высокоторжественные дни «для возвеличения благополучного и мирного царствования дражайшей матери отечества, в сопредельном с Казанской губернией Оренбургском крае было весьма неспокойно: между яицкими казаками появился самозванец под именем «государя Петра Федоровича».
В Казани стали распространяться слухи, что самозванцем объявился тот самый Пугач, который месяца три тому назад был в Казани арестантом.
Слухи оказались верными. Известно, что в конце 1772 г. Пугачев был арестован в селе Малыкове (ныне город Вольск) за то, что подговаривал волновавшихся яицких казаков переселиться в турецкие владения на реку Лабу.
Пугачева начали пересылать по разным инстанциям для допросов и передопросов; 4-го января 1773 г. он предстал пред казанским губернатором генерал-поручиком фон Брандтом.
Губернатор приказал содержать Пугачева под крепким караулом и допросить его.
При допросе Пугачев отрекся от взведенных на него показаний; губернаторский секретарь «только плюнул и приказал сбить с рук железа».
Пугачева поместили вместе с другими арестантами в «черных тюрьмах» под губернской канцелярией.
Вообще на этого казака не было обращено большого внимания: в ту пору разглашатели разных былиц и небылиц про яицких казаков были не редкостью.
Фон-Брандт, донося в Сенат 21-го марта о допросе Пугачева, назвал его просто «вралем».
Но Сенат отнесся к делу с большей строгостью; 6-го мая было высочайше повелено: наказать Пугачева за его враки и утайку своего звания плетьми, сослать в гор. Пелым и там, употребляя его на работу, в какую годен будет, давать кормовых по три копейки на день, но смотреть за ним накрепко, чтобы не сделал оттуда побегу.
Эта резолюция получена была в Казани 1-го июня; но Пугачева уже не было в городе; за три дня перед тем он бежал...
Попав в общую тюрьму, Пугачев не оставался праздным.
Зная, что в Казани много раскольников и что они всегда готовы поддержать своего единоверца, Пугачев стал выдавать себя за старообрядца и говорил всем, что не знает за собой вины, а страждет «за крест и бороду».
Приходившие в тюрьму для подаяния раскольники, действительно, приняли в нем участие; наиболее других благотворил Пугачеву Щолоков, казанский купец, ревностный старообрядец и приятель игумена в Иргизском скиту Филарета, у которого Пугачев скрывался по выходе из Ветки.
Как раз в это время Филарет приехал в Казань: узнав о заключении Пугачева, он настоятельно просил Щолокова, чтобы тот постарался об освобождении Емельяна.
Щолоков давал взятки губернаторскому секретарю, и последний стал обнадеживать Пугачева: «Будет, мой друг, время», говорил он.
Хотя законного освобождения не последовало, но льготы и послабления открыли Пугачеву возможность побега.
Чтобы лучше ознакомиться с топографией города, Пугачев чаще других ходил на Арское поле, куда водили арестантов на работу; в тюрьме же он старался казаться набожным, скромным и послушным; арестанты любили Пугачева; особенно был близок к нему бывший купец пригорода Алата, Парфен Дружинин, ожидавший наказания кнутом и ссылки.
Пугачев и Дружинин уговорились бежать; содействовать их побегу согласился еще один солдат, в котором Пугачев заметил «малороссийскую склонность к неудовольствию в его жизни».
Дружинин велел своему сыну приготовить лошадь и кибитку и поджидать их в назначенное время.
Утром 28-го мая Дружинин с Пугачевым отпросились у караульного офицера к попу Благовещенского собора Ивану Ефимову за милостыней.
Провожатыми им даны были два солдата, из которых один — Григорий Мищенко — сам участвовал в замысле.
Поп радушно принял колодников и их конвойных; на деньги Дружинина купили вина и пива, подпоили «несогласного к побегу» солдата и пошли обратно в острог.
Отойдя несколько шагов, они увидели кибитку с лошадью, которою правил сын Дружинина; чтобы не догадался пьяный солдат, Дружинин стал рядить, как бы незнакомого ему ямщика довезти их до тюрьмы; срядились и сели все в телегу: пьяного закрыли рогожей и поехали по большой сибирской дороге; около села Царицына солдата выбросили из кибитки и угнали в лес около пригорода Алата (в 44 вер. от Казани), а потом перебрались и за Каму.
Побег Пугачева не возбудил на первых порах опасений в Казани.
Губернская канцелярия узнала о побеге лишь 3-го июня; донесение о бегстве Пугачева написано было 21-го числа, да семь дней еще пролежало неотправленным; кроме того, распоряжение о поимке бежавших арестантов разослали по таким местам, где Пугачев не мог скрываться.
Все это раскрылось впоследствии, да и то не вполне, за смертью Брандта, а секретарь оправдался тем, что он действовал по приказанию начальства.
И вот этот то арестант-бродяга, чрез три месяца после побега из Казани, поднимает все яицкое казачье войско, забирает крепости и станицы, осаждает самый Оренбург.
Заволновались инородцы Закамского края; чуваши, мордва, черемисы начали приставать к бунтовщикам; башкиры стали грабить и разорять русские селения; киргизский хан Нурали готовился к набегам.
Господские и горнозаводские крестьяне были на стороне Пугачева; он привлекал их обещанием полной свободы.
Мятеж охватил весь заволжский край до Тобола; повсюду собирались шайки, атаманы которых называли себя полковниками «государя-батюшки Петра Федоровича»; эти шайки распространяли пугачевские манифесты, захватывали казенное имущество, грабили горожан и помещиков, убивали всех, не желавших признать самозванца государем.
