Яков Шварц
AMNESIA
(Хроники забвения)
Роман в трех книгах
Книга первая, глава 1, Страница 2
Если вас вынудили пустить с молотка свою душу,
то, прежде, тщательно очистите ее от накипи,
от подозрений и сомнений в том, что однажды
ненароком в вашей душе мог поселиться Бог.
Из “Всемирной торговой инструкции”.
Страница 2
Вагон по имени Пегас
Тель-Авив. Вагон и далее - везде.
Утро 27-го июня 2007 года.
Если у вас есть мечта, и вы прячете ее от всех, как самый тайный ваш порок, то вы поймете то, что, на самом деле, творилось в душе Вагона. Однажды, в порыве романтического опьянения, он признался бойкой проводнице, что его тайная страсть – обзавестись настоящими крыльями и научиться летать, как самолет. Он обещал превратить ее в самую красивую и недоступную стюардессу Air Vaqon, и она каждый вечер в ресторане “Максим” будет ужинать при свечах с самим Бельмондо. Холодными ночами Вагон захлебывался от видений в стойле тупиков: он летит в Париж смотреть на самых красивых женщин мира. И снилось ему: лишь стоит попасть туда, как одна из них (конечно же – приближенная к королевской чете) полюбит его, и они станут жить в Версале, и до утра будут развлекаться с ее подругами: фрейлинами, принцессами и другими красотками салонов и кабаре. И тогда, вместо дежурных, изнуряющих пассажиров кресел, он обзаведется кушетками мадам Рекамье,* рассказ о которых он случайно подслушал в разговоре двух дам, изнуренных депрессией и Фрейдом.
И он, Вагон, станет лучше любого гламурного журнала для мужчин, где веселится столько обнаженных красавиц. О, сколько минут упоительного счастья Вагон испытал, когда кто-нибудь из пассажиров начинал листать глянцевые страницы, пряча их от завистливых глаз. И Вагон представлял на длинных скучных перегонах, как он смотрит на красавиц, возлежащих на кушетках, как любуется их полированными выпуклостями и, в тайне, обладает любой из них – на выбор!
Откуда-то в депо все скоро узнали об этой злополучной мечте, и с тех пор прозвали его Пегасом. А так как наш Вагон слыл отменным проходимцем, то, едва завидев его вернувшимся из трудовых поездок, друзья по сцепке (а однажды - даже сам Локомотив) приветствовали – да нет же! – глумились над ним: “Расскажи, Пегас, что нового в Париже?!”.
- Прежде, чем бежать - продай душу дьяволу! – вернул меня Вагон на землю.
Теперь неудивительно, откуда Вагон мог узнать о моем разговоре с этой психопаткой. Возвращаясь вчера с работы, ее помощница - Бристоль (уж таких смачных форм он бы не пропустил мимо ушей) наверняка трепалась со своей клизмой. Не успел я приноровиться к своей догадке, как вагонное радио опять ругнулось сеансом психотерапии: “Поверьте, от таких побед вырастают крылья даже у нас, вагонов. Растет самооценка, прибавляются бойцовские качества, смелость становится одной из черт нашего характера, а комплекс неполноценности тает в голубой дали. И вот вы уже заслужили Париж - по первому вашему желанию”.
И я вернулся, и сел, - с видом на окно. Выбор места в любом транспорте для игры в “повезет - не повезет” был моей любимой забавой и... проклятием: как бы я ни зазывал заклинаниями входящего на пустующее рядом место – мне фатально не везло. Красивые девушки, презрительно скользнув взглядом, проходили мимо; умные насквозь седые дядьки с книжкой и усталым интеллектом на лице, почуяв засаду, сразу убегали подальше. Жаль! А то я затеял бы с ними разговор о странностях выбора чтива. Бросив косой взгляд на строчку раскрытой книги, я бы задал для затравки невинный вопросик:
- Читая такую глыбу, вы убегаете от своего прошлого, или возвращаетесь к нему и все глубже и глубже в него погружаетесь?
Космы одиночества краснеют растерянностью. Седая голова, садясь на единственно свободное место, подозревала, что придурковатый малый, точно, будет мешать ей погрузиться в только что отвоеванную у друзей Букеровскую эпопею из истории евреев всех времен и народов. И тут я набираю побольше воздуха и, как бы невзначай, говорю:
- Жалко, что вы не читали меня.
- Вы - писатель?!
Заброшенная властью перемен доживать свой век хоть и в прекрасной, но чужой стране, седая голова на минуту оставляет чтение и смотрит мне в глаза в поисках утраченного времени эпохи книголюбов. Однажды старик в исчезнувшей навсегда жизни уже видел живого писателя, и даже был на встрече с ним в крохотном кинотеатре никому не нужного кино. Как же тогда мэтр проникновенно рассказывал о поре любви вокруг костра и истерзанном сердце в таежных переходах, о слезах в раю андеграунда и заговорах невинности против тирании партии. Потом наступило время лихо раздавать автографы. Но оказалось, что писателю принадлежал в подписанной им книге всего лишь автограф: книга была похищена им самим, или издательством - прямо со свалки макулатуры. Такие книги шли по сто килограмм за одного Пикуля.
- Я - только скромный литератор, - вернул я свои дурацкие мысли на место.
- А что вы написали?
Старик все еще лелеет надежду о встрече с настоящим писателем.
- Я только собираюсь написать...
