Таёжный великан

     На мощных раскидистых рогах, на горбатой мохнатой холке, на длинных мосластых ходулях – на всём облике Лося лежала печать долголетия. Таких громадин сейчас и не встретить. Не успевают возмужать. Они и не лоси уж, а так себе, лосишки, малолетки, телки. Не хватает им мудрости, всё норовят в плодородных долинах приютиться. Там, конечно, с кормами благодать, но и хищников расплодилось – не счесть.

     А этот мудрый Лось давно усвоил: благодатные места смертельно опасны – о чём частенько напоминала ноющая боль в лопатке. И оттого поселился в глуши, был чуток и осторожен, кормился по ночам, а в райскую долину спускался только раз в году.

     Случалось это всегда в одну и ту же пору. В середине сентября. Когда на утренних зорях под копытами раздавался хруст первых заморозков, а прозрачно-закатные вечера вдруг начинали томить полутонное переплетение мышц; когда стылая ночная тишина и шорох опадающей листвы будоражили кровь, а ноги сами поворачивали к заветным местам.

     Правда, что-то стало меняться в мире. Поредело сохатиное стадо, и будто выветриваться начал волнующий сентябрьский воздух. В последний раз на его призывный рёв явилась квёлая рваноухая лосиха с подростком. И более никого. Ну разве это гон? Ни себя показать, ни других посмотреть... Вот раньше был ГОН! Сколько сражений! Сколько торжества! И сколько стройных длинноногих тёлок!..

     Вот и на сей раз вопреки годам Лось ощутил в себе непреодолимое дыхание Природы. Подчиняясь его воле и ловя ноздрями встречные запахи, он спустился с хребта в знакомую с телячества речную пойму.

     Нет, не остыла ещё в нём кровь, ещё предназначено ему отведать радости жизни... Он вытянул к горизонту коряжистую голову, напряг горло и сначала низко и хрипло, а затем трубно и раскатисто оповестил тайгу о начале брачного периода. Как старые рога, сбросил с себя осторожность мудрый Лось. Но он не впал в безрассудство молодости, не случайная прихоть замутила ему голову. Из могучей груди рвался зов Любви, зов к продлению жизни сохатиного племени.

     Никто из четвероногих хищников не искал сейчас встречи с Лосем. И волки, и медведи чуяли, что в период гона Лось в каждом звере видит соперника, что лучше не попадать под его сокрушительные рога и копыта. Впрочем, они могли бы напасть и даже одержать верх. Но чуяли также, что время Любви – время святое, неприкосновенное, время зарождения жизни. После него появится много молодой сохатины, которой можно будет полакомиться...

     Но что же это за напасть такая? Где попряталось миролюбивое племя лесных великанов? Куда исчезла оживлённость минувших лет? Всюду пусто. Ни звуков, ни запахов...
Сиротливый клич Лося поднимался над замершей долиной и таял в необъятном безмолвии мерцающего Космоса. Но если в вечерних сумерках его призыв звенел бодро и страстно, то к концу ночи притих, потускнел; в нём появились грусть и безнадёжность, зазвучала даже мольба: «Братцы, ну хоть кто-нибудь, отзовись на призыв к поединку; сестрицы, возьмите мою неистраченную силу...»

     И вдруг в той стороне, где краешек горизонта возвестил о начале рассвета, раздался долгожданный трубный глас. Вздрогнула сохатиная плоть, радостно встрепенулось большое сердце, вспыхнула угасающая надежда. Лось ринулся было навстречу объявившемуся сородичу, но что-то сразу остановило его. Какая-то тревога вдруг всплыла из глубины прожитых лет и засаднила: «Что-то здесь не так. Почему молчал всю ночь соперник?»

     Лось протяжно и боевито загорланил. И тут же откликнулся невидимый соперник. «Быстро же он отзывается. Чересчур быстро. Не по-сохатиному...»

     На чаше весов заколебались нетерпеливая страсть и осмотрительная зрелость. Но страсть всё же пересилила. Она будто на привязи потянула Лося к манящим звукам. Однако и накопленный опыт не дремал. Лось приближался тихо, часто останавливался, поводил длинными ушами, всматривался в неясные очертания зарослей и готов был броситься вперед, чтобы в честном состязании завоевать право на продление рода.

     И тут его раздутых ноздрей коснулась слабая струйка воздуха, воспарившая из ближнего хаоса теней. Повеяло бедой. Он хотел было развернуться в обратную сторону, но внезапно лесную тишину вспорол грохот выстрела, и бок пронзила жгучая боль. Мимолетный испуг захлестнуло волной ярости. Он сорвался с места и напролом устремился к засаде, в которой притаилось дерзкое существо, осмелившееся прервать его любовную песню. В крови кипела жажда мести за боль, за обманутую надежду, за исчезающее лосиное племя, за давний кусок свинца в лопатке. С шумом и треском вломился он в заросли. В миг смешались воедино вопли и выстрелы, брань и предсмертные хрипы. Оглушенный яростью, выстрелами и болью, Лось ударил копытом представшего перед ним обидчика и, не удержав тяжелеющую тушу, упал на колени, а затем, подмяв кусты, завалился рядом с поверженным противником. Некоторое время слышалось еще затухающее дыхание короткой, как взрыв, схватки, но вскоре тишина накрыла широкую долину, будто и не было в ней только что ожесточенного всплеска жизни и смерти.

     Светлеющее на востоке небо безучастно и чуть заметно заблестело в мутнеющих глазах таёжного великана.