Положение страны и правительства было весьма трудным: войны с Турцией и Польшей истощили казну и оттянули военные силы на юго-запад; внутренние губернии остались почти без защиты; в Казанской — дело обстояло не лучше: из трех гарнизонных батальонов, стоявших в Казани, большая часть была откомандирована для набора рекрут и для конвоирования арестантов, отправляемых в Сибирь огромными партиями.
Оставшихся в городе нижних чинов было так мало, что, по словам Брандта, «не только поиску и истребления сильной злодейской шайки, но и обороны против их воровского нападения делать некем».
Невозможно было полагаться и на местное население в защите границ губернии, потому что «земледельцы разных родов, а особенно помещичьи крестьяне, по своему легкомыслию, в данном случае весьма опасны, и нет надежды, чтобы помещики могли употребить с пользой своих крестьян для обороны себя и общества».
Всю надежду генерал Брандт возлагал на поселение отставных солдат, которые, «забыв военные обряды, совсем сделались мужиками»; но они могли быть единственными защитниками Казанской губернии.
Таких солдат-земледельцев собрано было 730 чел., и всех их немедленно отправили к Черемисской крепости (между Кичуем и Ставрополем).
Что касается запаса оружия, то по всей Казани нашли годных 143 ружья и 100 пар пистолетов [однозарядных, рассчитанных по два на человека-солдата, воина; см. «пуля дура - штык молодец», взаимосвязь с медленной скоростью заряжания, не практичной в бою], да и те принадлежали московскому легиону; затем губернатор собрал все негодное оружие и роздал исправлять слесарям, а потом отправил его в Кичуй.
При таком безвыходном положении фон-Брандт просил московского главнокомандующего кн. Волконского прислать ему оружие и войска, но и тот мог отрядить в Казань не более 300 чел. с одной пушкой.
Между тем в Петербурге не без тревожного чувства взглянула на дело императрица Екатерина.
Наскоро собраны несколько рот и эскадронов и отправлены против бунтовщиков под начальством генерал-майора Кара.
Губернаторами оренбургскому Реинсдорпу и казанскому Брандту предписывалось оказывать всякое вспоможение Кару, который мог везде распоряжаться именем государыни.
Обнародован был манифест о появлении самозванца и о том, что меры против мятежа приняты.
Казанский архиепископ Вениамин получил особый рескрипт императрицы, в котором ему повелевалось составить наставление пастве и разослать его всем священникам для чтения народу; увещание священников могло, по мнению правительства, отклонить народ от самозванца.
Наставления Вениамина в этом случае могли иметь особенное значение, потому что он, при вступлении на престол Екатерины II, жил в Петербурге и был очевидцем всех событий, сопровождавших смену царствующих лиц.
Действительно, Вениамин в одном из своих увещаний призывал Самого Бога в свидетели, что бывший император Петр III скончался в 1762 г.; что тело его, привезенное на утренней заре в Александровский монастырь, было поставлено в зале тех деревянных покоев, в которых сам Вениамин имел тогда жительство; что несколько дней, по древнему обычаю, приходили туда для отдания христианского долга вельможи, люди всякого звания и простой народ, и что в присутствие их перенесено оно потом с подобающей церемонией в церковь, где, по отпетии [отпеванию], запечатлено земною перстью им самим.
Между тем генерал Кар, отправившийся против мятежников, мечтал о лаврах Цезаря и боялся только того, чтобы разбойники не разбежались до его появления. Но мечты разрушились: при первой же стычке с пугачевцами он был разбит (в 100 в. от Оренбурга).
Чрез несколько дней Пугачев захватил целый отряд полковника Чернышева.
Кар окончательно растерялся; он просил позволения приехать в Петербург; несмотря на запрещение высшего начальства, он сдал командование генералу Фрейману и поспешно ускакал чрез Казань в Москву.
Императрица приказала исключить Кара из воинского штата и списков.
Казань немедленно узнала о неудачах правительственных отрядов; толкам и разговорам не было конца; даже гимназисты принимали участие в распространении разных слухов, так что начальство нашло нужным запретить им передавать друг другу «такие речи, который подлый народ на площади говорил».
Начальство приняло некоторые меры для укрепления города.
Казань тогда состояла преимущественно из деревянных маленьких домиков; улицы города были узки и кривы, за исключением Арской, выводившей на Арское поле. Последняя улица была шире других, прямее и вымощена бревнами.
На выезде к Арскому полю стояла большая караульная изба, где жили выбранные из обывателей на полугодичное время сотники и десятники; на их обязанности было содержать караул; оружием служили точеные, окрашенные дубины.
В ночное время Арская улица около караула закладывалась рогатиной на колесе; конец её прикреплялся к столбу болтом.
По всем остальным улицам были большие ворота, по ночам запиравшиеся на замок, так что проезд по улицам ночью прекращался.
Считая эти обычные меры охраны недостаточными, городские власти спешили подправить казанскую крепость, или, вернее, её развалины.
Комендант города Баннер распорядился конных служивых татар распределить по частям — для дневных и ночных разъездов; из них же учредить пикеты у рогаток при концах улиц; отряды татар должны были разъезжать под начальством обер-офицеров «тихо и порядочно» для надзора за тем, чтобы на улицах не было «скопищ подлых людей», ни шума, ни песен, ни других непристойностей, ослушников приводить в полицию.