Я очень горд собой и, в припадке нарциссизма, не замечаю налившиеся разочарованием и презрением на миг ожившие глаза. Но поверьте и вы мне: говорить гораздо легче, чем писать:
- Понимаете: меня мозги попутали. Я напишу такую книгу, чтобы она одна стоила целой библиотеки. В ней будет все: происхождение Вселенной и человека; вся всемирная история; величайшие открытия и вечные загадки мироздания и души; законы и беззаконие; заветы и их попрание. Ни одно имя, ни одно деяние, или бездействие не будет упущено. Моя книга поведает о судьбах чередой сменяющихся поколений; и ни один душевный порыв, ни одно признание в любви, вероломство и жертвенность, предательство и благородство не останутся за бортом этой книги. В ней будет и то, как мы приходим в этот мир со своей надеждой на счастье, и как уходим со своими страданиями, не желая уже не только жить, но даже вновь прикоснуться к жизни. И никто, слышите - никто, даже сам Бог, если ему доведется найти мою книгу, не посмеет больше лишить жизни даже безвинное дитя. И вы меня не осудите за то, что, представляя свою будущую книгу, я упустил самое главное: конечно же, больше всего меня волнует... судьба дельты Амазонки, и я непременно туда отправлюсь в телепутешествие. Я уже прикупил пару дисков и надеюсь собрать сенсационный материал, не сходя с дивана у экрана телевизора.
И еще я...
- Не слушайте его, - говорит впереди сидящий верующий еврей, - он вам просто пересказывает нашу Тору...
- Да нет же, - горячусь, - я продал бы свою душу, чтобы все это написать...
- Всевышний тебя осудит и накажет за то, что ты покушаешься на его работу!
Старик понимает, что с писателем он опять влип в скучную историю, но решает перетерпеть меня до своей остановки. А черная шляпа желает разоблачить меня до конца:
- Вы разве не поняли, кто этот парень? - обращается он к старику. - Мы его сразу разоблачили, когда он стал нам врать про летающие вагоны.
Тут и я начинаю звереть:
- А если бы в вашей Торе написали, что вагоны летают? Вы же верите в то, что кит проглотил Иону и через три дня выплюнул его живым, или, что Красное море расступилось!? Чем море хуже моего Вагона? Верите, потому что так написано, но не верите, что царь Саул истреблял женщин и детей – не верите опять и опять, потому, что так написано!
Черная шляпа в долгу не остается:
- Если ты еврей, то на тебя нужно за такие мысли наложить проклятие. Но, к сожалению, на ничтожество проклятие не наложишь, и у тебя есть еще время вернуться к себе. Когда-нибудь это случится, и ты меня еще вспомнишь!
- Не проклинай глухого и не ставь препятствий перед слепым!
Я лишь успел пробормотать слова растерянности, как Вагон начал быстро заполняться. Ввалилась компания солдат и солдаток, и завалили все проходы неподъёмными баулами. В ожидании своего попутчика, я тут же включился в свою любимую игру: каждого входящего со страхом, или надеждой, - зазывал, или прогонял заклинаниями. Мимо прощебетали две милашки: тонкие шейки, наглые коленки, спелые ягодки попок. Такие даже не подозревают о моем существовании. Я со страхом окидываю взглядом вагон: скоро свободными останутся лишь места рядом со мной. Как известно - страх беду притягивает. А вот и она! Клянусь, последний раз ее отмывали водами Потопа. Отсутствующий взгляд пустых глаз уставился на меня. Не поверите: пронесло! Но еще одна такая - и я сбегу! Сам себе выберу какую-нибудь чистую старушку, выжившую из ума: уж она-то точно вытерпит все мои великие мысли о мироустройстве и замыслы великих романов. Вагон сочувственно закашлялся охрипшим радио и вкрутил песенку из моего культурного наследия:
Не уходи, побудь со мною,
Здесь так отрадно, так светло...
В проходе это наследие материализовалось... впрочем, его описывать не надо. Эти закоренелые интеллигенты всегда и везде выглядят одинаково. И вы их непременно встречали в кулуарах театров и телевидения, на эксклюзивных тусовках и фестивалях всех мастей и корпоративных пьянках. Узнать их не трудно: они всегда носят бороду, наглый взгляд и тяжелую сумку на ремне. Я всегда мечтал заглянуть в такую сумку: в ней живут отборные сценарии и трубочный табак; гимны-караоке и томик прибыльного поэта, залетевший в сумку прямо из типографии; договора на презентации знакомств с самыми маститыми; милые презенты для жен и любовниц, партийные прокламации, и, конечно же, рукопись незавершенного романа.
Рядом с ним шел высокий мужчина с жидкой седой бороденкой, обвешанный кофрами и фотоаппаратами. Скажу честно: я бы не отказался от такого соседства. Глядишь, вернул бы слово и приобщился к сонму настоящих мачо недоступной жизни. Но свободные места рядом со мной они даже не заметили, и тут же оказались в тесной компании солдат. Фотограф начал клацать затвором и мочить зрачки вспышкой.
Но свято место пусто не бывает! В дверь она протиснулась с трудом, и, как поршень насоса, вытеснила весь воздух из Вагона. Тот сразу начал задыхаться: радио захрипело и смолкло. Но примечательней всего было ее платье в виде карты Европы. В поисках места она повернулась: Испания занимала все пространство ее необъятного зада и все время залезала промеж холмов ягодиц. Германий было две, и они оккупировали монстры ее грудей. Италии тоже было две, и они скромно свешивались с ее рукавов. Франция стекала с колышущейся плоти живота в ее промежность. Остров Англия, как остов, обхватывал ее спину. Остальные страны были раскиданы от подмышек до подола.
Наконец она выросла передо мной и оценивающе посмотрела на два свободных места рядом со мной:
- Пересядь-ка напротив. Спиной я не езжу.
