Между тем матрос Галимзянов спасался от дежурного по кораблю. Оба моряка хорошо знали свой корабль, даже, несмотря на то, что матрос служил здесь чуть больше месяца, преимущество было на его стороне. По характеру своей службы, матросу было просто необходимо знать сквозные коридоры, укромные места, где можно быстро потеряться из виду или спрятаться на крайний случай. На «Алтае», в особенности на нижних палубах, царило запустение, некоторые коридоры и отсеки были неосвещены, завалены мусором, где – то, даже подтоплены. Бывать в таких местах командному составу было неприятно, там было грязно и сильно воняло. Именно туда, проскочил «Бабай». В то время как дежурный едва почувствовал ботинком воду в кромешной темноте, матрос Галимзянов находился уже на другом конце этого коридора. Дежурный выматерился и повернул назад. С молодецкой удалью «Бабай» направился в лабу.
Лаборатория оказалась закрыта изнутри. Второпях Шумков забыл нужный перестук, броняху открыл Хрустальников. Оглядевшись по сторонам, он втащил Виктора внутрь и сильно ударил того костяшками кулака по голове. Удар отозвался в мозгу пульсирующей болью, Шумков чуть не выронил банку из рук.
- А, «Сказочник», сука. Тебя разве не учили, как нужно стучать?
- Да я от дежурного убегал, Ренатик, тоже – переводя дыхание, ответил Виктор.
- Это твои проблемы. Шкериться надо было лучше. Тогда бы не нарвались. А это что у тебя, сахар, хлеб. Это кому?
- Лёнчик Байбаков захотел чаю попить с ребятами. Вот, организовываем.
- Добро. Ладно, мне идти надо. Лабу закрой!
- Конечно, мне ещё Галимзянова дождаться надо. Только бы не попался.
- Не попадётся – уходя, отозвался старослужащий – Это хитрый татарин.
Сутулая спина Хрустальникова скрылась из виду, и Виктор облегчённо вздохнул, закрыл броняшку, но с не отступавшим волнением стал дожидаться «Бабая». Время текло мучительно долго, а аромат свежего белого хлеба травил душу. Но, есть его было нельзя, но вот вдыхать запах, никто не запрещал. Шумков вдыхал всё глубже и глубже и думал о доме, где такой же белый, свежеиспечённый хрустящий хлеб, он поутру покупал на пекарне, находящейся поблизости, а потом, идя домой с великим наслаждением, надкусывал корочку. «Какие это были мгновения его прошлой жизни, и как всё резко поменялось» - думал молодой матрос, сдержанно пуская слезу. Посмотрев на банку с сахаром, Шумков снова открыл её и отсыпал себе в рот, сколько мог проглотить зараз. Вдруг, в броняху постучали. По стуку, это был кто – то свой. Виктор тотчас закрыл банку, положил её, вместе с буханкой в разбитую щитовую. Потом вытер рукавом, недавно постиранной фланки остатки сахара с лица, и пошёл открывать.
- Ну, как убежал? – спросил Галимзянова Шумков.
- Убежал, только робу засрал.
- Постираешь, я свою сегодня уже стирал.
- А чё, такое – удивился «Бабай».
- Фланкой гальюн мыл.
В ответ Галимзянов саркастично расхохотался. Виктор понял, что сморозил глупость, сказав ему про это случай. Такой «пролёт» мог серьёзно сказаться на взаимоотношениях со своим призывом.
- Ладно – прекратил смеяться «Бабай» - С кем не бывает. Я вот прогарами воду вычерпывал, тоже обидно было. Забудь, чего на этом «Алтае» только не случается. Давай Витюха чай готовить.
Он достал из тайника самодельный кипятильник, трёхлитровую банку, полную воды и с помощью хитрого приёма, с проводкой, заставил всё это работать. Вода начала нагреваться.
- А тебе как от дежурного удалось удрать – спросил Шумков.
- Пути отхода надо знать – нарезая хлеб, отвечал Галимзянов – Представь себе, что ты вор, что уже украл и вдруг такой судьбе каприз, случайно попался менту. Что ты будешь делать?
Шумков немного растерявшись от такого, неудачного, по его мнению сравнения, ответил.
- Тикать, конечно.
- Куда тикать?
- Ну, не знаю, только б не поймали.
- Не выйдет! Всё равно поймают!
- Это почему?
- Потому что ментов сразу окажется много, да и бежать ты не знаешь куда. Поймают и посадят.
- Что же тогда делать?
- Каждый авторитетный вор всегда хорошо планирует свою кражу, изучает местность и пути отхода, ведь всякое может произойти. На то, он и авторитет, у него всё гладко проходит. На «Алтае», такая же фигня, воруют здесь все и всё, что только можно украсть. Короче надо вертеться и главное не попадаться. Но, если поймают, карцер тебе обеспечен, как пить дать на трое суток, а может и на «губу» сошлют, а там полное дерьмо, хуже места нет на флоте.
- А ты откуда знаешь?