Вообще Казань была поставлена на военное положение: позже седьмого часа пополудни позволено было ходить по улицам только по особым билетам.
Предписано было также иметь осторожность от огня, а больше всего «наблюдать, чтобы не последовало от каких-нибудь злодеев зажигательного пожару».
Но какие меры ни принимались в Казани, совершавшиеся в Оренбургском крае события произвели впечатление на казанцев самое ужасающее.
Беспокойство в городе усилилось еще более после того, как выехали из Казани семейство фон Брандта и семьи некоторых других высших чиновников.
За повозками первых эмигрантов потянулись к Москве бесконечные обозы с имением и семьями прочих казанских обывателей; не только дворяне, купцы и подьячие, но и много простолюдинов выбрались из города, «оставя [оставив] неизвестному жребию одних только духовных в городских развалинах, да владыку в Воскресенском монастыре».
Губернатор обратился 30-го ноября 1773 г., после литургии, к народу с воззванием, в котором уверял, что Казани не угрожает никакой опасности от бунтовщиков; что по московской дороге разъезжают лишь воровские шайки ставропольских калмыков, да уфимских башкирцев [башкир], которые не имеют никакой связи с самозванцем.
Народ не поверил губернатору, потому что он сам прежде других выслал свое семейство из города.
Выселение казанских обывателей продолжалось. «Казань погибает», — говорили все в один голос, — «и нет ей никакого спасения, ибо злодеи в 30-40 верстах, а некоторые и ближе».
По словам очевидцев, в конце ноября в Казани происходило такое смятение, что, казалось, настало светопреставление.
«Все свое имение с торопливостью забирают, укладывают в воза [повозки], без порядка мечутся во все стороны, яко бешеные, и спасаются, не зная притом, куда бегут и что делают».
Переселенцы из Казани и других городов, собравшись в Москве, своими рассказами навели трепет и на древнюю столицу.
Москвичи еще живо помнили ужасы народного бунта во время чумы 1772 г. Теперь можно было опасаться повторения подобного же бедствия; тем более, что чернь сочувствовала успехам Пугачева; явились и подстрекатели из пугачевцев.
Благодаря беззащитности восточной окраины, мятеж развивался с чрезвычайной быстротой и охватил уже Поволжье до Казани.
Мелкие команды из Москвы, Твери, Петербурга и с западной границы стали подходить к Казани не раньше января 1774 г.
Около того же времени прибыл туда и назначенный главным начальником сборных команд генерал-аншеф Бибиков, незадолго пред тем командовавший русскими войсками в Польше.
Прибытие Бибикова несколько ободрило казанцев: унывший и опустевший город стал оживляться; начали съезжаться дворяне и другие начальствующие лица.
Бибиков при первом же случае объявил свое неудовольствие администрации за то, что дали возможность Пугачеву усилиться; он сказал, что «следует истреблять злодея повсюду», а не ограничиваться только защитой какой-нибудь губернии, как это предлагал ему фон Брандт.
Энергичное слово ободрило казанцев, но оно не могло сразу поправить общую распущенность в крае.
По письмам Бибикова, администрация была настолько в плохом состоянии, что в местах, где не было еще бунта, уже господствовал полнейший беспорядок.
Фон Брандт, человек честный, но одряхлевший, не мог уследить за злоупотреблениями и удержать своих подчиненных от произвола, нарушения законов и лихоимства; так, например, секретарь губернатора настолько озлобил население, что при казни одного из пугачевцев чрез повешение, народ требовал на той же виселице повесить и секретаря.
Таким образом, Бибикову, прежде всего, приходилось вступить в борьбу с чиновниками — борьбу, едва ли не более трудную, нежели с мятежниками. Он поручил наиболее важные должности лицам, ему хорошо известным, с тем, чтобы они заново создали распавшийся порядок.
Пока шли из Польши полки, Бибиков принужден был прибегать к полумерам; за недостатком кавалерии, он не мог воспрепятствовать развитию бунта: волнения начались уже близко Казани.
Необходимость заставила Бибикова поторопиться приглашением дворян вооружить своих поселян, но не иначе, как узнав сперва их настроение.
1-го января 1774 г. казанское дворянство решило составить из своих людей и своим иждивением вооруженный конный корпус, для чего постановили собрать с каждых двухсот душ по одному человеку и снабдить их всем необходимым, для вооружения этого ополчения Бибиков приказал выдать из казанского комиссариата старые палаши и пистолеты.
Командование корпусом было поручено родственнику Бибикова, генерал-майору Ларионову; корпус должен был входить в состав заведуемых Бибиковым войск.
Екатерина II, узнав о таком решении казанского дворянства, повелела Бибикову объявить дворянству монаршее благоволение за его патриотический поступок.
Кроме того, Бибиков получил от императрицы следующее собственноручное письмо от 20-го января:
«Александр Ильич!
Подражая примеру верного и усердного дворянского корпуса казанского, повелела я, яко помещица той губернии, с дворцовых волостей, с каждых двухсот душ, всем отдать по одному рекруту, и, обмундировав и снабдя [снабдив] лошадью, велела присовокупить их к тому казанского дворянства военному корпусу, о чем чрез сие уведомляю, дабы вы о сем и тамошнему дворянству сказать могли, впрочем остаюсь к вам доброжелательна.
Екатерина».
Монаршее благоволение объявлено было дворянству при торжественной обстановке.