Голос у “Европы”-чудовища оказался тонким и звонким, как у Русского радио, которое будит меня по утрам чудовищной симфонией фанфар и барабанов.
- Вы, наверное, шутите...
- Я же сказала – пересядь!
- Но у меня законный билет...
Едва я это произнес, как вспомнил утро, и что билета у меня отродясь не было.
- Ты слышал про слово “демократия”? Имею право занимать любое место!
- Но вам же надо три...
- А если бы я села первой, ты что - согнал бы меня?
Только я хотел ей посоветовать носить с собой подъемный кран и грузить себя на крышу, как прибежала дюймовочка и схватила “Европу” за подол:
- Мамочка, там совсем пустой вагон.
Пока я разбирался со своей судьбой, показались окраины Тель-Авива. Напротив меня, через проход, три парня и девчонка дулись в дурака. Прежде, чем я услышал крик, в воздухе запорхали карты: один из парней бросил их и кинулся открывать окно с криком: “Человек за бортом!” Все кинулись к окнам. Карты покружились и... три! шестерки легли на мой столик. Девчонка мигом их сгребла, и с выпученными глазами, как у Розмари*, когда та впервые увидела в кроватке свое дитя - дьявольское отродье, выдавила из себя: “Ну и дорога вам предстоит!”
- Наверное, снимают кино.
По толпе, собравшейся у окон, пробежал ток взволнованного участия. Оттолкнув юную гадалку, я бросился в противоположную сторону вагона.
- Да вот же она, - пытался кто-то мне помочь.
- А где же море? – искал я синюю гладь.
- Ты что - спятил?
- Человек же за бортом..., - я терялся в догадках.
Вагон накренился, и как в автородео, весело покатил только на левых колесных парах.
- Отойдите от окон, или мы перевернемся! – не выдержали чьи-то нервы.
И тут я заметил женщину, бежавшую вдоль состава.
- Надо дернуть стоп-кран!
Я был решительно настроен. Еще бы: я видел, что ее руки тянулись за помощью именно ко мне.
- А кто будет отвечать?
- Я отвечу, - почувствовал я странное облегчение, как будто меня в последнюю секунду вытащили из-под колес.
- Тебе ж сказали: кино снимают!
Но Вагон оказался расторопней меня: он с грохотом вернулся в горизонтальное положение, крякнул, как от залпом выпитого стакана водки, растопырил железные ноги по рельсам, отчего раздался надсадный скрежет зажатого в капкан железа, и остановился. К параду явления всё было готово. Дверь Вагона открылась, и вошла Она. И тогда мое прошлое скончалось, а на свое будущее я не смел поднять глаз. Её взгляд не искал свободного места – она проплыла почти до конца, и тут плечи ее передернулись, как от удара кнута, и, резко повернув назад, она встала передо мной. “Инопланетянка!” – мои мысли быстро пьянели и мешали сосредоточиться. Она посмотрела на меня отсутствующим взглядом, словно я был пустотелым, или, в лучшем случае, солдатским баулом среди баулов, и села не напротив меня, а с краю – у прохода. Как она попала сюда? На каких небесах она живет? Изгнали из Рая? А если Рай гонится за ней? Или Ад?
Наручные часы стали бить мои вены ударами стрелок, а я так и не находил в себе сил повернуть к ней голову. Ее отражение за окном хлестал пейзаж. Когда оно на миг пропадало – я терял ее навсегда и от страха успевал каждый раз умирать. От удара стекло окна прогнулось, больно ударив меня по носу. Муха, величиной со злобного кабана, стала крошить окно. Отпрянув, я увидел на ней те самые очки, которые нарочный засунул в театральную щель.
- Сара, вернись, или я разнесу этот чертов вагон!
Женщина напротив меня закрыла лицо руками, пытаясь унять рыдания. Если бы моя жена видела, как неведомая сила подняла меня, как я обнял женщину за плечи и прижал ее к себе! Это я-то: который всегда боялся прикоснуться к чужим женщинам не только руками, но даже – взглядом.
- Уходите, уходите немедленно! Заклинаю вас!
Женщина схватила меня за руки и умоляюще на меня посмотрела, но тут же отстранилась и снова закрыла лицо, но теперь уже – ладонями наружу, защищаясь. Я взглянул в окно: трещины, разрывы и сколы на глазах затягивались, а на моем месте сидел... он. Ничто в нем не напоминало муху, разве что штаны из вывернутой наизнанку лягушачьей кожи, стянутые обручами панциря. Темная энергия его взгляда даже через черное стекло очков рассекла меня надвое с тупой отчуждённостью мясника, отчего я тут же слетел с седла, и каждая моя часть, запутавшись ногами в стременах, пыталась разъятыми руками дотянуться до гривы. Кони понесли неожиданно, после долгого, как унылость заточения, каменистого спуска, когда все уже решили, что именно сейчас они заслужили отдых. Но вместо передышки быстро надвигался крутой подъём с нависшими над пропастью чёрными скалами. Кони осатанели и с безумным хрипом полетели тропою вверх. Неужели опять к вершине? Моё расчленённое сознание пыталось соединить иссечённое целое. Почему на равнине в поисках рассудка нужно жить, задрав голову? Чем так провинился верх, если все ответы покоятся внизу? Вопросы срывались камнепадом в пропасть из-под разъярённых копыт. Наши крики отчаяния слились в единый вопль. Прозревший воздух стал сдирать остатки моих одежд. Тропа сузилась тисками и рвала о камни коней, калеча и меня. Облегчение возникло внезапно – закончились муки подъема, и, хотя кони ещё рвались к вершине, а в провалы гор полоснули лучи отмирающего солнца, безразличие к своей жизни столкнуло меня в пропасть. Бездна уже выстелила камни моего надгробия: я только успел оглянуться и вновь поймать этот взгляд... “Хватит врать! – скажете вы мне, - он же был в непроницаемых черных очках”! Но я и сам терялся в догадках: были ли это выпученные настолько глаза, что казались очками, или очки, которые смело можно было принять за глаза!?