- Пацаны рассказывали, кто попадал. Один парнишка, даже поседел весь, на «Алтае» служит снабженцем.
- Хлеб этот здесь пекут? – сменил неприятную для него тему Шумков.
- Здесь пекарня своя есть. Этот хлеб лучше, чем привозной, вкуснее мягче и не крошится как береговой.
Шумкову не терпелось попробовать этот хлеб. Он так соскучился по белому хлебу, что следил как его товарищ аккуратно и ровно режет его, а крошки сгребает отдельно, их потом, когда они накапливались, Галимзянов отправлял себе в рот. Наконец, «Бабай» справился с обеими буханками, завернул хлеб в чистую белую ткань и завязал её узлом. Вода к тому времени вскипела и «Бабай» отмерив на глаз заварки, бросил его в банку. Через минуту чай был готов.
- Давай пить чай, по кусочку хлеба, а масло один на двоих разделим, им и этого хватит. Много будешь носить, больше будут просить, в конце совсем обнаглеют – важным тоном говорил «Бабай» и тонким слоем намазывал масло на тонкие куски хлеба – Вот сейчас на скорую руку перекусим, покурим, накормим стариков и можно спать ложиться, если им моча в голову не ударит замучить нас совсем.
- Это как совсем, до смерти что ли?
- Ага – улыбнулся Галимзянов – Корабль этот, как проклятый какой – то, рассказывали, что некоторые молодые не выдерживали службы, за борт бросались, с ума сходили, потом таких кадров в «дурку» отправляли, были, кто вешался даже или вены резал, но почти всех спасали. Так пару человек только в «цинке» домой отправили за всё время. Да ты не бойся, эти бойцы и на гражданке лохами были, чё их жалеть, сами виноваты, что в армию пошли, косили бы как положено, ведь знали, а получилось, что сами себя наказали.
От сказанных с истинным хладнокровием слов «Бабая», Виктор Шумков побледнел и едва не захлебнулся чаем. Теперь уже кусок в горло не лез. На душе нарастала тревога, и как невыносимо было думать о бессилии что – либо изменить. На этот раз Виктор пришёл в себя быстро и принялся доедать хлеб. «Есть просто необходимо и есть всё, что есть, иначе свалишься с ног - это было правилом выживаемости здесь» - как он уже успел заметить.
- Да уж, угораздило нас попасть сюда…
- Да, блин, попали, хорошо хоть не на три года.
- А Серёга, что с нами не пьёт чай – поинтересовался Шумков.
- Не знаю, занят, наверно, «рожает». А может в вентиляшке за «Гнатком» остатки подъедает.
- Понятное дело, чувство голода здесь не проходит. Ему, должно быть всех тяжелее приходится.
- Не знаю, но, по башке попадает больше всех – закуривая, заметил Галимзянов – А тебе Витюха быстрее надо в дела врубаться, что к чему прикидывать, «рожать» самому, суетиться.
- Я уже понял, только пока в этих коридорах теряюсь.
- Ничего, скоро привыкнешь. Я тоже, поначалу блуждал, а теперь вот поймать не могут.
- Здорово ты дежурного обвёл, он сейчас, скорей всего от злости бесится.
- Да фиг знает, мне до них дела никакого нет, как и им до нас. Ладно, пошли в кубрик, стариков кормить и заодно «залёты» погашать – усмехнулся «Бабай» - Ещё не отбой, а спать смертельно хочется…
Галимзянов, зевая, закрыл броняху и матросы отправились выполнять, возможно, уже последнее за сегодняшний день неуставное дело. Виктора Шумкова поражала та бодрость духа, которая не исчезала у Рената Галимзянова, при любых, даже, на первый взгляд безвыходных обстоятельствах. На лице его всегда царила улыбка, но была она не доброй, скорее наигранной этаким оружием защиты, формой не показать себя слабым. От природы не обладающий крепким телосложением, он не казался ни хилым, ни заторможенным. Его не было жалко, даже когда он был бит или выполнял клоунские номера по просьбе старослужащих. Всё это, Галимзянов переносил стойко, со своей циничной улыбкой и с ней же, не меняя маски, общался со своим призывом и офицерами. Виктор даже не заметил в нём других эмоций, для него это человек был, как будто запрограммирован на эту службу. Он всегда знал, что, как, когда и для чего нужно делать. «Мне бы так» - думал Шумков, идя сзади и смотря в гладковыбритый затылок Галимзянова, проникался всё большей ненавистью к этому человеку.