Предводитель дворянства и шеф нового корпуса произнесли благодарственные речи пред портретом императрицы; с подобными же речами обратились и к Бибикову, прося «подать дворянству случай пролить кровь свою за благополучие отечества и монархини». Императрица отозвалась об этих речах, что они «прямо благородными мыслями наполнены» (1).
Примеру казанцев последовали дворяне свияжские, симбирские и пензенские; они также решили собрать ополчение.
Казанское купечество и мещанство сделали тоже пожертвование на сформирование и содержание гусарского эскадрона.
Даже гимназия, при всеобщем одушевлении, внесла посильную лепту: в ней усилено было обучение фехтованию; пригодилась впоследствии и эта подготовительная мера.
Все это утешало императрицу, и она приказала выбрать казанских помещиков из унтер-офицеров гвардии, произвести их в обер-офицеры, обмундировать, снабдить всем нужным и отправить немедленно в Казань.
Вместе с этим поручила Бибикову наградить от её имени шпагами усерднейших членов казанского магистрата. Особый манифест от 22-го февраля 1774 г. объявил по всей империи о доказательствах верноподданничества казанцев; манифест велено прочесть во всех церквах и на память потомству положить в архив каждого города по нескольку экземпляров.
К сожалению, дворянский корпус не оправдал общих надежд: Ларионов, отправленный на освобождение Уфы, почти целый месяц простоял без дела и нужды в селе Бакалах, а затем, за болезнью, отказался от командования. Прочие отряды, разосланные Бибиковым, действовали везде с успехом; все начали надеяться на скорое окончание дела.
Бибиков в начале марта перенес свой штаб из Казани в Кичуевскую крепость.
В это время в Казань привезена была, по повелению императрицы, из Зимовейской (ныне Потемкинской) станицы на Дону жена Пугачева с сыном и двумя дочерьми, а потом и родной брат его, находившийся в армии. Бибиков писал по этому случаю начальнику секретной комиссии в Казани А. Лунину: «Привезенную к вам прямую жену Пугачева извольте приказать содержать на пристойной квартире под присмотром, однако без всякого огорчения, и давайте ей пропитание порядочное... А между тем, не худо пускать ее ходить по городу, чтобы она в народе, а паче черни могла рассказывать, кто такой Пугачев, и что она его жена. Однако ж сие надлежит сделать с манерою, чтоб не могло показаться с нашей стороны ложным уверением; паче-ж, думаю, в базарные дни, чтоб она, ходя, будто сама с собой, рассказывала о нем, кому можно или кстати будет».
Все распоряжения Бибикова исполнялись успешно; его донесения императрице были утешительны; Екатерина II пожаловала его подполковником лейб-гвардии Измайловского полка, сенатором и кавалером Андреевского ордена. К несчастью, все эти почести не застали уже в живых Бибикова: он умер 9-го апреля, после непродолжительной болезни (2).
Смерть Бибикова дала делу совершенно другой оборот.
Державин приписывает наступившие неудачи несогласиям и пререканиям, возникшим между князем Щербатовым, которому Бибиков пред смертью сдал начальство, губернатором фон Брандтом и освободившим Оренбург князем Голицыным; они не хотели подчиняться один другому, дали возможность скопиться мятежным шайкам и таким образом расстроили начало побед. Пугачев, потерпевшей в марте много неудач, теперь опять усилился, разоряя уральские заводы.
Наиболее энергично продолжали преследование генерал де Калонг и полковник Михельсон, но и те не могли действовать соединенными силами; де Калонг ушел в Челябинск, как думают, из зависти к успехам Михельсона, а этот принужден был воротиться в Уфу, так как у него не было патронов.
Таким образом, путь к Казани чрез Каму оказался открытым.
Фон Брандт просил у князя Щербатова помощи, а между тем часть казанского гарнизона послал под начальством Maйopa Скрипицина в пригород Осу.
Пугачев, отбитый у Кунгура и Красноуфимска, бросился к Осе и разбил Скрипицына. Город сдался.
Скрипицын наружно перешел на сторону Пугачева, но тайно рассылал письма в Кунгур, в Казань и исправнику Воткинского завода, уговаривая его вооружиться против самозванца.
Старавшийся заслужить доверие у Пугачева подпоручик Минеев, открыл ему про переписку Скрипицына; письма были перехвачены, составитель их повешен, а доносчик получил чин полковника.
Зная о плохом состоянии Казани и надеясь в ней встретить единомышленников, Пугачев направился прямо на этот город, распространяя молву, что там соединится с ним сын, государь-цесаревич, с войском и что из Казани они вместе отправятся в Москву.
Положение Казани было самое критическое. Князь Щербатов, узнав о сдаче Осы, ушел в Бугульму.
Престарелый фон Брандт должен был защищаться один, как мог и у мел. Численность иррегулярного войска в Казани доходила лишь до 700 человек, дальнейшая защита города зависела от числа вооруженных жителей, а между тем пугачевцев, шедших к городу, по слухам, было до 20 000 человек.
Губернатор разослал нарочных в отряды Михельсона, Попова, Жолобова и князя Голицына с просьбой спешить на спасение Казанской губернии.
Затем фон Брандт, комендант Баннер и начальник секретной комиссии
Потемкин вместе с офицерами решили отправить навстречу Пугачеву полковника Толстого с сотней пехоты, с сотней же карабинеров и одним орудием.
Вместе с тем решено было построить вокруг города несколько батарей, причем полковник Свечин предложил выкопать ров вокруг слобод и брался выполнить это в три дня.
Такое предложение было отвергнуто, а решили построить батареи только вокруг города, а слободы обнести лишь рогатками, предоставив их собственной защите.