- Слезьте с лошади, и хватит корчить из себя мертвого.
Слова произносились скорее не горлом, а дребезжанием губ.
- Да не дрожите вы так! Я не собираюсь изгонять из вас бесов.
- Не слушайте его, - окаменело лицо Сары. - Он - сам Сатана! Сожрет вашу душу и не подавится! Со мной он это уже проделал!
Достаточно было увидеть глаза Сары, чтобы представить себе казненного за мгновение до того, как на несчастного опустится нож гильотины.
- Не подлизывайся, Сара. Ты прекрасно знаешь, что Сатана – мой начальник, а я только его соратник по партии. Знаете, а образ гильотины схвачен вами ловко, - обратился он уже ко мне, - может из вас, действительно, выйдет писатель и вы совершенно правы: я не был бы повелителем мух, если бы не устраивал им пиры на плахе из свежей крови.
- Бегите! Я же сказала вам! Перед вами - чудовище, а вы начитались, наверное, оккультной дряни, и думаете, что он - дух восстания, ваш освободитель. Не успеете вы и рта раскрыть, как он купит вашу душу и поджарит ее себе на завтрак.
Так дерзить мог лишь близкий человек, но представить их родство было совершенно невозможно.
- Заклинаю тебя именем Всемогущего Бога! Оставь его! - билась Сара в истерике.
- Напрасно ты так. Спроси лучше его самого – сколько раз от луны и до луны он звал меня и предлагал продать свою душу за талант писателя?
- Я, только я во всем виновата! Ты обманул, подставил меня.
- Не ты ли умоляла вернуть тебе душу?
- Умоляла? Обронила по неосторожности. Я не знала, что взамен моей, ты попросишь чью-то другую. Теперь я вижу – чью, и не согласна, не могу этого допустить.
- Не решай за него. Он мечтает об этом с первого класса. Какие потаенные сны терзали его по ночам! Я просто сжалился над ним.
- Но это был всего лишь словесный мусор! - вскрикнул я в отчаянии и страхе.
Клянусь, он поймал меня. Я хоть и был похож на испуганного идиота, но в одночасье заиметь талант – не это ли, на самом деле, было моим самым невыносимым желанием?
- Вы напрасно так встрепенулись. Талант – от Бога. Я, конечно, попробую побороться с Ним за вас, но результат не гарантирую. Да и душа ваша, возможно, гроша ломаного не стоит. Мне проще сделать вас своим помощником, чем писателем: быть сегодня повелителем судеб мечтают все тайные пороки...
Волнение пассажиров постепенно улеглось, и любопытные взгляды на Сару тоже поутихли. И было отчего: между солдатами и дылдой, обвешанного фотокамерами, назревал скандал. Тусовочный интеллигент пытался их примирить, но к словам спорящих уже добавились горящие глаза и непримиримые руки.
- Кажется, нас отвлекают. Пора оформить договор или контракт, - как хотите, так и назовем наше соглашение.
Очкастый открыл видавший виды (наверняка со свалки истории) портфель с затертыми цветочками и порхающей над ними безликой Смертью и протянул мне несколько листочков.
- Вот тут имеется инструкция. В нашем департаменте все правила строгие и подотчетные. Вашу душу в безраздельное владение мы изымем сразу, после прибытия в наши пенаты. Тогда вы и впишете дату своей смерти сами - вот здесь, - он провел ногтем, как ручкой, оставив на бумаге кровавый прямоугольник. - Не бойтесь: кровью наш договор мы скреплять не будем. Просто я люблю свои пальцы заправлять красными чернилами. Сара, не подскажешь, какой сегодня год?
Сара плакала, но даже слезы не мешали рассмотреть в ее глазах ненависть и отчаяние.
- Странный вы народ – люди. Изобрели столько календарей, убедились, что все они врут, но моим - пользоваться не желаете. Боитесь узнать год конца света? Или день своей смерти? Хорошо, невежество - еще не повод мне не доверять. Посмотрите на мои часы - они без стрелок, но идут лучше швейцарских, и даже – царских! Раньше у меня часы были песочные, но весь песок люди спустили сквозь пальцы на свои опыты выживания. Могу заверить: у каждого свой год начала светопреставления. Так кто мне скажет – какой сегодня день?
- Сегодня 27 июня 2007 года, у меня и справка от психоаналитика есть, - я стал ковыряться в своем прошлом.
- Так и запишем: у господина... Впрочем, к чему вам теперь фамилия вашего прошлого? Да еще на немецкий манер. Выберите себе подобающую букву. Одной будет достаточно для дня вашего светопреставления. Я дам вам время: от восхода до восхода - по моим часам. Тогда и отдадите мне свою душу. Думаю, времени вам предостаточно, и свой роман вы успеете написать.
Сара вырвала из моих рук договор и вскочила с места, но тут же была поймана за подол платья, который вспыхнул зеленым огнем.