Тем временем матрос Сергей Воронов, подвешенный за подволок кубрика, висел кверху, ногами и играл роль боксёрской груши для старшего матроса Чертопалова, который отрабатывал на нём удары. «Птица» едва не касался головой палубы. Зачастую, он задевал головой переборку или ящик встроенного рундука, когда после удара раскачивалось его тело. А чтобы он не кричал, ему в рот засунули кляп – его же грязные трусы. По глазам этого парня, влажных от слез и уже каких – то неподвижных, неживых, угадывалось, то, какие он терпел муки. Молодой матрос отбывал наказание за свою очередную провинность. На этот раз «Птица» сильно не угодил Лёне Байбакову. Он принёс тому ужин в немытых руках, да и сама роба Воронова, показалась принципиальному любителю чистоты, до брезгливости грязной. Такое неуважение к себе старшина второй статьи простить, конечно, не мог и поручил Чертопалову проучить молодого незадачливого матроса. Тот был только рад. Сергею Чертопалову нравилось придумывать изощрённые наказания для молодых и получать за это похвалу, со стороны своих товарищей, ко всему прочему, «Птица» имел и другие грехи. «Залётов» у него накопилось достаточно, почти перед каждым старослужащим своего отделения, не говоря уже о других стариках Службы. Вообще, Воронова использовали в своих целях, кто хотел, благодаря его чудоковатому, добродушному виду. Он был жалок и слаб. А, сейчас, Чертопалов, за все его неуставные провинности подвесил Воронова на всеобщее обозрение и поругание, как будто привязал к столбу позора. Всё так и было. Каждый, перед кем провинился «Птица», подходил к нему, так сказать «пощипать перья». Картина эта внезапно повергла Виктора Шумкова в состояние глубокой депрессии. Сразу он представил себя на месте Воронова. «Тогда всё, конец, после такого унижения лучше смерть». «Бабай» же, напротив, не обращая никакого внимания на происходящее, прошёл мимо висящего Воронова и поставил на бак банку с чаем и сахар, а потом обернулся.
- Витёк, ты чего тормозишь? Иди сюда!
Пришлось пить чай вместе со старослужащими, они любезно позволили сделать это, так как остальная их часть уже спала после пьянки, устроенной старшиной Михайловским. Особо сочувствующих его личному горю, оказалось около половины.
После чаепития пришлось бежать на камбуз, за водой, а потом в этой же лаборатории мыть посуду. Снова кипятили воду. Посуда должна была быть чистой, утром она будет использована на завтраке. В итоге, Галимзянов и Шумков вернулись в кубрик уже через час после отбоя. Сергей Воронов к тому времени лежал на шконке, не подавая признаков жизни; он не шевелился, не среагировал на их приход и, казалось, уже не дышал.
- Слушай Ренат, а он живой? – испугался Шумков.
Матросы подошли к шконке товарища и Галимзянов сдавил ноздри Воронова двумя пальцами. Через пару секунд, спящий зашевелился и открыл веки. Виктор отпрянул. Он увидел покрасневшие, широко раскрытые глаза, переполненные каким – то диким, первобытным страхом. Этот взгляд, точно не был взглядом нормального человека. Воронов, сообразив, что опасности нет, отвернулся к переборке и накрыл голову одеялом.
- Живой! – улыбнувшись, выдохнул «Бабай» - Давай отбиваться.
Виктор Шумков с трудом залез на шконку, тело было, словно свинцовым, непослушным, ныло от побоев. Ни о чём не хотелось думать, только спать, спать… Он лёг, перебирая совершившиеся с ним за этот день события, стало жалко себя, а это только первый день - первый день настоящей службы на «Алтае», но события, случившиеся с ним за этот день, уже приводили к определённым выводам.
Утро нового дня выдалось морозным, но, несмотря на жгучий холод, старший лейтенант Николай Карманов был готов вывести Службу «Д» на физзарядку. Ещё, будучи, учась в морском ВУЗе, он стал кандидатом в мастера спорта по лёгкой атлетике. Невысокий и худощавый от природы, он обладал необыкновенной выносливостью. При старой власти, участвуя в спортивных соревнованиях, он всегда добивался призовых мест в гимнастике, а в особенности на стайерских дистанциях, где ему не было равных. Тренера даже прочили его в большой спорт, но Карманов выбрал флот, по своей военной профессии попал на «Алтай» и, отслужив здесь три года, начал жалеть о бесцельно потраченном времени. Прямыми обязанностями на корабле он не занимался, аппаратура в его заведовании была законсервирована, сразу после смены политической власти в стране. Хотя эта система, поговаривали специалисты, ещё на стадии испытаний давала сбои, сказалась её инженерная недоработка. В Службе для Карманова нашлось другое дело – он стал отвечать за физическую подготовку её личного состава. Кроме этого, начальник Службы, два раза в месяц посылал его на плац заниматься с матросами строевой. При новой власти как в лету канули различные спортивные мероприятия, на которые ещё пару лет назад Карманов с радостью ездил и побеждал. А теперь только эта огромная беспомощная машина, с туманным будущим, каюта в ней и старая убогая комнатушка в старом бараке на берегу, и один только путь, туда и обратно. Ежедневно выходить на зарядку с матросами, Карманову, вскоре наскучило. При возможности, он старался не подниматься вместе с младшим составом в шесть утра, а когда Скуратова не было на судне, и вовсе не выходил из каюты, даже на подъём флага. Но, в последние дни начальник Службы не сходил на берег, никто не мог понять причины и все офицеры и мичмана старались вести себя прилежно.