Впоследствии слободы послужили отличным прикрытием для пугачевцев при штурме города.
Такую небрежность можно объяснить лишь тем, что большинство начальствующих не предвидело серьезной опасности городу; они надеялись, что Пугачев будет разбит или отброшен в сторону преследовавшими его отрядами: по следам Пугачева со стороны Екатеринбурга шел Гагрин, из Башкирии спешил Михельсон, а близь Камы с отрядом стоял полковник Якубович.
Все-таки 2-го июля фон Брандт объявил всем жителям, чтобы они приготовились к защите города; при этом было добавлено, что о приближении к городу мятежников дан, будет сигнал пушечным выстрелом и набатным звоном, что по этим сигналам все лица, назначенный к защите города, должны спешить с оружием к своим постам и не должны отлучаться от своих мест, хотя бы горели их собственные дома; нарушители же такого порядка, на страх другим, безо всякой пощады будут заколоты, или застрелены.
От присутственных мест и от жителей потребовали ведомости, сколько может быть выставлено людей и с каким оружием.
Директор Каниц донес, что казанские гимназии могут выставить следующий «корпус»: 13 учителей, 2 дежурных офицера, 2 приказных, 39 учеников, «кои имеют не менее 16 лет», 6 человек дворовых людей самого Каница и затем всех гимназических служителей из отставных солдат; 50 человек учителей и учеников имели карабины, а все прочие вооружены пиками, купленными на гимназические средства.
Каниц просил у губернатора пороху и пуль и в заключение добавил, что, так как гимназическому корпусу из 74 человек, упражняющихся в науках, непристойно смешиваться с прочими гражданами, то пусть бы назначено было особое место, где гимназическая команда могла бы стоять одна, под предводительством своего командира».
Так как нападения следовало ожидать с восточной стороны, то здесь наиболее усилены были укрепления.
На пространстве от левого берега Казани, чрез Арское поле, до озера Кабана, в 4-х местах, построены батареи; между ними поставлены рогатки, вышиной по грудь человека (3).
На каждой батарее было по одному или по два орудия. Батареями с Арского поля командовал генерал Баннер, здесь же стоял Потемкин с отрядом солдат в 400 человек.
Со стороны Суконной, при 4-й батарее, были собраны суконщики, и подгородные крестьяне из сел Архангельского и Поповки, под командой владельца суконной фабрики, коммерции советника Дряблова. Рогатками и 4-мя батареями вокруг татарских слобод до Ямской — шеф дворянского корпуса Ларионов, а далее вокруг Мокрой слободы чрез Московскую дорогу до Казанки и крепости расположен был отряд с одной батареей полковника Свечина; ему же подчинялись вооруженные ямщики и обыватели окрестных улиц.
Крепость находилась в ведении коменданта полковника Лецкого, а часть города, огибаемая р. Казанкой от крепости до Арского поля, поручена было защищать члену адмиралтейской конторы Щелину; он должен был вооружить лодки и наблюдать, чтобы мятежники не перешли реки вброд и не напали на город с этой стороны.
Внутри города, по Арской улице, недалеко от Богородицкого монастыря, поставлен был гимназический отряд под командой директора фон Каница; дорога была перекопана, а за насыпью поместились две шеренги, из коих первая имела карабины, а задняя — пики; к гимназистам присоединились художники и ремесленники из немцев, вооруженные 50 карабинами; они разместились группами по флангам и на аванпостах по окраинам оврагов к Казанке.
10-го июля Пугачев разбил в 12 верстах от города высланный ему навстречу отряд Толстого, причем сам командир погиб, а команда его частью предалась мятежникам, частью разбежалась по лесам.
Пугачев отсюда послал казанцам указ, чтобы без сопротивления покорились государю, приняли его с честью и сдали город; покорившимся обещаны разные милости.
Как только в Казани разнеслась весть, что Толстой разбит и убит, а Пугачев уже у самого города, многие жители поспешили оставить Казань, а в числе первых уехал и шеф дворянского корпуса Ларионов в Нижний, оставив на произвол судьбы вверенную ему оборону города с южной стороны.
Самозванец остановился между Казанкой и селом Царицыным; толпа его людей состояла более чем из 20 000 человек, впрочем, плохо вооруженных или почти безоружных. Крестьяне, добровольно или принужденно приставшие к пугачевцам, имели одни дубины да колья; башкиры были вооружены луками, а яицкие казаки ружьями; но тех и других было сравнительно мало.
Посланный Пугачевым с указом воротился и объявил, что казанцы «не слушают, а только бранят».
Пугачев решил штурмовать город.
Вечером он осматривал укрепления со стороны Арского поля; во время рекогносцировки Пугачева к нему навстречу вышел из садов какой-то старик и стал говорить, что в Казани архиерей и все господа согласны сдаться Пугачеву, но это запрещает им недавно приехавший из Москвы генерал (П. С. Потемкин, троюродный брать князя Таврического) да губернатор, которые-де объявили, что если пойдут встречать злодея с крестами, то они и кресты из пушек перебьют.
После Пугачева ездил осматривать укрепления атаман Белобородов.
Когда он подъехал к отряду Потемкина (из 400 пехоты и 200 конных чувашей; стоял впереди гимназической батареи), то генерал вышел из-за рогаток, и хотя не сделано было ни одного выстрела, но на другой день он писал, что «вчера неприятель атаковал Казань, и мы его отогнали».