- Сядь, Сара. Тебе будет интересно. Я нашего новоиспеченного писателя хочу отправить в Крым. Там когда-то жил герой его романа – судья Соломон. Пусть собирает материал на местности, обживается колоритом и немного побалует себя любовью. Надеюсь, ты ему не откажешь и вручишь свою красоту без раздумий и жеманства. Хочу, чтобы ты его сопровождала. Но, главное – не покидай его и после смерти. Венеция слишком дурно пахнет, чтобы оставить в живых непризнанного писаку, покончившего с собой. Но все только и начинается после его смерти! Я дам ему еще одну жизнь, но новую мать он должен будет найти сам, и сам же выбрать одну из трех, претендующих на свое материнство. А когда он вновь родится, то заберет из ГУЛАГа судью Соломона, и возвратит Иерусалиму царя Соломона. Я обещал царю, и он ждет!
Очкастый смолк, и мне стало его немного жаль: его тоже мучила совесть за невыполненные обещания. Стал неслышным перестук колес Вагона: он уже приподнялся над землей и был готов взлететь и унести меня на далекий остров Крым. Но у судьбоносца, видно, были свои заморочки:
- Прежде всего, я отправлю вас в Париж. Без Сары. Пусть она отдохнет на пляже, придет в себя. А вы найдете в Париже издательство “Галлимар”, куда и сдадите рукопись своего романа.
- Романа, одной строчки которого даже не существует?!
- Как не существует? А на что мой портфель?
Очкастый долго копался в портфеле, что-то там вынюхивал и, наконец, вытащил запаянный сургучом диск.
- Вот, возьмите. Это ваш роман.
- Но если он уже есть, то какой же я буду писатель?
- Эта рукопись для издательства. Вы же сами отправитесь писать свой в Венецию. Там мне будет сподручнее забрать вашу душу после смерти, как уверяет литературная традиция. И еще: я взял на себя смелость предложить назвать ваш роман: “Амнезия”. Забудьте свое прошлое! А если название вас не устроит – добавьте в заглавие от себя что-нибудь.
- Что ж, я готов, - представил я себе, как дергаю кольцо парашюта, который забыл перед прыжком в самолете.
- И еще - на дорожку: встретите в Париже Жанну д’Арк – низкий ей поклон от меня и, непременно, успокойте ее. Обязательно к ней заскочу. Люблю с ней ночью бить копытами крыши Парижа. А вечером - в оперу. Сара, ты когда последний раз была в опере? Помню, помню: “Любовный напиток”... Нечеловеческая музыка! Я сам варил волшебное зелье для Гаэтано.*
Неожиданно к нам подошли два солдата, девчонка, а с ними дылда - фотограф с жиденькой бородкой и сияющий своей наглостью культурный интеллигент.
- Извините нас, но мы не заметили, когда вы вошли в вагон. Тут разгорелся принципиальный спор между нашими ребятами и корреспондентом из Англии. Мы решили, что из всех пассажиров - судя по одежде, вы - из чужих краев и самый достойный, и, поэтому, мы уверены, что по предмету нашего спора займете свою независимую и справедливую позицию.
Потомственный интеллигент, провозглашая свою тираду, ни на кого не смотрел и говорил как бы со сцены в микрофон. И если бы не его рука, откинутая назад и вверх, как бы предостерегающая Англичанина от преждевременных слов, то ничего не предвещало бы дорожного скандала. До нас и раньше долетали крепкие выражения, как от солдат, так и от фотографа - Англичанина, но винегрет из языков и наречий был обычным блюдом для израильской кухни. Мое чувствительное ухо улавливало что-то вроде: “betcha!”, “ass”, “уроды”, “;;-;;;;”
Если кто-то считает, что строители Вавилонской башни рассеялись, после того, как Бог ударил по ней пять раз кулаком, то он заблуждается. Все они
собрались здесь, в Иерусалиме, каждый со своим языком, святыми книгами и способностью не слышать и не понимать, а, отсюда, - и ненавидеть друг друга. Англичанин-фотограф пошарил по вагону глазами:
- Baby, дай чемодан, - обратился он к моей гадалке, все еще тасующей на чемодане карты.
Очкастый пошел землистыми пятнами, и его лягушачьи губы раздраженно проквакали:
- What's up?
- Я вижу, вы единственный приличный человек в этом вагоне, и я хочу кое-что вам показать. Я - журналист их Англии. Мое имя вам ничего не скажет, но, поверьте, журнал, на который я работаю... В общем - мы справедливы и нейтральны в подаче новостей и никогда не лжем! Вся публикуемая информация тщательно проверяется. А эти джентльмены, - он указал на солдат, - усомнились в том, что мои фотографии – документальны. Если сможете - помогите разрешить наш спор.
К моему удивлению, раздражение очкастого улетучилось и предложение Англичанина его позабавило: лицо оживилось, очки потеплели, и он согласно кивнул головой и глубокомысленно заметил, поправив на голове что-то досаждающее ему, но не существующее:
- Предмет спора всегда ничтожен по сравнению с его последствиями.
Англичанин сел и ловко водрузил чемодан к себе на колени. Притаившийся интеллигент присел с ним рядом, а солдаты остались стоять над Англичанином нависшей угрозой. Девчонка села к окну, напротив очкастого. Пока все рассаживались, Англичанин разложил на чемодане два десятка фотографий.
- Это лишь малая часть того, что я везу из Газы. Наш читатель должен знать правду из первых рук.
- Fucking bastard, - сплюнул рыжий солдат. Было видно, что фотографии вызывают в нем протест и отвращение.
- Dreck, - сжал кулачища здоровенный второй солдат, которого девчонка называла Малыш.
Они намеренно говорили по-английски, чтобы Англичанин их прекрасно слышал. Тем временем, очкастый стал с интересом рассматривать фотографии и передавать их нам с Сарой. Такие фотографии из горячих точек - свидетельства катастроф, геноцидов, эпидемий и войн - по популярности и стоимости могли сравниться, разве что, с порно. Все в них смешалось: боль сопереживания; деньги, отваленные новостным агентством; безрассудная лихость работы под огнем; отточенная ложь постановок липовых сцен; бесконечные дети, раздавленные танками или уморенные голодом; искусный фотошоп, или банальная ретушь прямо на поле боя.
