Экспромт.
- Подумаешь, пианино! У моей подруги такое же старинное, но получше твоего сохранилось. Мои деточки ходили к ней играть, - небрежно заметила знакомая женщина, покачивая ногой под скрип венского стула. У неё был придирчивый взгляд эксперта, а очки походили на медицинский прибор.
Вскоре после этого – такая уж судьба – господин Шрёдер покинул дом навсегда.
Было это осенью. Пустой невыразительной осенью. Случаются и такие осени. Словно окна без штор – пустые, холодные и… равнодушные.
Долго спал измученный Шрёдер. А раньше он был истерзан адскими звуками. Так, в состоянии вечной теперь уже спячки его и отправили в холодный дом, как в карцер.
Когда-то у господина Шрёдера была ещё и верхняя надстройка. Изящная, точёная, она «хранилась» весьма интересным способом – торчком в гараже у дальних знакомых. Они потом её выбросили. Даже не вспомнили, когда.
Господин Шрёдер нуждался в помощи. Его старые струны хрипло врали в ответ на сердитые постукивания молоточков. Клавиши потеряли свои костяные белые крылья. Подпиленный, поцарапанный, измученный многолетней тяжестью, господин Шрёдер иногда по ночам испускал пугающий стон или страшный треск. Струны лопались – нервы сдавали. Господин Шрёдер медленно умирал.
Дерево – рассохшееся, с облезлым лаком – помнило старые, давно прозвучавшие мелодии. У господина Шрёдера были и лучшие времена…
Тогда его бронзовые подсвечники чистили до блеска.
Сверкающий, словно катер на спуске, господин Шрёдер отправлялся в зал концертный, куда его любезно приглашали… напрокат. Он обслуживал публику, а потом отправлялся домой. Его довозили бережно, а несли медленно. Путь его был усыпан завистливыми взглядами.
Одного хотел господин Шрёдер тогда в немой комнате на прощанье: чтобы Даля снова поставила на него справа ту большую морскую раковину, которой раньше так любила развлекаться госпожа Любецкая… Но господин Шрёдер не мог изъясняться словами, и только в очередной раз тихо проскрипел о каком-то своём сожалении. Никто его не услышал.
Старинных инструментов не так уж много в мире, и всё-таки они составляют внушительный отряд. Господин Шрёдер, израненный и печальный, был единственным в своём роде. Он был одушевлён. Это был член семьи.
Детей он любил за весёлый кавардак, который они устраивали на нём. Правда, однажды десятилетняя Фаня в свой первый круглый юбилейчик, напялив белую пушистую круглую шапочку с длинными ушами, взгромоздилась на господина Шрёдера прямо с ногами и, держа в цепких ручках торт с зажжёнными свечками, зачарованно улыбалась в объектив. Одной свечкой она тогда здорово обожгла господина Шрёдера, но он её простил.
Чего только ни клали и ни ставили на господина Шрёдера! Ноты, книги, альбомы, безделушки, вазы с цветами и конфетами, корзинку с вязаньем, коробки с грильяжем, скрипку, игрушки и шахматы, часы и фотографии в рамках… Господин Шрёдер из всех своих странных пассажиров признавал только большого чёрно-белого кота, но почему-то он не появлялся…
Господин Шрёдер не умел плакать. Наоборот, от бедствий он высыхал. Иногда он вспоминал прошлое. Особенно красивым он считал момент, когда после концерта ему, как он полагал, тоже дарили букет: на него осторожно укладывали пламенеющие розы. Потом их забирали и куда-то уносили, но господин Шрёдер всё равно считал, что эти розы были заслуженно предназначены ему. Он ещё долго дышал ароматом неверных роз, покинувших его так скоро…
Изредка ему снилось, что он – рояль. Тогда господин Шрёдер на следующий день заметно преображался и выдавал вполне гармоничные звуки.
Раньше, раз в пять лет, господина Шрёдера посещал настройщик, который всегда ворчал, что его не приглашают чаще. Состояние господина Шрёдера ухудшалось. Он и сам уже отчаялся и забаррикадировал свою скрипучую деку, не желая пускать в своё чрево никого, даже для того, чтобы поменять банки с водой.
Однажды господин Шрёдер услышал, как при нём говорят о каком-то другом пианино.
- Тоже мне, явление в природе, - с досадою подумал господин Шрёдер, но гордо промолчал. Ночью, самой длинной и горестной ночью, он не спал и понял, что к чему. Он понял, что должен уйти. Навсегда. Он догадался, что музыку будут извлекать совсем из другого, нового, приглашённого в дом на его место инструмента. Господин Шрёдер больше не нужен.
Даля подошла к нему и зачем-то вытерла напоследок клавиатуру, потом машинально и чуть небрежно провела по ней рукой (тут господин Шрёдер опять слегка вздохнул, но его и на этот раз никто не услышал…), а потом резко закрыла клавиатуру крышкой, убрав с неё кружевную дорожку.
И тогда господин Шрёдер понял, что это случится завтра.
Пять грубых мужчин, сытых и тепло одетых, с ним не церемонились. Ругая хозяев за нерасторопность (комод в передней не подвинули), они потащили господина Шрёдера к двери. Он очнулся, стал упираться, возмущаться, протестовать. Машина внизу была наготове; всё произошло очень быстро. Даля еле успела выбежать за рабочими. Дождишко сыпал моросящий и никчёмный, но господину Шрёдеру было уже всё равно. Он больше не боялся простыть. Он замер и приготовился принять свою участь изгнанника.
Никакого круга почёта. Машина выехала по прямой. Дождь усилился, и водные струи хлестали господина Шрёдера. Он молчал и, казалось, ничего не чувствовал. Это и правда было так.
Почти никто не находился тогда во дворе. Даля, постояв у скамейки, почему-то смотрела долго-долго на пустой асфальт, где только что стояла машина. Потом, вытерев дождинки с лица, отправилась бродить по улице.
Были осенние сумерки, когда Даля пришла домой. Поднимаясь по лестнице, она заметила на ступеньке узкую белую костяную пластинку от клавиши. Даля подняла её и стала рассматривать, держа на ладони. Потом положила пластинку в карман. «Господин Шрёдер на память оставил», - догадалась она.
И, как опоздавшие ноты, семенили за господином Шрёдером восемь дней и ночей моросящие дожди…
17 – 18 декабря 2011 г.
Тюмень