На утро 12-го июня Пугачев разделил свою толпу на четыре части: одну повел сам, другую — поручил Белобородову, а третью — Минееву; кому вверил 4-ю — неизвестно.
Прикрывшись выставленными вперед возами с сеном, между которыми были размещены пушки, отряды Белобородова и Минеева прошли по Арскому полю и остановились на Сибирской дороге, между рощей военного госпиталя, в которой тогда стоял загородный дом с ветреной мельницей купца Болдырева, и садами Родионовского института, где стоял загородный дом прежнего губернатора Алферова. «Погода предвещала нам счастливый успех», — говорит участник-пугачевец, — «ветер дул прямо на неприятеля, густой дым пошел прямо на город».
Отряд Потемкина, защищавший дорогу, был сбит.
В это время толпа Минеева овладела губернаторским домом и двинулась дальше; ползком по оврагам она пробралась до гимназического поста и смяла его своей многочисленностью.
Сам Каниц ранен был стрелой в ногу, подучили тяжелый раны и 6 учеников, из них один умер; два учителя — немец Тих и рисовальный — Иван Кавелин — убиты; вместе с ними погибли и 5 иностранцев; кроме того, 6 человек пропали без вести.
Остатки этого «корпуса», оттесненные до самого женского монастыря, удалились в крепость (4).
Минеев овладел монастырем, где был убит столетний генерал Кудрявцев и, поставив одну пушку на паперти, а другую на монастырских воротах, открыл пальбу по крепости.
Левое крыло, под начальством Пугачева, бросилось к Кабану.
Жители Суконной слободы встретили наступавших рычагами, копьями и саблями; пушку у них разорвало при первом же выстреле.
Пугачев прыснул картечью; башкиры, пустив тучу стрел, с гиком бросились в улицы, убивая людей и зажигая дома.
Суконщики бросились в рассыпную, за ними бежали и солдаты Потемкина, «не видев ни малейшего нападения, от одной робости, оставив неприятелю пушки и весь снаряд.
Главные караулы опрометью побежали в крепость».
Многие из солдат и жителей перешли на сторону самозванца и предались грабежу; другие прятались в погребах, церквах и монастырях, или искали спасения в крепости; там, в соборе, епископ Вениамин совершал молебствие о спасении города.
Город сделался добычей мятежников: злодеи рассыпались по городу, «как ветер бурный», — писал Ювеналий, игумен Ивановского монастыря, — «везде слышим вопль, рыдания и стон; часто раздавались страшные слова: «коли его».
Зверство человека проявлялось в самом отвратительном виде: младенца бросят в огонь на глазах матери и наслаждаются её исступленным отчаянием; женщину убьют лишь после поруганий и насилий.
Всех, кто только попадался в немецком платье, убивали без пощады.
Священники, например Грузинской церкви, ходили по улице в однех рубахах и босиком, чтобы не отличаться от простонародья и не быть узнанными. Пугачевцы грабили дома и потом зажигали их.
Улицы, по которым еще можно было пройти, представляли ужасное зрелище: по ним гнали пленных; злодеи то бродили взад и вперед с ношами награбленного добра, то разъезжали пьяные в самой пестрой одежде; в стихарях, подрясниках, в женском платье и проч.
Разграбление города началось с 6 часов утра и продолжалось до глубокой ночи.
Многие из мятежников, в том числе Пугачев и Белобородов, ездили в лагерь обедать, а потом снова возвращались для грабежа и разорения.
Время клонилось к вечеру, и злодеи торопились покончить разбойничье дело: выбивали в храмах двери, сдирали ризы, забирали сосуды, богохульствовали.
«Святость шестнадцати церквей была поругана злодеями, которые не щадили ни пола, ни возраста, и тиранским образом убивали даже тех, кто искал спасения у святого алтаря».
Город был подожжен со всех концов и сгорел почти весь, так что, по словам очевидца, по самую Егорьевскую улицу «в нем не осталось ни кола; уцелели лишь отчасти Суконная да Татарская слободы».
Ворвавшись в город, Пугачев надеялся захватить и крепость врасплох; он с казаками быстро поскакал по городу к кремлю, но опоздал: крепостные ворота были ухе заперты, завалены каменьями и бревнами, и мятежники встречены выстрелами.
Тогда Пугачев занял Гостиный двор, поставил в находившемся там трактире две пушки и открыл пальбу по стенам кремля; впрочем, стены и без того были ветхи, а одна из башен почти до половины развалилась.
Невдалеке от Гостиного двора, близь дома Дряблова, все еще стояли большие триумфальные ворота и прочие иллюминационные сооружения, приготовленные ко встрече Екатерины II; теперь они послужили защитой мятежникам, из-за построек пугачевцы повели усиленную ружейную пальбу по крепости.
Положение собравшихся там жителей и войск было ужасное: церкви, кельи, погреба и конуры — все было наполнено народом; стрелы, пули и ядра вносили и в эти убежища ужас и смерть.
Стоны раненых, крики женщин и плач детей довершали смятение.
Пожар, охвативший весь город, приближался и к крепости; ветер дул на нее и воздух сделался удушливым от палящего жара и дыма.
Деревянные здания в кремле неоднократно загорались, а ветхие крепостные стены грозили обвалом.
В защитниках уже началось колебание; они заявляли, что лучше сдаться, так как нет надежды на спасение.
Потемкин принужден был повесить двух зачинщиков и этим восстановил нарушавшуюся дисциплину.
Пока продолжалась канонада, архиепископ Вениамин пять раз совершал богослужение в соборе.