Очкастый смахнул набежавшую на очки слезу и одобрительно похлопал Англичанина по плечу:
- А вы знаете - я же ваш коллега, только по киношной части. Я же тоже возвращаюсь с поля боя, как и вы. Но у меня свой метод съемки - многокамерный, как у Куросавы. Мало того, что я установил видеокамеры на головы - как всех израильских солдат, так и на головы всех палестинцев, а затем - на каждый выпущенный снаряд, ракету “Кассам”, на каждую пулю, на каждый рвущийся от взрыва камень, на каждое пораженное сердце. А, потом, на гигантском компьютере все это смонтировал. Но и тогда меня обвинили во вранье, в излишней жестокости применения правды документа.
__________________________________________
betcha! (англ.) -спорим! на спор!
ass (arse) - /аc (arc)/ (англ.) – задница (жопа), козел.
;;-;;;; - бэн зона, (иврит) – сукин сын.
baby (англ.) - ласковое обращение: “крошка”, “детка”, “зайка”.
What's up?! (англ.) - что, что происходит?!
Fucking bastard (англ.) – гребаный ублюдок.
Dreck (англ. из идиш) – дерьмо.
Есть и другой подход - взять тысячи и тысячи самых исповедальных фотографий, буквально покрыв ковровыми съемками каждую пядь земли, и выложить их на обозрение всего мира, да так, чтобы сердце сжималось от боли и сочувствия, чтобы сама правда о войне стояла перед нами обнаженной - и окровавленной, и беззащитной. Будет ли это, bloody hell, настоящей правдой - документом? Нет и нет!
Рафинированный интеллигент поймал томительную паузу и настроился на общую волну:
- Наш спор возник, когда я заметил, что лучше разжать кулак и протянуть врагу руку, чем убивать друг друга. И действительно, - он преданно посмотрел на очкастого, - я вижу, что вы нахлебались мудрости, прежде чем заявить, что
правду намеренно скрывают, и никто не знает, что на самом деле происходит в Газе.
- Как это не знает?! Я знаю!
Молодая женщина в белом наглухо повязанном платке и, несмотря на жару, черном шелковом пальто до пят вскочила со своего, неподалеку от нас, места и бросилась к нам:
- Они убили моего ребенка, эти сионистские звери! Лишили жизни моего маленького Абу. За что? Убили не раз и не два, они стреляли в него всю ночь! Нелюди! Из мертвого ребенка сделали мишень для стрельбы... Нас тысячами
травят фосфором, а тела собакам скармливают. Стыд... позор... как пережить? Мою беременную сестру изнасиловали прямо в мечети, а потом вспороли ей живот! О Аллах, отомсти и накажи! Мы, даже изувеченные, живем с верой. Что ты уставился?! Хочешь и меня убить?! Стреляй же! Что мы для вас? Кровавое развлечение!
;;;;; ;';;, ;;;;! - – рыжий солдат резко рванул в ее сторону, больно ударив меня М16, висящей у него через плечо.
Очкастый поднял руку и одернул рыжего солдата:
- Когда казнили Шарлоту Корде*, палач поднял отрубленную голову и, желая угодить толпе, нанес ей пощечину. Его тут же чуть не казнили за оскорбление женщины...
- Заткнись и ты! – Еще немного и Сара растерзала бы очкастого. – Какой же ты князь мира?! Юродствуешь?!
Сара повернулась к женщине в платке:
- Нет большего горя, чем потерять ребенка. Но не только ты здесь мать. И у меня был сын. И взорвала его детсад вот такая же невинная фанатичка, как ты. Так что – не гневи своего бога!
Женщина в платке, только с виду хрупкая, с удивительной силой оттолкнула солдата и подскочила к Саре.
- Был бы у евреев бог, то он должен был бы сжечь тебя на месте!
Сара вскочила, чуть не опрокинув меня.
- Что это ты в такую жару в пальто? Кто знает: не пояс ли шахидки у тебя под ним?
Было видно, что женщина в платке теряет равновесие, как будто ее ударили прикладом по голове.
- Иди и проверь, - расстегивая пальто, закричала она, обнажая округлившийся живот.
- Мучаешься?! Уж, не от еврея ли изверга понесла? А теперь не знаешь, как избавиться, а то отец с братьями забьют камнями.
Солдаты стали растаскивать женщин. Сара вернулась и села. Ноги ее уперлись в бетонные мослы Англичанина. Она попыталась отодвинуть колени, но сделать ей это не удалось, и тогда она накинулась на него:
- Что же вы не снимаете? Вот если она сейчас взорвет весь состав, и мы все будем истекать кровью, что вы будете делать? Поможете мне? Нет, вы будете снимать как я умираю. Смерть в прямом эфире дорого стоит. Вы, как стервятники, слетаетесь к изуродованным телам...
- Да, мы, фотографы, – стервятники. Слетаемся на падаль и кровь. Но это и наша тоже кровь! И мы воюем и погибаем! Умираем за эти клочки бумаги, но, черт побери, все-таки это - документы, свидетели эпохи.
- Back off! - Малыш грозно стал надвигаться на Англичанина. – Сколько ты
___________________________________________
Bloody hell! (англ.) – Кровавый ад! На сленге: О, чёрт возьми!
;;;;; ;';;, ;;;;! (иврит) - заткнись, сучка!
Back off! (англ.) – прекрати пороть чушь.