Но вот стрельба затихла; архипастырь, отпев благодарственный молебен, поднял кресты и иконы и обошел по всей крепости, невзирая на нестерпимый жар и удушливый пепел, наносимые из города вихрем.
Молитва немного успокоила несчастных, но наступившая ночь не обещала пока спасения на следующий день.
Кругом зарево пожара, повсюду вопли разоренных и вдали на биваках веселые крики пьяных разбойников...
«Не знали, что сулит грядущий день, ждали ежеминутного нападения, готовились к мученической смерти».
Между тем Михельсон приближался к Казани.
При начале разгрома её он находился верстах в 40, слышал орудийные выстрелы и видел густой, багровый дым.
Несмотря на усталость людей и лошадей, Михельсон торопился на помощь разоренному городу.
Пугачев узнал о его приближении и решил защищаться на Арском поле, в своем становище.
Но нападения он ожидал на следующее утро, а теперь хотел отпраздновать взятие Казани.
Из города привезли 15 бочек вина: самозванец любил угощать свою дружину после всякой победы.
Привели и пленных, которых набралось до 10 тыс.; их Пугачев приказал поставить всех на колени впереди пушек.
В числе пленных была и настоящая жена Пугачева — Софья Дмитриева.
Самозванец приблизил ее к себе, но объявил, что это жена его друга Пугачева, у которого он жил в бедности и который за него пострадал, поэтому он ее не покинет и за заслуги мужа будет держать при себе.
Узнав, что татары прибыли с подарками, самозванец сел в кресло и торжественно принимал дары.
Довольный победою, он объявил прощение пленным и вызывал охотников на службу; многие вызвались...
Затем он поехал по стану и благодарить людей.
Попойка, песни, веселье не прекращались до полуночи.
Лишь канониры не принимали участие в общем веселии: им приказано быть готовым на случай тревоги.
Тревога последовала скоро.
Михельсон с 800 солдат врезался в середину лагеря; пугачевцы защищались в первое время весьма храбро, но, разрезанные на две части, после пятичасового непрерывного боя, были совершенно разбиты и бежали; они потеряли до 800 человек убитыми и 737 человек взятыми в плен; в отряде Михельсона было убитых 23 и раненых 37.
Переночевав на месте сражения, Михельсон на утро пошел к Казани, уничтожая беспрестанно попадавшиеся шайки ночных грабителей.
Между тем Пугачев стал показываться со своей толпой и намеревался многочисленностью своих сил задавить ничтожный отряд, прибывший на выручку города. Михельсон отправил в крепость гусара, уведомляя о своем прибытие и прося подкрепления.
Потемкин вывел до 150 человек гарнизона и успел вовремя подойти к Михельсону.
Пугачев был снова разбит и бежал к с. Савинову, а оттуда, переправясь чрез Казанку, прибыл в с. Сухую-Реку.
Преследовать его было невозможно: у Михельсона не было и 30 годных лошадей.
Чтобы не подвергнуться осаде, Михельсон остался на Арском поле.
День 14-го июля прошел без тревог; в Казань пришел еще небольшой отряд подполковника Меллина.
Между тем, при сильном сочувствии крестьянского населения, у Пугачева формирование новых сил шло весьма успешно и быстро, так что к 15-му июля у самозванца было не менее 15-ти т. человек.
Утром он собрал в одну толпу все свои «полки» и пленников и велел прочитать пред ними манифеста, в котором возвещалось, что после торжественного въезда в Казань будет предпринят поход на Москву.
Затем он двинулся на Арское поле, намереваясь уничтожить небольшой отряд Михельсона.
Михельсон смело и энергично напал на нестройные полчища.
«Опрокинув яицких казаков, наилучше вооруженных и наиболее стойких, он без особенного труда разбил и разметал остальные толпы, обыкновенно подгоняемые ногайками и пиками.
Произошло невообразимое смятение, когда отбитые у мятежников пушки начали палить по ним же.
Все бросились в рассыпную; башкиры оставили Пугачева совершенно и ускакали в свои пределы.
Пугачевцев положено было на месте до 2-х тысяч, много перетонуло в Казанке и взято в плен до 5 000 человек; в том числе попал и отставной канонир Иван Наумов Белобородов, один из самых близких людей к самозванцу; он носил у него титул «старшего атамана и фельдмаршала», заведовал письменной частью и поддерживал строгую дисциплину в шайках (5).
Кроме того, было освобождено до 10 000 казанских пленников обоего пола и всех возрастов; в числе их было до 700 солдат, изъявивших желание возвратиться к своим командам; Пугачев не особенно доверял пленным солдатам, отобрал у них оружие и дал им одни только шесты.
Отряд Михельсона тоже понес сравнительно большой урон: он лишился 35 человек убитыми и 121 ранеными.
Для преследования Пугачева послали подполковника графа Меллина, но он не смог уничтожить самозванца.
Пугачев ускакал на переменных лошадях в Царевококшайск, а оттуда с 500 приближенных переправился чрез Волгу у с. Сундыря.
Положение казанцев было весьма затруднительно: сгорело до 2 200 казенных и частных домов, 777 лавок и 28 церквей; уцелело домов до 800, но это были маленькие избенки в Суконной и Татарской слободах; конечно, не было никакой возможности разместить в них до 25 т. бесприютного люда.
Начальство не знало, как помочь горю. Жители уже сами наставили на погорелых местах шалашей и клетушек; иные употребили в дело срубы из погребов и колодцев, другие покупали старые деревенские избы; обмазав их глиною, кой-как прожили зиму.