заплатил за эту лажу палестинцам? Ведь это же они снимали? Разве Хамас не предупредил: скажешь правду – убьем!? Сними с себя крест, ;;;;! Побойся бога!
- Нет Бога, кроме Аллаха! – закричала в исступлении женщина в белом платке. - Как ваш бог записал в Галахе?* Все палестинцы, подобно амалекитянам*, должны быть убиты: мужчины, женщины, младенцы и даже их животные.
- Shut up! – вскочил густо покрасневший Англичанин и сделал шаг навстречу женщине в платке, но остановился и посмотрел на Сару:
- Послушайте, вы...
- Сара...
- Прежде, Сара, разберитесь у себя дома с хозяином, которого вы выбрали.
- А кто ваш хозяин? - Сара презрительно посмотрела на Англичанина.
- У меня нет хозяина! Я работаю в самой свободной компании - BBC.
- А где же ваша личная порядочность и честь? Или вы всего-то корпоративный рупор? - не унималась Сара.
- Я снимал в Дженине* и видел мертвых израильских солдат. Может, среди них был ваш сын или брат, но его смерть, поверьте мне, была напрасной. Он погиб не за родину, а из-за двуличия ваших политиков. Поэтому-то вы, евреи, все равно всегда будете виноваты в массовых убийствах – даже в тех, которых и вовсе не было.
В спор вмешалась девушка, игравшая в карты:
- Разрешите мне рассказать маленькую историю. На лекции о прогрессивном параличе демонстрировалась больная этим тяжелым заболеванием. Она не могла назвать ни своего имени, ни числа, ни времени года, но на вопрос, кто ее привез в больницу, с неожиданно осознанной злобностью ответила: “Жиды”. Профессор повернулся к аудитории и заметил: “Вот видите, как мало нужно ума, чтобы быть антисемитом”.
Сара схватила мою руку и сжала ее так, что я уже не знал, чей хруст костей слышал: ее или моих. Второй рукой она выхватила у Англичанина фотографии и швырнула их ему в лицо.
- Почему бы вам не напомнить своим читателям про то, что творили ваши соотечественники здесь, в Палестине, в тридцатые годы? Сколько вы перевешали палестинцев без малейшего сожаления? Мы пока что не повесили ни одного, а сколько еврейской крови на их руках!
Очкастый весело наблюдал за перепалкой и, наконец, вставил свое слово:
- Сара права. Я сам был свидетелем этих событий в конце тридцатых. И могу вас заверить: англичане - не лучше евреев. Такие же звери!
Сара отпустила мою руку, сжала кулаки, вскочила и со всей силы стала бить очкастого по плечам:
- Ты же дал мне клятву не трогать евреев!
Англичанин разочарованно посмотрел на очкастого:
- Что-то вы не похожи на столетнего...
Очкастый же, не переставая, умилялся происходящим. Он отбросил руки Сары и обратился к Англичанину:
- Так вы настаиваете на том, что всякая фотография – это документ, объективная реальность?
- При определенных допущениях – без сомнений.
- У вас, кажется, c собой фотокамера?
Англичанин подозрительно посмотрел на очкастого.
- Достаньте..., да что вы растерялись? Снимите меня. Свет от окна хорош.
Англичанин вернулся с камерой. Все замерли в оцепенении. Англичанин быстро сделал несколько кадров.
- Хорошо работаете, только, снимая меня на off the top of one's head, думаю, вы поступили необдуманно. А теперь покажите, что там получилось.
Англичанин дернул рычажок и уставился на экран, сраженный увиденным. Только мы с Сарой могли понять его изумление: о монитор камеры билась та самая муха, которая еще недавно проникла через вагонное стекло.
- Вы так ничего не разглядите. Подключите камеру к вашему дьявольскому изобретению - ноутбуку. Он же у вас тоже с собой.
Когда через пару минут Англичанин подключил камеру, все четко смогли ___________________________________
;;;; (иврит) – пидор.
Shut up! (англ.) – Заткнись!
off the top of one's head (англ.) – навскидку, но и неподготовлено.
лицезреть тысячелетнего старика: прежнее лягушачье лицо очкастого теперь
квакало на левом плече, а на правом строила рожи отвратительная макака - сущий чертенок! На голове старца громоздилась ржавая корона. Нос его был настолько тяжел, что отвис до подбородка, и паучья лапа вынуждена была его поддерживать.
- Если это - документ, то, очевидно, кто-то из нас двоих - этот старец или я - не существует; и ваш фотоаппарат, хоть в нем и двадцать пикселей, врет, как и все люди. Так что все ваши фотографии не передают и тысячной доли страданий народа этой женщины...
- Да как ты можешь...?!
Сара в отчаянии упала на мои руки.
- А чего же ты хочешь? Как я могу защищать твой народ, Сара, когда евреи хотят править миром вместо меня!?
- Fuck you! – едва успела крикнуть Сара, как двери вагона распахнулись:
- Приготовьте билеты для контроля.
Два здоровенных контролера и с ними визгливая бабенка пошли по проходу. Все быстро вернулись на свои места. Когда строгие фуражки с кокардами подозрительно посмотрели на мою растерянность, я все же попытался что-то пролепетать, но, видимо, настолько неубедительно, что, повизгивая от удовольствия, контролерша схватила мой локоть.
- У меня тоже нет билета, так как я села в поезд на ходу...
С презрением, не дослушав лепет Сары и, замирая от радости, что удалось настигнуть целый выводок зайцев, контролеры потребовали билет и у очкастого.
Никто не заметил, как на голове у него вдруг оказалась черная шляпа, а под ней развевающиеся пейсы.
- Не беспокойтесь, господа, - на древнем, но весьма понятном и достойном иврите, отвечал очкастый служакам закона, - вот мой билет и билеты наших молодоженов. Они просто в угаре любви к евреям перестали понимать происходящее вокруг них.
- Но это же билеты до Парижа?! – заверещала контролерша.
- А в Хайфу нам не надо.
- Таких билетов не может быть, - вместе изумились двое в кокардах. – Мы даже не уполномочены вести паспортный контроль.
- Вы только мне скажите: если я купил билеты на вокзале (не поверите – битый час отстоял в очереди) – они могут быть крадеными или поддельными? – очкастый устал от глупости железнодорожного устава.
- Вроде бы наши билеты, и номера совпадают...
- Свяжитесь со своим начальством и узнаете, что этот прицепной вагон летит до Парижа, - очкастый терял терпение.
- Эхуд, позвони в полицию. У тебя там такие связи..., - вцепилась в одного из контролеров бабенка.
Как только контролер, которого нарекли Эхудом, схватился за рацию, тут же исчез лязг чугунного брюха Вагона, и он стал беззвучно рвать на себе плоть металлических обшивок, стирать в пыль оконные стёкла. Из головы моей стала пропадать прошлая жизнь, глаза мои расплескались по отлетевшему стеклу. Я почувствовал себя змеей, сбрасывающей кожу. Очкастый откинулся от Сары и протянул ко мне руку, но, видимо, передумал и изменил меру пресечения – его рука тут же обвисла весёленькой виселицей и решительно ухватилась за два лобных круга своих очков. Звуки разом исчезли, как от удара по крышке гроба первого комка липнущей к пальцам земли, и неведомая сила подбросила Вагон, и он, раздумывая куда лететь, завис над землёй. Наконец, крыша Вагона отскочила, как лифчик стриптизёрши и, покачиваясь, Вагон стал разворачиваться в сторону моря.
Сара становилась прозрачной и зыбкой, тело её скручивалось в жгут и уносилось на холодные скалы гнездовья, и я уже знал, что скоро последую за ней. Исчезая, я уже знал также и цену восторгов: очки больше не прятали глаза незнакомца. Я попытался зацепиться за накренившийся край неба с догорающей синью Сары, но моё испившее глоток полёта тело отбросило искушением неуемной музыки полета и понесло на рифы новой жизни. Оказалось, тело без души почти невесомо, и земля бессильна удержать его на себе. А невесомый Вагон ликовал и отплясывал на облаках мазурку:
- Теперь я попаду в состав Ориент-Экспресс*, в поезд королей и короля
__________________________________________
Fuck you! (англ.)- Да пошел ты на...!
поездов!
Напрасно так размечтался Вагон. Не успел он насладиться видениями, как деловые люди обтянули его новой серебристой кожей, убрали пластиком и полиэстером его внутренности. И вот мы уже летим из Страсбурга в Париж со скоростью 320 километров. “Уважаемые дамы и господа... вы можете... заказать такси прямо в поезде... спасибо... за внимание”, - голос из динамика Вагона
звучит прежний, но захлебывающийся гордостью за своего патрона. И я решаюсь заказать такси прямиком до издательства “Галлимар”.
Примечания
*кушетками Рекамье - Жюли Рекамье (полное имя фр. Jeanne Fran;oise Julie Ad;la;de — Жанна Фрасуаза Жюли Аделаида, в девичестве Bernard — Бернар), известная просто как мадам Рекамье (1777 — 1849) — знаменитая красавица, хозяйка литературно-политического салона. Мадам Рекамье, имевшая в ту пору во Франции всеобщую известность и огромное количество поклонников, дала этим кушеткам второе имя - их стали называть “кушетка мадам Рекамье” или, проще “кушетка Рекамье”. Основной отличительный признак кушеток мадам Рекамье - S-образная линия изголовья, которая в зависимости от модели могла иметь разные углы наклона и степень изогнутости.
*Розмари – героиня фильма “Ребёнок Розмари” (англ. Rosemary's Baby) — американский фильм ужасов/триллер 1968 года Романа Полански по одноименному роману Айры Левин.
*Я сам варил волшебное зелье для Гаэтано - “Любовный напиток” - (итал. L'elisir d'amore) — итальянская опера-буфф в двух актах, написанная Гаэтано Доницетти.
*Когда казнили Шарлоту Корде - Шарлотта Корде д’Армон (фр. Charlotte Corday d'Armont, 1768-1793) — французская дворянка, убийца Жана Поля Марата.
*Я снимал в Дженине – город в Палестинской автономии.
*Все палестинцы подобно амалекитянам - Амалекитяне (;;;;;;;, амалек), племя кочевников, обитавшее в Негеве (современный юг Израиля) и враждовавшее с Израилем со времен скитания в пустыне, вплоть до начального периода царства. Слово “амалек” стало именем нарицательным, служившим для обозначения злейших врагов еврейского народа. Амалекитяне были первыми врагами, с которыми Израиль столкнулся после перехода через Красное море.
*Так ваш бог записал в Галахе? - Галаха; (ивр. ;;;;;;;;) — традиционное иудейское право, совокупность законов и установлений иудаизма, регламентирующих религиозную, семейную и общественную жизнь верующих евреев. В более узком смысле — совокупность законов, содержащихся в Торе, Талмуде и в более поздней раввинистической литературе, а также каждый из этих законов (халахот) в отдельности.
*Теперь я попаду в состав Ориент-Экспресс! – Первый поезд Ориент-Экспресс отошел от платформы Страсбургского вокзала Парижа еще в 19 веке и отправился через Румынию в Константинополь. Это был первый Восточный Экспресс или Ориент-Экспресс.