Между тем губернатор фон Брандт, потрясенный печальными событиями, вскоре после освобождения Казани умер (3-го августа 1774 г.).
Вместо его назначен был князь Мещерский, управлявший до этого времени Малороссией.
Мещерский пользовался особенным благоволением Екатерины II; она утвердила его предположения о возобновлении выжженного города, прислала план для нового губернаторского дома и повелела Сенату отправить в Казань особого архитектора.
Графу же П. Панину, назначенному главноначальствующим над губерниями Казанскою, Оренбургскою и Нижегородскою, писала, чтобы он голодующим жителям городов приказал рыть рвы и за эту работу платил бы и деньгами, и хлебом; «этим народ удержите на его местах и, упражняя его, уймете воровство и разбои».
Князь Мещерский представил императрице доклад о самоотверженных подвигах гимназического состава при защите города.
25-го августа государыня подписала рескрипт о том, чтобы «выдать из штатс-конторских доходов, для исправления их состояния, не в зачет жалованья по их окладам: директору гимназии надворному советнику фон Каницу за полгода, учителям и другим чинам гимназии за трет, а ученикам за год».
Независимо от того в пособие гимназиям выслано было от университета 1000 руб.
Временно гимназические классы поместились на Проломной улице, в купеческом доме, а ученикам отвели квартиры в татарских слободах.
После пугачевского разгрома Казани бедствие коснулось даже архиепископа этого города Вениамина.
Он обыкновенно жил в своей загородной даче, в так называемом Новом Иерусалиме, в 7 верстах от Казани; архиерейский же дом в кремле был занять следственной комиссией под председательством генерала П. С. Потемкина.
15-го октября 1774 года Вениамин был приглашен к Потемкину для переговоров.
Когда архиепископ приехал в город, то был арестован по обвинению в сношениях с Пугачевым и в доставлении ему денег.
Оказалось, что Вениамина обвинял на допросе один из сообщников Пугачева некто Аристов, казанский дворянин.
Императрица, узнав о доносе на Вениамина, сперва поверила клевете и предполагала подвергнуть этого архиепископа строгому допросу.
Но у Вениамина нашлись заступники пред государыней; кроме того, ему самому удалось, несмотря на всю строгость надзора («чрез отверстие нужнаго места», говорит Державин), отправить письмо императрице с писцом архиерейской канцелярии П. Васильевым.
В это же время сознался во лжи и сам Аристов.
Государыня сама рассмотрела все дело; найдя Вениамина невинно оклеветанным, она указом Синоду повелела Вениамина «именовать митрополитом казанским и носить ему белый клобук». Затем собственноручно написала ему следующий рескрипт:
«Преосвященный Вениамин, митрополит казанский! По приезде моем в Москву, первым попечением было для меня рассмотреть дела бездельника Аристова и узнала я к крайнему моему удовольствию, что невинность вашего преосвященства совершенно открылась. Покройте почтенную вашу главу сим отличным знаком чести, да будет он для всякого всегдашним напоминанием торжествующей добродетели вашей; позабудьте прискорбие и печаль, кои вас уязвили; припишите судьбе Божьей, благоволившей вас прославить по несчастных и смутных обстоятельствах тамошнего края; принесите молитвы Господу Богу; а я с отличным доброжелательством есмь Екатерина».
Вместе с рескриптом привезен был митрополиту бриллиантовый крест на его клобук.
Получив такую монаршую милость, Вениамин торжественно отслужил литургию в новом своем облачении и послал императрице благодарственное письмо. Аристов за свои наговоры потерпел не мало истязаний в тайной экспедиции у известного Шешковского, а затем был наказан кнутом в Казани и сослан в каторжную работу в Балтийский порт.
.............................
1. Речь дворянства к императрице сочинена была Державиным, который в это время состоял при Бибикове и уже успел совершить небольшую экспедицию в Самару и Алексеевскую крепость.
2. Молва приписывала его смерть отраве, будто бы данной ему одним из пленных польских конфедератов.
3. Одна из батарей стояла на месте пересечения нынешних улиц Поперечной Красной и ЛядскоЙ; 2-я — на современной Новогоршечной улице за квартал до Арского поля; 8-я — на Третьей горе, а 4-я — на высоком берегу Казанки, недалеко от нынешней Красной улицы.
4. Гимназическое здание, «при выступлении директора в поле», охранялось сторожами и солдатами в числе 14 человек под командой унтер-офицера. Когда гимназический корпус начал отступать, Каниц, несмотря на рану, поспешил в гимназию, чтобы распорядиться о спасении имущества, но злодеи ворвались в дом, отняли у прислуги сундук с казной, здание зажгли, а караульных увели с собой; сам Каниц успел скрыться. Гимназия потерпела убытку на 15 000 рублей; Каниц лишился своей библиотеки, которую он собирал в течение 20 лет; сгорело 980 томов русских и иностранных книг на сумму 1760 руб.; сохранился лишь гимназический архив, да некоторые классные принадлежности, снесенные в погреба. В крепости на содержание гимназических чинов провиант отпускался из казенных военных магазинов; уплата за него впоследствии была взыскана с гимназии.
5. Белобородова пытали в казанской секретной комиссии; он сознался во всем, был наказан кнутом и отправлен в Москву, где и казнен 5-го сентября 1774 года. Изменник Минеев попался еще раньше Белобородова; по приговору суда он лишён чинов и загнан до смерти сквозь строй.